Джон Диксон Карр
Загадка Красной Вдовы
У темной двери
Это был он, великий Г. М., о котором Терлейн так много слышал от молодого Джеймса Беннета. Г. М., бывший глава Британской службы контрразведки. Г. М., начисто лишенный чванливости и скрывающий свою доброту приверженец белых носков. В дверном проеме показалась его массивная фигура с лысой головой, лицом Будды, очками, сдвинутыми на кончик широкого носа, и опущенными уголками рта, будто на завтрак ему подали несвежее яйцо. Вместе с ним в комнату ворвался здравый смысл. Дипломированный барристер и врач, он заговорил со строгой учтивостью.
– Добрый вечер. – Он неопределенно махнул рукой, словно ластом, и моргнул. – Надеюсь, не опоздал. Гори все огнем, они всегда меня задерживают! Им невдомек, что у меня могут быть свои дела. О нет. Это было в «Диогене». Старина Фенвик придумал латинский кроссворд, и Лендин попытался оспорить одно слово. Ответ был – «энхиридион». Ну конечно. Шестое слово по горизонтали, десять букв – сборник молитв, обладающих магической силой, составленный папой Львом Третьим и подаренный Карлу Великому в восьмисотом году. Я так Лендину и сказал. Но ему хотелось поспорить. Хуррум! Как дела, Мантлинг?
Мантлинг встретил гостя со всей сердечностью, и Г. М. вразвалку проковылял по комнате. Когда он захватил своей лапищей руку Терлейна, тот слабо улыбнулся.
– Я вас знаю. И, гореть мне в огне, рад с вами познакомиться. Джимми Беннет – тот, что попал в прошлом году в заварушку, так что старику пришлось его вытягивать, – рассказывал о вас. У меня и книга ваша есть. Между прочим, неплохая. Мантлинг, после того как вы пришли на днях в мой офис, я почитал о вас кое-что. Вы не сказали, а в газете написано, что вы бывали в Северной Родезии и носили волосяной браслет…
Мантлинг мгновенно оживился.
– Уложил там слона, – похвастал он. – Даже двух. Но это в прошлом году. Больше я туда не поеду. Что с Южной Африкой? Вычистили страну полностью, вплоть до Бельгийского Конго. Звери в заповедниках, как какие-то фазаны. В национальных парках прирученные львы подходят и обнюхивают машины. Нет, вы дайте мне Южную Америку. Только Южную Америку.
– И южноамериканские яды, – вмешалась Изабель, произнеся это таким тоном, как будто речь шла о редком блюде. Взгляд ее стал жестким. – Может быть, не будем отвлекаться от дела. Алан? Вы, сэр Генри, детектив. Я о вас слышала.
Г. М. не без труда развернулся, моргнул и посмотрел на нее. Выражение его лица нисколько не изменилось.
– Весьма интересно, мэм. Когда я слышу такое вступление, это означает, что мне хотят задать вопрос. Так скоро?
– У меня действительно есть к вам вопросы. Алан, можешь предложить сэру Генри стакан хереса. – Кисти ее сплетенных рук напряглись. – Слышала, вы человек опасный, и я вас немного побаиваюсь. Вот почему я так хочу задать вам несколько вопросов, пока вы не станете расспрашивать нас. Мой племянник рассказал вам историю Вдовьей комнаты?
– Ну, в общих чертах. Без подробностей. – Вид у Г. М. был такой, словно ему досаждала невидимая муха. – Ровно столько, чтобы пробудить мое любопытство. Я совсем уж закопался в работе, и тут он со своим рассказом. Ба! Дело Хартли весьма мутное. Вы, наверно, слышали – пистолет в чаше для пунша, вот только благодарности от Мастерса я так и не дождался… Так или иначе, об обстоятельствах он мне рассказал, и, конечно, старику пришлось тащиться сюда самому, чтобы выяснить, в чем дело. Но известно мне немного. По крайней мере, пока, мэм.
– Я хочу знать ваше мнение, – Изабель твердо держалась за свое и не позволила увести ее в сторону, – существует ли на данный момент какая-либо опасность?
– Ну… что ж. – Г. М. потер лоб. – Вы имеете в виду из прошлого? Злой дух или отравленная игла? Нет, мэм. Не думаю.
