Дмитрий Кольцов
И пожнут бурю
Глава VIII
Сборы к отплытию, начавшиеся по приказу Жёва практически сразу после судьбоносного разговора его с Омаром, шли медленно, тяжело, с постоянными задержками. Тому было имелось несколько причин. Мало того, что на три небольших брига, бывших в распоряжении у майора, необходимо было уместить порох, ядра, запасы провианта, комплекты чистого белья для матросов и солдат, так еще ведь нужно было предоставить отдельную каюту с кабинетом самому майору, а еще каюту выделили и Омару. А таковые удобства присутствовали только на пароходофрегате «Сен-Жорж» – единственном судне оранской эскадры, оснащенном паровой машиной и обладавшем приемлемыми габаритами, а также быстроходностью, позволявшей в короткий срок обогнуть Балеарские острова. Он пребывал уже почти полгода на ремонте из-за пробитого днища во время крупного сражения с берберскими пиратами. Пиратов-то разбили, однако главный корабль оранской эскадры был временно списан для приведения в надлежащее состояние. Теперича он необходим был как никогда сильно. Как полагали многие матросы и плотники, занимавшиеся ремонтом фрегата, старый майор так вопил по поводу скорейшего спуска корабля на воду лишь только потому, что стал к шестидесяти годам привередливым белоручкой и не более того. На деле же все обстояло немного иначе. Оскар Жёв должен был помимо своего пока еще личного пленника доставить в Марсель несколько важных писем от генерал-губернатора Алжира, адресованных министру колоний, а хранить такие сверхсекретные бумаги от посторонних глаз возможность имелась лишь на «Сен-Жорже», поскольку только на нем находился добротный сейф, взламывать который ни одному килечнику и в голову не придет. Под подушкой или в ящике стола не подоболо хранить никаких деловых писем или документов. Так Жёва учили с самого его детства строгие нормандские воспитатели, а опосля и старшие товарищи в военной академии и сослуживцы на Мартинике. Он запомнил на всю жизнь правило: тот, кто хочет до чего-то добраться – будет применять любые для этого методы, а потому, неважно, доберется он в конечном счете или нет, необходимо максимально усложнить ему задачу. Подушка и ящик стола подходят разве что для хранения портрета любовницы. Поэтому за ремнтом «Сен-Жоржа» Жёв следил пристальнее, чем за посещаемостью гарнизонного кабака.
Еще одной весьма любопытной причиной торможения полной погрузки и скорейшего отправления эскадры послужила коллективная просьба от Оранских купцов, обратившихся непосредственно к майору Жёву. Суть их просьбы заключалась в том, чтобы эскадра сопроводила торговый барк, который должен был направляться в Марсель из Орана тем же маршрутом, что и военные. Груз, по их словам, был более чем важный, и некоторая часть его должна была потом отправиться в Париж. Да, именно в Париж! Что такого эти дельцы собирались везти в Париж, Жёв уточнять не стал, хотя по уставу должен был это сделать. Но он давно для себя определил, что лучше не связываться с алжирскими торговцами, пусть даже и французского происхождения. Они обладали удивительной способностью: запросто лишали всякого снабжения любой город с неугодным управителем, что приводило либо к серьезным уступкам со стороным последнего, либо к его немиуемой отставке за несговорчивость и твердокожесть. Так, сам Жёв несколько лет назад сговорился с беджайской кликой, чтобы та организовала продовольственную блокаду города, поскольку за месяц до того комендант Беджаи (к слову, тогда еще такой же майор) на большом параде в Алжире посмел оскорбить старика. В остальных случаях Жёв не имел никакого желания заводить дела с колониальными дельцами, предпочтя дать им финансовую независимость. Но все же из вежливости и для того, чтобы они поскорее отстали, согласился исполнить их просьбу. Поэтому бриги пришлось оснащать военными орудиями по максимуму, в Средиземноморье было много пиратов, желавших набить свои грязные и вонючие трюмы французским, да и не только французским, но и испанским, итальянским, британским и даже турецким золотом. Да что там золотом, для них не существовало абсолютно ничего, чего нельзя было бы украсть и кого нельзя было бы ограбить. Эти водяные черти не гнушались даже красть сами корабли! Охоту на них уже давно объявили все правительства Европы26, однако до конца истребить этих крыс пока не удавалось. И они также были большой проблемой для Жёва, искренне хотевшего избежать встречи с пиратами, дабы поскорее доплыть до Марселя.
