Джон Диксон Карр
Загадка Красной Вдовы
Дом палача
Мантлинг снова разразился громким смехом. На Терлейна он смотрел так, будто гостю предстояло стать объектом некоего эксперимента. Терлейн чувствовал, что его изучают, и ему это сильно не нравилось. Если бы не сэр Джордж, он решил бы, что его занесло в сумасшедший дом.
– Понятно, – сказал он, сделав над собой усилие. – Итак, это все-таки еще один Клуб самоубийц?
Выражение лица Мантлинга смягчилось, зубы блеснули в одобрительной ухмылке. Тяжело отдуваясь, он опустился на стул.
– Хорошо! Мне это нравится. Должен опять извиниться – такие уж манеры. Нет, это не еще один Клуб самоубийц. Это дурачество, так я вам скажу, шутовство. Но мне по вкусу. А теперь – к делу.
– Да уж пора бы, – проворчал сэр Джордж. – Послушайте…
– Подождите, – резко оборвал его Мантлинг. – Я сам расскажу. Мой брат Гай занимается историей нашей семьи и знает все в деталях. Может рассказать парочку жутковатых историй. Но глава семьи – я, и бал открывать мне.
Этот дом шесть поколений назад, в 1751 году, построил прапрадед моего отца. Еще до того, как мы получили титул и кое-какие деньги, которые можно назвать деньгами. Сюжет сегодняшней игры – комната в этом доме, та, к которой ведет коридор от столовой. Комната, дверь в которую заперта и запечатана шестидюймовыми шурупами с 1876 года – это год смерти моего деда. С тех пор туда никто не входил. Никто и не хотел. И никто бы не вошел, если бы не одно обстоятельство.
Комната Синей Бороды, да? Лично я всегда хотел попробовать. Даже пообещал себе, когда был ребенком. «Алан, мальчик мой, – сказал я себе, – когда старик отдаст богу душу и ты унаследуешь все это, войди в эту комнату и позаботься о том, чтобы не умереть там за два часа». Но старик и это предвидел! – Мантлинг кивнул и, одобрительно хмыкнув, хлопнул ладонью по столу. – Чертовски ловко! Внес в завещание одно условие – да, придерживался консервативных взглядов, уважал право первородства, – так вот, я получу все при условии, что никто не войдет в комнату, пока дом не будет снесен.
Ха! Разумеется, я сам себе не враг, да? Поэтому до сих пор и не трогал. Но что ж случилось? Старый Мейфэр уходит, и оно, может быть, к лучшему. Они сейчас скупают все хорошие участки, чтобы застроить их многоквартирными домами и кинотеатрами. Вы заметили? Для меня это место – белый слон. Оно никому не нравится, кроме Изабель и Гая, и я плачу такой налог на землю, что мог бы на эти деньги купить остров где-нибудь на пересечении торговых путей. «Крест билдинг девелопмент» предложили мне кругленькую сумму – двадцать тысяч за один только участок. И я взял. Сносить начнут через неделю, так что я могу открыть комнату Синей Бороды.
Он склонился над столом, ухватился за оба края, как будто хотел сдвинуть его вперед, и пристально посмотрел на Терлейна.
– А теперь я спрошу вас кое о чем. Вы слышали о моем отце. Как думаете, старик Мантлинг, с его девизом «Покупаю лучшее», был суеверным?
– Я не знал его лично…
– Тогда я вам скажу. – Мантлинг весело хохотнул. – Не был. Да, Джордж? – Он бросил короткий взгляд на баронета, и тот кивнул. – Человека более здравомыслящего я, пожалуй, и не знал. Но в эту историю он верил. А что же мой дед? Он заложил основы богатства нашей семьи, выжав кровь из половины трущоб Манчестера во время – как вы ее там называете? – промышленной революции. Так вот, он не только верил, но и сам умер в этой комнате. Вот почему мой отец ее запечатал. Я говорю это, чтобы вы поняли – никакой речи ни о проклятии, ни о каком злом духе и быть не может. В той комнате нет никакого зла. Но в ней была – и, возможно, есть – смерть. Еще стаканчик хереса?
