Грэм Джойс
Курение мака
28
Вы наверняка заметили, что в моем повествовании отсутствуют некоторые детали, касающиеся обычаев того горного племени, с которым мы провели эти несколько дней. Но я нарочно не все рассказываю. Пока мы там жили, крестьяне начинали нравиться мне все больше, и на многое я стал смотреть другими глазами. Меня и сейчас беспокоит судьба жителей поселка, и рассказывать, где стоит деревня и как до нее добраться, я не хочу. Так что и в описание костюмов я добавил несколько выдуманных деталей, и в конструкцию хижин. Кое у кого могут оказаться другие имена.
Эти люди своим трудом выращивают мак на пыльной земле ценой тяжелых усилий, и я не хочу быть человеком, который наведет на них тайских чиновников, которым взбредет в голову выжечь их поля.
Благодаря общению с Джеком, я немало узнал о том, как выращивают опиум в тех местах. Американцы во Вьетнаме, пользуясь имеющимися у ЦРУ возможностями, установили связи с рядом национальных меньшинств в пограничных районах Таиланда и Лаоса, в особенности с повстанцами из племени мои. Вскоре у ЦРУ была трехсоттысячная партизанская армия, тренированная для войны в горной местности, готовая бороться с лаосскими коммунистическими силами. В середине шестидесятых, чтобы помочь партизанам и поддержать их союзнические чувства, ЦРУ предоставило к их услугам авиакомпанию «Эйр Америка» для транспортировки опиума в транзитные пункты для дальнейшего распространения.
Большая часть опиума перерабатывалась в то, что Джек называл героином высшего качества, «четвертым номером», и отправлялась в Сайгон. Оттуда продажные правительственные чиновники переправляли его в США, раздувая героиновую эпидемию семидесятых годов.
Основы процветания опиумных банд, орудующих на тайских холмах, были заложены в период вьетнамской войны. И если бы я хотел найти виноватых в том, что случилось с Чарли, то ЦРУ заняло бы в этом списке одно из первых мест.
Но что же мне рассказать о том племени, среди которого мы жили? Что в разведении мака по знаниям и мастерству оно не уступает племени мон? Что в искусстве изготовления украшений из серебра эти люди могут потягаться с умельцами акха и яо, а по навыкам вышивки далеко опережают каренов? Что некоторые женщины затачивают себе зубы до острых кончиков и что полигамия у них в порядке вещей? Что они делятся на кланы, как племя лаху. И что пришли они с Тибета подобно лайсу?
И что они верят в духов?
Я попытался сфотографировать Набао рядом с ее новой электрической лампой, но даже в состоянии восторга она наотрез отказалась фотографироваться. Она повернулась ко мне спиной, взмахом руки показав, чтобы я уходил. Мне было жаль упускать момент, но пришлось уважить ее просьбу.
В другой раз я попытался сделать снимки жителей деревни на полях, во время работы. Они пришли в крайнее возбуждение. Сперва я подумал, что они отказываются из опасения, что фотографии попадут в руки полиции, но позже узнал, что страх перед фотоаппаратом имел под собой в гораздо большей степени религиозную подоплеку. Зато они с удовольствием разрешили мне сделать несколько снимков цветущего мака и деревенских хижин. Эти снимки хранятся у меня до сих пор.
Мое предположение, что жители племени боятся вместе с «лицом» потерять и душу, было неточным.
На самом деле они боялись того существа или того предмета, который мог попасть вместе с ними на пленку. Они не хотели оставлять свой образ на пленке в присутствии какого-нибудь духа, который мог пролететь мимо, когда делался снимок. Они боялись, что потом дух не сможет их покинуть, так с ними и останется.
Духи для них были совершенно живыми. А их собственные изображения, в том числе и на негативе, воспринимались крестьянами как своего рода дубликаты, осужденные на непредсказуемое существование в окружающем мире.
Пока я размышлял об особенностях первобытного мышления здешних дикарей, меня вдруг осенило, что от поездок в Оксфорд не осталось ни одного снимка. Помню, Чарли хотела меня снять и в университете, и в городке, а я почему-то избегал фотоаппарата.
