Дмитрий Менделеев
Заветные мысли

Полная версия

Они не разумеют того, что на одном росте земледелия невозможно богатеть такому многолюдству, какое наше, потому что, вообразив все возможное достигнутым, получим такой избыток хлеба, что его цены, а потому и общие достатки упадут до полного отчаяния тех, кто над ними трудится.

Они не разумеют и того, что сельское хозяйство, совершенствуясь во всех своих частях, начиная с механических молотилок, требует все меньших и меньших рук, а в наших широтах даже при полном и желанном развитии скотоводства не может ни под каким видом дать достаточные заработки в зимнее время, а достатки могут расти не иначе как с умножением общего количества труда. Вся предлагаемая книга для того, между прочим, и писана, чтобы увеличить существующую у нас меру понимания условий для возможности увеличения средних народных достатков и для показания того, что на одном сельском хозяйстве, даже при его преобладании, этого желаемого и необходимейшего увеличения среднего народного достатка достичь невозможно. Недостаточность понимания тут очевидна не только по цифрам III и IV глав, но и по многому другому, содержащемуся в моих «Заветных мыслях».

Конечно, от недостатка в понимании зависит и недостаток промышленной предприимчивости, несомненно у нас существующей. Да, надо немало решимости, чтобы затеять у нас какое-либо промышленное предприятие, чтобы принять в нем участие, даже чтоб ясно встать за него, потому что прикосновение к промышленности обозвано «кулачеством» и «эксплуатацией» и ничему, кроме огульного осуждения в разговорах интеллигентных кругов и в печатном слове, взятом в преобладающем большинстве, не подвергается. Оттого наибольшая предприимчивость помимо завещанной от родителей является у нас преимущественно в кругах, удаленных от начал нашей преимущественно помещичьей интеллигенции, а ее участники такими делами заниматься ничуть не охочи. Тут, без сомнения, немало пережитков того отношения, которое законы и особенно администрация приняли у нас в распределении занятий жителей, глядя на все виды промышленности совершенно иначе, чем на сельское хозяйство, а тем паче на службу в правительственных учреждениях. В гоголевском «Ревизоре» это оттенено словами «аршинники, протоканальи». Закон для промышленников образовал сословие купцов и мещан, а права их мало чем отличил от крестьянских, много умалив по сравнению с дворянством, по существу служилым. Для этого последнего о какой-либо, кроме сельскохозяйственной, промышленной предприимчивости не могло быть и мысли, потому что в ней порода ничего не давала и не даст, а нельзя же было не использовать того, что предоставляется законом.

Отсюда ведет свое начало общее стремление занять служебное положение, предоставляющее прежде всего обеспеченность без каких-либо задатков предприимчивости, без следа внутреннего стремления к способам увеличения народного благосостояния, а только с требованиями личными, без каких-либо обязанностей, кроме «страха и совести», даже до забвения прямых общегосударственных интересов, «страха и совести» ничуть не касающихся.⁶⁶

Вся наша «интеллигенция», вначале исключительно из дворян и служилых людей состоявшая, в эту сторону и пошла, тем более что даже обязанность служить или заниматься сельским хозяйством была снята.

Изменить тут надо многое, начиная с деления сословий до устава о службе гражданской, но я не приглашаю менять резко не по одному тому, что постепеновство во всем предпочитаю, но особенно потому, что, прежде всего всемерно содействуя развитию промышленной предприимчивости, вначале необходимо дать много мест или промышленных заработков постоянно прибывающей интеллигенции, иначе из огня будет в «полымя». Без подготовки учением и изучением, без риска и решительности, как и без особых и явных выгод, даже и снабженная капиталами, промышленная (да и никакая иная) предприимчивость не может быть прочной и плодотворной, увеличивающей средние народные достатки.

О капиталах много заботиться не следует, они придут сами туда, где выгоды предвидятся, а они для России с ее едва затронутыми природными богатствами нуждаются только в законодательном «покровительстве» (глава VIII) да в расширении иностранного сбыта (глава III), который без широкой предприимчивости, конечно, успешным быть не может.

Чтобы сделать это последнее утверждение не голословным, приведу лишь один случай (а таких много) из моей практики в качестве участника в экспертизе на Парижских всемирных выставках 1867 и 1900 гг. Он касается самых обычных у нас карамелек – ландрина. Они на выставках были в том самом виде, в каком по 30 коп. за фунт продаются в каждой у нас лавочке, и эксперты-иностранцы, присуждая за них высшие награды, заверяли, что громадный массовый сбыт товарам такого качества (и цены) обеспечен во всем мире. Если переделанный у нас каучук (резина) давно находит на миллионы рублей ежегодный сбыт за границей, то уже никак нельзя сомневаться в том, что разумно поведенная торговля изделиями, подобными карамелькам, где все свое и где возврат акциза с сахара при вывозе может сильно сбавить цену, должна становиться выгодной не тому одному, кто поведет эту заграничную торговлю, но и всем тем прибывающим при увеличении сбыта рабочим, домовладельцам и землевладельцам, приказчикам и всякого рода техникам, которые не прямо, а косвенно, однако жизненно заинтересованы в этой промышленной предприимчивости.