Но пираты были не единственной опасностью моря неприродного характера. Наверное, куда большую опасность представляли британцы, активно патрулировавшие как прибрежные воды, так и бороздившие морские просторы. Суть опасности, исходившей от красных мундиров, заключалась в одном простом и понятном всем слове – изменчивость. Почему изменчивость? Потому что в первой половине дня они могли дружить, а после обеда могли объявить войну. Для правительства туманного Альбиона это было в порядке вещей. Шла борьба за колонии, и каждая империя желала отхватить себе самый крупный и вкусный кусок той же Африки. А Британия в этом противостоянии была подобна тем же пиратам – использовала все доступные и недоступные средства для достижения поставленных целей, будь то уничтожение целого туземного племени ради строительства на месте разрушенной деревни поселения под флагом «Юнион Джек», или подкуп видного иностранного дипломата ради подписания мирного договора с какой-нибудь европейской державой, чтобы на следующий день ее предать. Меньше десяти лет назад взяв под свое прямое управление Индию, британцы принялись насаждать там свои порядки, начав с расстрела сипаев, привязав их для этого к дулам пушек, и продолжив по сей день использовать индусов как дешевую рабочую силу, вновь введя моду на фактическое рабство в Европе. Законодательно оно, конечно, везде было давно отменено, однако всегда находились те богачи, которым удавалось для себя эти крепостнические законы сохранить, путем вложения громадных средств в предприятия, принадлежавшие государству. И вроде бы все счастливы – государство получает доход от тайной работорговли, а покупатели рабов вовсю отдаются своим барским наклонностям. А как же индусы? А их никто не стал спрашивать. Британцы решили за них. И этого было достаточно.
И то же самое они могли сделать с эскадрой Жёва. Ему это виделось, разумеется, в мрачных тонах. И он сообщил капитанам всех бригов, что в случае встречи с британскими судами необходимо сразу открыть огонь, не взирая, начали ли сами британцы стрелять. Поскольку от них ждать можно было чего угодно. За свою должность и, что важнее, свободу майор не беспокоился, так как за подобные действия его никто бы не наказал. Император рассорился со всей Европой и тщательно искал повод для войны с кем угодно по какой угодно причине, дабы не потерять поддержку еще и внутри собственного государства. Однако Жёв хотел обеспечить себе быстрый и спокойный проход к берегам метрополии, не желая создавать casus belli27 ни для своей страны, ни для Британии.
Самые большие же надежды майор возлагал на «Сен-Жоржа». Этот 50-пушечный пароходофрегат являлся главным козырем в руках Жёва, которым он мог попросту спугнуть и пиратов, и британцев. Представлял он из себя крупное трехмачтовое судно на паровой тяге и с гребным винтом (до появления паротурбинных судов и крейсеров такого рода сочетание корабельного оснащения наблюдалось и применялось повсеместно), с большим трюмом, позволявшим вместить гигантский груз. Будучи, де-факто, главным стражем морских границ Орана, «Сен-Жорж» имел важнейшее значение для Алжира, а также лично для Жёва. Причины этому мы уже объяснили выше.
