Дмитрий Дашко
Ротмистр Гордеев
Глава 3
Я лихорадочно закрутил головой. Есть! Врачебная кушетка для осмотра пациентов, а с неё до полу свисает белая простыня. Успел в последний момент, ноги пришлось подтянуть, чтобы не торчали – коротковата кушетка под мой рост.
Дверь открылась, шаги замерли в середине кабинета. Я задержал дыхание, прикинулся ветошью, стараясь не отсвечивать ничем. Послышался стук ведра, поставленного на пол. Плескание воды в ведре.
Как сладко с тобою мне быть
И молча душой погружаться
В лазурные очи твои.
Зашаркала по полу половая тряпка на швабре. Слава богу, не японский шпион, не наша контрразведка – простая ночная приборка. А неплохой у приборщика-санитара баритон. Фальшивит, правда, малость.
Всю пылкость, все страсти души
Так сильно они выражают,
Как слово не выразит их.
И сердце трепещет невольно
При виде тебя!
Мокрая тряпка въехала под кушетку и ткнулась мне прямо в лицо. Чудом сдержался, не чихнул. Тряпка ещё поелозила под кушеткой и исчезла. Счастье, что санитар не дотумкал заглянуть под простынь. Вот бы удивился. Пришлось бы что-то врать. Фантазия у меня, конечно, есть, но придумать нечто правдоподобное… Это вряд ли.
Шаги удалились, хлопнула дверь. Повернулся в замке ключ. Выждав немного, я выбрался из-под кушетки. Приник ухом к двери, прислушался – тишина. Легонько дёрнул дверь. Как и думал, заперта.
Только собрался заново отжать язычок замка, как услышал непонятную возню. Что там творится, даже выяснять не хочется. Через дверь в коридор пока не попасть. Ничего, есть ещё окно. Подцепил шпингалет, потянул наверх. Не идёт. А нет, идёт, но с трудом. Дёрг, дёрг. По миллиметру, но идёт. Есть! Шпингалет выскочил из гнезда.
Осторожно, придерживая створку окна рукой, чтобы не скрипнуть лишний раз, приоткрываю её, выглядываю наружу. Отлично. Темнота – друг молодёжи. Первый этаж, под ногами мягкая земля. Никакого риска. Теперь прикрыть окно обратно поплотнее. Авось никто не заметит, а и заметит, не обратит внимания, что его открывали.
Сворачиваю за угол, спокойно иду вдоль госпитальной стены. И тут из-за угла прямо на меня выныривает тёмная фигура. Тёмно-коричневый халат, руки с чётками молитвенно сложены на груди, бритый череп с удлинёнными мочками ушей, на ногах – плетённые из лыка сандалии. Шея какая-то странная – слишком длинная. Из-под круглой плетёной соломенной шляпы огненным блеском сверкнули глаза.
Да он растёт, что ли? И шея удлиняется, вытягивается… Чертовщина какая-то! Фигура монаха увеличивалась на глазах, шея удлинялась, словно змеиная. В приоткрытом рту ощерились острые, как иглы, зубы.
В груди кольнуло. Амулет?
Словно неведомая, но благожелательная ко мне сила подтолкнула взглянуть странному монаху глаза в глаза и с этаким выражением, как сверху вниз, будто не монах выше меня уже в два раза, а я его. Фигура противника вроде даже перестала расти, скорее наоборот – съёжилась, сравнявшись со мной ростом.
Стараюсь не отводить взгляда от его глаз. Лето, тепло, а по спине ползут капли ледяного пота. Амулет уже не колет, а бьёт током, жжётся.
Не отводи глаз, только не отводи…
В этот момент в госпитале страшно закричали. Истерический женский крик. И сразу тишина испарилась вследствие беготни и заполошных криков.
Монах щёлкнул от досады своими зубами-иглами, развернулся и бегом припустил прочь. Делаю за ним по инерции пару шагов и тут же себя останавливаю. Ну и куда собрался, дурень? Ночь, местность незнакомая, а я в кальсонах и нательной рубахе, да куцый больничный халатец поверх.
Тем более тревога в госпитале не унималась. У моей палаты народ и толпился. Из палаты двое санитаров выносят сомлевшую сестричку. Она, поди, и кричала, разбудив всю округу.
Проталкиваюсь к двери.
– Позвольте, господа… Раз-решите!..
