Дмитрий Емец
Замороженный мир
Рука Гая давно уже отпустила Долбушина, а тот все еще стоял у стены. Вспоминал, как когда-то, еще юным шныром, проходил через тоннель. Какие убедительные, жуткие, убийственные видения! Сожмешься как зайчик, уткнешься в гриву пегу – одно спасение. А тут уже не пять минут, а целая вечность! И никаких тебе пегов, крыльями разрывающих паутину!.. Никакого спасения!
Глава седьмая
Бывший друг
Чтобы Родион влюбился в девушку, она должна делать три вещи: бегать стомильные марафоны, метать топоры и петь.
Яра
Родион сидел на брикете с прессованным сеном и вертел в руке смартфон Рузи, который недавно подарила толстячку мама. Смартфон был с хорошим процессором, отличной камерой, серьезной памятью, но вместе с тем и не из самых разрекламированных. Лучшего выбора сделать было невозможно. Мама у Рузи, знаток блинчиков, пирожков и супиков с протертым сыром, едва ли была одновременно и знатоком техники, но умела грамотно извлекать сведения с правильных интернет-форумов.
Сам счастливый собственник телефона пыхтел рядом, убирая денники. Если Рузе и не нравилось, что его смартфон в чужих руках, то он никак этого не выражал. Родион не относился к числу тех, кто с тобой сильно церемонится.
Дождавшись, пока Рузя, нагрузив в тачку смешанный с соломой навоз, скроется в воротах, Родион включил режим конфиденциальности и вышел на сайт знакомств. Он считал, что искренне презирает такие сайты, но вместе с тем его почему-то туда тянуло. Родион считал, что ходит туда, чтобы поиздеваться.
Вот и сейчас повод обнаружился почти сразу. С первой же фотографии на него смотрела красивая, как кукла, девушка в купальнике, снятая в обнимку с пальмой. Пальма обнималась очень умело. Те части тела, в которых девушка не совсем была уверена, были скрыты ее стволом. Удачные же части ненавязчиво выставлялись для демонстрации. Текст под фотографией дополнял ту информацию, которая не помещалась у девушки в глазах.
«Валерия, 23 года, занимаюсь духовным самосовершенствованием. Изучаю английский язык. Мечтаю объехать весь мир».
«Хороший вариант для делмэна. Тут сразу и ценник, и кодовые слова», – презрительно подумал Родион. А еще он подумал, что интересно было бы, напиши Валерия под фотографией «Мечтаю родить любимому человеку десять детей! Согласна переехать в тундру и питаться одной картошкой». Но, увы, переездом в тундру Валерия явно не грезила. Вместе с тем смотреть продолжительно на ее фотографию Родион не стал, зная, что, впечатленный тем, чего пальма все же не скрывала, будет весь день метать ножи в деревянный щит у ворот.
Он смахнул с экрана Валерию, и ее место сразу заняла вторая по рейтингу девушка. У этой было сложное лицо с опасным изломом бровей и тем выражением, что обещало непростой характер и фокусы, которых от Валерии вряд ли можно было ожидать. Было понятно, что своим «ндравом» она будет полоскать своего избранника как тряпочку и успокоится только на человеке сильном и жестком, который согнет ее в бараний рог. Тут она будет страдать, жаловаться, но внутренне останется довольна.
«Маргарита, 21 год, ищу своего Мастера», – прочитал Родион.
«Мастера» все-таки с большой буквы. Умница! Если ищешь мастера с маленькой – найдешь водопроводчика», – ехидно подумал Родион. И тут же поймал себя на мысли, что из двух девушек Валерия все же нравится ему больше. Ее не надо будет «мастерить». По ценностям она вполне уже сложилась. Обеспечь ей удовольствия, накорми, дай денег – и никаких сюрпризов можно не ожидать. Оттого и двойствен был Родион, что телом его тянуло к таким вот холеным Валериям, которых он презирал, а душой он простить себе этого не мог, потому что все-таки был шныр.
Смартфон Рузи завибрировал, и выползло оповещение мессенджера:
Мамуля: Ты хорошо покушал? Желудок больше не болел?
