Дмитрий Емец
Цветок Трех Миров
Глава пятая
Семь холодильников московского лета
То, чего человек достигает в этой жизни и уносит с собой в вечность, в действительности лежит за рамками его деятельности. Это нечто глобальное, важное, требующее не столько разума, сколько правильного устроения сердца. Иначе вышло бы, что капризный гений унес бы с собой больше, чем монастырский послушник, тихо стоящий в уголке храма, или старый огородник, всю жизнь провозившийся в земле.
Йозеф Эметс
Мыслительное усилие – как давление воды. Когда вода не может прорваться в каком-то одном месте, она прорывается в другом. Рина замечала, что, когда ей нужно зубрить минералогию, она внезапно начинает как бешеная убираться в комнате, переустанавливать систему на компьютере или стирать. Хотя в обычное время и первое, и второе, и третье она просто ненавидит, считая пустой тратой времени.
Вот и теперь силы Рины, собранные в кулак для решающего удара по минералогии, почему-то излились на то, что она просмотрела папку с фотографиями, удаляя все одинаковые. Потом взяла кофейную чашку и стала поливать цветы. Лена, уютно устроившаяся в единственном на всю комнату кресле и вязавшая свитер, опустила руки со спицами.
– Вот смотри, как ты поливаешь! – сказала она назидательно. – Носишься с маленькой чашечкой туда-сюда! Раз десять сбегала, а цветов и половину не полила! Зато у тебя теперь есть повод благородно устать и рухнуть.
– Может, я и хочу рухнуть! – возмутилась Рина.
Лена улыбнулась и, смиренно опустив глаза, продолжала вязать. Рине захотелось сказать ей что-нибудь противное.
– Вы как с Ларой? Завтра утром бегать будете? – спросила она.
– Обязательно! – заверила ее Лена.
Лара и Лена каждое утро договаривались бегать. Уже целый месяц. Это было невероятно смешно. Лара с вечера готова была нестись хоть на край света и подговаривала Лену составить ей компанию.
– Тебе же фигура нужна?
Лена вздыхала. В целом она соглашалась с тем, что фигура ей нужна, но не такой же бегательной ценой! Но все же сдавалась и ставила на утро будильник. Причем не один, а несколько. На 5:01, 5:04, 5:06, 5:08, 5:12. Почему-то именно пять будильников и на пять часов. Видимо, ей казалось, что позднее уже не бегают.
Где-то между третьим и четвертым будильниками ответственная Лена честно вставала и отправлялась будить Лару. Долго трясла ее за плечо и повторяла «вставай-вставай-вставай!». Наконец Лара садилась на кровати, смотрела на Лену дикими глазами, затем молча валилась и злобно нахлобучивала себе на голову подушку.
– Ну и отлично! Что и требовалось доказать! – произносила Лена и с чистой совестью отправлялась спать.
Решив все же вернуться к минералогии, Рина села за стол, покрытый клеенкой, поскольку он служил еще и для ночных перекусонов. Внезапно что-то цапнуло Рину за ногу. Она взвизгнула:
– А-а-а! Там крыса!
– Там я! – ответили ей.
Под столом что-то завозилось, и высунулась всклокоченная голова Кирилла:
– Привет! Час просидел, и никто меня не обнаружил!
Лена постучала согнутым пальцем по лбу:
– Кирюша, золотце, не сиди на холодненьком! Ты бы лучше поел!
– Мне больше нравится смотреть на твои ноги!.. Я теперь лучший специалист по ногам во всем ШНыре! Могу узнавать всех девушек, не видя ничего, кроме ног! Когда под столом долго сидишь – обучаешься! – с гордостью сообщил Кирилл.
– О небо! – простонала Лена.
Забеспокоились все, кроме Лары. Лара была уверена в своих ногах настолько, что, если бы завтра ее должны были казнить, она завещала бы их анатомическому театру. Больше же всех взволновалась Фреда. Она подскочила к столу, и Кирюша был катапультирован из комнаты с максимальной силой, на которую был способен лев ее нерпи. Он даже пол ни разу не задел, когда вылетал в коридор, а до двери было метров пять.
– Ты его чуть не убила. Нельзя льва использовать, да еще против своих! – сказала Рина.
– Пусть спасибо скажет, что я в него из шнеппера не шарахнула, – остывая, буркнула Фреда. – Достал меня этот… этот…
– …неумный человек! – быстро подсказала Рина, чтобы не обижать Лену.