Глянул – и чудом удержал в себе содержимое желудка. Миша, Мишель, артиллерист, которого я лишил удовольствия трахнуть какую-то кореяночку в порт-артурском заведении мадам… а, нет, мадмуазель Коко, лежит навзничь на своей койке. Горло вырвано – одна сплошная кровавая дыра. И сам весь залит собственной кровью, и всё вокруг – койка, пол…
Кто же его так?
Поневоле подумаешь: «На его месте должен был быть я…» В горле моментально пересохло и засаднило, словно шершавым наждаком провели.
– Ротмистр! – раздаётся со спины. – Господин Гордеев.
Поскольку других Гордеевых тут нет, оборачиваюсь. Незнакомый офицер, на погонах три звёздочки. Лет сорока пяти. Тёмные, чуть седоватые на висках волосы.
– Так точно, – отвечаю нейтрально. – С кем имею?..
– Подполковник Николов, – отвечает он. – Управление второго генерал-квартирмейстера Главного штаба.
Это ещё что за чёрт? Тыловик, что ли? И чего ему от меня надо?
– Господин Обнорский временно уступил нам свой кабинет, – продолжает подполковник с тремя звёздочками. – Прошу пройти со мной.
– Ну, раз так, то не могу отказать… Тем более старшему по чину, – развожу я руками.
Что же ему надо от меня? Ой, засыплюсь… Удастся ли списать на амнезию? Ладно, всё равно выбора нет. Придерживаюсь выбранной линии поведения, а там – куда кривая вывезет.
Ключ в пальцах Николова делает пару оборотов в замке кабинета, покинутого мною так недавно. Заходим. Николов закрывает дверь – к счастью, не на ключ, – жестом предлагает присесть к столу. Я не гордый, предлагают – присяду. Сам Николов устраивается по-хозяйски на месте Обнорского. Щёлкает портсигаром, протягивает мне.
– Благодарю, ваше…
Заминаюсь. Бес его знает, как к нему тут обращаться: превосходительство, благородие, светлость?
– Мы тут без чинов, так что можно запросто – Сергей Красенович.
– Запросто так запросто.
Папиросу не беру, жду, что будет дальше. Чувствую себя Штирлицем в кабинете Мюллера. Попал ты, Лёха, не по-детски.
– Простите любопытство, у вас такое необычное отчество, господин подполковник.
Почти чёрные глаза воткнулись в меня, словно те буравчики. Измеряют, взвешивают.
– Я болгарин. Семья отца уехала в Россию ещё до семьдесят восьмого года.
Киваю – дескать, понял теперь, не дурак. И тут как молнией в мозг сверкнуло – это ж не интендант. Контрразведка, особист. «Молчи-молчи» на армейском жаргоне. Аж в животе селезёнка с испугу ёкнула.
– Николай Михалыч, – продолжает русскоподданный болгарин совершенно нейтральным тоном, – а как случилось, что ночью вас не оказалось в палате вместе с несчастным соседом вашим?
– Выходил покурить, господин подполковник, – вру я и не краснею.
Николов посмотрел на меня своими зыркалками. Понимающе кивнул. Скосил глаза на нетронутые мною папироски в портсигаре. А, чёрт! Почти спалился. Беру папироску, чиркаю спичками. Душистый табачок у подполковника, а в горле всё одно першит. С огромным трудом сдерживаюсь, чтобы не закашляться.
– Видели что-то необычное?
Ну а тут-то чего врать?
– Видел, Сергей Красенович. – Откладываю папиросу на край пепельницы. – Буддийского монаха. В этой их хламиде и шляпе. Необычный монах: словно вырос в два раза, а потом уменьшился, и шея какая-то странная – как туловище змеиное, с удава толщиной. И зубы… острые, и слишком много их во рту.
Наблюдаю, какое впечатление произвели мои слова на Николова. Похоже, ему мой ответ не по душе.
– И куда делся монах? – напряжённо спрашивает он.
– Да я посмотрел на него как бы сверху вниз, он обратно уменьшился и рванул подальше, а тут как раз в госпитале шум поднялся. Может, у меня галлюцинации после ранения и амнезии?
Николов усмехается в усы.
– Нет, ротмистр, не галлюцинация. Вы вообще очень везучий человек, Николай Михайлович. Это и был убийца капитана Горбатова. Не посмотри вы ему в глаза, он бы и вас… своими зубками порвал.
– Монах?
– Да какой он монах? Обычный демон – микоши-нюдо.
– Демон? И как он тут оказался?
– Так же, как и все мы, и наши противники – по приказу своих императоров. Война-с.
– Демон?