Довольный собой за удачную электрификацию жилища Набао, я вернулся в нашу хижину. За это время Мик и Чарли успели отлично поладить. Чарли обтирала его влажной тряпкой. У нее была какая-то местная мазь, которую она ему нанесла на места, где были укусы москитов. Когда я вошел в хижину, они дружно смеялись.
– Ты мне тут столько ужасов про Чарли наговорил, – обратился ко мне Мик. – А девочка в полном порядке!
Это было сказано шутя. Нет, полушутя. Или насмешливо. Черт, не знаю. И все-таки, когда я увидел, как она смеется, мне стало легче. Я люблю, когда люди смеются. Я люблю смотреть, как они начинают смеяться, когда смех попадает в них и начинает распирать изнутри.
– Я сказала Мику, – поведала мне Чарли, – что человек, который сумел пройти по этим долбаным джунглям, да еще в твоей компании, должен быть прямо святым.
Вот этого я не люблю. Когда женщины ругаются. Всю жизнь не любил. Я, например, никогда таких слов при Шейле не произносил.
– Это был просто ад, – сказал Мик, – но если выберемся, то уж посмеемся всласть. Правда, Фил?
– Еще как, – печально сказал Фил. Он посмотрел на Чарли. – Хотя все будет зависеть от сестры.
Лицо Чарли помрачнело, она провела рукой по волосам. Та таинственная сила, которую я и прежде в ней замечал, вдруг стала явно ощутимой.
– Ты ведь хочешь вернуться домой, Чарли? – спросил я.
Она обхватила руками колени и стала качаться назад-вперед молча, тогда я спросил еще раз. Она закрыла глаза, а по щекам уже текли слезы. Она кивнула: да, мол, хочу. Я вдруг подумал: не держат ли ее здесь пленницей?
– Это Джек? Местные? Они тебя не отпускают?
– И не Джек, и не крестьяне, – крикнула Чарли сквозь слезы и вдруг рухнула на циновку, сотрясаясь от рыданий, горьких и неудержимых; из того, что она говорила, почти ничего нельзя было разобрать.
– Это из-за меня, – послышалось мне, – это из-за того, что я наделала!
Я пытался успокоить ее, но тщетно. Фил стоял рядом, тяжело дыша и нервно покусывая палец. Мик встал с постели и нетвердо подошел к нам.
– Держись, – сказал он. – Держись, девочка. Мы беспомощно смотрели на Чарли, пораженные силой ее отчаяния. Когда рыдания стали утихать, она, пошарив под циновкой, достала трубку и остальные принадлежности. Взглянула мне в глаза. Каждой своей жилкой она словно запрещала мне спорить с ней, и я понял, что нам придется очень туго.
– Что-то не видно, чтобы наши проблемы были близки к разрешению, – сказал Фил. – Как считаете?
Я взглянул на Мика. Он покачал головой: не вмешивайся. Я смотрел, как она соскоблила немного опиума от небольшого кусочка, разогрела на спичке и опустила в чашечку своей тонкой трубки. Она попыхивала этой штукой, глядя на меня без тени смущения. Ее лицо застыло. Прядь волос упала на лоб, и она мрачно смотрела на меня через свисающий локон.
Но опиум ее успокоил. Он смягчил черты и вернул ее лицу нежное выражение. Вопреки моим ожиданиям, что она впадет в транс, к ней вернулась трезвость мысли. Я вспомнил, что именно в таком состоянии застал ее в первый раз, когда увидел. Но все происходящее было для меня как страшный сон. На минуту я почувствовал, что это не может быть Чарли, что это какой-то демон, принявший облик Чарли, сидящий перед нами в темной хижине при свете свечей. – Я кое-что натворила, – сказала она, – кое-что очень глупое. В тот момент я не понимала, что делаю. И теперь мне приходится за это расплачиваться. – Почти без перерыва она продолжала: – Когда я впервые сюда попала, эта деревня была одним из пунктов туристического маршрута. Я была с американским парнем по имени Бен. Набао продала нам опиум. Других туристов это не интересовало, а мы с Беном решили попробовать. После первой трубки ничего не почувствовали, тогда мы выкурили еще несколько трубок, а в следующую минуту уже хохотали как помешанные. Вышли искать воды попить. Ноги у меня стали как резиновые. Мы падали, ползали на четвереньках и смеялись, смеялись.
