Дмитрий Емец
Цветок Трех Миров
Гавр продолжал красться. Он дрожал от нетерпения. Шерсть стояла дыбом. Неожиданно он сорвался с места и ринулся к сарайчику. Обогнул его стену, закрывавшую Рине обзор, и Рина услышала щелканье зубов и звуки грызни. Скользя по мокрой траве, Рина взбежала на пригорок, толкнулась ладонями в стену сарайчика и выскочила из-за него. Гавр, вцепившись в загривок еще какой-то гиеле, катился вместе с ней в овраг. Внизу же произошло нечто странное. Гавр, который был крупнее и явно сильнее, внезапно выпустил гиелу и с некоторым смущением отступил.
Вторая гиела, рыча, вскочила. Мельче Гавра, песочного цвета, с белым пятном на морде и очень худая, она, кинувшись, попыталась схватить Гавра за горло. Гавр отпрыгнул. Зубы гиелы щелкнули вхолостую. Уши у Гавра были прижаты и зубы продолжали скалиться, но все же вся грозность из него куда-то улетучилась. Он выглядел скорее растерянным, и другая гиела это прекрасно понимала. Она еще раз щелкнула зубами, взлетела на пригорок и вцепилась в отрытое из-под сарайчика коровье бедро. Это была прекрасная кость, такая массивная, что у Рины имелся, помнится, соблазн сделать из нее палицу.
Гавр с тоской смотрел на расхищение своих сокровищ.
«Мама! Я угадала! Этого не может быть!» – подумала Рина.
Видимо, она подумала это вслух, потому что незнакомая гиела вдруг вскинула морду и без предупреждения кинулась на Рину. Их разделяли шага четыре. Рина осознала, что обречена. Укус гиелы смертелен. Все что она успела – это выставить перед собой руки. Гиела, сбив ее с ног, потянулась к горлу.
«Все!» – подумала Рина, но неожиданно точно пушечное ядро врезалось песочной гиеле в бок. Кувыркаясь, она слетела с Рины и, жалобно поскуливая, скатилась с пригорка. Над Риной, защищая ее, навис Гавр.
Рина встала, переводя дыхание. Она даже не успела толком испугаться, и страх приходил только сейчас. Колени затряслись, все тело стало ватным.
Гиела вскочила, ощетинившись, схватила валявшееся неподалеку бедро и взлетела с ним вместе. Бедро было тяжелым, поэтому воровка летела несколько боком, вынужденная неудобно задирать морду. Гавр и Рина провожали ее глазами. Потом Гавр жалобно завыл, навеки прощаясь с костью.
– Постой… – сказала Рина. – Ты не тронул ее не потому, что испугался. Это была самка, правда?
Гавр перестал выть и покосился на Рину, будто понял, о чем она говорила.
– Да, – продолжала Рина. – Я сообразила, откуда она взялась. Это та песочная гиела, которая тогда сбросила берсерка… Смотри-ка, как она исхудала! И от седла избавилась.
Гавр отвернулся и снова не то залаял, не то завыл.
– Не волнуйся!.. Мне кажется, она еще придет. Ты богатый жених. У тебя куча косточек и Суповна в тещах. А она уже поняла, что тебя можно раскулачивать!
* * *
До ШНыра Рина добралась примерно за час до ужина. Кавалерии не было ни в кабинете, ни в аудитории. На всякий случай Рина заглянула в столовую. Дежурная пятерка накрывала на стол. Кухонные Надя и Гоша, вооруженные длинными, съеденными многочисленными заточками ножами, стояли у стола, на котором лежал дополнительный хлеб. Кстати, этими же ножами в ШНыре резали и хозяйственное мыло, чтобы одного куска хватало на две раковины. Наде и Гоше помогал Макар. Помощь его частично выражалась в том, что он раскладывал хлеб по тарелкам, а частично в том, что незаметно опускал часть хлеба в свои необъятные карманы. Причем охотился преимущественно за горбушками.
Рина подошла к Наде, собираясь спросить про Кавалерию, но не спросила. Разговор, который вели между собой Надя, Макар и Гоша, показался ей интересным.
– Если бы я решил быстро и успешно жениться, я знакомился бы не с девушкой, а с ее мамой и бабушкой! И познакомился бы получше. В режиме нагрузки и стресса, так сказать, чтобы выползли все тараканы, если таковые имеются, – авторитетно рассуждал Гоша.