– Во-во… – кивнула Фреда.
Рина прочитала пару абзацев про какие-то шпаты, которые где-то там залегают, ничего не запомнила и поняла, что у нее есть дела. Но какие дела? Думала она недолго.
– Дай мне свою нерпь! Пойду тебе льва заряжу! – предложила она Фреде.
Фреда, пожав плечами, вручила ей нерпь. Рина отправилась было в Зеленый лабиринт, но так туда и не добралась. Ей вдруг захотелось к Мамасе. Именно сейчас, почти ночью.
«На Фредином сирине туда, на своем обратно! За полчаса обернусь!» – прикинула она и телепортировалась на пожарный балкон Мамасиного дома.
Рина знала, что его ничем не заставляют, и не опасалась обнаружить внутри себя горные лыжи или детскую коляску. Именно с этого балкона Рина спускалась по веревке, когда увлекалась альпинизмом. В ближайшей квартире жила добрейшая в мире пожилая супружеская пара. Он глухой, а она в очках толщиной с ладонь. Муж и жена никогда не ссорились. Он все равно ничего не слышал. Она все равно ничего не видела. И оба очень любили вкусную выпечку и всех ею угощали.
Мамасю Рина застала во вселенской скорби, заваленную рукописями. У Мамаси сломался холодильник. Вначале перестал закрываться. Потом внутри намерзла подушка льда. Мамася со свойственной некоторым редакторам гуманитарной отвагой принялась отдирать ее ножом. Отодрала, но холодильник перестал работать. По вызову явился прекраснейший мастер. Усатый, галантный, полно-красивый. Прямо мушкетер Портос. Пошучивал с хозяйкой. Напросился на обед. Вытерев салфеткой руки, задумчиво походил вокруг холодильника. Потрогал его пальцем. Спросил:
– Как вы сами определяете характер поломки?
– Я ковырялась ножиком и вместе со льдом отодрала какую-то важную штучку! – виновато призналась Мамася.
– Ага! Так и запишем! – Портос заполнил квитанцию и вызвал машину, чтобы отвезти холодильник в мастерскую.
– Попрошу оплатить доставку. Основной счет будет выставлен по факту выполненных работ, – сказал он чудесным низким голосом.
– Я думала, вы сами почините! Здесь и сейчас! – взмолилась Мамася.
– Я руководитель. Я сам не чиню, – ответил Портос и галантно поцеловал Мамасе руку.
И вот теперь Мамася сидела без денег и без холодильника.
– Я так тоже могу! – дрожа губами, жаловалась она Рине. – Буду ходить по домам, напрашиваться на обед, заполнять квитанции и отбирать у людей их честно отмороженные холодильники.
– Да-а, – кивнула Рина. – Жалко, Артурыча нет. Он бы починил…
– Артурыч уехал, – сказала Мамася. Голос у нее едва приметно дрогнул.
– Но он приедет? – спросила Рина.
– Приедет конечно! – бодро произнесла Мамася, но Рину уже было не обмануть.
Может, Артурыч и вернется, но едва ли надолго. Вскоре его опять умчат ветры странствий и занесут уже не к Мамасе, а к какой-нибудь другой хорошей женщине – в Орле, Туле, Воронеже или Казани. Если уже не занесли. Так было и так будет всегда. Такой уж у Артурыча сценарий. Хоть и толст, хоть и похож на моржа. Может, и не женщина ему вовсе нужна, а тихая пристань для его микроавтобуса?
– Ну и правильно! – одобрила Рина. – И хорошо!
– Что «хорошо»? – почти испугалась Мамася.
– Все хорошо! С ним невозможно иметь дело. Попросишь, например: «Дай бумагу!» Он ее, конечно, даст, но при этом добавит или «Будь осторожна!», или «У нас ее мало осталось», или «Вкладывай в принтер бережно!». Никогда не даст тебе бумагу без какого-нибудь совета.
– Поэтому ты всегда брала сама?
– Ну да. Так как-то. Не хотела его перегружать, – сказала Рина.
Мамася кивнула.
– Проголодалась? – спросила она и сразу же без перехода: – Приготовь себе что-нибудь! У нас есть замечательная овсяная каша! И вот этот бульон нужно допить, пока он не испортился. Эля в него бросила пластилин, но я его выловила ложкой.