Потом вдруг люди стали выбегать из хижин. Они показывали на небо и кричали. Мы не могли понять, что происходит. Жители собрали все кастрюли, миски, жестянки, которые смогли найти, и стали колотить по ним палками, поднимая ужасный шум. Это действительно было жутко. У меня волосы дыбом встали.
Наконец мы поняли, в чем дело. Наступило новолуние. Они стучали по своим горшкам и кастрюлям и вызывали луну.
Мы с Беном, спотыкаясь, ходили туда-сюда, опять заливались хохотом, хватались друг за друга. Потом Бен оступился, стал падать куда-то вбок, и мы рухнули в Ворота духов посреди деревни.
– Ворота духов? Это что такое? – спросил Мик.
– Я ходил смотреть на них, – откликнулся Фил. – Резные деревянные идолы.
– Позже объясню, – сказал я Мику, прерывая Фила.
– Ну мы в них завалились, – продолжала Чарли. – Бен с трудом поднялся на ноги, держась за один из этих резных членов. Ему все еще казалось, что мы веселимся, но жители вдруг разом замолчали. Оцепенели. Они стояли над нами с выпученными глазами. Я поняла, что мы натворили что-то ужасное, но мне никак не удавалось уговорить Бена выпустить из рук деревянного демона. Затем один из жителей принялся стучать в свой котелок, да так зло, прямо нам в лица. Остальные присоединились к нему. Звон стоял умопомрачительный. Они все стучали и стучали, орали на нас и били в котелки у нас над головой. Я думала, мне этого не вынести. Я помню, как меня тошнило, и потом я отключилась, а когда пришла в себя, была в хижине. И Бен тоже. А вокруг горели свечи. Потом я снова заснула, а когда проснулась, свечи уже погасли и Бена не было. Он забрал свои вещи и бросил меня.
Голос Чарли стал монотонным. Она уныло смотрела в пол. Мик предположил, что как раз тогда Клэр Мёрчант и утащила у нее паспорт.
– Да, паспорт пропал. Я помню, кто-то зашел в хижину, рылся в вещах, но я не могла ничего сделать. С тех пор Набао присматривает за мной.
– И ты не пыталась уйти? – спросил Фил.
– Пыталась много раз, Фил. Время от времени через деревню проходили группы туристов. Я собирала вещи и готовилась уйти. Но мне ни разу не удавалось, потому что я не могу выйти из хижины.
– Не беспокойся, – сказал я. – Как только Мик поправится, мы отсюда выберемся. Мы наймем кого-нибудь из деревни, чтобы довел нас до Чиангмая.
– Папа, я сказала, что не могу выйти из хижины.
– Мы им заплатим кучу денег…
– Папа, послушай меня! Послушай! Ты никогда не слушаешь!
– Кажется, я понимаю, – произнес Фил.
– Что понимаешь?
Внезапно Фил обратил на меня свой гнев:
– Она же тебе сказала, что не может выйти из хижины! Тебе человеческим языком сказали! До тебя не доходит?
Выйти из хижины? Нет, я не понимал. Каким-то образом я уверил себя в том, что у Джека или у крестьян была особая причина не отпускать ее. Я не понимал, что ее страх перед солнечным светом был сильнее, чем страх провести остаток жизни в этой жалкой хижине.
– Так что ты там говорила, Чарли?
Она вздохнула, затянулась и выпустила дым ровной струйкой через ноздри.
– На мне заклятье за то, что мы сделали. Я чуть не рассмеялся:
– Заклятье?
– Заклятье. Чары. Колдовство. Сглаз. Сколько раз тебе нужно объяснять?
– Ворожба, – тихо произнес Фил. – Ворожба.
– Заткнись, Фил, – гаркнул я. – Нет тут никакой долбаной ворожбы.
Мику пришлось нас развести.
– Так. Давайте все успокоимся, – сказал он, имея в виду нас с Филом. Чарли была абсолютно спокойна. Она сидела обхватив колени. – Это все нужно еще хорошо обдумать.