Макар хохотнул, и еще одна горбушка исчезла непонятно куда.
– А с девушкой? – спросила Надя.
– Если бы понравились бабушка и мама, то понравилась бы и девушка… Только девушки этот фокус знают и прячут своих мам и бабушек как можно дальше. Проще с президентом страны увидеться, чем заставить девушку, которая тебе нравится, показать ее маму!
– Да ты что! Прям в самую точку! – воскликнула Надя, всплескивая руками.
Гоша довольно надулся и заработал ножом.
– Не верь ей! – шепнула ему Рина. – Она над тобой издевается. Знает, что ни один мужчина не почувствует иронии, когда ему скажут: «Да ты что! Прям в самую точку!»
Гоша перестал резать хлеб. Зато теперь оживился Макар. Он уже украл все горбушки, и теперь его мыслительный аппарат освободился для абстрактной болтовни.
– А с мамой познакомить? – спросил он у Нади.
– Да зачем тебе с патологоанатомом знакомиться? Познакомишься еще, – резонно отвечала Надя.
– А с папой?
– А вот с папой – легко. Он больше в прокуратуре не работает. Писанины много, говорит. Теперь он ловит карманников на Филевской линии, – сказала Надя.
Лицо у Макара вытянулось, и он отодвинулся бочком.
– Кавалерию видели? – спросила Рина.
Надя с Гошей ответили, что недавно она здесь пробегала, а где сейчас, не знают. Тогда Рина отправилась в Зеленый лабиринт, чтобы зарядить нерпь. В лабиринте она проблуждала минут двадцать, неверно повернув в одном из сомнительных мест. Рина уже приготовилась звать на помощь Алису, зная наперед все, что от нее выслушает, когда стена кустарника раздвинулась и перед ней открылся каменный фонтан.
Кавалерия на корточках сидела перед главной закладкой и пристально смотрела на нее. Причем делала это через дополнительные очки, от которых у нее дико уставали глаза и которые извлекались лишь в самых важных случаях.
Рина сделала несколько осторожных шагов и остановилась, понимая, что ближе закладка ее не подпустит. Как и прежде, она могла бежать к ней, не ощущая преграды, но при этом оставалась на месте. Фигурки на нерпи засияли, но все же Рине показалось, что заряжалась нерпь медленнее, чем обычно… Но додумать она об этом не успела. Кавалерия вскинула голову.
– Это вы меня искали? – спросила Рина.
– Это я тебя искала!
– Мы с Сашкой ушли в поход. Вы были в нырке, ну мы и не предупредили. Не сердитесь?
Кавалерия сдула со лба челку. У нее существовало три стадии раздражения: вздрагивание косичкой, сдувание челки и закрывание глаз. Сдувание челки – это было еще терпимо. Не шторм, а лишь волнение на море.
– Сержусь. Но, кажется, я уже говорила: самое большое искушение второй половины жизни – это праведные вопли. Человек уже усвоил для себя, что правильно, что неправильно, что ведет к цели, что уводит в сторону, и его ужасно раздражает малейшее расхождение с этим его пониманием.
Кавалерия оглянулась на закладку.
– Подойди! – велела она Рине.
– Я ближе не могу…
– Тогда обойди закладку и остановись примерно за моей спиной… У тебя же хорошее зрение?
– Прекрасное.
– Это не всегда удобно, – сказала Кавалерия. – Вот я, например, когда не хочу кого-то видеть, просто снимаю очки, и все. Самое врущее, самое противное лицо становится просто милым красным шаром или не менее милым белым овалом…
Рина сдвинулась по кругу. Кавалерия повернулась боком, чтобы не загораживать ей закладку:
– Видишь эту трещину на камне? Раньше ее не было. Идет от самого верха закладки и примерно до ее середины.
Рина всмотрелась. Если сколотый, с причудливой резьбой камень можно было сравнить с неправильным, неидеальной формы яблоком, то рассекавшая его трещина походила на надрез. Словно кто-то провел по яблоку невидимым ножом, разрезал его до половины, потом убрал нож, и… собственно, все.
– Или не убрал нож! Потому что трещина увеличивается! – договорила Кавалерия.
Рина испуганно вздрогнула. Она точно знала, что не говорила про яблоко вслух.