– На, держи! – Родион протянул смартфон Рузе. Пока Рузя подходил, успело выползти еще одно оповещение:
Мамуля: Почему ты молчишь? Ты страдаешь? Знаешь, я поняла, что все дело в кислотности. Давай покажемся Антону Марковичу.
Рузя что-то напечатал, отвечая маме, потом выпрямился и, держа руку на пояснице, жалобно попросил у Родиона:
– Послушай… Научи меня драться!
Родион окинул его оценивающим взглядом.
– Бесполезняк! – сказал он.
– Ну хоть приемы какие-то! – взмолился Рузя.
– Да какие тебе приемы?! Это только новичкам кажется, что есть волшебные приемы, которыми можно всех ронять. Но это до первой больницы, как говорится. Бегай, приседай, отжимайся – больше толку будет.
– А приемы почему нельзя? – огорчился Рузя.
– А на что их вешать, твои приемы? Если жертвы резко агрессивными становятся, их сразу забивают. Так что лучше отжимайся!
– А ты мне помогать будешь?
– Отжиматься? – удивился Родион. – Нет, не буду. Ты уж сам как-нибудь. А мне пора колоть дрова.
– Какие дрова? – озадачился Рузя.
– Никакие. Нужно пробежаться! Из-за твоего смартфона я слишком глубоко нырнул в бездны порока. Ты Штопочку видел?
Рузя завертел головой с такой энергией, что его уши произвели ветер. Искомая девица Штопочка обнаружилась в небе над Копытово, где она тщетно пыталась подстеречь хотя бы одного берсерка. Берсерки узнавали ее издали и близко не совались. Штопочка и для берсерков была легендой, и они по-своему любили ее, никогда не пытаясь издали подбить из мощного арбалета. Если уж биться со Штопочкой, то только честно, один на один. И никак иначе. Берсерки-наездники – не простые топорники Тилля. Это элита, а элита не может без профессиональной чести.
Родион нашел Штопочку, коротко и загадочно переговорил с ней, и оба исчезли из ШНыра. Перед тем как последовать за Родионом, Штопочка подозвала к себе Рузю.
– Присмотри за моим пегом! Кормить-поить не забывай. В денник лишний раз не суйся. Он тебе уши отгрызет! – сказала она, сопроводив свои слова несильным толчком в грудь.
«Спасибо» и «пожалуйста» Штопочка никогда не произносила. Правда, и от других этих слов не ждала и морщилась, когда кто-то порывался ее благодарить. «Ерунда! Дерьмо-вопрос!» – отмахивалась она, отдежурив за кого-то ночь в пегасне.
Захватив с собой лишь шнепперы, небольшие рюкзаки и пластиковые бутылки, Родион и Штопочка перемахнули через забор ШНыра и унеслись в лес. Кузепыч, стоявший на пороге сарая-склада, увидел их, рванулся было вдогонку, но уже через два шага остановился.
– Бабка ежика! Опять на несколько дней смылись! – завопил он им вслед.
Исчезали Штопочка и Родион уже не в первый раз. Легкие, неутомимые, как волк с волчицей, они держались бурелома, глухих мест, оврагов. Двигались не бешеным задыхающимся галопом, который заставляет человека уже через несколько километров упасть на землю, а бе́гом – упорным, неспешным, который может продолжаться часами. Прямая спина, лишь с легким наклоном вперед, подобранный живот. Ноги работали как поршни, с одинаковой частотой, бежали ли они в гору или с горы – только удлинялся или укорачивался шаг.
Родион и Штопочка бежали по лесам, по гарям. Через железнодорожные пути, через вспаханные поля, по выработанным карьерам, опять по лесам. Воду в пластиковые бутылки наливали из ручьев: пить хотелось постоянно. Они бежали по Подмосковью, не имея ни четкого плана, ни карты. Если изначально карта и существовала, она обычно терялась при переправе через реку или болото. Под ногами разлетались трухлявые стволы, давно ждавшие момента, чтобы обратиться в ничто. Изредка вспугивали кабана или встречали в чаще выбеленный череп лося. Бежали Родион и Штопочка по десять-двенадцать часов без перерыва, а однажды, чтобы испытать силы, даже и тридцать шесть часов подряд.