Я слышал о чем-то похожем. Боязнь открытого пространства. Паника. Страх джунглей – у меня у самого это было пару дней назад, так ведь? Агорафобия. Стоило тащиться в такую даль, чтобы столкнуться с «психологической проблемой»! Это же должно оставаться в мире кредитных карточек, микроволновок и бездельников, которым некуда девать свободное время. Психологии не место в джунглях! Я им так и сказал.
– Тебе этого не понять, отец, – злорадно сказал Фил. Он наслаждался моим недоумением. – Тебе этого просто не понять.
– Послушай, а что будет, если мы попробуем тебя вынести? – полюбопытствовал Мик.
Чарли прищурилась и посмотрела на него долгим взглядом:
– Однажды крестьяне выносили меня, и стало только хуже. Прошу вас, ни в коем случае не делайте этого.
– Я просто спросил, – сказал Мик.
Мы оказались в тупике. Из всех трудностей, которые нам предстояло осилить, эту я мог ожидать меньше всего. Некоторое время мы сидели молча, и тут у дверей послышался шум и вошла Набао с огромной кастрюлей супа с лапшой. Она радостно приветствовала меня. Чарли и Набао обменялись парой слов.
– Не знаю, что ты сделал, – сказала Чарли, пытаясь развеять тяжелое настроение, – но она говорит, что ты ее герой.
Набао потрепала меня по щеке и вышла, приплясывая.
Мы ели хмуро. У супа был привкус карри и имбиря. Я пытался представить состояние Чарли, докопаться до самой его сути. Все, что она могла сказать, сводилось к тому, что стоило ей переступить порог, как у нее начинался приступ паники. Ее терзал страх, что кто-то страшный, прожорливый, сидящий снаружи затянет ее, поглотит без остатка. «Если я попаду к нему в пасть, – говорила она, – я пропаду. Мое падение будет вечно».
Она была уверена, что несет наказание за сломанные Ворота духов.
Фил был прав: в этом я не разбирался. Я посмотрел на Мика, и второй раз за день он просто покачал головой мне в ответ. Я пытался сообразить, что мне следует сказать или сделать, и тут динамики радио снова вырубились. Помню, как у меня вырвалось: «Ох!»
Мое желание починить это проклятое радио было лишь выражением потребности в каких-то практических действиях, попыткой убежать от своих проблем. Я поднялся и стал рыться в рюкзаке. Там была открывашка для консервных банок, на худой конец, и она могла сгодиться. Пока я ее искал, Чарли запихнула свою трубочку под циновку, и я заметил, что там у нее лежит нож. Продолжая искать открывашку, я спросил как бы невзначай:
– Тебе этот нож зачем нужен?
– Нож? – сказала она, снова приходя в себя. – Да приставал тут ко мне один парень, но я могу за себя постоять.
– Конечно. – Я глянул на Мика. – Сейчас вернусь.
В деревне царило оживление. Сгущались сумерки, и вернувшиеся с полей работники со своими семьями сидели скрестив ноги вокруг дымящихся котелков. Кто-то готовил пищу, кто-то строгал бамбук, другие курили свои здоровенные трубки. Я с некоторым удовлетворением отметил, что меня уже встречали кивками и улыбками.
Генератор был для меня важен. Если бы мне удалось наладить его работу и вдобавок раздобыть провода, чтобы провести свет в несколько хижин, то можно было надеяться, что нам окажут необходимую помощь. Теперь, когда я знал, что Джек со своими дружками не удерживает здесь Чарли силой, я должен был заручиться поддержкой кого-нибудь из местных, пока Мик окончательно не поправится, а тогда мы смогли бы отправиться домой.
Зайдя в сарай, где стоял генератор, я проверил колпачок на свече зажигания, думая, что он мог разболтаться из-за вибрации, но на этот раз проблема была в чем-то другом. Оказалось, мне даже не нужно было отвинчивать кожух – он стоял незакрепленный. Поверхностный осмотр выявил, что кабель, подходящий к двигателю, отсоединен и цепь соответственно разорвана. Я не знаю, как туда могло набиться столько грязи. Я все вычистил и снова запустил генератор. Крестьяне сдержанно выразили мне свое одобрение. Повелитель Генератора помахал им в ответ замасленными руками.