– Не хочу, – отказалась Рина.
– Из-за пластилина? Напрасно я тебе сболтнула.
– Да нет, просто не хочу, и все.
Мамася слегка нахмурилась.
– Я такая, какая я есть! – произнесла она с задором. – Мои ценности расположены выше уровня кастрюль. Из-за хороших хозяек никто никогда не стрелялся!
– Отлично сказано! – оценила Рина. – Кто у нас хорошая хозяйка? Суповна! Представляю себе дуэль за Суповну! Кузепыч стреляется с Меркурием. У одного – обрез карабина, у другого – шнеппер. Суповна бросается между дуэлянтами, навешивает обоим тумаков и под конвоем ведет их на кухню чистить картошку.
Мамася моргнула. Всех этих имен она раньше, кажется, и не слышала. А если слышала, не могла запомнить, потому что они относились к ШНыру.
– Если кому-то нужна мать-клуша – милости просим в курятник! А я, может, и не мать! – договорила Мамася жалобно.
Рина осеклась.
– Не мать? А кто? – испуганно спросила она. Вдруг Мамася все узнала? Но как? От кого?
– Воспринимай меня просто как человека! – продолжала ораторствовать Мамася. – А то в качестве матери ты начинаешь меня использовать: «Принеси! Постирай! Где моя теплая картошечка?» И получается не равноправие, а какая-то бесконечная игра в «дай-дай-дай»! А я не служанка!
Рина вежливо слушала. Она уже больше года не говорила Мамасе: «Где моя теплая картошечка?» – и постирать ее не просила, но все же понимала, что Мамасе надо выговориться.
Вскоре Рина и Мамася перешли из кухни в комнату. Несмотря на поздний час, Эля не спала. Сидела на ковре и слушала плеер. Вокруг нее штабелями были разложены книги с картинками и фломастеры. Одета Эля была тепло, но как-то разнородно. На правой ноге – красный шерстяной носок, на левой – зеленый с дыркой. Рядом стояли банка с кабачковой икрой, в которой торчала ложка, и вазочка с конфетными фантиками.
– Как она? – спросила Рина.
– Прекрасно! – ответила Мамася, пользуясь тем, что наушники плеера мешают Эле слышать их разговор. – Двигается вперед семимильными шагами. Сейчас ей уже где-то десять! Ну ты понимаешь, в каком смысле. Все детское мы уже переслушали. Теперь каждую неделю она прослушивает по толстому серьезному роману! Эля, кто такая Анна Каренина? – крикнула она Эле на ухо.
– Тетя! – удивленно ответила Эля.
– Вот! – обрадовалась Мамася. – Правильно же, да? Тетя! Я ей много читаю. А утром толпами приходят все эти массажисты, логопеды, дефектологи. Важные все, вежливые, в золотых очках. Мне перед ними постоянно неудобно, что у меня бардак. Но, с другой стороны, они все притворяются, что наш зачуханный дом – лучшее место в городе.
– А как ты им платишь?
– Они ничего не берут, – сказала Мамася с некоторым смущением и будто чего-то не договаривая.
В дверь позвонили. Рина, опередив Мамасю, отправилась открывать. В дверях стоял Долбушин. Увидев Рину, он опешил и сделал полшага назад. Рина была удивлена не меньше, но все же опомнилась первой.
– Добрый вечер! Проходите, пожалуйста! Снимайте обувь, вот тапочки!
– Я тут проезжал мимо, – сказал Долбушин.
– Это бывает. Для того дороги и нужны. Вечно кто-то мимо проезжает, – поощрила его Рина.
Долбушин выдвинул из-за спины руки. В руках он держал огромного желтого слона с маленькими крылышками:
– Это Эле!
– Она не любит мягкие игрушки! – виновато сказала Мамася.
– Там внутри конфеты! – заметил Долбушин.
– Ой, все! Она уже любит мягкие игрушки! – обрадовалась Рина и, отбирая у него слона, сказала шепотом: – Вот и разгадка про золотые очки!
Долбушин притворился, что не понял.
– У меня есть бульон! – сказала Мамася и с тревогой взглянула на Рину, умоляя ее не проболтаться про пластилин.
Оказалось, что Долбушин давно мечтал о бульоне.