Выбившись из сил, Штопочка и Родион спали на земле, упав прямо в листву и в нее же зарывшись, если было холодно. Костры разжигали редко. Если проводишь ночь у костра, дымом ухитряется пропахнуть не только одежда и волосы, но и кожа. Потом ни в одном поселке нельзя показаться, не вызвав повышенного интереса к своей персоне. Питались гречкой, которую не варили, а лишь замачивали в пластиковых бутылках. Гречка разбухала в холодной воде и за ночь становилась похожей на вареную.
Самое удивительное, что между собой Родион и Штопочка почти не разговаривали. Во всяком случае ничего более значительного, чем «Где вода?» или «Дай ложку, я свою в болоте утопил!». Через три-четыре дня они опять оказывались в ШНыре. Вымотанные, отощавшие, с ввалившимися щеками. Шли медленно, после каждого шага вопросительно приостанавливаясь и словно задавая своему телу вопрос: «Ну что? Будешь стоять или собираешься падать?»
Зато лица у Штопочки и Родиона выражали счастье. Даже где-то с прорывом в блаженство. Это были люди, чуждые всем метаниям и терзаниям. Они больше не задумывались, счастливы ли они, не порывались бросать ШНыр, не проклинали своих золотых пчел и не роптали на судьбу. После таких пробежек Штопочка и Родион с неделю приходили в себя. Радовались, что просто дышат и пьют воду. Постепенно начинали показываться в пегасне и около месяца были примерными старшими шнырами. Штопочка до блеска вычищала Зверя, шерсть которого начинала блестеть и лосниться. Родион ходил в нырки, проверял зарядные закладки и охранные шныровские точки.
Со временем силы постепенно возвращались, а вместе с силами возвращались и страсти. Штопочка опять начинала носиться на Звере вокруг ШНыра, с вызовом щелкая бичом, если видела берсерка, а Родион совершал опасные вылазки к базе ведьмарей, снимая зазевавшихся часовых.
Постепенно и этого им становилось мало. Накапливающиеся силы раздирали их, как газ разрывает слишком сильно надутый шар. Недовольство собой росло, требуя выхода. И вот однажды утром хмурый Родион подходил к хмурой Штопочке, ручкой бича сбивающей с кустов росу, и говорил ей только два слова:
– Готова? Пробежимся?
– Пять минут! – мгновенно отвечала Штопочка, и вскоре две быстрые тени уже перемахивали через ограду ШНыра.
* * *
Так было и сегодня. Родион и Штопочка бежали без отдыха до вечера. Наконец Родион остановился и спросил:
– Как ты? Устала?
Штопочка замотала головой и протянула руку. Обе ее бутылки были пустыми. Родион сунул ей свою, где на дне еще бултыхалась вода с заметной взвесью песка:
– Пей все. Скоро ручей, там наберем!
Штопочка напилась, прополоскала рот, после чего несколько капель воды вылила себе на запрокинутое лицо. Выглядела она скверно: веки красные, точно помадой обведенные. Это оттого, что их заливало по́том, а Штопочка имела привычку вытирать пот грязными руками, а не промокать его майкой. Прямо по центру лба, как глаз у циклопа, у Штопочки был фонарик-налобник.
– Сколько мы пробежали? – спросила она хрипло.
– Самое большее – восемьдесят.
– Чего так мало?
– Это из-за оврагов. Мы там едва тащились, – отвечал Родион.
Штопочка кивнула и, вернув ему бутылку, провела рукой по шее.
– Комарье… В следующий раз надо платок на шею повязать, – сказала она.
– А чего ты их не давишь?
– Если давить, они только больше летят, – сказала Штопочка и, сорвавшись с места, опять побежала.
Родион задержался, чтобы убрать бутылку. В следующий раз они остановились только у ручья и еще один раз, чтобы сменить садящиеся батарейки. На рассвете они устроили двухчасовой привал. Этого времени им хватило, чтобы осмотреть ноги. Кроссовки Штопочки совсем раскисли, а у Родиона между пальцами была огромная водянка. Родион осторожно проколол ее стерильной иглой и, выпустив воду, заклеил обычным суперклеем, после чего туго обмотал стопу двусторонним матерчатым скотчем.