– Она увеличивается, и закладка теряет силу. Ты заряжала сейчас нерпь. Почувствовала что-нибудь?
– Вроде медленнее как-то, – неуверенно отозвалась Рина.
– Точно. Гораздо медленнее, я бы сказала. И защита ШНыра ослабела… И магия Зеленого лабиринта в целом… Здесь все зависит от закладки.
– Почему камень треснул? – спросила Рина.
– Не разобралась еще.
– Но эта трещина совсем узкая!
– Узкая, но глубокая. И чем она глубже, тем сильнее конфликт между частями. Правая часть, как видишь, больше, поэтому совсем закладка не ослабеет, но остаток будет очень невелик. Какое-то время его будет хватать на зарядку нерпей и лабиринт, но внешняя защита ограды постепенно исчезнет. И вообще для ШНыра этого недостаточно. Здесь же еще и подземная часть, и куча всего, на что используется энергия… Я даже сама не смогла бы перечислить: ведь все создавалось столетиями.
– И что делать? Может, склеить как-то? – спросила Рина жалобно.
Кавалерия невесело усмехнулась:
– Точно. Лучшим суперклеем. Купить тюбиков двадцать-тридцать. Я тоже думала об этом, как ни странно… Нет, с закладкой такие опыты не проходят. Когда заколачиваешь крышку пороховой бочки, лучше не использовать раскаленные докрасна гвозди.
– Тогда как будем выкручиваться? – спросила Рина, разглядывая трещину.
Кавалерия же смотрела уже не на трещину, а на Рину, и по-прежнему через самые зоркие свои очки.
– Кто знает, – пожала плечами она. – Жизнь полна чудес. Порой и зло обращается к добру. Быть может, вскоре будет найдена новая, полная свежих сил закладка и с нее начнется история обновленного ШНыра?
Глава третья
«Я пил без ягодки»
Дружба – очень сложный живой организм, вроде цветка на окне. Его надо все время поливать, рыхлить, переставлять на солнце, отщипывать желтые листочки. Или она завянет.
Дополнение к «Кодексу шныра»
Ул и Яра перебрались в комнату, которую отдала им Суповна, во вторник. Несколько дней до того Ул делал ремонт: красил, штукатурил, клеил обои, стелил линолеум, менял смесители, заказывал стеклопакеты. Деньги на материалы дала Суповна, да и остальные сбросились кто сколько мог. Кузепыч привез и долго выгружал из багажника рубанок, электролобзик, две дрели, шуруповерт, всякие ножички, плоскогубцы, отвертки. Прыгали в майонезных банках саморезы. Сквозь прорвавшуюся оберточную бумагу тускло поблескивали гвоздики.
– Все с возвратом, пнистый якорь! Тут редчайшие вещи есть! Хоть бы эти щипцы! Не знаю, зачем они нужны, но небось еще царя-батюшку видели! – сказал Кузепыч, как видно испытывая жалость, что приходится со всем этим расставаться.
Соседи Ула и Яры – пьющая, довольно назойливая пара, уже дважды занимавшая у Ула деньги, – при виде Кузепыча присмирели. Только что они явно с прицелом на то, чтобы занять в третий раз, ныли, что Ул привез с собой тараканов. На деле же тараканы повылезали, когда Ул выкорчевал на кухне прогнившую мойку, за которой у тараканов размещался штаб. Кузепыч сурово посмотрел на соседей и, отдуваясь, круглым животом загнал их в комнату.
– Не буди во мне завхоза, а то после не убаюкаешь! Вы с культурой – и вам добро натурой! – предупредил он.
– А тараканы? – пискнули из-за двери.
– Все будет! – пообещал Кузепыч.
Он вернулся на кухню и почти с нежностью заглянул за мойку.
– Ишь! Копошатся! А вообще, замечаю я, нынче тараканы редкость. Яды, что ли, сильные стали?
Ул разложил на газете инструменты и деловито осмотрел их, как полководец озирает рать перед боем.
– Говорят, из-за вай-фая, – сказал он. – Ориентировка у тараканов на тех же волнах. И вот я все думаю: а нельзя использовать тараканов как Wi-Fi-модемы? Или там звонить на таракана как на мобильник? Если таракан правой ножкой дергает – это мне Кавалерия звонит. А если левой – то, допустим, Яра!