В наступившей долгой паузе, передвигаясь поближе к графину, Терлейн переглянулся с сэром Джорджем. В тишине слышалось тяжелое дыхание Мантлинга.
– Какого рода смерть? – тихо спросил Терлейн.
Мантлинг фыркнул.
– От яда, друг мой. В этом сомнения нет. Один костоправ уверял, что от страха, но это полная чушь. Яд – может, в мебели или еще где-то. – Он говорил с напором, будто старался убедить себя, и так настойчиво предлагал выпить, словно размахивал кнутом. – Никакой охоты за призраками. Вопрос чисто научный. Яд – как в тех перстнях, которые можно увидеть в итальянских музеях. Сами знаете. Человек надевает его на палец, пожимает тебе руку, шип прокалывает кожу…
Он изобразил соответствующий жест.
– Да, но насколько я понимаю, – начал Терлейн, – большая часть историй об отравлениях эпохи Ренессанса не более чем выдумка или преувеличение. Да, anello della morte, о которых вы говорите, существуют, я сам видел несколько таких перстней в музее во Флоренции. Но…
– Это не выдумки, – вмешался сэр Джордж, – и не преувеличения. Просто в наше время принято так говорить, не имея тому никаких доказательств или, напротив, вопреки доказательствам. Современные историки признают злодейство лишь за теми, кто прежде был на хорошем счету, а благородством наделяют только тех, кто раньше объявлялся злодеем. Иного научного знания, кроме того, что рождают наши собственные грязные машины, они и допускать не желают… Помню, один такой умник торжественно заявлял, что Борджиа, например, использовали только белый мышьяк и только в малых дозах. Но пойдите и посмотрите на те экспонаты, которые реально существуют. Если они знали и применяли только белый мышьяк, то как же тогда работали перстни? Мышьяк не действует через кровь; укол перстнем или шипом шкатулки не более опасен, чем гран соли. К тому же anello della morte существовали задолго до Венеции. Из истории известно, что таким способом убил себя Ганнибал. И Демосфен тоже.
– Так что же тогда? – сердито спросил Мантлинг.
Сэр Джордж потер свой упрямый лоб:
– Я не ставлю под сомнение возможность существования сильного яда, действующего через систему кровообращения. Я лишь констатирую, что в той комнате его быть не могло. Вы сами говорили, что ваш отец…
– Я к этому подойду, – прервал его Мантлинг, которому определенно нравилось быть в центре внимания, – если только вы позволите мне продолжить. А теперь давайте посмотрим на всю историю с практической точки зрения. Этот дом, как я уже говорил, построил в 1751 году мой уважаемый предок Чарльз Бриксгем. Примерно сорок с чем-то лет никаких проблем с той комнатой не было. Говорят, старик использовал ее как кабинет. Так и есть! В 1793 году его сын Чарльз вернулся из Франции с женой-француженкой. Следом пришел фургон со всякой модной мебелью. Пологи для кроватей, всякие позолоченные резные финтифлюшки, шкафы, зеркала – чего там только не было. Ту комнату отдали ей. Но умер в ней он. Первым из всех. Нашли утром, с почерневшим лицом. По-моему, это было в 1803-м.
– Извините, что перебиваю, – внимательно вглядываясь в его лицо, сказал Терлейн. – Комната была спальней?
Он так и не понял, почему в этой части своего рассказа Мантлинг заговорил невнятно и сбивчиво, почему его лицо вдруг отяжелело и исказилось, веснушки на нем проступили отчетливее, а дыхание затруднилось.
– Спальней, – ответил Мантлинг, с видимым усилием и, словно отгоняя какую-то мысль, овладевая собой. – Там был большой стол и несколько стульев, – он бросил на гостя быстрый взгляд, – но комната использовалась как спальня. Да. Ха. А почему вы спрашиваете?