– Ты псих. Копыта отбросишь. Клей токсичный, – заметила Штопочка, прожаривающая свои мокрые носки над костром. С носков, которые она надела на палку, в огонь капала грязная вода.
– Не отброшу. На этикетке написано, что он склеивает стекло, пластик и кожу.
– Чью кожу? Твою?
– А у меня что, не кожа? – отозвался Родион, продолжая придирчиво разглядывать свою ногу. Ему важно было убедиться, что во время бега скотч не собьется, потому что иначе он все раздерет и будет только хуже.
Отдохнув, они опять побежали и не останавливались до четырех часов дня, пока, поднявшись на очередной холм, Родион не увидел внизу шоссе. Разогнавшаяся Штопочка под углом сбежала с сыпучего холма и тоже остановилась, согнувшись и упершись ладонями в колени.
– Чего такое? Черепашка отдыхает? – задиристо крикнула она снизу.
– Погоди! – отозвался Родион. – Мы, кажется, слишком к югу завалились. Посмотри, куда нас занесло.
Штопочка покосилась на шоссе, после чего перевела взгляд на синий сплошной лес за ним. За лесом угадывался большой разрыв.
– Кубинка? База ведьмарей где-то недалеко. – Штопочка стояла и, восстанавливая силы, глубоко дышала.
– Ты что, знала, что мы к ней свернули? – удивился Родион.
– Я думала, ты специально сюда бежишь. Ну там прибить кого-нибудь и все такое.
В голосе у Штопочки Родиону почудились нежность и покорность. Он подозрительно взглянул на нее.
– Ты как? Не устала? – спросил он.
Штопочка усмехнулась. Недавно она упала, и теперь вся правая щека ее и вообще вся правая сторона тела были покрыты коркой грязи.
– Не знаю. Подошва вот только оторвалась, собака… Конец кроссовкам, – пожаловалась она.
– Ты что, не знаешь, устала ты или нет?
– А какой смысл это знать, если все равно надо бежать? – удивилась Штопочка и сухо сплюнула на траву. Вода у них опять закончилась, и они страдали от жажды. Вокруг была куча влаги, лес буквально раскис от недавних дождей, а вот набрать бутылки было негде. Они нашли лишь полную грязной жижи канаву, в которой явно не плавало здоровье.
Родион тоже сплюнул. Или, точнее, попытался, потому что плевать было нечем.
– Вода нужна. Давай до бензоколонки пробежимся.
– Бензоколонка принадлежит Тиллю, – сказала Штопочка.
– И что? – задиристо спросил Родион. – Тилль стоит у входа и не пускает шныров в туалет набрать воды?
Штопочка покосилась на пустую бутылку.
– Я бы не советовала ему стоять между мной и краном, – сказала она мрачно.
Тилль у входа не стоял. И на кассе не стоял. И сыновья его не стояли. И прочие родственники. Внешне бензоколонка выглядела обычно. Разве что на красном пожарном стенде топор был какой-то подозрительный, не такой, какими обычно бывают топоры на бензоколонках.
Работали на колонке два парня и сонная девушка, которая заученно повторяла каждому посетителю: «Не желаете кофе?» – но при этом так произносила «не желаете», что никто и не желал.
– Я желаю! – сказала Штопочка, возникая из туалета с двумя полными бутылками воды. – Кофе! И шесть ложек сахара…
Девушка с ужасом покосилась на Штопочку и сунула стаканчик под кофейный автомат так поспешно, что едва не ошпарила себе руку. Штопочка выпила кофе с таким количеством сахара, что он еле-еле растворился, после чего заела его вытащенной из кармана сырой картофелиной, окуная ее сперва в кофе, а потом в соль. Для человека, который сутки бежал, это совершенно нормально. А соль лучше усваивается именно таким образом, с сырой картошкой. Вот только девушка почему-то тревожилась и косилась на ящик под кассой, где у нее хранилась выручка.
– Расплатись за кофе, и идем! – сказал Родион, за рукав потянув Штопочку к выходу. От дверей он вернулся и, вежливо уточнив: «Вы же не против? Это бесплатно?» – пересыпал соль из стаканчика в карман.