Никто не верил, что за такой короткий срок можно все начать и закончить, но оказалось, что очень даже возможно. Помогали Улу Макс, Родион и Афанасий. От Родиона помощь была реальная. Он и в электрике разбирался, и кафель класть умел. Макс был полезен тем, что охотно таскал тяжелые грузы. В одиночку выволок на свалку старую ванну, например. В одиночку ходил в строительный магазин за смесями. Афанасий же мешался под ногами и все искал, к чему бы ему приложить усилия.
– Я вывинтил все старые лампочки! – сообщал он Родиону.
– Зачем, позволь тебя спросить?
– Ну как же? Они же не горели!
– Я проводку обрезал! Завтра буду другую тянуть! А лампы были не старые, а новые! – рычал Родион.
Афанасий, смущаясь, что-то мычал и опять начинал бродить без дела. С большим удовольствием он вообще устранился бы от ремонта, но считал необходимым выплатить все оброки дружбы.
– Может, я посверлю что-нибудь? – предложил он.
– Что-нибудь сверлить не надо! Оно может еще пригодиться, – мягко ответил Ул, отбирая у Афанасия работающую дрель, которую тот направил прямо себе в ногу. – Лучше вот! Возьми кусок поломанного плинтуса и повыдергай из него гвоздики.
– А это нужное дело? – усомнился Афанасий.
Ул заверил, что дело самое нужное, и принц без королевства, усевшись на подоконник, занялся гвоздиками.
– Хороший тут вид из окна! – сказал он, чтобы не молчать.
Родион, возившийся с выключателем, специально встал, чтобы посмотреть. Виден был поворот дороги, ведущей к шоссе, и кусок автобусной площади. На веревках между домами сушилось чье-то белье.
– Вид паршивый, зато место для пулемета отличное. Тут можно полроты положить, пока огневую точку подавят, – сказал он.
Достав два гвоздика, третий гвоздик Афанасий загнал себе в палец, и его отправили в аптеку за перекисью. Минут десять спустя с пальцем, на котором красовался новенький пластырь, и с тихой радостью, что можно немного отдохнуть от помощи, он сидел на автобусной остановке и думал о Гуле, что вот она страшненькая, но настоящая. Подумав о Гуле, что она страшненькая, Афанасий испугался этой мысли. «Почему, почему я подумал о ней так? Но ведь подумал же!» Но то, что Гуля была страшненькая, не мешало Афанасию жалеть ее, а может быть, и любить. В общем, все как-то перепуталось у него в мыслях, да еще и палец дергало.
Рядом остановилась черная «Шкода». Из нее вылез молодой человек и, покачиваясь на ходу и кренясь вперед, точно он был парус, подгоняемый ветром, скрылся в магазине. Афанасий посмотрел на заднее стекло «Шкоды» с наклейкой на нем с белыми крупными буквами «Никто не будет любить тебя больше мамы!». В этих словах чуткое ухо Афанасия угадало хорошо упрятанную истерику, хотя хозяина машины он не знал и история его взаимоотношений с мамой была ему неизвестна.
Афанасий встал и, вздыхая, поплелся к Родиону, Улу и Максу. Несмотря на помощь Афанасия, выражавшуюся в том, что он наносил себе раны всевозможными инструментами, проливал клей и уронил включенную дрель в ведро с краской, ремонт продвигался быстро.
Во вторник приехала Яра. Остановилась на пороге в джинсовом, чуть коротковатом ей комбинезоне для беременных с огромной пуговицей, как у Карлсона на животе. Ул высунулся из шкафа с шуруповертом в руке, который держал дулом вверх, точно пистолет-пулемет.
– Ну как? – спросил он с ожиданием похвалы. – Красота? Помнишь, что было здесь до ремонта?
– Еще бы не помнить! – сказала Яра. – Милая такая комнатка, с геранькой на окне! Кстати, надо сделать какой-нибудь крючочек, вешалочку какую-нибудь. Раньше же был крючочек, а теперь его нет.
Ул хмыкнул. Вот они, женщины. Скажи им, что этими самыми ручками, вооруженный лишь ржавым ножом, ты отдирал старую краску от стен на площади в двадцать квадратных метров, они ничего не поймут. А вот что нет крючочка, заметят сразу.
– Нет, ты молодец! – сказала Яра, подкрепляя свою похвалу поцелуем. – Фу! Что у тебя за духи? Мужской какой-то одеколон?