Мантлинг довольно фыркнул, и даже на бледном лице женщины промелькнула, как показалось Терлейну, тень облегчения. Тем не менее она продолжила с прежней мягкой настойчивостью:
– Но вы же не станете отрицать, что четыре человека, оставшись в этой комнате одни, умерли насильственной смертью по неустановленным причинам.
– Забавно, – сказал Г. М. задумчиво, и его маленькие острые глаза впились в Изабель. – В сказанном вами одно слово заинтересовало меня больше, чем все остальное. Это слово «одни». Ключевое слово. Да, эта загадка меня зацепила и не дает покоя. Допустим, они все умерли. В таком случае почему было так необходимо, чтобы каждый из них оставался там один, а? Была бы комната менее опасной, если бы в ней остались на два часа три или четыре человека?
– На этот вопрос отвечу я, – вмешался Мантлинг. – Когда в комнате больше одного человека, она не более опасна, чем воскресная школа. Это факт! Мой дед проделал такой опыт. Он и тот француз, приезжавший по делам и позже умерший в той комнате, просидели там вдвоем несколько часов. И ничего не случилось. Но потом мой дед ушел, а француз остался и протянул недолго.
– Вот как? – без особого любопытства пробормотал Г. М. и посмотрел на Изабель. – Кстати, мэм, как его знали?
– Его?
– Да, того самого француза, который приезжал к лорду Мантлингу по делам.
Она прищурилась, и на мгновение показалось, будто у нее глаза без ресниц.
– Вообще-то, не знаю. Может быть, Гай знает. Это важно?
– Ну, видите ли, он ведь там умер, – довольно туманно пояснил Г. М. – Посмотрим. О, знаю. Мантлинг, не вы ли говорили мне, что среди гостей сегодня будет еще один француз?
– Вы, наверно, имеете в виду Равеля. – Мантлинг уставился на Г. М. – Да, так и есть. А что? Он вполне приличный парень, этот Равель. Кстати, что интересно, блондин. Будете бренди? – Он повернулся к гостю широкой спиной, налил полный стакан бренди и, обернувшись, протянул ему стакан. – Так что Равель?
– Просто любопытно. Например, делал ли он вам какие-либо предложения насчет мебели в той комнате?
Мантлинг замер с открытым ртом.
– Как вы догадались? – Он покачал головой. – Вот это да! Ловко, да, Джордж. Догадаться вот так с ходу. И уж если на то пошло, да, обращался.
– Ага! Я просто поинтересовался. Речь шла о чем-то конкретном?
– Нет. Вообще-то, нет. Он только сказал, что приедет и посмотрит, если я надумаю продавать. Подождите-ка. Он упоминал стол, какие-то стулья или что-то еще.
– Лучше всего, – твердо сказала Изабель, – продать их в Музей мадам Тюссо.
Все удивленно посмотрели на нее, и только Г. М. никак не отреагировал на ее слова. Прислонившись к столу и сложив руки на необъятном животе, он спокойно сидел и только моргал.
– Уф. Я тоже думал об этом, мэм. По-моему, музей уже приобрел оригинальный нож гильотины. Но давайте это пока оставим. Мне хотелось бы узнать кое-что о вашей племяннице, мэм. Как ее… Джудит, да? Милая девушка. Скажите, почему ей не позволили участвовать в сегодняшнем представлении?
Мисс Бриксгем кивнула, и на ее лице мелькнуло выражение жестко подавленного удовольствия.
– Умно. Думаю, вы и сами знаете, почему ее здесь нет. Я скажу вам то, чего никогда не скажет из-за недостатка смелости мой племянник. Ее не допустили к участию в сегодняшнем вечере, потому что она, скорее всего, сообщила бы об этом своему жениху, доктору Арнольду.
– Слышал о нем, – хмуро кивнул Г. М. – Доктор-психолог, да? Я так и думал. И что?
Лицо Мантлинга посерело под очками. Как ни удивительно, ропот протеста последовал лишь со стороны молчаливого Бендера. Сорвавшись с места, он устремился к мисс Бриксгем, и в тот же момент здоровенная рука Г. М. вытянулась и легко ухватила его за левый лацкан пиджака.
– Полегче, сынок, – спокойно сказал Г. М. – Будь внимательнее, смотри, куда идешь. Ты зацепился бы за шнур от лампы и врезался бы прямо в книжный шкаф. Так что, мэм? Что изменилось бы, если об этом узнал бы доктор Арнольд?