Они пересекли шоссе, отделяющее их от Кубинки, и долго бежали по проселочной дороге. Потом нырнули в лес по первой же нераскисшей тропинке. До базы ведьмарей отсюда было километров восемь. Все удовольствие от бега давно уже испарилось, и сознание сузилось до самого необходимого.
Ощущение времени западало, как сломавшаяся кнопка. Родион проваливался куда-то, потом точно всплывал и с удивлением осознавал, что он не только не упал, а непонятно как проскочил еще участок леса. Кажется, когда он проваливался, это высокое дерево было впереди, а теперь оно рядом.
Никакая длинная мысль в голове у Родиона уже не умещалась. Он даже несчастным себя не ощущал, и ШНыр не казался ему больше серой дырой, а будущее – пустым и безрадостным. И вообще он больше не был уверен, что он – это он, а не кто-нибудь другой. При каждом шаге ему казалось, что ноги его где-то теряются. Он понимал только, что движется, и изредка командовал себе: «Переступи через бревно! Так… хорошо! Теперь другую ногу!» Он достиг абсолютного предела, и все, что теперь оставалось, это пробиваться вперед.
В какой-то момент, он даже не понял в какой, Родион прорвался в новую реальность. Усталое, почти мертвое тело ожило. Он, давно дышащий как паровоз, залитый потом, с забитым слизью носом, ощутил непонятную легкость. На него словно нашла волна. Родион даже покачнулся от толчка этой волны. А вместе с волной пришли и новые ощущения. Огромный, пустой, противный подмосковный лес с буреломом и множеством оврагов ожил. Далекий стук дятла по сухому стволу стал громким, близким и отчетливым, хотя дятел находился там же, где и прежде, а крошечную каплю, повисшую на листе, Родион увидел так выпукло и подробно, будто она была громадным зеркалом. Родион слышал о таком. Это называется эйфорией бегуна, и она всегда лежит за порогом усталости. «Это не второе. Дыхание. Это уже двадцать. Второе. Дыхание», – сказал однажды Меркурий.
Родион знал, что такая эйфория длится обычно недолго, но что многие только ради нее и бегают – это природный стимулятор. Усталое тело оживает, высвобождая лежащие за порогом усталости резервы, о которых никогда не подозревало, потому что никогда не утомлялось так сильно.
Как устроен человек? Зеленая шкала уюта, за ней – желтая шкала терпимого неуюта, за ними красный сектор боли, который кажется глухой стеной, но за стеной, коль скоро ты ее не побоялся, оказываются сила и легкость. Оказывается, что ощущения испуганного тела были фальшивкой. Слишком рано тело испугалось. И пятой части сил не исчерпало, а уже попыталось задрать ручки.
Сейчас же Родион ощущал себя сверхплотным, как в нырке. Ему, как когда-то богатырю Святогору, чудилось, что будь у земли железное кольцо, он смог бы потянуть за него и перевернуть землю. Находясь все в том же всемогущем состоянии, Родион обернулся и посмотрел на Штопочку. Она выглядела измотанной. Колец для переворачивания земли не искала, а просто переставляла ноги.
– Чего лыбишься? Шагай давай! – сказала она, толкая Родиона в грудь.
Родион обнял Штопочку и поцеловал ее в грязную, соленым потом пропитанную щеку. Штопочка ошеломленно отпрянула и схватилась за щеку, будто ее не поцеловали, а укусили.
– Больной?! А с локтя в челюсть не хо-хо? – спросила она ошалело.
Родион отпустил ее и с места перескочил через поваленный сосновый ствол, через который всего минуту назад перебирался бы, как столетний дед через забор с гвоздями. Правда, на этом вся эйфория и завершилась, поскольку ноги сразу отозвались так, словно он прыгнул в раскаленное стекло. Да и вообще оказалось, что за стволом овражек. Когда Родион, уже без всяких героических козлений, а просто на животе выбрался из него, Штопочка застыло стояла и смотрела куда-то вперед.
– Эй! Ты чего? – окликнул ее Родион.
Штопочка не отозвалась. На ее покрытой засохшей землей куртке плясали две красные точки.