– Афанасий меня дустом для тараканов побрызгал. Ручки беспокойные. Так и тянет их на все нажимать.
– Для тараканов или от? – уточнила Яра.
Этого Ул не знал. На дусте был нарисован таракан и что-то написано по-иностранному, видимо таракано-угрожающее. Но тараканы были отечественные, по-заграничному читать не умели и дуст их скорее привлекал, чем отпугивал.
– А мы читали в электричке кодекс ШНыра! – сказала Яра и погладила себя по животу. Живот отозвался, толкнувшись наружу скрытой в нем маленькой пяткой.
– И как?
– Слушал! Не перебивал! – довольно сказала Яра и опять стала приставать по поводу крючочка.
Потом спохватилась, что уделила Улу мало внимания и обижает его этим. Подошла и прижала к себе его голову. На макушке у Ула обозначилась маленькая проплешинка. Сейчас она была почти незаметна, но лет через десять-пятнадцать… Яра вздохнула.
– Ладно, буду протирать тебя тряпочкой! Ты же и есть Златовласка? Да, мой лысик? – спросила она, целуя его в проплешинку.
В среду запах краски стал терпимым, в четверг даже приятным, в пятницу его уже перебила вонь пригоревшего соседского молока, а в субботу праздновали новоселье.
Самый трудный момент – соседей – взял на себя Меркурий Сергеич. Не пригласить их было нельзя. Они бы обиделись. А если пригласить – они бы все испортили. Поэтому еще с утра, задолго до того, как начали собираться первые гости, Меркурий негромко кашлянул у соседских дверей и вошел к ним. А еще через пять минут вышел назад.
– Устали. Спят. Проснутся. Завтра, – сообщил Меркурий кратко.
– А ты с ними пил? – спросил Кузепыч.
– Я пил без ягодки, – ответил Меркурий. В сумке у него звякнула бутылка, в которую для вкуса была положена одна красная ягодка с двушки.
В тот день в Копытово, в квартирке Суповны, собрался весь ШНыр. Было не просто тесно, а так, что заполнились и единственная комната, и коридор, и кухня. Конечно, проще было бы отпраздновать в самом ШНыре, но тогда получилось бы, что Яра не сможет присутствовать.
– А может, без Яры? А че такое? Потом ей принесем хавчика! – предложил Макар.
Все молча уставились на него. Сообразив, что вякнул не в кассу, Макар покорно утих, но ненадолго. Ему пришло в голову, что раз идут на новоселье, то нужны подарки.
– Яре – духи, а Улу – шоколадку! – сказал он.
– Мужчине шоколадку не дарят, – оспорил Кирилл.
– Тогда розы!
– И розы не дарят. Дарят или деньги, или оружие.
– Оружия у него навалом. А денег у нас нет, – сказала Лена.
– Значит, шоколадку! – твердо сказал Макар и, чтобы было совсем удивительно, даже ее купил.
Как человек, подаривший хозяину шоколадку, Макар вел себя очень навязчиво. Пришел на новоселье задолго до назначенного времени, один съел почти всю курицу, влез рукой в салат и испортил новый электрический чайник, пытаясь доказать Улу, что на раскаленной спирали пустого чайника можно приготовить яичницу. Снижая вредоносность Макара, его отправили назад в ШНыр, попросив присмотреть за Витярой. Витяра был уже вне опасности, но настолько слаб, что хоть и решался иногда вставать с постели, но дойти до окна ему казалось подвигом. Он так и считал свои прогулки: от кровати до двери – маленький променаж. От кровати до окна – большой поход.
Около полудня явилась кухонная Надя, присланная Суповной на помощь. Надя немедленно стала царствовать на кухне, трогая двумя пальцами то один, то другой предмет и задавая очевидные вопросы: «Зачем вы положили посуду в мойку?», «Этой ложке обязательно быть грязной?», «Почему соль мокрая?» и так далее.
Несмотря на риторические вопросы Нади, стол быстро обставлялся блюдами.
Вскоре стали собираться и остальные гости. Первыми, не считая Макара, которого к тому времени давно уже не было, пришли Окса с Вовчиком.
– Дорогие Олег и Ярослава! В этот торжественный день… – начала Окса.
– Кошку! – перебил Вовчик.
Окса пнула его ногой.
– …торжественный день мы хотим… – продолжала она.