– Он предотвратил бы то, чего не смогла предотвратить полиция. Возможно, радикальными средствами. А мы не можем позволить себе скандала. – Слова мисс Бриксгем подбирала с такой тщательностью, с какой хозяйка выбирает в корзине спелый фрукт. – Видите ли, так случилось, что в этом доме есть сумасшедший, – пояснила она все так же ровно и любезно.
Затянувшуюся гнетущую паузу оборвал раскат грома.
– Наглая ложь! – взревел вдруг Мантлинг.
– Выслушайте, пожалуйста, меня, – отчеканила она. – А ты, Алан, будь добр, не вмешивайся, когда я говорю. Я прекрасно понимаю, что было бы глупо обращаться в полицию по поводу попугая и собаки. Это же самые обычные домашние питомцы. – Она глубоко вздохнула. – В этом доме неделю назад кто-то задушил моего попугая, свернул птице шею. Бедняжка Билли. Звучит нелепо, да? Вам, мужчинам, больше нравятся собаки. Джудит завела себе фокстерьера. Лично у меня он восторга не вызывал, но был существом спокойным и тихим. Некоторое время назад он исчез. Джудит решила, что он просто убежал; она и сейчас так считает. Я нашла его в мусорном ящике. Не стану описывать, в каком состоянии. Кто-то использовал тяжелое, острое орудие.
Она дрогнула, будто у нее подвернулась лодыжка. Бендер тут же поспешил к ней, демонстративно обойдя шнур и бросив резкий взгляд на Г. М., и усадил ее в кресло.
– Я в порядке, – раздраженно сказала мисс Бриксгем. – Я в полном порядке. – Впрочем, она тут же закашлялась и побледнела, но оттолкнула протянутую руку Бендера. – Будьте добры, оставьте меня в покое. Я еще не закончила. Если бы Алан был откровенен с вами, джентльмены, он сказал бы вам, что в нашей семье это наследственное. Он сказал бы вам, что Чарльз Бриксгем, который привез сюда жену и умер в той комнате в 1803 году, повредился рассудком задолго до своей смерти. Он был, как это теперь называется, невменяемым. И рассудка он лишился по ужасной причине. Алан должен был рассказать вам об этой причине. Что ж, расскажет Гай. – Словно чужие, она подняла руки и тут же уронила их на колени. – Я ничего не предполагаю. Я лишь заявляю, что эта болезнь проявилась снова. Можете смеяться над задушенным попугаем. Можете даже смеяться над убитым фокстерьером. Но мне не смешно. Я лишь говорю, что сегодня вы подталкиваете к преступлению несчастного безумца, который может выйти на охоту за более крупной дичью.
– И кто этот несчастный безумец? – спросил Г. М.
– Я не знаю, – ответила она. – Поэтому мне страшно.
Никто не произнес ни слова. В тишине слышалось только тяжелое, хриплое дыхание Мантлинга и дребезжание стекла в серванте. Краем глаза Терлейн заметил, как большая, в веснушках рука с рыжеватыми волосками ухватилась за бутылку.
– Дайте мне руку, – сказала мисс Бриксгем Бендеру и со сдержанной любезностью и странным, почти неприятным шармом добавила: – Не хочу заниматься прорицаниями, сэр Генри. Одного предупреждения вполне достаточно. Увидимся в гостиной.
Когда дверь за ними закрылась, Г. М. выбрался из-за стола, проковылял через комнату и дернул шнурок звонка. Через считаные мгновения он уже отдавал распоряжения Шортеру:
– Приведите сюда Гая Бриксгема и француза по имени Равель. Скажите, что они нужны здесь сейчас же. Поживее. – Потом он повернулся и, мигая, посмотрел на Мантлинга. – Темное дело, сынок. Очень темное. Почему вы не рассказали мне про попугая и собаку?
– Но я не знал о бедняге Фице. Господи, это ужасно! Я про старушку Изабель. Послушайте, как вы думаете, она в своем… – Голос Мантлинга напоминал звучание дырявого барабана.
– Ну, сама-то она считает, что кто-то здесь определенно не в своем. Вы что-нибудь об этом знаете?