Родион увидел четырех берсерков, стоявших не кучно, как бараны, а со знанием дела рассыпавшихся вдоль тропы. Ему хватило взгляда, чтобы определить, что это были не берсерки-наездники, опасные лишь в связке с гиелами, и не громоздкие шкафы-топорники, а берсерки из отдельного отряда Тилля, отвечающие за наружную охрану базы ведьмарей.
В этот отряд, насчитывающий не больше двадцати человек, отбирались самые опытные разведчики, неделями способные автономно жить в лесах, выслеживая шныров и охраняя внешний периметр. У Родиона с этим спецподразделением были свои счеты. Порой он подолгу подкарауливал кого-то из них – и всякий раз речь шла о том, кто лучше спрячется и увидит врага первым. Расклад простой и жесткий. Промахи в битвах профессионалов не рассматриваются. Когда вероятность промаха высока – тогда не стреляют, чтобы не выдать своего укрытия. А теперь первыми обнаружили их. Надеждой, что можно ускользнуть от берсерков, прыгая между елочками и отбивая руками болты, Родион себя не тешил. Даже до нерпей им сейчас не дотянуться. Они в рюкзаках. Там же и невзведенные шнепперы. Никто не таскает шнеппер заряженным, чтобы он при случайном срыве тетивы не выстрелил тебе в спину.
«Все. Финал», – подумал Родион. Он выдержал до конца. Не сорвался, не свалил. Не бросил ШНыр, хотя столько раз собирался. Возможно, теперь, когда он поймает в лоб болт, его ждет двушка. Ну если верить, конечно, когда-то давно произнесенным словам Митяя, что шныры, оставшиеся шнырами до конца, после смерти переселятся за Вторую гряду. В ШНыре к этим пророчествам относились с осторожностью. Не то чтобы не верили, но предпочитали лишний раз не вспоминать. Никто не писал огромными буквами на стенах «Умри шныром – попадешь за Вторую гряду!» и не дрожал подбородком, читая эти слова. За Вторую гряду мечтали попасть еще при жизни.
Штопочка, на чумазой щеке которой плясала точка лазерного прицела, досадливо отмахнулась от нее точно от мухи. Спокойно уселась на бревно и за кожаный шнурок вытянула из-под шныровской куртки нечто, висевшее у нее на шее. Медленно тянула, с дразнящей медлительностью.
– Ну что, комарики, полетаем? – спросила она.
Пальцы Штопочки на миг разжались, являя миру стеклянный пузырек с широким горлышком. Внутри слабо просвечивало что-то, напоминающее сморщенное яблоко. Главный в четверке берсерков – поджарый, с обветренным лицом парень – шепотом выругался.
– Чего там у нее, Паш? Граната? – без особого страха спросил берсерк, держащий на прицеле Родиона и потому не рискующий поворачивать голову.
Берсерк с обветренным лицом ответил не сразу. Когда же ответил, голос у него звучал хрипло:
– Атакующая закладка!
Считая, что берсерк ошибся, Родион недоверчиво оглянулся на Штопочку. Расхохотался. Он думал, что умрет от болта. Неужели Штопочка все время таскала с собой атакующую закладку?! А если бы она налетела пузырьком на камень, когда они вчера пробирались по оврагам?
– Надеюсь, в ШНыре ты его хотя бы снимала? – спросил он.
Штопочка ухмыльнулась. Родион понял, что вопрос был наивным. Шнурок выглядел так, словно его не снимали годами. Видимо, это было самое первое, что надела себе на шею юная Штопочка, когда немного разобралась, что к чему.
Обветренный берсерк быстро взглянул на Родиона. Кажется, оба они подумали об одном и том же. На уставшем, взмокшем, с растрескавшимися губами лице Штопочки было написано торжество и огромное желание сдернуть с шеи пузырек. Штопочке не решаться приходилось, а сдерживать себя, чтобы не пустить в ход закладку прямо сейчас.
– Ну так чего ждем? Стрелять в меня будем? – спросила она.
– Ты не успеешь! – пробормотал один из берсерков.
– Успеет! – Без спешки, чтобы у целившихся в него не дернулся палец на курке, Родион шагнул вперед и загородил собой Штопочку. Теперь все красные точки перепорхнули на него, и лишь одна металась туда-сюда, пытаясь нашарить Штопочку, но цепляя лишь плечи ее куртки.