– Его жена пострадала?
– Нет. Она умерла годом раньше. От какой-то болезни, не от яда. Потом было еще три смерти. У второго Чарльза – того, что умер, – было двое детей, мальчик и девочка. Девочка умерла в той комнате накануне свадьбы, ей было лет восемнадцать-двадцать. Вот тогда и родилась легенда.
– Минуточку, – подал голос сэр Джордж. – В промежутке между двумя смертями комнатой пользовались?
– Нет. По какой-то прихоти… чудачеству… не знаю! Спросите Гая. Она была первой, кто спал там после смерти ее отца. Горничная – или кто-то еще – вошла в комнату меньше чем через два часа после нее и обнаружила ее мертвой. Вот с той поры и пошли разговоры про проклятие и прочую чушь. Комнату заперли и не открывали, пока сюда не прибыл какой-то француз, деловой партнер моего деда. Он-то и настоял на том, чтобы переночевать в ней. Ха! Французик даже до кровати не добрался. На следующее утро его нашли мертвым перед камином. Дату я запомнил, потому что в тот год была Франко-прусская война. 1870-й. Через шесть лет испытать комнату решил мой дед. Сказал, что у него есть теория. Но и он умер. Отец рассказывал, что они услышали его крики. Когда деда нашли, он уже был в конвульсиях и пытался что-то сказать. Но так ничего и не сказал.
Все это время Мантлинг расхаживал взад-вперед по комнате, но теперь остановился и резко повернулся.
– И вот теперь самая чертовщина. Моему отцу было тогда двадцать лет. Как человек здравомыслящий, он сделал то, к чему призывали еще моего дела: вызвать специалиста и проверить в комнате мебель, все эти чудные французские штучки. Да? Он связался с фирмой «Равель и К°», самой авторитетной в те времена. Старая компания, мебелью занимается с незапамятных времен. Старик Равель сам приехал из Парижа с двумя помощниками-экспертами. Они буквально разобрали все на кусочки, искали скрытые ловушки или иголки. Ничего не пропустили. Кое-что вынесли из комнаты и разрезали. Но…
– Ничего? – поднял брови сэр Джордж.
– Ничего. Потом старик приглашал и строителей, и архитекторов, и… кого только не приглашал. Скатали ковры, сняли люстру – ничего такого, что могло бы убить даже муху. Но это «ничего» убило четырех здоровых человек. Живых, крепких, как… как я. – Он расправил плечи и сердито блеснул глазами. – Но должно же быть какое-то объяснение. Может быть, это все мистификация. Я сам так думаю. Какой-то розыгрыш или что-то в этом роде. Разрази меня гром, люди так не умирают! И мы все выясним. Сегодня.
Теперь вы понимаете, что я задумал? Я собрал всех, кому это может быть интересно, и двоих посторонних. Мой младший брат, Гай, и тетушка. Джордж Анструзер, мой старый друг. Боб Карстерс, тоже мой старый друг, был со мной в джунглях, на таких людей можно положиться в любой ситуации – твердая и верная рука, независимо от того, есть у него скорострельная винтовка или нет. Проверено. Есть еще молодой Равель – по техническим вопросам. Родственник того Равеля, который приезжал сюда когда-то. Хоть и француз, но парень неплохой. Вот такая компания, люди здравомыслящие, как… как и я! – Он нахмурил песочного цвета брови, выпятил полные губы и снова принялся расхаживать под раскрашенной в туземные цвета стеной.
– Ну и наконец, этот парень, Бендер…
– Кстати, – рассеянно вставил сэр Джордж, – кто такой Бендер?
– Что? Бендер? Ты его не знаешь? Такой мелкий, темнолицый, с мягкими, как у врача, манерами, с дамами ладит. – Он ухмыльнулся. – Да ты вроде бы с ним знаком…
– Знаком, да. Но я имею в виду другое. Что тебе о нем известно?