– А что удивительного? Они такие же подданные своих монархов, как и обычные люди. И патриотизм им не чужд.
Николов неожиданно протянул руку к моей груди и извлёк наружу мой восьмиконечный амулет. Так и впился в него глазами.
– Впрочем, странно, что вы меня об этом спрашиваете. Вы, как охотник на демонов, лучше меня должны это знать.
И что мне ему сказать? Что я вообще не Гордеев и не из этого времени? Да что там, даже не из этого мира, раз уж тут демоны вовсю воюют в составе армейских подразделений.
– У меня, господин подполковник, амнезия. Не верите, поинтересуйтесь у господина Обнорского. А амулет этот я на Ближнем Востоке сторговал у местного бедуина.
Говорить правду легко и приятно. Говорите всегда правду. Но не всю.
Тишком про себя перевожу дух.
– Николай Михалыч, вы сказали, что вышли ночью покурить…
Киваю:
– Ну да…
– Потрудитесь объяснить тогда: отчего же в начале нашего разговора от вас вовсе никаким табаком не пахло?
Песец, он, если вы не знаете, вот такой. Большая белая полярная лисонька пришла по мою душу.
– Э-э… так, Сергей Красенович, выйти-то я вышел, только покурить не успел. Звёзды, ночь фантастическая. А потом демон этот, и не до того.
Николов снова впился в меня своими глазищами. Кивнул на пепельницу, где почти погасла моя папироска.
– Так докуривайте, ротмистр.
И ждёт, зараза, что делать буду.
Тянусь к папиросе.
В этот момент за спиной бухает входная дверь.
– Вашвысокобродь! Есть тут местная кумирня. Мог там укрыться. Больше негде.
Оборачиваюсь вместе с Николовым на вошедшего. Казак (опознал не по погонам и околышу фуражки, а по торчащему из-под козырька буйному чубу) лет двадцати пяти.
– Как далеко? – Голос Николова сух и решителен.
– Минут десять верхами.
Глава 4
Николов резко поднимается. Я машинально подскакиваю вслед за ним. Вот что значит армейская выучка – субординация аж в корку головного мозга зашита, действую на одних рефлексах.
Особист смотрит на меня, причём так, что под его взором я начинаю чувствовать себя не в своей тарелке. Видимо, их этому обучают.
– Господин штабс-ротмистр, – говорит он теперь уже официально, – я не имею права приказывать вам, поскольку вы раненый и не проходите по моему ведомству, но…
– Не утруждайте себя, ваше высокоблагородие (слава богу, теперь я знаю, как его титуловать!), – само собой вырывается из меня. – Можете всецело на меня рассчитывать.
Этот демон убил моего соседа по палате, второй жертвой был бы я. Надо обязательно найти гада и отомстить. Не в моих правилах давать врагу пощады и праздновать труса.
– Рад это слышать, – облегчённо вздыхает особист. – Признаюсь, людей у меня под рукой – раз-два и обчёлся.
– Сколько нас всего?
Я твёрд как никогда в этом «нас». Неважно, что мир другой и это другая Россия. Русский солдат при любых обстоятельствах остаётся верен Родине и присяге. Я бил врага страны в Сирии, буду делать это и здесь.
– Со мной мой водитель, вольноопределяющийся Кузьмин, да два казака конвоя, братья Лукашины, – поясняет особист.
– Нижний чин третьей сотни девятнадцатого Донского казачьего полка Тимофей Лукашин-старший, – вытягивается в струнку станичник.
– Лукашин-младший ждёт возле моего автомобиля, – добавляет Николов.
– У нас есть ещё немного времени? Может, среди выздоравливающих найдутся добровольцы? – с надеждой спрашиваю я.
– Смеётесь, ротмистр? Простого бойца на демона с собой не возьмёшь. Тут нужен человек со способностями, – немного непонятно говорит особист.
К моему удивлению, такой специалист находится среди легкораненых. Это матрос Жалдырин. Каким ветром сюда занесло моремана, выяснять некогда, как и некогда разбираться, почему именно его выбрал Николов. Видимо, Жалдырин умеет что-то такое, что может пригодиться в нашей охоте.
Выдернутая из постели заспанная кастелянша выдаёт нам одежду, не в больничных же халатах отправляться на войнушку с демоном. Выясняется, что мой мундир забрал ординарец, чтобы заштопать, постирать и привести в порядок. В итоге мне выдают чужой китель белого цвета, чужие синие галифе с лампасами, сапоги, портянки, ремень и фуражку.