Но после пресловутого нападения пиратов на фрегат, когда тот в одиночку пошел в дозор, его пришлось поставить на ремонт, поскольку было пробито днище, задеты батарейная палуба и грот-мачта. Благо, в тот день пираты не стали добивать бедного «Сен-Жоржа» и поспешили уплыть, почувствовав на себе огневую мощь малыша. Когда полуразбитая кляча прибыла обратно в Оран, в городе не оказалось мастеров с подходящей квалификацией, были максимум плотники, чинившие шхуны. Корабль подняли на сушу, затащили в сухой док и ждали, пока из колониальной столицы прибудут мастера с надлежащим уровнем знаний. Когда же мастера прибыли, то им дали четкое указание – починить корабль за два месяца и не днем дольше. Но, как мы с вами уже знаем, ремонт затянулся. Однако спустя полгода прогресс был-таки достигнут: дочинить осталось лишь каюту капитана, также слегка пострадавшую от обстрела. Жёв поторопил мастеров угрозой закинуть всех их в гарнизонную тюрьму за катастрофическое превышение сроков починки корабля, и они стали трудиться не по четыре дня в неделю, а по десять часов каждый день! Что, все-таки, делает с людьми страх. Так или иначе, изрядно испугавшиеся плотники клятвенно пообещали, что фрегат будет спущен на воду за день до отплытия, и майор доверился им, заранее приготовив приказ об их аресте. Он всегда держал слово, каким жестоким бы оно ни было.
Временным командующим гарнизонным полком Жёв назначил заранее отобранного человека. И им стал не Лассе, как вы могли вначале подумать. Нет. Он уже потерял доверие своего начальника, и никак не мог рассчитывать на милость быть оставленным временным комендантом. К тому же, как бы тому ни хотелось, но в звании лейтенанта даже временно должность заместителя командира полка никто никогда не занимал. Вместо себя на время своего отсутствия Оскар Жёв назначил майора Альбера Мирабаля, начальника канцелярии комендатуры. То есть, был это человек сугубо кабинетной работы, всю свою жизнь прослуживший в качестве военного юриста, однако именно Мирабаль виделся большинством офицеров Орана как будущий преемник Жёва на посту коменданта и командующего. Тем более, что всего через год он должен был получить полковника, что в некотором роде сделало бы его статуснее своего начальника. А Жёв и шестьдесят оставался майором, и вероятно на пенсию уйдет майором. Он довольствовался рыцарством в Почетном Легионе и не претендовал на более высокий ранг. Как бы то ни было, указ о назначении майора Мирабаля на пост временного командующего и коменданта был подписан Жёвом за день до отплытия.
А пока он был пока еще командующим, то решил провести последний перед отплытием смотр гарнизонных войск. Случилось это ровно в девять утра 11 декабря. Погода была крайне переменчива в этот день, тучами затянуло все небо, закрывая Оран от благодатных солнечных лучей, которые, однако, самому Жёву изрядно надоели, и он был рад этому свершившемуся явлению. Надевая парадный мундир, майор вспомнил о своем временном преемнике и попросил позвать Мирабаля. Тот в это время безвылазно сидел у себя в кабинете уже второй день и был сбит с толку внезапным визитом посыльного, который передал приказ коменданта. Немного опешив, Мирабаль стремглав отправился в кабинет к начальнику. Путь его занял около семи минут, это посчитал он сам, во всем любивший порядок, строгое соответствие графику и не допускавший никаких отхождений от заведенных правил и установлений. Потратив на стук ровно секунду, майор вошел в кабинет к другому майору. К слову, Оскар Жёв уже успел застегнуть мундир и надевал перевязь, чтобы закрепить на ней свою шпагу, подаренную самим императором. Войдя в кабинет, Мирабаль в первую очередь обратил внимание на большой комод, на котором лежали подушечки с наградами, полученными старым майором за боевые и гражданские заслуги.
– Приветствую, Ваше превосходительство, – обратился Мирабаль к старику, смотревшему в это время на себя в зеркало, – прибыл по Вашему поручению и ожидаю Вашего приказа. Однако же не имею представления, по какой конкретной причине был Вами вызван.
– Не переживай, Альбер, – с небольшим раздражением в голосе произнес Жёв из-за того, что никак не мог правильно закрепить перевязь, – я не для ругани тебя позвал. Напротив, необходимо обсудить несколько насущных вопросов перед смотром. Присядь в кресло, а то стоишь, как холоп перед бароном!
Мирабаль повиновался и сел в большое черное кресло, стоявшее прямо напротив расположившегося у зеркала Жёва. Последний покрутился перед зеркалом еще с минуту, после чего обернулся к собеседнику.
– Ты подготовил бумаги для министерства? Чем я буду отчитываться перед министром?