Мантлинг остановился и огляделся.
– Что мне о нем известно? Немного. Очередной протеже Изабель, художник или что-то вроде того. Приехал откуда-то из провинции. А что?
– Ничего. Просто интересно. Продолжай, излагай свой план.
– Хорошо. И в довершение двое посторонних. Одного надлежало выбрать наугад. Я велел Шортеру ровно в восемь подойти к двери, остановить первого – кххрр! – представительного прохожего и пригласить на обед. – Мантлинг кивнул Терлейну. – Вас. Второго постороннего выбрали с расчетом, и ему, разрази его гром, уже полагалось бы прийти. Я назову вам только его инициалы, этого будет достаточно. Слышали о Г. М.?
Джордж вскинул голову:
– Уж не сэра ли Генри Мерривейла ты имеешь в виду? Из военного министерства? Того самого…
– Того самого, который вычислил убийцу в Белом Монастыре. Большого медведя. Ворчуна. Лучшего игрока в покер, которого я когда-либо встречал, – довольным тоном продолжил Мантлинг. – Я знал его по клубу «Диоген». Он скоро будет. И если в этом деле что-то нечисто, он разберется.
Терлейн уже слышал это имя из двух источников. Первым был его друг Джон Гонт, отзывавшийся о Мерривейле почти с восхищением. Вторым – его бывший студент по фамилии Беннет, высказывавшийся о нем в высшей степени одобрительно.
– Когда он придет, – твердым голосом продолжал Мантлинг, – мы вчетвером войдем в комнату, о которой я говорил. Отопрем дверь, вывернем шурупы, все осмотрим. Там наверняка беспорядок – еще бы, столько лет оставалась под замком, – но это не важно. Потом мы все идем обедать. Я уже говорил, что эта комната находится в конце коридора, который идет от обеденного зала. После обеда мы все будем тянуть карты, чтобы определить того, кто проведет там два часа. Все, кроме троих. Двое посторонних не участвуют. И Изабель тоже.
Сэр Джордж с угрюмым видом перешел к кожаному креслу и сел.
– Послушай… Насчет карт. Это твоя идея? – недовольно спросил он.
Мантлинг бросил на него резкий взгляд:
– Здорово, да? Нет, идея не моя. А жаль. Я хотел бы остаться в этой комнате. Но старина Боб Карстерс предложил кое-что получше. «Послушай, дружище, – сказал он, – а почему не дать шанс каждому? За исключением Джудит». Это моя младшая сестра, – пояснил Мантлинг.
– Но почему за исключением Джудит? Ей уже тридцать один.
Мантлинг повернулся к сэру Джорджу, и Терлейн почувствовал, что он едва сдерживается, чтобы не заорать.
– С чего бы это вдруг такая дьявольская въедливость, а? Почему, почему, почему! Только это от тебя и слышу. Мы сделаем так, как я считаю нужным. Джудит сейчас в городе, отправилась поужинать с Арнольдом, и, когда вернется, все уже закончится… – Он вдруг осекся, поймав себя на слове, и обеими руками потянул полы пиджака. – Так или иначе, один из нас войдет туда. Тот, кто вытащит старшую карту. Мы останемся в обеденном зале. Через каждые пятнадцать минут будем окликать его, проверять, все ли в порядке. А теперь давай закончим с твоими «почему».
– Да, – сказал сэр Джордж, – однако ж и без них не обойтись. Не лишним будет спросить, почему кто-то пытался мошенничать с картами.
– Чепуха! Просто кто-то сбросил их со шкафа.
– Но сначала достал их из коробки. Нет-нет, мой друг. Такое объяснение не пройдет. Кто-то определенно хотел подтасовать карты так, чтобы не он вытянул старшую.
Мантлинг тяжело вздохнул:
– Так ты думаешь, что есть опасность?