– А вот это ваше, – протягивает мне кастелянша какую-то саблюку с перевязью.
Блин, я в последний раз шашкой махал ещё в детстве. Не удержавшись, обнажаю клинок. Лезвие выглядит странным, будто отливает серебром. И при этом выглядит опасным – аж мороз по коже.
– Знатная шашка, вашбродь, заговорённая! – одобрительно хмыкает Тимофей.
– Откуда знаешь?
– Да как мне не знать?! – обижается тот. – Я ж характерник.
– Вот даже как, – хмыкаю я. – Твой брат что, тоже характерник?
– Никак нет, Фёдор у нас оборотень. В медведя перевоплощается, – с гордостью за брата отвечает казак.
Ох, мама дорогая, куда ж я попал… Надеюсь, этот оборотень не грызёт всех, кто попадается под руку.
Видя смятение на моём лице, казак смеётся:
– Не волнуйтесь, вашбродь, Федя в любом обличье остаётся казаком!
– Ну-ну… – неопределённо протягиваю я.
Наскоро переодеваюсь, заодно получаю первую возможность посмотреть на нового себя в зеркале. М-да… Кожа да кости. Лишь маленький намёк на мускулатуру – кажется, ротмистр Гордеев не очень увлекался спортом. Очень худое лицо с ввалившимися щеками, большими глазами и тонкими усиками. Нет, некоторым романтическим барышням такой байроновский типаж мужчин нравится, но я бы предпочёл держать себя в хорошей физической форме и быть таким, как прежде – кровь с молоком.
Вместе с Николовым выходим из госпиталя. Там ждёт агрегат, лишь в общих чертах напоминающий автомобиль. За рулём водила. На нём, как полагается, чёрная кожаная куртка, кожаный шлем и кожаные же краги. Глаза прячутся за огромными очками-консервами. Общую цветовую гамму портит неуставной светлый шарфик, обмотанный несколько раз вокруг шеи.
Брат-близнец Тимофея Лукашина сидит верхом на лошади, за его спину перекинута винтовка, в левой руке – поводья от другого коня. Странно, что коняги от нашего оборотня не шарахаются. Или Тимофей пошутил? Хотя вряд ли, не до шуток сейчас.
При виде машины я мысленно крещусь. Наездник из меня так себе, а надежды на память нового тела мало. Пока что оно не спешило приходить мне на помощь.
Прежде чем сесть в авто, Николов открывает бардачок, достаёт из него револьвер и подаёт мне, рукояткой вперёд.
– Все пули серебряные, ротмистр, – поясняет особист. – Постарайтесь впустую не тратить. Вы бы знали, как трудно выбивать их у интендантов!
Я киваю. Мне это хорошо знакомо по той жизни.
Особист пристраивается рядом с водителем, я сажусь сзади.
К моему огромному удивлению, авто заводится и даже едет. Катим по дороге с сумасшедшей скоростью двадцать километров в час. По бокам скачут наши казачки. И я понимаю, почему не сзади: за машиной тянется огромный шлейф пыли и дыма – чадит наш чудо-агрегат не по-детски.
Внезапно Николов поворачивается ко мне:
– Простите мне моё любопытство, господин ротмистр, но не было ли в вашем роду далматинцев, венгров или, на худой конец, румын или осетин?
Недоумённо пожимаю плечами:
– Да вроде господь миловал, чистокровный русак. – Сам не знаю, откуда берётся во мне эта уверенность.
– Странно, – задумчиво тянет особист.
– А что тут странного?
– Ваша профессия, ротмистр. Вы – охотник за нечистью. У итальянцев это бенанданти, у далматинцев – крестники, у венгров – талтос, у румын – калушари, у осетин – буркудзаута.
– Ну… видимо, как-то само собой проявилось, – не зная, что и ответить, произношу я. – Всякое в жизни возможно…
Николов качает головой, но, к счастью, тему не развивает.
– Тут остановитесь, вашскородь, – просит характерник. – До монастыря уже рукой подать. Теперь надо тишком добираться.
Особист подаёт знак шофёру, тот послушно тормозит и заглушает двигатель. К моему удивлению, водитель не остаётся с авто, а идёт вместе с нами к монастырю.
Видя мой невысказанный вопрос, Николов поясняет:
– Как понимаете, у меня вся команда непростая. Вольноопределяющийся Кузьмин – вампир.