– Кошку они хотят! – снова повторил Вовчик и вытащил из-за пазухи котенка. Котенок был с виду довольно грязный, но украшенный ленточкой.
Яра поблагодарила.
– Какое чудо! – сказала она.
Через пять минут после Оксы и Вовчика явились Наста и Рузя с вверенным их попечению дракончиком. Наста была на костылях, уставшая и недовольная. Кость срасталась неправильно. Лехур дважды уже пытался вернуть Насту в больницу, где за ней наблюдали бы хорошие ортопеды, но она отбивалась, как сама говорила, всеми уцелевшими руками, ногами и костылями. Постоянно раздражаясь, Наста то и дело срывалась на Рузе, потому что на ком еще срываться, как не на том, кто все время рядом.
– Я жалею, что с тобой связалась! – вопила Наста, когда видела, что Рузя незаметно подбирается к ней с очередным бутербродиком или куском курицы в фольге.
– Ты не кричи! Ты поешь! Тогда и сил кричать будет! – вкрадчиво отвечал Рузя.
И Наста сдавалась. Она знала, что, мягкий во всем прочем, Рузя ни за что не отстанет, пока она не сжует этот злосчастный бутерброд.
– Я жнаю, жто ты хочежь! Жтобы я была толштая как бочка и никому не нужна! Ты это сожнаешь или это проходит мимо твоего сожнания? – убито повторяла она сквозь забивавший ей рот кусок полукопченой колбасы.
Рузя с умилением кивал и доставал бутылочку с йогуртом или термос с чаем.
Сейчас Наста строго воззрилась на Рузю и, ткнув в него пальцем, велела:
– Давай сюда подарок! Ты его не потерял?
Рузя залез в рюкзак, извлек руку, зачем-то с ужасом понюхал пальцы, затем опять, уже с некоторым страданием во взгляде, вернул руку в рюкзак и достал котенка. Котенок был как две капли воды похож на того, что подарила Окса, только не имел ленточки.
– С новосельем, короче, вдовы! – сказала Наста.
– Спасибо! – поблагодарила Яра. – И за котенка, и за пожелание!
После Насты толпой пришли Сашка с Риной, Влад Ганич, Фреда и Кирилл. В руках у Кирюши был котенок, отличавшийся от двух первых пятном на носу и тем, что он непрерывно мяукал. На шее у котенка была черная бабочка на резинке, снятая, судя по некоторой незавершенности костюма, с Влада Ганича.
– В наш век мертвенных подарков из области бытовой техники, в век прагматических отношений и всеобщего равнодушия ничто не может согреть душу сильнее, чем маленький и пушистый комочек жиз… – торжественно начала Рина, сигнализируя Кирюше глазами, чтобы он не отходил далеко с котенком.
– О! – завопила Наста. – Старый знакомый! Мы тоже хотели сперва этого поймать, но он под мусорный бак залез! Я костылем стала шарить – не вылезает! А там такая грязища, ну мы и взяли другого. А вы его чем подцепили? Или он сам вылез?
Яра вежливо улыбнулась.
– Там еще много котят? – спросила она у Насты.
– Три штуки было и мамаша, но гостей еще много впереди. Думаю, и мамашу тоже подарят, – предположила Наста – и не ошиблась. Подарили и мамашу, воссоединив тем самым семейство. Кроме мамаши подарили еще двух дворняг, которые, с воем вырвавшись, убежали, скамейку из парка и новую железную урну в форме распахнувшего клюв пингвина. Прежде она, кажется, стояла у магазина.
– Это вандализм! – сказала Кавалерия и велела отнести все обратно.
Родион с Максом, не споря, ушли относить, но вернулись подозрительно быстро. Кавалерия сдвинула было брови, собираясь разбираться, но тут появился Даня. Он прихрамывал и вид имел поцарапанный.
Кавалерия сразу забыла про похищенную урну и уставилась на него.
– На тебя что, ведьмари напали? – спросила она.
– Ни в коем разе, – ответил Даня смиренно. – Я был злодейски загипнотизирован велосипедом. Кстати, вашим. Но вы не переживайте. Велосипед не пострадал. Пострадало только устройство для кручения педалей. То есть я.