– Я бы выслушал мнение Гонта. Но не беспокойся, – сэр Джордж с некоторым раздражением махнул рукой, – отступать я не намерен. Кстати, у комнаты есть какое-то название?
– Название?
– В больших домах комнатам обычно дают какое-то название, чтобы отличить одну от другой, – довольно путано объяснил Джордж. – Зная, как в доме называют комнату, становится ясно, с чем она ассоциируется и можем ли мы получить ключик к понимаю того, что с ней не так…
– Ее называют Вдовьей комнатой. Ну, помогло? Будь я проклят, если знаю почему. Разве что из-за ее смертоносного воздействия.
– Почему ты не говоришь правду? – раздался вдруг тихий голос. – Ты же все прекрасно знаешь.
Расстеленные в доме ковры приглушали шаги, так что кто угодно мог подойти сзади и его никто не услышал бы. Мантлинг, очевидно, привык к этому, потому что даже не пошевелился и лишь заморгал покрасневшими веками. Но Терлейн вздрогнул от неожиданности.
В дверном проеме стояла худощавая женщина с высоко поднятыми плечами. Определить ее возраст Терлейн затруднился бы, как, вероятно, и каждый, кто видел ее впервые. Ей можно было дать как на десять лет больше ее нынешних пятидесяти, так и на десять меньше. Тонкое, вытянутое лицо не было, однако, ни худым, ни угловатым. Как и у Мантлинга, нос у нее был с высокой горбинкой, но губы насмешливые; волосы были коротко подстрижены и отливали серебром. Терлейн подумал, что ее можно было бы назвать красивой или, по крайней мере, привлекательной, если бы не одна деталь. Ей бы стоило закрыть глаза. Они были бледно-голубыми, такими блеклыми, что радужка сливалась с белком, и возникало неприятное ощущение, что на вас в упор смотрит слепой. Голос у нее был мелодичный, даже слишком мелодичный, как у радиоведущей.
– Раз уж мы пригласили гостей, – продолжила она и приветливо кивнула Терлейну, – давай хотя бы будем с ними откровенны. Доктор Терлейн, не так ли? – Она подошла к нему и протянула руку – Ваше имя назвал мне Шортер. Я – Изабель Бриксгем. Покойный лорд Мантлинг был моим братом. Рада принять вас в моем… нашем доме. Добрый вечер, сэр Джордж.
– Любезная хозяйка, – хохотнул Мантлинг, и его широкая грудь как будто стала еще шире. – Ладно. Что вы хотите, Изабель?
Пропустив вопрос мимо ушей, она обернулась.
– Позвольте представить – мистер Бендер, наш очень хороший друг.
Впоследствии (хотя, возможно, это была всего лишь arrière-pensée[1], которая ничего не значила) Терлейн всегда говорил, что именно тогда, в первый раз увидев Бендера, он явственно почувствовал ужас предстоящего и ощутил дыхание смерти. Объяснить этого он не мог. Во внешности самого Бендера не было ничего зловещего, ничего, что могло бы предвещать грядущую беду. Довольно бесцветный, он все же скорее располагал к себе, чем отталкивал. Невысокого роста, аккуратный, с редеющими волосами и серьезным спокойным лицом, в чертах которого угадывался острый ум. При этом в нем ощущалась нервозность или даже не нервозность, а какое-то недовольство или давняя обида. Он определенно чувствовал себя не в своей тарелке: катал языком по щеке и вымученно улыбался, руки его слегка дрожали.
Возможно, на воображение Терлейна подействовала едва заметная выпуклость пиджака в том месте, где был внутренний карман. Он решил, не оружие ли это, но потом заметил, что выпуклость слишком плоская. Фляжка? Для смелости? Нет, для фляжки мала. Да и вообще, что за мысли?
– Мы с мистером Бендером знакомы, – сказал сэр Джордж, окинув его внимательным взглядом. – Вид у вас усталый. Много работы сегодня?