– Давай! – приказал Родион. – О землю не бросай – спружинит! Ударь о камень или о дерево! Только быстро!
– Стой, парень! Не пори горячку! – крикнул берсерк с обветренным лицом. Он не был трусом, но мысль, что два измотанных шныра, все имущество которых легко поместилось бы в один мусорный пакет, утащат его на тот свет, пугала его.
«Этим отмороженным на все наплевать!» – подумал берсерк, и ему вдруг как-то само собой вспомнилось, что дома его ждут красавица жена и маленькая дочка. И что через неделю у него отпуск. Уже куплены билеты на тихий океанский остров, где жители и зимой и летом ходят в шортах и ездят на военных американских «Виллисах» пятидесятилетней давности. Эти «Виллисы» хранились законсервированными на какой-то военной базе, а потом их попросту списали и продали, поскольку никакая машина, даже бережно хранимая, с годами не становится новее.
А еще вспомнилось берсерку, что командиром четверки он стал всего месяц назад и еще ни разу не получал псиос по новому, командирскому окладу. С псиосом были перебои, и Тилль предупредил, что вместо псиоса на этот раз могут выдать обычные деньги. Новенькие крепкие пачки, перетянутые банковскими лентами. Ну деньги и деньги, пусть будут деньги. Таких пачек немало в хранилищах форта Долбушина. Магией они не обладают, но чудеса все равно творят. Если немного подкопить, то можно купить небольшую уютную квартирку и не снимать больше жилье.
И еще берсерк вдруг сообразил, что его смерть будет совершенно напрасна. Его жена даже пособия от форта не получит. Приказа нападать на Штопочку и Родиона у него не было. Он даже Тиллю не сообщал, что выследил их, страхуя себя от неудачи. Сообщишь – а потом что-то сорвется, и ты окажешься виноват. Просто получил сигнал от оператора, следившего за установленными на бензоколонке камерами, что вот странные какие-то ребята тут шатаются, прикинул, в какую сторону они могут двигаться, и решил, что, если приведет их живыми, это будет отличная возможность показать Тиллю, что тот не ошибся, сделав его командиром четверки. Кто мог знать, что эта психованная носит с собой атакующую закладку?!
Красная точка прицела с плеча Штопочки скользнула к ее глазу. Штопочка раздраженно дернула головой.
«У кого это руки трясутся? Вот баран! Она же взорвет нас всех!» – старший берсерк стал оборачиваться, отыскивая виноватого, и внезапно понял, что точка была от его арбалета.
– Мне надоело! У меня не видит один глаз! – злобно сказала Штопочка. – Считаю до трех! Раз!
И сразу пришла ясность. На счет «раз» командир четверки ослабил нажим на курок, на счет «два» сделал быстрый и плавный шаг назад, попутно подав своим знак отходить. А еще спустя несколько секунд поляна опустела. Родион бесшумно скользнул за берсерками, чтобы убедиться, что они действительно ушли.
Штопочка продолжала тереть ослепленный глаз. Она была даже недовольна, что ей не удалось воспользоваться закладкой.
– Вслед им хотела швырнуть, а ты за ними зачем-то потащился! – злобно сказала она Родиону, когда тот вернулся.
Родион покрутил пальцем у виска. Кустарник у него за спиной затрещал, и на поляне появился один из рядовых берсерков – огромный, плечистый парень, похожий на лешего. У него было доброе лицо и короткий шрам на скуле, как от боксерского рассечения. Свой арбалет он демонстративно держал в отставленной руке, показывая, что можно его не опасаться.
– Здоро́во! – сказал он Родиону.
– И тебе не болеть! – неохотно отозвался Родион. Штопочка, сунувшая руку в рюкзак и доставшая из него шнеппер, перестала взводить его и удивленно покосилась на Родиона.
Плечистый берсерк моргнул. Радостное щенячье выражение сменилось обиженным:
– Ты меня не узнал? Это же я!
Родион ухмыльнулся:
– Отчего же не узнал? Узнал. Я увидел, что ты целишься не в меня, а чуть выше моей головы. Меня это позабавило. «Добренький какой! – подумал я. – Все выстрелят, и он тоже. Но чуток промахнется. С кем не бывает? Вроде как и приказа не нарушил, и в расстреле не участвовал».