Я взял тряпку, смочил бензином и протер мотор, прежде чем поставить на место кожух. Конечно, если бы у меня были нужные инструменты, чтобы разобрать эту штуку по винтику, она бы у меня работала как часы. Я собирался дать Джеку список предметов, которые он обещал мне привезти вместе с кабелем на проводку.
Когда я вышел наружу, у хижины Набао происходила шумная ссора. Набао в сердцах орала на бородатого прислужника Джека – это я понять мог.
Несколько жителей молча наблюдали за ними. У бородача в руке была лампа, которую, как я сообразил, он вынес из хижины Набао. Моя времянка валялась на земле, как дохлая змея. Набао, должно быть, залезла бородачу в печенки, поскольку он сделал шаг по направлению к ней и замахнулся. Она поняла, что это не пустая угроза, и спряталась в хижину.
Появился Джек, требуя объяснений. Его сподвижник что-то прорычал и унес лампу. Джек подошел ко мне:
– Зачем вы дали этой женщине свет?
– У нее была лампа. Я только провод кинул.
– Не вмешивайтесь здесь ни в какие дела.
– Я не вмешивался.
– Не перебивайте меня, когда я говорю! Когда я говорю, вы слушаете. Это понятно? В противном случае мне придется вас пристрелить. – Его гнев совершенно не соответствовал моему поступку. Взгляд стал совершенно ледяным. – Вы сейчас генератор чинили?
– Да.
– Надеюсь, на этот раз вы его хорошо починили?
– Да.
– Еще раз он заглохнет, у вас будут проблемы.
– Мне инструменты нужны. Нечем работать.
– А руки вам зачем? Работайте руками. А если придет в голову протянуть свет в хижину, начните с моей. Ну, начинайте. Время пошло.
Я показал на короткий кусок провода, валявшийся в пыли.
– Кроме этого обрезка, есть кабель от радио. До вашей хижины не хватит.
На лбу у Джека появились две вертикальные морщины. Он шагнул ко мне, придвинулся вплотную и выдохнул:
– Слушайте, я сейчас занят, дел много. Ваша задача не лезть к старухам и следить, чтобы генератор не заглох.
Он развернулся и ушел. Крестьяне мрачно посматривали на меня. Набао тоже выглянула из хижины, но в мою сторону старалась не смотреть.
Дождавшись меня, Мик, Фил и Чарли стали расспрашивать, из-за чего был крик. Прежде чем я успел внятно им все растолковать, я увидел шагавшего к нам бородача.
– Похоже, у нас неприятности.
С порога он ткнул пальцем, указывая на меня.
– Джек звать! – заорал он. – Сейчас ходи! – Он зашагал прочь.
У соседней хижины двое крестьян забивали свинью. Казалось, они бессмысленно затягивают это занятие. От громкого визга на душе становилось тошно, и впору было впасть в отчаяние. По временам в крике животного мне слышались человеческие нотки.
Я вздохнул и пошел.
29
Джек сидел перед костром около одной из хижин и обгладывал куриную ножку. Со спины его освещала лампа дневного света, подключенная к батарее, так что лицо оставалось в тени. Один из его парней чистил разобранный карабин-автомат, а бородач, сходив за мной, тяжело опустился рядом с Джеком и принялся разбирать свой обрез.
Джек указал на землю по другую сторону костра:
– Присаживайтесь.
Я сделал как было велено.
– Значит, вы собираетесь наладить здесь все с электричеством, да, Дэнни?
– Если будет что налаживать.
Он бросил косточку в костер и вытер руки о шорты.
– Сигарету? – Он протянул мне пачку «Мальборо». – Послушайте, Дэнни, мы же не станем ссориться? В мои планы это не входит. Своих дел хватает, к тому же – важных. Постарайтесь не доставлять мне хлопот. У меня и так были проблемы с вашей дочерью. Я надеялся, что наконец вы избавите меня от ее присутствия.
– Я сам на это надеялся.