Пять минут спустя он ел разогретый в микроволновке бульон, а Рина с Мамасей любовались процессом его питания. Эля залезла под стол и разрисовывала столешницу снизу красками. Мамася не мешала. Она поощряла все формы творчества. К тому же, согласитесь, приятно есть за столом, зная, что внизу картина.
Неожиданно Долбушин перестал глотать бульон.
– Что это? Замазка? – удивился он, извлекая что-то изо рта.
– Фасоль разварилась. Не надо это есть! – сказала Рина и, быстро взяв «это» салфеткой, выбросила в ведро.
Долбушин просидел у Мамаси не больше получаса. Спрашивал у нее про Элю. Из разговора Рина поняла, что Долбушину и без того откуда-то много известно про успехи Эли.
– Да-да… Ей уже даются верхнеэтисамые звуки… – важно сказал он, не замечая, что сдал своего информатора.
Выслушав историю про холодильник, усмехнулся:
– Надо было мне позвонить!
– Вы умеете чинить холодильники? Надо же, какие таланты!
– Дядя Альберт чинит все подряд, – ответила за Долбушина Рина. – Порой специально поломает будильник – и его чинит. Починит, послушает, как он тикает, – и опять поломает.
Настроение у нее было странное, прыгающее. Ей хотелось дразнить и Долбушина, и Мамасю, и себя заодно. Вроде как и радостно ей было, но и злилась она непонятно на что.
Напитав дядю Альберта бульоном с «разварившейся фасолью», Мамася повела его в комнату смотреть Элины рисунки. Эля объясняла, где чего. Больше всего Рине понравилась картина «Темнота побеждает темноту». Со стороны, правда, казалось, что лист залит тушью. Рина так вдохновилась этой идеей, что вместе с Элей нарисовала еще две картины – «Белота побеждает темноту» и «Белота побеждает белоту». В первом случае тушью была залита лишь часть бумаги, а во втором лист вообще оказался чистым.
Пока они смотрели рисунки, золотые очочки проглянули еще несколько раз. Долбушин случайно проговорился, что специалисты считают Мамасины идеи с непрерывными аудиокнигами, чтением вслух и рисованием на всем подряд милым, безалаберным, но допустимым заблуждением.
Мамася начала было горячо спорить, но опрокинула баночку с кабачковой икрой, и картина «Белота побеждает белоту» превратилась в полотно «Белота побеждается кабачковой икрой».
– Плевать! Пусть думают что хотят. Я и Рину так же воспитывала! – сказала Мамася.
– Да, – задумчиво пробормотал Долбушин. – Так и есть… Тоже рисование и аудиокниги. Только чтения вслух не было – и не могло быть.
Сказано это было тихо. Мамася не расслышала. Рина же остро взглянула на Долбушина, пытаясь что-то понять. Долбушин отвернулся – торопливо и виновато.
Рина еще немного посидела и, подумав, что в ШНыре ее могут хватиться, стала собираться. Телепортироваться из квартиры Мамаси было неразумно, и она решила сделать это с улицы. Долбушин не остался у Мамаси и вышел вместе с Риной.
На лестнице терпеливо топтался телохранитель Андрей. Под наброшенной на руку легкой курткой наверняка был скрыт арбалет. Иначе он бы не отвернул поспешно куртку в сторону.
– Привет! – поздоровалась Рина. – Боишься, куртка выстрелит, в меня пуговицей попадет?
– К стене прибьет! – отозвался Андрей.
Он вызвал лифт, но Рина стала спускаться по лестнице, и Долбушин пошел с ней. Он выглядел недовольным. Постукивал по перилам зонтом. Этажа два оба молчали. Потом Долбушин внезапно сказал:
– Она не твоя мама.
– Моя, – сказала Рина. – Я знаю про фельдшера Уточкина, но это дела не меняет. Мамася – моя мама. Вот и нечего к ней лезть!
– Твоя мама была замечательная. И она не Мамася. Мамася – мать Эли!
– Как все запущено! Прямо бразильский сериал! В следующей серии вы узнаете: «Фернандо думает, что он сын Диего, однако Диего оказывается переодетой женщиной, а своего отца он узнает в Гонсалесе, которого ненавидит за то, что Гонсалес сбросил в пропасть Хуаниту, однако Мендес успел поймать ее за волосы».
– Перестань!
– Не перестану! Если Мамася не замечательная, чего ты к ней в гости зачастил?