Обстоятельства же падения были такие. Даня мчался по лугу, глядел на переднюю шину – и происходило чудо. Ему казалось, что рисунок протектора останавливается и начинает двигаться в противоположную сторону. Даня знал, что это такой зрительный эффект, но все равно не мог оторваться и смотрел, смотрел, смотрел, пока не заехал передним колесом в кусты. Не успев затормозить, спрыгнул с велосипеда, поцарапал себе о ветку веко и дальше шел уже пешком, сердито катя велосипед за руль и плача раненым глазом.
Самое забавное, что Дане и бетонная стена не повредила бы, но для этого ему требовалось сперва перейти в призрачное состояние. Даня же не настолько еще освоился со своим даром, чтобы делать это мгновенно.
– В ШНыре все в порядке? – спросила Кавалерия.
– В целом да, – ответил Даня несколько уклончиво.
Кавалерия знала, когда надо начинать волноваться:
– А не в целом?
– Не в целом у вас в кабинете ветром распахнуло окно. Бумаги раскидало. Хорошо, Макар вызвался помочь. Пообещал, что приберет все упавшие вещички.
Влад Ганич тихо хрюкнул в салат. Фраза «Макар прибирает упавшие вещички» вызвала у него целый поток ассоциаций.
– Какие еще «упавшие вещички»? – медленно сказала Кавалерия.
– Ну стеллаж же опрокинулся.
– Пять баллов, – сказала Кавалерия глухо. – И ты молчал? Велосипед у подъезда? Прекрасно. В таком случае я поехала оплакивать осколки. Ул и Яра, продолжайте веселиться! Да здравствует новоселье!
И она уехала.
– И что нам теперь делать? – спросила Яра.
– Ты же слышала! Продолжать веселиться, – сказал Родион и передал Насте гитару.
Доверив свои костыли верному Рузе, Наста пробежала пальцами по струнам, пробуя звуки.
– Она настроена, – сказала Яра немного ревниво, потому что это была ее гитара.
– Она настроена под тебя, – возразила Наста. – И потом я ее не настраиваю. Я с ней просто знакомлюсь.
Однако Наста не просто знакомилась. Казалось, она приручает гитару с той ласковой властностью, с которой хитрая гостья наглаживает чужого кота. Не прошло и десяти минут, а гитара, расторгнув все прежние связи с Ярой, уже полностью принадлежала Насте – всеми звуками, струнами, грифом.
А потом Наста запела. Голос у нее был хрипловатый, глубокий, проникающий до глубин души и уводящий за собой. Все застыли как завороженные, и только бесчувственный Макс изредка вертел головой и почесывался. Правда, даже на него пение, видимо, влияло, потому что он стеснялся жевать, зная, что у него щелкают челюсти.
– Все. Надоело. Разучилась, – внезапно сказала Наста и, прервав пение на полуслове, швырнула Улу гитару так быстро и сильно, что, не поймай он ее, она врезалась бы в стену и разбилась.
– А по-моему, замечательно! Я всегда влюблялся в девушек, которые поют под гитару! – сказал Афанасий с некоторым смущением, потому что Яра ведь тоже играла, и теперь получалось, что он себя слегка выдавал. Хотя, конечно, это была уже вчерашняя правда, даже позавчерашняя.
Наста вопросительно посмотрела на него.
– Ну да… влюблялся, – признал Афанасий. – Еще в школе все началось. Была у нас одна такая Оля. Дрожащая, воздушная, трепетная как фея. И вот она играет на гитаре, я смотрю на нее почти неживой, а она вдруг говорит таким тусклым голосом: «Чего уставился? Булавку в глазик воткнуть?» И в душе моей обрушивается мечта.
Макс захохотал как безумный. Афанасий тоже смеялся. Ему было не обидно. Эту девочку Олю он придумал только что. С ним такое случалось. Он выдумывал быстрее, чем успевал понять, что соврал. И такие придумки ложью не считал. Они выдыхались сами по себе, как рождается новая реальность.
После Насты запела Суповна. Пела она «Ветку» и «О рождественских розах», без гитары, вообще без всякой музыки, сложив на груди руки и чуть откинувшись назад. Большая, рыхлая, она сидела на стуле как поставленный на него мешок, и звуки песни, грустные и глубокие, текли точно сами по себе, будто не Суповна пела, а внутри у нее был заточен кто-то поющий, юный и прекрасный. Из соседней комнаты явилась соседка, невесть каким образом проснувшаяся раньше срока. Слушала и плакала. И испитое лицо ее с красным носиком и узелками на щеках казалось просветленным и обновившимся.