Помощник Джека старательно смазывал затвор карабина, а бородач только притворялся, что занят чисткой оружия. Он наблюдал за мной, но актером был никудышным – я все видел. Мне хотелось спросить Джека, что же случилось с Беном, ведь Чарли не одна сюда заявилась. Видимо, заметив, что я нахмурился, Джек сказал:
– Ваша дочь жаловалась, что с ней плохо обращались?
– Нет.
– Вот видите. У меня самого дочь, примерно ровесница вашей. Я нормальный человек. Дэнни.
– Само собой.
– Но ведь вы так не считаете?
– Ничего подобного.
– Не сметь со мной пререкаться! – заорал он так, что у меня волосы зашевелились. – Если я говорю, что вы так не считаете, значит, не считаете! Точка. Знаете, как меня называют в ваших газетах? Опиумный генерал. Неплохо звучит, а? Поглядели бы они, как я живу! – Он сказал что-то по-тайски, и боевики засмеялись. – Поглядели бы на мой долбаный «мерседес-бенц». Ведь если я генерал, у меня должен быть долбаный «мерседес-бенц». Вам такой на глаза не попадался?
– Нет.
– И не попадется. А у вас какая машина, Дэнни?
– У меня «воксхол кавалье». Старенький, но на ходу. Сиденье бы перетянуть.
Он кивнул и прищурился. Его гнев вроде бы прошел, на лице появилась улыбка.
– У меня вообще-то три машины в Фанге, в гараже. – Он засмеялся и повторил по-тайски. Боевики тоже засмеялись, и один из них показал мне три пальца. – Я просто узкоглазый крестьянин, у которого есть три «мерседеса».
Внезапно он оборвал смех. Эти перепады его настроения производили на меня жуткое впечатление.
– А вы хороший отец, Дэнни?
– Стараюсь.
– Я тоже стараюсь. Очень стараюсь заботиться о детях. Моя дочка сейчас в школе в Чиангмае. В самой лучшей, конечно. Потом собираюсь послать ее учиться в Англию, в Оксфорд. Что скажете? Я пока в монастырской школе учился, сам очень хотел в университет поступить.
– Нет, – твердо сказал я. – В Оксфорд я вам не советую.
Он насторожился. Оба помощника что-то почувствовали и забеспокоились. Джек посмотрел на меня:
– Не советуете? А почему?
Я помолчал, прежде чем пуститься в объяснения. Я ведь мог его просветить от и до про Оксфорд, все по полочкам разложить. Теперь Джек слушал меня с явным интересом. Бородач не понимал, о чем я толкую, и все время, пока я говорил, поглядывал на Джека, изучал его лицо, в то время как другой с мрачным видом чистил свою пушку. В костре вспыхнул уголек.
Я рассказал Джеку, какие у нас с Чарли были отношения до ее поступления в Оксфорд. Рассказал, какой она была милой и любящей девочкой. Я предупредил его насчет таблеток, наколок, колечек, что теперь стало модно вставлять и в пупок, и в нос. Предупредил насчет полной распущенности и страшного разгильдяйства. И сказал, что в Оксфорде это дело обычное, преподаватели даже внимания не обращают. Красок я не жалел.
– Говорю как отец, – убеждал я его. – Я ведь по джунглям прошел, чтобы вернуть свою девочку.
Он был одновременно и раздражен, и сбит с толку. Он погладил себя по подбородку:
– Похоже, многое в Англии изменилось с тех пор, как я там был.
– Похоже.
Я рассказал ему про Томаса Де Квинси, про то, что Оксфорд и в прошлом веке был местом проклятым. Сколько молодых людей прошло через него, превращаясь в бездельников и негодяев? К концу моего рассказа вполне можно было прийти к выводу, что год в Оксфорде будет почище любой каторги и не всякий заключенный способен выдержать такое испытание.
Джек вытащил бутылку виски, налил понемногу в две плошки и передал одну мне. Боевикам, как я заметил, ничего не перепало. Он присел рядом, но прежде чем выпить, пристально посмотрел мне в глаза:
– А вы мне голову не дурите? Я глядел на него не мигая.
– Чарли закончила Оксфорд. Посмотрите, что с ней теперь. Она сидит на наркотиках и не в силах переступить порог хижины. И ведь только шаг сделала из храма науки.