Глава форта поморщился:
– Ты передергиваешь. Мы совсем не о том. Мамася – она… тьфу! Какая она Мамася?! Она Ася! Представляешь, я тоже начну называть ее Мамасей?
– Нельзя. Это мое слово. Ты не получал на него копирайта, – возмутилась Рина. – Знаешь закон о литературном переводе, который заставляет менять все нормальные имена на дебильные? Один переводчик назовет Винни-Пуха медведем Пу, другой – Винни-Пушком, третий Винусом Зепухером, и так, пока читателю не вынесет мозг.
Долбушин с удивлением шмыгнул носом. Видно, он про этот закон не знал.
– Ладно, – разрешила Рина. – Мамасю можешь навещать. Артурыча унесли ветры странствий, и Мамася считает, что навсегда.
Долбушин взглянул на нее сердито, но все же Рине показалось, что известие про Артурыча он принял к сведению. Они дошли до пожарного балкончика. Здесь Рина остановилась и показала нерпь:
– Ну пока! Я в ШНыр.
– Давай на машине довезу, – предложил Долбушин, которому не хотелось так скоро расставаться.
– За два часа? И чтобы все два часа мы ссорились?.. Нет уж, лучше телепортироваться.
Долбушин с подозрением покосился на нерпь:
– С этой штукой можно залипнуть в дереве.
– С автомобилем тоже можно. И тоже в дереве, – возразила Рина.
Долбушин вздохнул. Внезапно он протянул руку, сгреб Рину за затылок и, подтянув к себе, неумело и сухо поцеловал в щеку. При этом нечаянно задел ее локоть зонтом, так что Рине на миг показалось, что сквозь кости ее руки продернули раскаленную проволоку. Но, в конце концов, он хотел как лучше.
– Ага! – сказала она. – Родительская нежность! Прекрасно! Но ты все сделал не так! Показываю! Предположим, отец я, а ты моя дочка…
Она притянула к себе Долбушина, взяв его прямыми ладонями за уши, чтобы не стереть воображаемую косметику, и звучно поцеловала его в макушку. Андрей, когда это увидел, сделался багровым и едва не прострелил себе ногу из арбалета.
– Дочка! Ты у меня самая красивая! Я тобой горжусь! – сказала Рина Долбушину.
Глава форта уронил зонт.
– Вот как надо, – продолжала Рина, сама чуть-чуть розовея. – А «Я тобой горжусь! У тебя все получится» говорить не надо. Это штамп американского кино. Русское женское сознание быстренько все переиначивает и получает: «Ага, это он меня потому целует, что жалеет… Значит, ни фига у меня не выйдет! Надо сейчас разрыдаться и все перевесить на него».
Сказав это, Рина отпрыгнула в дальний угол балкона, коснулась нерпи и исчезла, ослепив Андрея и Долбушина вспышкой телепортации. При этом Рина едва удержалась, чтобы не телепортироваться так, как это порой делал Ул, пока не готовился стать папой. То есть спрыгнуть с балкона и исчезнуть во вспышке раньше, чем на асфальте останется пятно.
– А мы думали, ты к ведьмарям удрала с моей нерпью, – сказала Фреда, когда Рина, наскоро побывав в Зеленом лабиринте, вернулась в комнату.
– Ага. И потому съели твои три шоколадки, – призналась Лара.
– Это были не мои. Это мне кухонная Надя дала свои похранить, – заметила Рина.
Лицо у Лары вытянулось. Кухонная Надя, как истинная бывшая студентка педучилища, выносила мозг на «раз-два-три». Либо умирала, либо начинала: «Как вы сейчас со мной поступили? Давайте подумаем вместе! Плохо! Как должны были поступить настоящие товарищи? Давайте подумаем! Хорошо!»
– Что? Правда? – испугалась Лара. – Ты же ей не скажешь?
– Не скажу. Я пошутила, – успокоила ее Рина.
– Спасибо! – сказала Лара. – Я тебя завтра тогда на отличную американскую распродажу возьму. Смотаемся на сиринах туда и обратно. Правда, не люблю американские джинсы покупать. Они никогда не садятся как надо. И размер вроде твой, но толщина у них какая-то совсем другая. Такое чувство, что фигуры генетически другие. Взяли полного человека и раздавили его между страницами книги. И он получился толстый, но плоский.
– Нет, – сказала Рина. – У меня с деньгами туго. Может, на следующей неделе.