Берсерк вспыхнул, потому что Родион сказал правду.
– А что я должен был сделать? Своему командиру болт в спину засадить?! – крикнул он, наседая на Родиона грудью.
– Да плевать мне. Делай что хочешь! – сказал Родион, отталкивая его.
Толчок был несильным, однако свою роль выполнил. Берсерк перестал напирать и грустно уставился в землю. Берсерка звали Алексей Гурьев. Пару лет назад Родион познакомился с ним у вендов.
Изначально Алексей был даже не венд, а миражист. Он представлял себя то гладиатором, то пиратом, то лучником. Часто до того перевоплощался, что по дороге в колледж зарубал всех мощных мужчин и захватывал в плен всех хорошеньких женщин. Мысленно, конечно, зарубал и в воображении, конечно, пленил, потому что боялся опоздать на первую пару. Кураторша у него была строгая, по фамилии Крот. И вообще колледж был библиотечный, и профессия самая мирная: библиотечное дело. Да и плененных женщин куда девать? К бабушке на балкон? Но они будут там стучать в стекло, ругаться с бабушкой, и их придется отпустить.
На втором курсе Алексей ощутил, что с него хватит. Он не собирается всю жизнь заполнять формуляры и готовить для ближайших школ мероприятия на темы «Знакомство с книжкой» и «Наша малая родина». Слишком уж он был силен и громаден для предполагавшейся работы. Однокурсницы косились на него вопросительно, как на медведя, заблудившегося среди зайчиков. И вообще, Алексей не хотел больше быть миражистом! Желал, чтобы все было на самом деле.
И, совершив самый решительный поступок в своей жизни, миражист бросил колледж. Кураторша долго отговаривала его, когда он явился забирать документы. Успев еще на осенний призыв, Алексей отслужил в армии и подался в венды. У вендов он провел около года, пока не убедился, что и тут не его место. Нет, венды были ребята неплохие, но все их ценности вполне можно было исчислить, используя лишь пальцы левой руки. Причем если бы на левой руке у кого-то было всего два пальца, то хватило бы и их. Алексей и в армии не был окружен академиками, но венды и тут били все рекорды.
Среди вендов бывшему миражисту было скучно. К пиву и футболу он был равнодушен. Здесь в нем сразу пробуждался бывший библиотекарь. Бегать же по городу за делмэнами и сокрушать носы боевым магам ему поднадоело, тем более что нередко случалось, что и самих сокрушителей поджаривали заживо. Кулак-то летит быстрее заклинания, это верно, но только в том случае, если жертва не заметит тебя первой. Боевые же маги обычно предпочитают угробить двадцать случайных прохожих, чем ошибиться и подпустить к себе хоть одного венда.
И вот однажды Алексей разговорился с парнем из форта Тилля, которого подстерегал совсем с иной целью. Однако сразу напасть на него у Алексея не получилось. Он долго ходил следом, стараясь, чтобы его не заметили. Когда же они оказались на пустынной улице и Алексей готов был уже к прыжку, парень, до того шедший расслабленно и беспечно, внезапно обернулся, и молодой венд обнаружил, что в лоб ему смотрит дуло маленького арбалета.
Однако стрелять берсерк не стал. Он был по-своему неплохим, и тоже, кстати, из бывших вендов, так что и в Алексее ощутил родственную душу. Они отправились драться на какую-то крышу, но так и не подрались, потому что по дороге у них завязалась беседа, которая завершилась тем, что они проговорили весь вечер и большую часть ночи.
«Все кругом ложь! Все устраиваются как могут. Но жить-то надо! Надо или не надо?» – повторял собеседник Алексея, и хотя мысль была сама по себе скудненькая, возразить Алексею было нечего. Он и сам рассуждал примерно так же. Жить было надо. С одной стороны, конечно, хотелось приносить миру скорее пользу, чем вред, а с другой – желалось и для себя чего-то, чего не могли дать ни венды, ни миражисты. Свои пять копеек счастья. Алексей, как человек в свое время немало прочитавший, давно подозревал, что мир несовершенен. Миром управляют хитрые бездари, главная цель которых – паразитировать на тех, кто не столь изворотлив.