Он кивнул:
– А как насчет Кембриджа?
Ну, про Кембридж мне тоже было что рассказать. Я ему поведал, каких педофилов готовят в этом университете, а Джек заслушался и даже свою плошку из рук выронил.
– Не верите, можете расспросить британского консула в Чиангмае.
– Ну, вы докатились! – воскликнул он. – «Британия – владычица морей»! Просто дальше некуда!
– Точно, – согласился я. Он налил нам еще виски:
– Так куда же я могу послать свою дочь, чтобы она получила достойное образование?
Вопрос поставил меня в тупик. Единственное место, которое я более-менее знал, был Оксфорд, потому что там училась Чарли, еще Дарем, но я прежде и не задумывался над тем, как этот университет повлиял на Фила. В частности, на «нравственный выбор». Я стал припоминать подходящее учебное заведение и вспомнил, что у одного слесаря, с которым мы вместе работали по контракту на выезде, сын учился в Ноттингеме. Не зная толком, что бы такое присоветовать Джеку, я предположил, что это, наверное, неплохое место.
– Ноттингем, говорите?
– Ну, в отличие от Оксфорда или Кембриджа, там детей, насколько мне известно, не растлевают и на иглу не подсаживают.
– Черт! – сказал Джек. Он отхлебнул виски. – Ноттингем, Ноттингем. Послушайте, а Робин Гуд случаем не оттуда? Ведь это я – таиландский Робин Гуд!
– Так, значит, в Таиланде?
– Ну, можно сказать, что да.
Пламя костра осветило его улыбку. Ему очень понравилась эта мысль. Джек действительно представлял себя «благородным разбойником». Я много узнал о нем в эту ночь. Он отпустил своих телохранителей, хотя бородатый, которого звали Као, не хотел оставлять нас одних.
Примерив на себя зеленый капюшон лесного стрелка, Джек разговорился. Заявил, что он племянник Куанг Са [34], известного «опиумного генерала» семидесятых годов, и что сам он проходил обучение в отрядах Муангтайской армии. Хотя МТА сложила оружие в 1996 году, Джек сказал, что около семи тысяч партизан все еще действуют в приграничной зоне. У меня не было возможности проверить ни одно из его заявлений, а тогда я решил, что глупо будет спрашивать, сколько людей ходит под его личной командой.
Он намеревался платить местным крестьянам хорошие деньги за их труд. От шестидесяти долларов за килограмм опиума-сырца. Он хотел привнести в сельскую жизнь и электричество, и другие блага цивилизации, но возникали проблемы с транспортировкой, учитывая еще и то, что приходилось каждый сезон уходить на новые поля.
Потом я спросил его про «Калпол» в сарае, и тут выяснилось нечто такое, что позволило мне лучше понять, с кем я имею дело. У местных жителей необычайно легко вырабатывалось пристрастие к опиуму. О медицине говорить не приходилось: сила целебных трав была незначительна. Дети привыкали к опиуму с младенческого возраста. Джек заключил сделку о поставках крупных партий «Калпола» из Европы. Он собирался распространять его среди горных племен. Только когда он мне это рассказал, я вдруг понял, до какой степени у него дошла мания величия, и даже проникся к нему некоторым уважением.
Потом оказалось, что ему всучили просроченную партию. Ингредиенты лекарства разлагались, так что давать его детям было опасно. Он остался с этой партией на руках, но отнесся к этому как к незначительной неудаче, неизбежной в любом бизнесе, которая, как он говорил, не имела значения, поскольку торговец, так скверно поступивший, больше уже не сможет никого надуть.
Я видел перед собой человека, способного преодолеть огромные расстояния, чтобы привезти в джунгли лекарство для детей, и в то же время готового без лишних угрызений совести отправить на тот свет обманувшего его поставщика.
Учитывая неудачу с лекарствами, неисправный генератор и отсутствие электрического кабеля, я не стал намекать, что масштабы его программы по насаждению цивилизации в джунглях выглядели, как минимум, скромными. Вместо этого я спросил, нельзя ли мне взять бутылочку «Калпола» для Мика. Это ему показалось страшно забавным, и он сказал, чтобы я брал сколько захочу.