– Простите, Ваше превосходительство, – недоумевая сказал Мирабаль, вытирая платком со лба капли поступившего пота, – но Вы к министру поедете? Разве вы не в Марсель собирались?
– Я и еду в Марсель, кретин, – с еще большим раздражением ответил старик, наконец-то закрепив перевязь и подходя к футляру с шпагой. – Только я не знал, что в Марселе сейчас с инспекцией министр по делам колоний, мы же сейчас и ему тоже подчиняемся, помимо военного министра. Я вообще не разберу, зачем надо было комендатуры в подчинение министерства по делам колоний ставить! Это же создает дополнительные проблемы и для нас, и для этого пресловутого министерства, и для военного министерства, которому мы бог весть сколько лет подчинялись! Согласись, же, Альбер, это и для тебя очень тяжело, составлять кучу отчетов сразу на два министерства!
– Вы правы, Ваше превосходительство, нынче происходит множество не совсем понятных нашему сознанию вещей, – Мирабаль запнулся, когда обнаружил на себе грозный взгляд Жёва. – Однако, кхм…я думаю, что не только для этого Вы меня вызвали, я прав? Что-то еще произошло?
– Прав, ты прав! – бросил Жёв своему собеседнику, засунув шпагу в ножны. – Есть еще кое-что. Помимо встречи с министром, будь он трижды проклят, я еду в Марсель для продажи своего пленника. Пришло время попрощаться с Омаром.
– То есть, Вы продаете своего пленника-араба в рабство?
– Верно, – тихо согласился старик и громко вздохнул. – Сделка произойдет в тот же день, поэтому я не хочу, чтобы среди министерских подхалимов кто-нибудь об этом узнал, иначе меня сразу на пенсию спровадят. От тебя же хочу следующего: напечатаешь отписку мне, что, мол, отправлен на рынок за товарами для нужд канцелярии, понял?
– Без сомнений, Ваше превосходительство, все будет сделано. Отписку получите завтра же. Разрешите вопрос?
– Быстро только!
Мирабаль облизал свои тонкие губы и протер все свое толстое лицо, будто мокрую кастрюлю.
– Каково это, знать, что обрекаешь человека на пожизненные страдания?
Услышав вопрос, Жёв машинально схватился за сердце. Почти минуту он стоял молча, опершись о комод, вспоминая свой недавний разговор с Омаром и пытаясь подобрать слова.
– Я как-нибудь позже отвечу на этот твой вопрос, – выдавил он и постарался выпрямиться, после подошел к своему столу, взял графин с коньяком, наполнил бокал, покрутил в руке и залпом его осушил. – А пока ступай, готовься принимать обязанности временного командующего. Это случится на смотре через…так…сорок пять минут! Иди, поспеши, Альбер! И про отписку не забудь! Завтра утром чтобы была у меня на столе!
– Так точно, Ваше превосходительство, будет исполнено! Ждем Вас на плацу!
Как только Мирабаль покинул кабинет, Жёв с облегчением сел в свое кресло, посмотрел на небо сквозь стеклянные двери балкона, благо, погода благоволила и радовала его, и достал коробку с сигарами, взял одну и закурил, решив расслабиться перед смотром гарнизонного полка.
Глава IX
Жёв не обманул, смотр начался ровно через сорок пять минут. Тучи все сильнее затягивали небеса, что все сильнее нравилось майору. Когда он пришел на плац, то войска уже давно были выстроены. Плац представлял из себя небольших размеров площадь, расчерченную по воинскому уставу, специально для проведения учений, парадов, смотров, практически пустую, всего с одним флагштоком, на котором развевался французский стяг. Вокруг плаца стояли казарма и, собственно, комендатура, примерно в метрах ста от той точки, в которой находился флагшток. Солдат было немного, всего один полк, да и тот не полностью укомплектованный. К тому времени по призыву в Алжир мало кого отправляли служить, в основном направляя новобранцев в Италию, Америку или на восточные границы, где империя старалась укрепить свое влияние. Но, все же, те немногие, что служили в африканских колониях в целом, и в Оране в частности, не собирались жаловаться на вечное лето, испепеляющее солнце, очень редкие дожди и постоянные набеги партизан. Эти солдаты знали, что исполняют свой долг, что от них зависит очень многое, что на них надеется их правительство и непосредственное начальство в лице майора Оскара Жёва. Сам Жёв искренне доверял своим солдатам и часто прощал мелкие проступки, например, игры в карты по вечерам или чуть более поздний отбой. Однако, когда доходило до смотров и парадов, то никаких поблажек не было. Все понимали, что «Отец», как называли майора в среде солдат, может не простить. И смотры в Оране всегда были одними из самых лучших во всей империи. Жёв этим страшно гордился и надеялся, что последний в 1869 году смотр пройдет так же блистательно, как и во многие разы до этого.