– Нет! Говорю вам, это все чепуха! Про собаку я услышал впервые. А насчет попугая… – Он выпятил подбородок. – Скажу вам так – его следовало придушить. Не выношу попугаев. Мерзкие твари. Вы замечали, какие у них глаза? Нечеловеческие, как у змеи. Попробуйте до него дотронуться – он вам и палец отхватит. Стоп! Не поймите меня превратно. Я его не трогал. И не я его задушил.
– Ага. Знаете, кто это мог быть?
– Нет. Может быть, слуги. Изабель они не любят и попугая тоже. Своим криком он кого угодно мог до ручки довести. Обычно висел в клетке в столовой, вопил: «Так это ты, так это ты!» – и хохотал как сумасшедший. – Мантлинг раскраснелся и, как только дверь открылась, заговорил быстрее: – Гай! Послушай, Гай! Она тебе сказала? Кто-то убил Фица и бросил в мусорный ящик. По крайней мере, Изабель так говорит.
В комнату вошли двое. Первый, к которому и обращался Мантлинг, остановился за порогом. Это был невысокий, с резкими чертами лица и приятной улыбкой мужчина в темных очках. Высокий и выпуклый, как у брата, лоб и тугие рыжеватые колечки волос. Хотя он и был, похоже, лет на пять-шесть младше, лицо его было покрыто сетью мелких морщинок, особенно заметных под впалыми щеками и вокруг улыбчивого рта.
И несмотря на всю самоуверенность, напыщенность и крикливость Алана, Терлейн почувствовал, что характер у Гая покрепче. Лицо умное, но… веселое или хитрое? Такое странное выражение, Терлейн это знал, бывает из-за темных очков. Ему не нравились темные очки. Глаза за ними казались темными пятнами, бегающими, словно крысы за перегородкой. Без остановки.
На мгновение Гай замер в нерешительности.
– Да. Мне было известно про Фица. Но послушай, старина, зачем так кричать?
– Известно?
– Со вчерашнего дня. – Он снова улыбнулся. – Боялся, что Изабель узнает. Она же…
– Что? Всюду сует свой нос?
– Ну да. – Глаза его быстро метнулись туда-сюда. – Нам не нужны здесь скандалы и крики. – Словно показывая, что вопрос закрыт, Гай достал серебряный портсигар, взял сигарету и постучал ею по портсигару. – Входите, Равель. Нас желают здесь видеть.
– Я вовсе не против, дружище, – раздался добродушный голос из-за его спины. – Но о каком Фице идет речь? Кто этот Фиц, позвольте спросить?
Странным образом именно это, к месту и с хорошим произношением употребление идиоматических выражений, выдавало в Равеле иностранца. Нужную фразу он использовал так, как гольфист наносит расчетливый удар по мячу, – с подчеркнутой выразительностью. Перед гостями предстал высокий мужчина с рыжеватыми волосами и румяным лицом, на котором, у висков, проступали едва заметные ниточки вен. Глаза у него были веселые, костюм, если мерить по англосаксонским стандартам, излишне наряден, и руки он держал в карманах.
– Мы таки изрядно проголодались, – добавил он, тщательно подбирая слова. – Ха-ха-ха!
– Кто такой Фиц, ты и сам знаешь, – сказал Гай, нацеливая взгляд на Г. М. – Песик Джудит. Ты же видел его, когда приходил сюда, помнишь?
– А, да. Да, – заметил Равель, с видимым усилием напрягая память, и тут же безразличным тоном добавил: – Веселый песик. Что с ним случилось?
– Его кто-то зарезал, – ответил Гай и, еще раз постучав сигаретой о портсигар, кивнул Г. М. – Вы ведь сэр Генри Мерривейл? Очень рад видеть вас здесь, сэр. – При этом никакой радости на его морщинистом лице не отразилось, если не считать некоего подобия ухмылки. Тем не менее он вежливо протянул руку.
– Забыл, черт возьми! Позвольте представить! – вмешался Мантлинг. – Г. М., это мой брат. А кто другой, вы уже поняли. – Он пытался острить, но едва не спровоцировал еще один скандал. – Послушайте, Г. М., спросите Гая насчет пса. Гай интересуется то ли магией, то ли демонологией, то ли вуду, то ли еще какой-то дьявольщиной. Никогда в этом толком не разбирался, но, судя по рассказам, единственный, для кого все плохо заканчивается, – это тот, кто их практикует. Может быть, собака – часть какого-то обряда. Ну, знаешь, Гай, вроде того, когда надо зарезать черного петуха, сжечь перья, потом…
Возникшая вслед за этим жуткая пауза мгновенно накалила атмосферу в комнате. Выражение лица Гая не изменилось, но пальцы сжали портсигар, и сигарета упала на пол.