Он рассказал мне, что перед отправкой товара большую часть опиума здесь превращают в морфин.
– А где же у вас лаборатория? – вырвалось у меня невольно.
– Какая лаборатория? Я задумался:
– Ну, вроде химической. Колбы, реторты. Я думал, нужна лаборатория.
– Где вы учились, Дэнни? Вы считаете нас косоглазыми дикарями. Не надо спорить. Конечно, считаете, но сами ведете себя как дикарь.
Он встал, взял котелок и наполовину залил его водой из пластиковой канистры. Потом зашел в хижину и вынес к костру коричневую лепешку опиума. Я не представлял себе, сколько может стоить такое количество опиума. Джек опустил лепешку в котелок и, не говоря ни слова, подвесил его над огнем.
Мы еще немного поговорили. Джек считал западную цивилизацию насквозь лицемерной. Он утверждал, что, если бы он работал, например, в табачной индустрии, на его совести было бы гораздо больше смертей, чем сейчас, но называли бы его не «опиумным генералом», а «генеральным директором».
Вода в котелке стала закипать, и он высыпал в котелок белый порошок из бумажного пакета.
– Обычная известь, – прокомментировал Джек. – Удобрение.
Он продолжал говорить о табачной индустрии, о том, что пристрастие к сигаретам ведет к никотиновой зависимости. А никотин – тот же наркотик, только канцерогенный, а значит, более опасный для здоровья, но на это никто не обращает внимания. Всем наплевать, а может быть, есть тайные правительственные соглашения на этот счет.
Не переставая говорить, он процедил содержимое котелка через кусок ткани. Серую жижу он стряхнул во второй котелок и снова поставил на огонь. А известна ли мне статистика смертей, наступивших в результате алкогольного отравления? А в результате насилия, тяжелых болезней или нарушения правил дорожного движения? Или вот взять социальные проблемы… Он плеснул в котелок какую-то жидкость.
– Концентрированный аммиак, – пояснил он, отметив, что в прошлом западным дельцам было выгодно сбывать опиум на Восток, чтобы регулировать платежный баланс. И спросил, знаю ли я, что значит карма.
Процедив раствор, он показал мне, что получилось в результате – горсть серых комочков.
– Морфин, – сказал он. – Весит на девяносто процентов меньше, чем исходный продукт. Удобен для контрабанды. Намного сильнее эффект. Вы хотели видеть лабораторию. Вот она – перед вашими глазами.
Закончив демонстрацию, он снова вернулся к идеям электрификации деревни. Затем добавил:
– Завтра я уезжаю. За главного остается Као. Шуток он не понимает. Ведите себя прилично.
Као сидел у окна в своей хижине и, с тех пор как мы с Джеком остались одни, глаз с меня не спускал.
Мы поговорили еще немного о детях. Я спросил Джека, знает ли он, отчего Чарли не хочет выходить на улицу?
– Боюсь, это серьезная проблема.
– И что же мне делать?
Он поднялся и смахнул пыль со штанов. Видимо, разговор его уже утомил.
– Помните Кьема?
– Почвоведа?
– Да. В вашу дочку вселились злые духи. Кьем единственный, кто сможет вам помочь.
На этом мы и распрощались. Когда я вернулся в нашу хижину, Чарли спала. А Мик не спал и выглядел значительно лучше. Я пересказал ему разговор с Джеком.
– Если он Робин Гуд, – сказал Мик, – тогда я Малютка Джон, а сынок твой – брат Тук.
Я не понял, какая роль при таком раскладе отводилась мне.
– Как Чарли? – спросил я.
– Недавно отключилась, – сказал Фил.
– Прямо как генератор, – добавил Мик.
На меня такая страшная усталость навалилась.
– Я ведь даже толком не знаю, куда я вас, дурней, завел.
Мик, похоже, уловил нотку отчаяния в моем голосе и потянулся за бутылкой.
– Давай по глоточку огненной воды, – предложил он. – Вот увидишь, тебе полегчает.
– С чего бы ему полегчало? – скривился Фил.
– Ас того, – сказал Мик. – Огненная вода душу греет. Потому ее так и называют.