Встав прямо пред двумя шеренгами солдат, одетых в парадные мундиры синего цвета (песчаный цвет колониальных войск предназначался только для повседневной формы), майор Жёв оглядел их всех своим зорким и грозным взглядом. Они стояли ровно, как штыки, готовые по первому слову своего командира начать марш. И вот, чуть помедлив, майор отдал необходимый приказ:
– Полк! Шагоом марш!
Сразу после этих трех слов солдаты двинулись по плацу стройным маршем. Один за одним, все, как на подбор, они доказывали свой профессионализм сначала демонстрацией общей слаженной службы. Потом же им предстояло показывать индивидуальные умения – стрелять из ружей, пистолей, показывать владение шпагой и боевым ножом, также и рукопашный бой необходимо было показать на высшем уровне. Каждый солдат, состоявший в полку, обязан был мастерски ездить верхом, поскольку арабы на лошадях в основном и передвигались, если, конечно дело было не в пустыне, где коней заменяли верблюды, управляться с которыми также нужно было уметь всем солдатам. Несмотря на по большей части сухой климат, в полку Жёва все обязаны были уметь плавать, этому они учились в море, на побережье Орана по приказу майора был выстроен небольшой домик, огороженный забором, в котором хранились лодки, гарпуны, сетки, и прочая всячина, связанная с морем. Нужно было это им для того, чтобы на равных сражаться с пиратами, которые любили портить кровь французов своими постоянными рейдами на рыбаков. Однажды даже Омару разрешили пойти в морской дозор. Под покровом ночи отряд, должный отправиться в дозор, на семи лодках пошел высматривать пиратов, потому что эти берберы-лиходеи в основном ночью и совершали свои рейды, подобно гадким крысам. Омар обладал превосходным зрением, а используя подзорную трубу так вообще на несколько миль видел вдаль. И заметил он небольшую шхуну, побитую и, видимо, некоторе время назад украденную у испанских рыбаков, судя по ярким эмблемам на бортах. На палубе шхуны Омар заметил тех, на кого отряд и пошел охотиться – пиратов, готовившихся к атаке на прибрежную деревню, что находилась всего в десяти минутах от того места, где стоял на якоре уже пиратский корабль. Омар скорее предупредил командира отряда, и тот отдал приказ окружить лодками шхуну. Лодки специально для этих целей еще несколько месяцев назад были выкрашены в иссиня-черный цвет, чтобы можно было слиться с водой и не привлекать внимания пиратских смотровых. А члены отряда все были одеты в черные костюмы, но для того, чтобы их не спутали с самими пиратами, у каждого из них на груди, у сердца, висел небольшой знак с гербом империи. Так вот, когда окружен был корабль, командир отряда отдал приказ о начале абордажа. Пираты были совершенно обескуражены и застаны врасплох, из-за чего их очень быстро перебили и повязали их главарей. И таких примеров было еще очень много. Однако если бы была возможность все их пересказать, то заняло бы это, по меньшей мере, томов шесть. А наша с вами основная задача – сосредоточиться на дальнейшей истории.