На другое утро, дождавшись одиннадцати часов, потому что звонить Мамасе раньше было опасно, Рина набрала ее номер.
– Привет! И что? Долбушин починил тебе холодильник? – спросила она.
– Нет. Но мне два часа назад привезли семь холодильников! Семь! Соседи не могут выйти из квартир. Я не могу высунуться в коридор! Все заставлено холодильниками! Жизнь в доме парализована! Сделай что-нибудь! Спаси меня!
– О! Все просто! Дарю тебе замечательный логистический ход! Подари шесть холодильников соседям! Увидишь, как быстро все рассосется, – предложила Рина.
– А Альберт Федорович не обидится? – засомневалась Мамася.
– Он и не узнает, – сказала Рина. – Думаю, он, как обычно, дал поручение не только Лиане, но еще куче всяких других людей, и они, не сговариваясь между собой, отправили тебе каждый по холодильнику.
– Уф! Ну тогда я все так и сделаю! А что я соседям скажу? Откуда холодильники?
– Скажи, что выиграла радиоконкурс «Московское лето». Придумай что-нибудь! Ты же творческий сотрудник! Будь креативной, в конце концов. Бери пример, я уж не знаю с кого… Сама решай! – сказала Рина и самодовольно подышала на пушкинский перстень.
Глава шестая
Nunc aut nunquam[1]
Между драгоценными рукописями, бывшими в ней, летописцы упоминают о какой-то драконовой коже в 120 футов длины, на коей были написаны «творения Гомера и история греков», но ничего больше не поясняют об этой чудесной коже.
И. Я. Стеллецкий.Мертвые книги в московском тайнике
Незаметно улизнуть из ШНыра Дане и Сашке не удалось. Они наткнулись на Влада Ганича, который шатался по фойе первого этажа и с опережением говорил «Дай денег!» каждому, кто мог сказать «Дай денег!» ему. И прекрасно срабатывало. Сашке и Дане он говорить «Дай денег!» не стал, потому что знал, что они не попросят. Вместо этого Влад приклеился к ним хвостом, собираясь протаскаться с ними до глубокого вечера. Даня заблеял, не зная, как от него отделаться.
Сашка же решил проблему гениально просто.
– Здорово, что ты вызвался! Молодец! – воскликнул он. – А то бы нам вдвоем вкалывать пришлось!
– Куда я вызвался? – сразу напрягся Ганич.
– Кузепычу надо помочь перенести двадцать мешков цемента.
– Какого цемента? – недоверчиво спросил Ганич.
– Разве ты позавчера с нами в строймаг не ездил?.. – удивился Сашка.
Со дна зрачков Влада всплыло жуткое воспоминание, связанное с орущим Кузепычем и прорывающимися мешками, из которых сыплется какая-то пачкающая костюм белая дрянь.
– Так он же грязный!
– Цемент не грязный. Он цементный… Эй, ты куда? А помогать?
Но Ганич уже, высвободив рукав, рванул через парк.
– Я переоде-е-енусь! – донеслось издали.
Сашка от смеха сел на траву. Он знал, что искать рабочую одежду Влад будет до момента, пока через несколько десятилетий здание ШНыра не снесут и не построят следующее.
Час спустя Сашка и Даня были уже в небольшом подмосковном городе, не так давно вошедшем в состав Москвы. Даня стоял перед маленькой, с треснувшим стеклом будочкой, прилепившейся рядом с колесом обозрения, и читал пожелтевшие объявления, покрывавшие будочку как рыбья чешуя:
«Убедитесь в желании ребенка посетить аттракцион. Деньги не возвращаются! Администрация».
«Мороженое сверху не бросать! За вами наблюдают по гугл-картам! Администрация».
«Семейные сцены просьба завершать внизу. Администрация».
Колесо обозрения не работало уже лет десять. То ли требовало дорогого ремонта, то ли не так много находилось желающих обозревать бывший завод стекловаты, бывшее опытное поле тракторного института и совсем не бывшую, к счастью, а вполне себе недавно возникшую станцию метро. Сейчас тихий городок стремительно застраивался домами, так что вскоре и колесо должно было исчезнуть.
Рядом с Даней нетерпеливо подпрыгивал на месте Сашка. Он то лез на колесо и повисал головой вниз, то начинал раскачиваться в уцелевших подвесах, то заглядывал в будочку, в которой только и было что диван, маленький столик и громадный открытый сейф. Вероятно, будь сейф закрыт, сюда каждую ночь приходили бы взломщики околоподросткового возраста и, пыхтя, отжимали бы его ломами. А так всем понятно было, что деньги уже давно унесены.