Я ошарашенно смотрю на шофёра. Тот поднимает очки, закрывавшие половину лица, и теперь я вижу его неестественную бледность. Когда Кузьмин приподнимает верхнюю губу, обнажаются два острых клыка.
Весёлая компания подобралась у меня сегодня. Кого только в ней нет, даже вервольф с вурдалаком затесались. И главное, все на службе в российской армии! Не зря нас, выходит, орками называют!
Как и полагается, монастырь находится на пригорке, со всех сторон его окружает высокая каменная стена. Не крепость, но и с наскоку не возьмёшь, да ещё и нашими малыми силами. К тому же монастырь не производит впечатление опустевшего. Несмотря на поздний час, в нём кипит жизнь. Доносятся отголоски чьих-то разговоров, стук и бряцанье каких-то предметов.
– Мы как, нахрапом пойдём на штурм? – интересуюсь я.
– А у вас есть какие-то предложения? – интересуется Николов.
– Парочка имеется. Думаю, сразу всем переть буром не стоит.
Особист слегка обалдело смотрит на меня, и я понимаю, что мой «французский» немного неуместен. Но слово не воробей, продолжаю излагать план:
– Разделимся на две части. Одна пойдёт впереди, другая сзади. Заодно подстрахуемся, если демон попытается удрать.
Николов быстро соглашается. Как старший по званию, он же и разделяет наш отряд. Вместе с вампиром и оборотнем они заходят с тыла, а мы с матросом и характерником идём в лоб.
Колючки-путанки на стене нет, но так просто не перелезешь – высоко. Применяем знакомую нам с характерником хитрость: они с морячком подкидывают меня вверх, я цепляюсь за край стены, подтягиваюсь, оказываюсь на гребне и, протянув руки, начинаю поднимать их по очереди.
Спускаемся уже не в пример легче. И почти сразу натыкаемся не то на часового, не то на вышедшего подышать свежим воздухом монаха. У него глаза становятся большими, как чайные блюдца, и, пока он не успел набрать полные лёгкие воздуха, чтобы призвать на помощь, подлетаю к нему, сбиваю подсечкой и резким ударом по скуластой физиономии отправляю в царство снов. Всё это происходит молниеносно.
– Ловко вы его, вашбродь, – довольно крякает казак. – Поучите при случае?
Я не успеваю ответить, как где-то спереди бухает гром, а небо озаряется яркой вспышкой.
– Граната? – спохватываюсь я.
– Никак нет, – отвечает характерник. – То наш господин подполковник в схватку вступил. Всплеск магической энергии.
Я слегка охреневаю от происходящего.
Слышится чей-то душераздирающий крик, несколько раз бахает, как из пушки, на долю секунды становится светло как днём. И тут кирпичная кладка строения напротив рушится, будто картонная, а в проём протискивается фигура давешнего монаха-убийцы. В руках у него бумажный фонарь на бамбуковом шесте и копьё-посох. Он сразу замечает нас и вскидывает копьё.
– Стреляйте! – кричит характерник. – Не дайте ему метнуть посох!
Револьвер сам прыгает мне в руки. Не надо целиться, я действую на автомате. Нажимаю на спусковой крючок, чувствую лёгкую отдачу. Ствол изрыгает сноп пламени.
Я знаю, что попал – с такого расстояния просто невозможно промахнуться, – однако монаху всё нипочём. На его лице появляется хищная усмешка. Стреляю второй раз, потом третий, рядом палит из карабина Лукашин-старший, но всё без толку. Серебряные пули демона не берут. Он снова поднимает копьё.
И тут проявляется особенный дар моремана. Он что-то произносит, топает ногой – и сразу же из этого места начинает бить ручей. Вода окружает демона. Тот перестаёт ухмыляться, теперь на его лице растерянность.
– Эта тварь боится проточной воды! – довольно потирает ладоши Жалдырин.
Бух!
Неподалёку осыпается каменная кладка, пыль ещё не успевает осесть, как сквозь дыру не выходят – вылетают Николов со спутниками. Особист что-то кричит демону на японском.
– «Ты проиграл. Я предвидел твою хитрость», – приходит мне на помощь характерник, оказавшийся ещё и полиглотом.
Тут происходит нечто, заставившее меня открыть рот от изумления. Демон испаряется, оставляя бумажный фонарь на бамбуковом шесте и копьё.
– Обалдеть! – произношу я и тянусь к трофеям.
– Нет! – в один голос кричат Николов и характерник, но уже поздно: я коснулся одного из предметов.