– В наше время, – неприятно мягким тоном заговорил он, – человеку приходится скрывать даже веру в Бога. Так что я, если ты не против, свои верования держу при себе… Сказать, о чем вы сейчас думаете, сэр Генри? – неожиданно обратился он к Г. М., резко меняя тему разговора и касаясь пальцами дужки очков. – Вы, как и все остальные, задаетесь вопросом, почему я ношу темные очки в лондонском тумане. Дело в том, что естественный дневной свет причиняет моим глазам боль чуть больше, чем я могу стерпеть.
– Слушай, Гай, ты что, шуток не понимаешь? – забеспокоился Мантлинг и повернулся за поддержкой к Г. М. – Видите, он винит меня, но я-то, черт возьми, что мог сделать? Эти неприятности с глазами начались у него с тех пор, как я убедил его отправиться со мной в мое последнее путешествие. Думал, оно пойдет ему на пользу…
Гай поднял сигарету и щелкнул зажигалкой. Рука его при этом заметно дрожала. Лишь теперь Терлейн заметил, какой у него высокий и костистый лоб; из-за этого возникало неприятное впечатление, что очки находятся посередине лица. Но голос его звучал по-прежнему дружелюбно, с легкой нотой сарказма:
– Кое-кто, конечно, посмеялся над этой идеей. А экспедиция, сэр Генри, мне даже понравилась. Никакая романтика Зеленых поместий[2] или Амазонки меня не интересовала. Я поехал с Аланом и Карстерсом с таким расчетом, чтобы высадиться на Гаити… изучить обычаи тамошних племен. Но потом Алан решил, что времени не будет, и я остался в Макапе. Изнывал там три месяца под палящим солнцем, пока они не вернулись с триумфом и трофеями: парой чучел змей и пригоршней отравленных, как они надеялись, стрел. Но вы же хотели спросить насчет очков…
– Вообще-то, – просипел Г. М. – меня заинтересовало другое. Почему в этом доме так много говорят об отравленном оружии? Хотя это не так важно. Я вот что хотел спросить. Вы ведь здесь знаток семейной истории, да? Хранитель документов, скелетов и проклятий?
– Если хотите, называйте это так.
– Документов, полагаю, немало?
– Да.
– Они открыты? Их можно посмотреть?
– Нет. – Лицо Гая буквально окаменело. – Простите, сэр. Не хотел, чтобы это прозвучало так резко. С удовольствием предоставлю вам их список или расскажу все, что вы пожелаете узнать.
– Угу. Понятно. – Г. М. пристально посмотрел на него и кивнул. – Каким образом передаются эти документы? От отца к старшему сыну, так?
Гай едва не рассмеялся.
– Алан не стал бы ими заниматься. Документы передаются тому, кто проявил к ним наибольший интерес, – объяснил он.
– Хорошо. Позднее я займусь легендой о комнате, а сейчас давайте перейдем к Чарльзу Бриксгему, первому, кто умер там… – Пыхтя от усилия, Г. М. сунул руку во внутренний карман и достал листок с заметками. При этом его черный галстук сбился под ухо и мешал ему читать. – …В 1803 году. Хм! Так, у него было двое детей. Сын и дочь. Что известно о сыне?
Гай пожал плечами:
– Парень был, как я полагаю, слаб рассудком. Не сумасшедший, как вы понимаете, но… За ним ухаживала сестра.
– Ага! И она умерла во Вдовьей комнате накануне своей свадьбы. Точная дата известна?
– Четырнадцатого декабря 1825 года.
Г. М. скосил глаза на потолок и подвигал очками по переносице – вверх-вниз.
– 1825-й, да. Посмотрим. Что произошло в 1825-м? Много разных договоров. Признание независимости Бразилии. В России император Николай I. Друммонд изобрел друммондов свет для освещения сцены. Первое путешествие из Англии в Индию на пароходе. Впервые расшифрован «Дневник Пеписа».
– Вы очень хорошо информированы, – отрывисто бросил Гай, наморщив костистый лоб.