А Даня все стоял и читал.
– Ну что, идем? – спрашивал его Сашка по меньшей мере уже в третий раз.
– Я размышляю, – отвечал Даня.
– Ловушка это или не ловушка? Ну с «Китай-городом».
– Я размышляю обо всем. Мысли мои велики и многообразны.
Хотя встреча была назначена на вечер, Даня рассказал о ней Сашке еще днем. Один он идти не решился. Ему нужен был человек, который бы его подстраховал. После некоторых колебаний Даня выбрал именно Сашку. Правда, он не учел, что Сашка окажется таким беспокойным. Мало того что он взял с собой столько пнуфов, что их хватило бы на четыре часа боя. Еще он затащил Даню к своей тете, у которой на прошлой неделе был день рождения и которая хотела передать Сашке кое-какие вещи.
Тетя, некогда очень красивая, но теперь несколько располневшая, постоянно искала какого-то другого счастья, не замечая, что и так, в принципе, счастлива. Много лет уже она жила в гражданском браке с автоэлектриком, веселым добрым парнем, и мечтала уехать на ПМЖ в Испанию. Почему в Испанию – непонятно, она и не была там никогда, но вот в Испанию. По этой же причине они и детей не заводили, и квартиру не покупали. Зачем, если уезжать? Пару раз в год тетка заявляла автоэлектрику, что все, конец, пора собираться или она его бросает. Тот чесал нос и уходил ставить автосигнализации.
– Сделаешь окрошку на обед? Или уже будешь в Испании? – спрашивал он.
Тетка швыряла в него полотенцем, но сердиться у нее долго не получалось, и вскоре она уже открывала холодильник, прикидывая, есть ли у нее колбаса к окрошке. Автоэлектрик любил хорошо подкрепиться на ночь глядя. По этой причине многие его вещи как-то подозрительно быстро садились в стиральной машине (версия тети), и она отдавала их Сашке. Сегодня Сашка получил восемь футболок, спортивные брюки, великолепный клубный пиджак, который мог вызвать зависть у Влада Ганича, и отличную дубленку. Даня же был одарен красивой лыжной шапкой, потому что неудобно было ничего ему не дать, раз уж он тоже явился.
– С днем рождения! – сказал Даня, недоумевая, как электрик мог вырасти из шапки.
– Ага! Здоровьясчастьяудачи! – одним словом выпалил Сашка. – Больше у вас никаких праздников в этом месяце не намечается? А в следующем?
Тетка швырнула в него полотенцем. Видимо, кидать полотенцем было у нее универсальной реакцией на все мужские подначки.
– Как папашка? Не пьет? Работу-то нашел? – спросила тетя, провожая Сашку к лифту.
– Отец в порядке, – сказал Сашка, искоса взглядывая на Даню, чтобы проверить, не услышал ли тот. Сашка не любил слово «папа» и всегда заменял его на «отец».
Навьюченные подарками, Сашка и Даня через парк пошли к метро. Тут-то и возникло это колесо обозрения, которое Сашка сразу переназвал «колесом оборзения».
– Странное дело, – сказал Сашка. – Вот меня этими вещами нагрузили – и сразу шнеппер каким-то лишним стал. И сражаться расхотелось. Ощущаю себя мародером.
Сашкины прыжки вокруг «колеса оборзения» не остались незамеченными. Послышалось рычание, и сердитые зубы впились ему в каблук.
– Ах ты собака! – выдирая ногу, закричал Сашка.
– Она-то не спорит, что собака! – согласился Даня. – У нее под настилом щенки, а ты по нему прыгаешь. Ну идем! Пора уже!
Даня посмотрел на заходящее солнце, на часы в телефоне, сверил солнце с часами и нашел, что солнце отстает. На «Китай-город» они приехали даже раньше, чем требовалось. Сашка отошел в сторону, чтобы неприметно страховать Даню, и сунул руку в пакет со шнеппером.
«Если что – через пакет стрелять нельзя! – напомнил он себе. – Пнуф ударится в пакет – и в арктической избушке окажусь я… А если стальным шариком зарядить?»
Однако перезаряжаться было опасно. Слишком людно.