Все эти умения каждый солдат полка Жёва обязан был демонстрировать на высшем уровне, не допуская ни малейшей заминки или ошибки. Каралось это по всей строгости. В том числе и с помощью телесных наказаний. Порка плетьми была самым обычным из всех наказаний, что применял старый майор к своим подчиненным. Особенно жестоко карались нарушения, допущенные во время парадов и смотров. Поэтому именно они всегда были самым главным и тяжелым экзаменом для полка. На губе28 сидели очень часто солдаты, допустившие оплошности при несении рядовой службы или не проявившие должного уважения к офицерам. Но всего один раз Жёв разгневался настолько, что приказал солдата, заявившего о некомпетентности майора и поднявшего чуть ли не бунт, поднять на дыбу. Причем наказание исполнялось на том же плацу, по которому сейчас маршировали перед Жёвом солдаты. Заключенного, перед этим испытавшего гражданскую казнь перед своими однополчанами, привели к дыбе на рассвете, согнав весь полк в качестве зрителей. Орудие смерти представляло собою два столба, вкопанных в землю и соединённых перекладиной. Ввиду того, что дыба находилась на плацу, столбы держались при помощи веревок, привязанных к колышкам, вбитых в мощеную площадь. Допрашиваемому связывали руки за спиной и поднимали за привязанную к рукам веревку. Иногда к его связанным ногам прикреплялось бревно или иные грузы. При этом руки у поднятого на дыбу человека выворачивались назад и часто выходили из суставов, так что осужденному приходилось висеть на вывернутых руках. На дыбе находились от нескольких минут до часа и более. Майор же настолько пребывал в ярости, что приказал держать преступника на дыбе весь день, отчего тот оказался полностью лишен рук и ног, практически перестал дышать из-за ужаса и постоянных нестерпимых болей, неизменно сопровождавших его при каждой малейшей попытке движения. Разумеется, весь день полк не стоял перед ним, но вначале часа два точно пришлось им наблюдать за провинившимся. В итоге, спустя пятнадцать часов такого «Ада», подвешенного сняли с дыбы. Он был еще жив, но явно не способен был больше продолжать службу. По приказу Жёва его отправили домой, без назначения пенсии, как преступника, отбывшего наказание и лишенного полагавшихся ранее прав. Больше никого на дыбу не поднимали, преступления не доходили до подобных масштабов. Хотя за дезертирство и перебежничество – наиболее страшные преступления – наказание было всего одно – расстрел на месте. Но тут сомнений не было ни у кого.
Но вернемся же к смотру войск, столь волнительному событию как в жизни обычных солдат и офицеров, маршировавших на плацу, так и в жизни майора Жёва, этот смотр принимавшего. Обычно парады и смотры в Оране шли около часа, поскольку кроме полутора тысячи пехотинцев, двух сотен всадников и сотни артиллеристов, обслуживавших всего пятнадцать пушек, никаких солдат в гарнизоне не было. Была еще городская полиция, также состоявшая из французов, но их было от силы человек двести, да и подчинялась она не гарнизону, а гражданскому мэру Орана. И потому они не участвовали в заурядных смотрах. Кроме того, на парады и смотры по обыкновению приглашались горожане, причем среди них было весьма много переселенцев из метрополии. А на этот же раз на смотр не пригласили никого. Это было решение Жёва, он захотел провести смотр для себя одного, чтобы получить удовольствие от стройных шеренг своих бойцов. И сегодня он оказался парадом доволен. И пехота, и кавалерия, и артиллерия показали себя более чем хорошо, и по завершении смотра Жёв позволил всем солдатам отдохнуть и повеселиться. Под радостные возгласы майор отправился к себе в кабинет, чтобы переодеться и закурить очередную сигару.
Погода извещала горожан о том, что скоро начнется мощный дождь, и Жёв был очень счастлив этому событию. За время службы в Оране он всего несколько раз заставал дождь, и вот, прямо перед отплытием в Марсель, природа решила подарить ему подарок в виде любимого погодного явления. Дойдя до здания комендатуры, майор успел спрятаться от резко хлынувшего ливня, заставившего весь город опустеть на ближайшие несколько часов. Дожди хоть и посещали средиземноморское побережье Африки крайне редко, но если все-таки посещали, то не уходили еще по крайней мере три-четыре часа, успевая знатно промочить узкие улочки и небольшие площади алжирских городов. Но кроме Жёва никто не радовался так же сильно дождю, они не понимали того счастья, что захватывало старика, когда холодные капли мощно сбивали пыль с дорог и с любимого плаца крепости. Каждый раз вспоминая свое детство в Нормандии, майор начинал грустно улыбаться. Поскольку дождь всегда ассоциировался у него с родным домом на вечно туманном и влажном побережье Ла-Манша, что было очень и очень далеко от того места, в котором он уже десять лет нес службу. Но, вспоминая, что по собственной воле решил стать военным и знал, что его может ждать в будущем, он успокаивался и наслаждался холодным дождем, открывая балкон нараспашку, чтобы капли мочили кабинет, наполняя его живительной влагой и чистым свежим воздухом. Прокуренные легкие старика словно оживали, даже если в этот же самый момент он пил или курил. Главным было то, что майор был счастлив ментально и душевно, будто молодел и возвращался в серую и холодную Нормандию, где чувствовал себя по-настоящему живым.