– Что? Да. Сынок, я энциклопедист. – Г. М. потер лоб. – Дайте подумать. В тот год была сильнейшая паника среди коммерсантов и финансистов… Хм! А финансовое состояние вашей семьи?..
– С радостью сообщаю – отличное. Могу предъявить доказательства.
– Вот как. Значит, вам есть что скрывать, а? Так, его дочь, Мэри, умерла в той комнате накануне своей свадьбы. Вот это меня и смущает. Ни с того ни с сего ей вдруг вздумалось провести ночь именно там. Почему? Что заставило ее остаться на ночь в комнате, которой не пользовались, и именно в тот момент?
Гай снова пожал плечами:
– Я не знаю. Какая-нибудь сентиментальная причуда… каприз…
– Сентиментальная причуда, – проворчал Г. М., – провести ночь перед свадьбой в комнате, где умер ее безумный отец. Очень странно. За кого она собиралась замуж?
– За некого Гордона Беттисона. О нем я не знаю ничего.
На широком лице Г. М. промелькнула едва заметная тень, и это значило: а вот тут ты лжешь. Но он лишь сделал еще одну пометку на листке и моргнул.
– Что ж. Давайте перейдем к следующей жертве, французу, умершему там же в… хм… 1870-м. Кем он был?
За спиной Гая послышался смешок.
– Он был моим двоюродным дедушкой, старина, – с неожиданным дружелюбием ответил Равель и тут же нахмурился. – По-моему, так у вас называют дядю отца? Да. Спасибо. Мой двоюродный дедушка. С этим связано что-то зловещее?
Позвякивая монетами в кармане и покачиваясь на каблуках, он оглядел всю компанию одним глазом, закрыв второй. Покрасневшее лицо и проступающие на висках вены придавали ему слегка нетрезвый вид.
– Вот как. Интересно. Он был совладельцем вашей мебельной компании?
– А? Нет. Не совсем. Он возглавлял наше отделение в Туре. Старина Мартен Лонгваль. Меня назвали в его честь. Я видел его портрет с бакенбардами. Поэтому-то мне, как вы понимаете, так интересно поучаствовать в поимке призрака.
– Есть еще какие-то причины?
– Как сказать… Мой папаша, который однажды проводил осмотр мебели по просьбе отца моего друга Алана, сказал как-то, что, если подвернется случай, я найду там немало стоящего. А вообще-то, я друг семьи. Хм.
– Мартен Лонгваль, – задумчиво проворчал Г. М. – Какого рода бизнес он вел с Мантлингом?
Равель склонил голову набок, как будто целился из ружья.
– Вот этого я, ей-богу, не знаю. Но не думаю, что он вел какой-либо бизнес. Может быть, ему просто нравилась Англия? Большие ложки, виски с содовой. Ха-ха-ха!
Г. М. сунул бумажку в карман и, вытянув шею, огляделся.
– Ладно, – сказал он сонно, – я готов. Речь шла о том, что мы пройдем туда и откроем вашу запечатанную комнату? По-моему, самое время, если мы собираемся сделать это до обеда.
Мантлинг тут же с энтузиазмом взялся за дело. Скрип выдвигаемого ящика стола вернул Терлейна, который был как под гипнозом, к действительности и напомнил о предстоящем деле. Вооружившись стамеской, молотком и отверткой, Мантлинг открыл замок нижнего ящика стола, откуда извлек большой ключ с искусно выполненной бородкой и следами ржавчины.
– Вот этим мы ее и откроем, – пробормотал он, – и прикончим всех злых духов. Хорошо, что на нем нет отравленного шипа – иначе я бы уже умер, когда его чистил. Есть! Идемте, парни!
Терлейна удивило, что Гай, которого брат не включил в число участников церемонии, даже не попытался возражать против такого решения. В состав делегации вошли только Алан Мантлинг, Г. М., Терлейн и сэр Джордж. Гай проводил их поклоном и усмехнулся, легонько постукивая пальцем по верхней губе.
После теплого кабинета Терлейна неприятно поразило тусклое освещение и тишина дома. Света здесь определенно недоставало. Четверку избранных сопровождал Шортер, с коробкой свечей и жестянкой с машинным маслом для смазки замка. С некоторым беспокойством Терлейн поймал себя на том, что в голову лезут мысли о предстоящем, а воображение рисует картины пыльной, пребывающей в запустении комнаты. Понятно, что ничего необычного они в ней не обнаружат. Но на всякий случай лучше ни к чему не прикасаться.