Даня прохаживался по станции, медлительно и важно переставляя циркульные ноги. Сашке он напоминал высматривающего лягушек аиста. Уже по одной походке ощущалось, что личность эта в высшей степени добропорядочная и несколько занудная.
Вот Даня остановился у мраморной колонны и с удивлением смотрит на нее. На ней было два сросшихся лица – мужское и женское. Лица выражали страдание. Странно, что кто-то мог счесть это за игру пятен и теней на мраморе. Неужели никому не приходило в голову поискать старые фотографии той же колонны? Но, видно, не приходило, потому что десятки тысяч людей ежедневно равнодушно проходили мимо и даже головы никто никогда не повернул.
– Да! – сказал кто-то Сашке на ухо. – То самое место! Здесь у Гая четверка пропала. Потом еще две четверки сгинули. Тогда же и лица эти появились!
Сашка резко повернулся. Рядом с ним никого не было. Целясь в пустоту, Сашка взметнул пакет со шнеппером.
– Бабах! Пуф-пуф! Все убиты! – произнес тот же голос, и в нагрудный карман к Сашке нежно опустили пнуф.
Сашка застыл. Ему понадобилось секунды две, чтобы сообразить, что пнуф извлечен из его же шнеппера. Пока Сашка так стоял, рядом зашипела вода из минеральной бутылки.
– Как же с вами со всеми скучно! Я уже и в магазин сбегал, и в кафе посидел, а ты все тут стоишь. Не надоело? Я вообще-то одного Даню приглашал! Ну ладно уж, пришел так пришел… – сказал все тот же голос.
Рядом с Сашкой возник мужчина лет сорока, с залысинами и с небольшими мешками под глазами. Он выпил минералки и аккуратно закрутил крышечку. Сашка с некоторым усилием узнал Дениса.
– Много пью. Ничего не поделаешь, – объяснил он Сашке. – Клеточный обмен ускоренный, если не пить, то сам понимаешь. Ну как там ШНыр? Лошадки ржут, пчелки жужжат?
– Жужжат! – признал Сашка, безошибочно угадывая за этим презрительным вопросом зависть.
Денис усмехнулся:
– Правда? Ну идем! Вещички свои не забудь! – И он за рукав потянул Сашку к Дане. – Кстати, пиджачок отличный! Я его на прежнее место положил.
Вспомнив о тетином подарке, Сашка покосился на пакет.
– Откуда ты знаешь про пиджак? – озадачился он.
– Да я его примерил, пока ты столбом стоял. Думаешь, зачем я в кафе пошел? В пиджаке повертеться! Ах, как я был хорош! К сожалению, меня видело только зеркало.
С Даней Денис церемониться не стал, сгреб его под локоть и потянул к ступенькам перехода:
– Идем! Разговор есть!
– Готов к восприятию акустической информации! – с важностью произнес Даня.
– Не здесь. Народу много, – мотнул головой Денис. – Тут местечко есть, где нам не помешают.
Там, где заканчивались ступеньки, налево был небольшой тупичок с висевшим в нем телефоном допотопной конструкции. На месте диска у телефона был металлический круг с заклепкой.
– Здесь, что ли, говорить? По телефону? – спросил Даня.
Денис посмотрел на него как на контуженного и вставил в глаз стеклышко монокля.
– Ну ты, если хочешь, говори по телефону. А мы дальше пойдем… Держи прыгун!
Стеклышко со сточенными краями само вскинулось к Даниному лицу. Еще один монокль Денис с брезгливой ужимкой сунул Сашке. Сашка разглядел на мраморе за телефоном дверь, процарапанную чем-то острым. Дверь весьма кривую – так ее нарисовал бы ребенок.
– Берсерков чертить посылают… нет чтобы художника какого-нибудь!.. – пожаловался Денис и, увлекая за собой Сашку и Даню, шагнул в стену.
Колонна прорвалась как бумага. В лицо Сашке ударил ветер с запахом резины и сварки. Где-то неподалеку шла стройка. Сашка стоял на крыше, на пожарной площадке, сваренной из толстых прутьев арматуры. Рядом, вцепившись в железный поручень, дрожал Даня, боящийся высоты. Тем более что и площадка была с гулькин нос, и держаться толком не за что. Внизу, там, где свежее железо крыши обрывалось в пустоту, в пруду купались перевернутые башни Новодевичьего монастыря.