– Наверно. – Голос у Бендера был приятный, но бесцветный, невыразительный. Он попытался улыбнуться. – Знаете, работа бывает тяжелая, но мне нравится. И мисс Бриксгем меня поддерживает.
– Да, поддерживает, – добродушно сказал сэр Джордж, хотя выражение его лица говорило о другом. – И все же не перетруждайтесь. Рассчитываете скоро представить?
– Очень скоро, как мы надеемся, – негромко сказала мисс Бриксгем. – Но давайте не будем об этом сейчас.
В комнате повисло странное, зловещее молчание, и только Мантлинг, похоже, ничего не заметил; сунув руки в карманы, он продолжал нетерпеливо расхаживать, словно желая заполнить собой комнату. Остановившись возле одной из дубовых полок, он поправил бронзовую фигурку всадника. Взгляд его упал на два перекрещенных дротика с широкими наконечниками. Он уж было протянул к ним руку, но остановился при звуке мелодичного голоса мисс Бриксгем.
– Я много раз просила тебя, Алан, не прикасаться к отравленному оружию. – Она произнесла это таким спокойным и ровным тоном, будто продолжала предыдущее предложение. – Я также предупредила слуг, чтобы они не делали этого.
Мантлинг тут же обернулся с потемневшим от гнева лицом.
– А я много раз просил вас не болтать чепухи, – проревел он и, передразнивая ее тон, продолжал: – Если вы отдали такое распоряжение, то я отдам другое, противоположное. И позвольте еще раз спросить, что вам здесь нужно? Мой отец не допускал женщин в свой кабинет. Я тоже этого не позволяю. Вам ясно? Кроме того, хотя это к делу и не относится, вам совершенно не о чем беспокоиться. Арнольд уже проверил все эти стрелы. Они не отравлены.
– Стрелы, но не остальные твои безделушки, – холодно указала мисс Бриксгем.
– Эти? – Он постучал костяшками пальцев по наконечнику дротика.
– Пусть так. И раз уж ты спрашиваешь, что мне здесь нужно, я скажу. Первое. Почему ты сидишь с гостями здесь, а не в гостиной? Второе. Боюсь, мне придется настоять – как старшему и, возможно, более рассудительному члену семьи – на своем участии в этой дурацкой игре.
Пока мисс Бриксгем говорила, у Терлейна возникло ощущение, что у нее как будто два лица. Одно – лишь частично – они видели, когда она поворачивалась к племяннику; другое, с приятной улыбкой, когда смотрела на остальных.
– Да, если ты настаиваешь на том, чтобы тянуть карты, я определенно должна в этом участвовать. И кстати, Алан, почему ты не был откровенен?
– Откровенен?
– Почему ты не рассказал гостям всю историю? Ну, например, о том, что ты знаешь, как называется эта комната. Почему?
Большое лицо Мантлинга и покрасневшие веки как будто съежились. Тугие колечки волос блеснули в свете лампы.
– Может быть, потому, – медленно произнес он, – что своими предками я горжусь не более, чем ныне живущими родственниками.
Мисс Бриксгем повернулась к гостям. Приятная улыбка и мягкая поза странным образом контрастировали с бледными голубыми глазами, взгляд которых обратился к Терлейну, снова смутив профессора.
– В таком случае, джентльмены, – продолжала она, – я скажу вам, что во времена Регентства наш дом называли – полагаю, в шутку и с легкой руки самого принца-регента – Домом Палача. Что же касается Вдовьей комнаты, то Алан сказал вам не все. – Она поиграла нитью бус, изящным движением намотав их на запястье. – Поначалу комната называлась La Chambre de la Veuve Rouge. То есть Красная Вдова. Или гильотина.
Французские слова в ее исполнении прозвучали особенно мелодично, и она снова улыбнулась.
Терлейн вздрогнул – стук в дверь прозвучал особенно резко в наступившей тишине.
– Сэр Генри Мерривейл, ваша светлость, – объявил Шортер.