Из холодной музыкальной комнаты они прошли через двойные двери в длинный белый обеденный зал. Топавший рядом Г. М. что-то бормотал себе под нос. Длинный стол был накрыт на девять персон и с избытком украшен цветами. Свечи еще не зажгли, и на стенах мерцали отблески камина. Следуя поспешно отданному хозяином распоряжению, Шортер включил хрустальную люстру на полную мощность. А потом Мантлинг остановился. Держа в руке молоток, он застыл в нерешительности перед двойной дверью напротив столовой. Взгляд его перешел на эркер, оттуда – что любопытно – на потолок над ним. В потолок, заметил Терлейн, был вделан латунный крюк. Зачем? Прежде чем двинуться дальше, Мантлинг что-то буркнул себе под нос и внимательно осмотрел стол. Сделав шаг вперед, он тут же отступил. На его лице отчетливее проступили веснушки. Неужели… испугался?
– Идем же, – грубовато бросил сэр Джордж и кивком указал на дверь в другом конце столовой. – Это она?
– Эта дверь ведет в коридор. Наша комната в конце коридора. Так! Шортер, зажги свечи. Приготовь ключ к двойной двери.
– Да, сэр.
– Хорошо. Вперед! Открывай, а потом…
Замок поддался с трудом и только после того, как его щедро полили машинным маслом. За дверью их ожидал узкий проход между голыми, обшитыми панелями стенами. Здесь пахло плесенью и с потолка свисала паутина. Когда Шортер зажег пять свечей, они увидели в конце прохода тяжелую дверь. Но не только. Терлейн даже вздрогнул, заметив кое-что еще.
– Шортер! – нервно крикнул Мантлинг. Рука с подсвечником дрогнула, и подсвечник ударился о белую дверь. – Ты чем тут занимался? Кто, черт возьми, подмел здесь пол?
Голос Шортера прозвучал ровно и спокойно:
– Никто, сэр. То есть с прошлого года. Его… Покойный лорд Мантлинг распорядился подметать проход раз в год. С тех пор здесь никого не было.
– Не было? Черта с два! Здесь подметено. – Г. М. отвел в сторону его руку с подсвечником, и Терлейн почувствовал запах горелого дерева. На белой двери остался бурый след от огня. Мантлинг ткнул свечой вперед и схватил Шортера за шиворот.
– Не подметали, да? Посмотри! Видишь? Чисто до самой двери. – Оттолкнув дворецкого, он тяжело прошел вперед, потом сунул свечу Шортеру и взял отвертку. – Шурупы не проблема – мигом выкручу. – Он наклонился, замер и, повернув голову, посмотрел на остальных снизу вверх. Тяжелое, будто сонное лицо предстало в жутковатом виде. – Знаете, а ведь здесь и впрямь умирали.
Терлейн оглянулся на Г. М. После первого поворота отвертки тишину нарушал только скрип. Все пять свечей горели ровно и ярко, хотя в затхлом помещении должны были бы притухнуть. Но воздух действительно казался относительно свежим. Оглянувшись на прометенную к двери в столовую кривую дорожку, Терлейн вспомнил про крюк в потолке. Мантлинг упоминал о нем, когда говорил о клетке для попугая. Он представил бьющуюся о прутья птицу и ее хриплый крик: «Так это ты!»
Что-то упало на пол под ноги Терлейну, и Мантлинг выругался.
– Шуруп сломался! Я-то и подумал, что уж больно легко он вышел. Надеюсь, сломался в косяке. Иначе…
– Знаешь, сынок, – спокойно сказал Г. М., – я бы на твоем месте не беспокоился из-за этих шурупов. Держу пари, они здесь только для виду. Попробуй ключ и посмотрим, откроется она или нет. Если замок смазан…
– Точно, он смазан, – проворчал сэр Джордж. – И смазка еще не высохла. Я вот манжету испачкал. Видите? Давайте ключ!
Мантлинг возился с дверью, как пьяный. Ключ наконец повернулся с легким скрипом, и она распахнулась, будто сама по себе. Они подняли свечи уже за порогом, и пламя заиграло на позолоте мебели, высветило тяжелые гардины…
В следующий момент Терлейн поймал себя на том, что всматривается в полумрак, и свеча дрожит в его руке.