Уморившись после смотра, во время которого парило до невыносимости тяжело и жарко, Жёв добрался до своего кабинета и, скинув с себя все парадное обмундирование, погрузился в кресло, не забыв перед этим настежь отворить дверцы балкона, и стал наслаждаться порывами холодного воздуха, залетавшего в кабинет с улицы, уже погрузившейся в темные объятия грозного дождя. В этот самый момент, когда Жёв уже приготовился закурить сигару, сверкнула молния и раздался свирепый клич грозы. Она испугала весь гарнизон своею силою, поскольку ударила во флагшток, бывший сделанным из железа. От испуга проснулся и Омар, мирно отдыхавший после сытного ужина, который ему подали по приказу майора. Еще никогда в жизни своей не он видел такой страшной грозы, сопровождавшейся молнией и ливнем, могущей бить туда, куда заблагорассудится плутовке-природе. Бен Али находился в комнате надзирателя, специально отведенной ему тем же майором, чтобы перед отплытием смог в комфорте, хоть и в скудном, но не идущим ни в какое сравнение с просыревшими камерами тюрьмы. В комнате надзирателя, располагавшейся выше уровня моря, в отличие от камер, было небольшое окно, позволявшее разглядеть буйство природы. Омара поражал такой силы дождь, и он боялся этого дождя, боялся быть распластанным на плацу под натиском больших капель. Но ему было крайне любопытно понаблюдать за таким страшным дождем, поэтому он с горящим взглядом всматривался (вернее, пытался) в серое небо и на землю.
Следили и служащие гарнизона, обычно сразу после парада шедшие купаться на огороженный пляж (не всей гурьбой, но группами в несколько человек) или обедать в кабак, нынче они сидели в своих казармах и с благоговением озирались по небосводу, скрытому от их глаз черными, как одеянье Смерти, тучами, стараясь заметить сверкания молнии, так сильно испугавшей их. Следил даже майор Мирабаль, обычно целый день и взгляда не пускавший на окно, а тут, позабыв обо всех своих бумагах, он сидел в кресле около единственного окна своего большого кабинета и наблюдал за очаровавшим всех явлением. Некоторые простые жители Орана не испугались промокнуть и отправились на торговую площадь, опустевшую за несколько минут до разрыва бездны неба. В основном площадь наполнилась детьми, весело бегающими под дождем, несмотря на то, что дождь был достаточно холодным. Маленьким арабам и французам, детям колонистов, действительно нравилась такая незамысловатая игра – догонять друг друга под дождем. Мельком их увидел Оскар Жёв, осмелившийся выглянуть на балкон под зонтом. Но взгляд его не задержался надолго на глупых детишках, коими их считал майор. Нет. Взгляд его плавно перешел на порт, наблюдать который во время дождя было одно удовольствие. Оказавшись в порту Орана в дождь, невозможно было из этого порта выбраться до тех пор, пока не кончится ливень. И людям, находившимся в порту, было совершенно не видно Жёва, наблюдавшего за ними и за судном, почти готовым к спуску на воду. Этим судном был обожаемый майором «Сен-Жорж», со дня на день готовившийся снова, после долгого перерыва, оказаться в объятиях волн и свободы. Но из-за разразившегося ливня как спуск корабля на воду, так и само отплытие пришлось отложить, дабы море успокоилось после бури, начавшейся вслед за грозой и ливнем.