– Ну, вашбродь, держись! – недовольно качает головой Лукашин-старший. – Сейчас начнётся!
Некогда уточнять, что именно, на это уже не остаётся времени. Начинает твориться нечто невообразимое. Фонарь на бамбуковом шесте охватывает рыжее пламя, а когда оно гаснет, я вижу пред собой существо, чем-то смахивающее на огненного цвета лисицу.
– Дзинко! – бормочет Тимофей. – Лиса-оборотень.
Копьё обращается во что-то неописуемое – на наших глазах появляется монстр в виде гигантского паука-быка-тигра с лицом человека.
– Цитигумо! – ахает Тимофей, очевидно, хорошо знающий местный бестиарий.
Я вскидываю револьвер, целясь в дзинко, но меня останавливает Лукашин-младший:
– Погодьте, вашбродь. Дозвольте мне с этой рыжей бестией потягаться! – весело кричит он.
Дотоле трансформацию оборотня мне приходилось видеть только в голливудских фильмах, но одно дело, когда смотришь кино, и совсем другое – когда это происходит у тебя на виду в реальной жизни. Сначала тело Фёдора вытянулось, запузырилось мускулами, в клочья разрывая одежду, лицо исказилось, нос подался вперёд, всё тело мгновенно заросло шерстью, вместо рук образовались лапы с огромными когтями. Оборотень опустился на четвереньки, поднял морду и, раскрыв пасть, бросился на дзинко.
И тут же резкий толчок сваливает меня с ног – это Тимофей успевает оттолкнуть меня от разошедшегося не на шутку цитигумо. Выясняется, что и этой твари плевать на пули из серебра. Они отскакивают от него, как горох от стенки.
Что-то обжигает мой бок. Я опускаю взгляд и понимаю, что это ножны от клинка, который чуть ли не раскалился. Обнажаю шашку и вижу, как на ней проступает загадочный узор. Готов поклясться чем угодно, прежде его на лезвии не было.
Ни Николов, ни морячок-кудесник, ни казак-характерник с вампиром ничего не могут поделать с разъярённым цитигумо.
– Умри, сволочь! – кричу я и с шашкой наперевес кидаюсь на монстра.
Тот раздражённо отмахивается лапой, клинок касается её и, к моему огромному удивлению, сносит твари конечность.
– Убейте гада! – кричит Николов.
Ободрённый, я набрасываюсь на страшное порождение магии с утроенной силой. Каждый мой удар причиняет чудовищу боль, хлещет кровь, ещё немного – и она покрывает меня с ног до головы. Чем больше ран я наношу твари, тем слабее и неповоротливее она становится. Наконец мне удаётся подрубить ей последние лапы, свалить на землю. Взметнув клинок, обрушиваю его на шею цитигумо, чтобы отделить башку от туловища. Мне это удаётся, правда, не с первого удара. Чувствую себя мясником.
Тварь издыхает, я облегчённо вытираю пот, размазав по лицу чужую кровь, и убираю клинок в ножны. Неподалёку валится дзинко, его горло разорвано, из него хлещет бурая жижа.
Оборотень-медведь встаёт на дыбы, начинает бить себя по груди и издаёт трубный крик. А потом… Потом перед нами появляется прежний казак Лукашин, правда, из одежды на нём практически ничего нет, кроме лоскутков ткани.
– Никакой формы на тебя не напасёшься, – бурчит Николов, но я-то вижу, что это напускное. На самом деле особист доволен. – Иди, открой багажник, там есть ещё один комплект, – добавляет он. – Последний…
На этом приключения в монастыре не заканчиваются. Характерник приводит откуда-то маленького человечка. Он кажется рахитичным ребёнком, весь щуплый и тонкий, однако у него лицо древнего старика.
– Вот, помощника демона сыскал, – говорит Лукашин-старший. – Здесь будем допрашивать или…
– Здесь, – прерывает Николов.
Японца сажают на колени. Особист останавливается напротив и начинает спрашивать. Сначала слуга демона молчит, однако пара затрещин Лукашина-оборотня приводят его в чувство, и японец говорит. Что именно он сказал, не знаю, допрос вёлся на японском языке. Похоже, информация была важной: Николов несколько раз удовлетворённо качнул головой.
– Всё, больше он не знает, – наконец сказал особист. – Кузьмин, он твой.
Вампир довольно осклабился.
– Пойдёмте к машине, – предложил мне Николов. – Кузьмин голодный уже несколько дней. Поверьте, это зрелище не из привлекательных.