Когда Суповна замолчала, никто долго ничего не говорил. Любое слово тут было бы лишним. Только Кузепыч негромко крякнул и, не веря сам себе, покачал головой.
– Ты башкой не крути! Ты масла мне достань, а маргарин свой сам ешь! – сказала Суповна, но голосом не сердитым, а все еще согретым пением.
– Да-а-а, – произнес кто-то мечтательно. – Если бы у меня была поющая жена, я запрещал бы ей разговаривать. Разрешал бы только петь.
Все повернулись на голос и были поражены, потому что поняли, что произнес это Родион.
Салаты и прочая еда закончились очень быстро. Несколько раз бегали в магазин. Суповна перекочевала на кухню и громыхала кастрюлями. Рядом, не осмеливаясь даже пикнуть, робко стояли Яра и красноносенькая соседка.
– Поварешка где? Соль! Крышку от скороварки! – командовала Суповна тоном хирурга, который требует зажим и скальпель. – Ложки где? Бардак! Во что превратили мою плиту!
Яра и соседка робко смотрели друг на друга.
Засидевшиеся шныры разбрелись по квартире и начали чудить. То и дело хлопала входная дверь. Балконную дверь даже не пытались закрывать. Сашка любовался Риной, по носу которой разбегались веснушки. Это были странные веснушки. Беспокойные, странствующие. Зимой они выцветали, весной возникали на щеках, а летом переползали на нос, где и селились живописными кучками.
– Я не встречал никого лучше тебя! – в восхищении шепнул Рине Сашка.
Рина мило улыбнулась.
– Надо же какое совпадение! И я не встречала никого лучше меня! – сказала она.
Ей хотелось развивать эту тему и дальше, но Сашку забрали двигать кухонный стол. Почему-то когда надо было двигать столы, всегда вспоминали о Сашке. Видимо, где-то на небе незримо прописаны обязанности каждого человека – прямые и дополнительные. И вот там кто-то написал карандашиком против фамилии Дудник – «переноска мебели».
Пришлось Рине странствовать по квартире в одиночестве. Выставив вперед ноги, Влад Ганич сидел на маленьком стульчике там, где дверь из коридора открывалась в ванную. Шнурки у него были развязаны, лицо трогательно-беспомощное. Одна из пуговиц на пиджаке болталась на нитке. Изумленная Рина открыла было рот, чтобы сказать ему об этом, но Лара, подойдя сзади, прошипела ей на ухо:
– Тшш! Не вздумай! Это он жену караулит!
– Какую жену?
– Заботливую. Посмотри на его хитрую физиономию! Как же! Рассеянного из себя корчит! Пуговицу оторвал, шнурки развязал и ждет, кто ему про шнурки скажет и пуговицу предложит пришить. Только она предложит, а он ее цап! – и на всю жизнь.
Рина осторожно переступила через вытянутые ноги Влада, опасаясь задеть хотя бы одну ловчую пуговицу. Влад обожал всякие психологические схемы, повышающие его значимость. Например, весь май он доставал по соцсетям одного известного певца. Наконец певец ответил ему «хм, спасибо!» и добавил его в друзья. Влад Ганич в ту же секунду выкинул певца из друзей и потом целую неделю показывал всем, что у него в подписчиках светило мирового уровня, дружбу которого он, Ганич, не разделил, поскольку не является его фанатом.
На лестничной площадке Фреда разговаривала по телефону с мамой, то и дело повторяя, что мама ведет себя безответственно. Кирюша залез в тумбочку, в которую вообще нереально было втиснуться. Но именно потому он и забрался, что никто не поверил бы, что такое возможно.
– Что, опять хронические попрятунчики начались? – понимающе спросила Рина.
Все уже привыкли, что Кирилл вечно где-то прячется. То в большом баке на кухне, то в красном ящике для огнетушителей. Самым примечательным при этом было то, что Кирюшу никто не искал, а находился он просто в процессе пользования предметами. Пик успеха Кирилла пришелся на вчерашнюю ночь, когда он засел в душе в ластах и маске и с трубкой в зубах читал при свете фонарика журнал, поджидая девочек. Здесь его и застукал в три часа ночи Кузепыч, пришлепавший мыть ноги. Кирюше он очень обрадовался, поскольку с вечера еще искал, кому вымыть лестницу со второго этажа на первый.