Выбранный пример, согласен, не крупен, но все же покрупнее большинства французских предметов внешнего сбыта, а из суммы малых состоят всякие большие величины. Надо же помнить, что еще в 70-х годах Россия ввозила керосин, а давно уже его вывозит на десятки миллионов рублей, что тут, как и во многом другом, рядом с возбудительными мерами наделана кучища ошибок⁶⁷, которые немало повлияли на уменьшение результата, и в числе тех ошибок важнейшие относятся к недостаточности частной нашей предприимчивости и к великому пристрастию наших законодателей и администраторов до «казенного интереса» минуты, забывая общие интересы «блага народного», не могущего осуществляться помимо развития промышленной предприимчивости.

Мне на моем веку пришлось кроме нефтяного дела особо много вникать в железное, каменноугольное и химическое наши производства, вникать в живом деле, начиная с азов, т. е. с природного сырья, до концов, т. е. до возможности развития иностранного сбыта и с ним тесно связанных цен. Общий вывод везде был тот же самый: мы можем, коли хорошо сумеем да хорошо захотим, довести стоимость до такой низкой, какой нигде в мире, где ни бывал, а изъездил я много, достичь нельзя, стоит только умножить добычу, производство и торговую оборотливость, которая сумеет избытки втиснуть в тесноту умножающегося всемирного спроса.

В том, что сталось с нефтяным нашим делом, мировой рост которого я предвидел в 60-х годах, видно, что это не одни «профессорские мечтания», а есть тут и основания твердые, из живой русской природы взятые, для чего желающие найдут немало доказательств по отношению к железному делу в моей книге «Уральская железная промышленность» (1900 года).

А тем, кто мне скажет, что предприимчивость не умножается и не рождается в стране, лишенной известной суммы гражданских прав, отвечу, во-первых, что я стою за развитие этих прав только в постепеновском стиле, во-вторых, что гражданских прав для развития предприимчивости давно и теперь есть в России довольно, коли предприимчивость давно успела ввоз ну хоть сахара и керосина довести до вывоза, в-третьих, что только с развитием промышленной предприимчивости народный достаток может прибывать, а потому все прочее не столь существенно сравнительно с этим и должно быть сию-то минуту поставлено на вторую очередь при каком-либо желании пособить «благу народному» и, в-четвертых, что бы кто ни говорил, все же сравнение цифр общего среднего достатка в 40 рублей для России с 450 рублями для С.-А. С. Штатов иначе не может определяться и поправляться как ростом промышленной предприимчивости, что ею определились и все виды «свобод» во всем мире и что она не может расти как ей должно, пока «дворянские» наши привычки не перестанут выставлять ее в гадком виде да влечь нашу интеллигенцию к политиканству, как влекли до сих пор к казенной службе. Промышленная предприимчивость тем и взяла в мире верх, что, служа эгоизму (только не всегда и не везде), в то же время служит и благу общему, да не в каких-либо отдаленных абстрактах, а в реальных цифрах средних заработков. Вникните только в числа, собранные в главе IV.

Пусть промышленная предприимчивость сложна и условна, все же ее начала кроются в чистом трудолюбии, потому что только трудолюбец от добра добра искать станет, так как ни с чем ничего затевать нельзя, а в промышленность предпринимаемую надо вложить добро нажитое и много рисковать. А у нас и поговорка такая готова, что «от добра добра не ищут», которая беспечность оправдывает в корне, и сенсацию такую уж Третьяковский сочинил: «Блажен, кто малым доволен», – а кое-кто чуть не в догмат возвел. Конечно, мнения – вольное дело, но действительность идет по пути, на котором от добра ищут еще большего, да без конца. Причина этой кажущейся ненасытности кроется в том, что на свете нет и не будет равенства (а быть-то оно бывало, как есть, хоть и несовершенное, у животных), да в том, что основой неравенства в человечестве давно стал, в сущности, труд, хотя есть еще много переживших время остатков старой неправды, труд считающей злом.

Знаю, что останусь непонятым, но от уяснения отрицаюсь, потому что тома да утопии при этом неизбежны, а мне хочется остаться кратким и реалистом, хотя и желательно закрепить на бумаге мысли, в голове засевшие. Простая, чисто реальная наблюдательность привела меня к тому, чтобы видеть у нас, особенно же у нашей современной интеллигенции, не только нелюбовь к труду, т. е. стремление к ничегонеделанью, но и своего рода презрению к труду. Перечислять и доказывать противно, но не сознавать и того гаже. Дикарь, как зверь, хоть про себя работать должен по инстинкту самосохранения, а про труд, т. е. работу на спрос других, не слыхивал.

А все-то «благо народное», как и все достатки современности, определяется только суммой трудов, и проще или нагляднее всего это выражается в том, что ценность уже главной массы потребного определяется исключительно количеством затраченного труда, чего опять я не желаю здесь доказывать, так как желающие найдут доказательства не у меня одного. Напомнив опять, что я пишу не трактат, а только изложение своих заветных мыслей, годами накопившихся от наблюдений и размышлений, скажу для ясности, что, по мне, не только нет без явно усиленного трудолюбия ни талантов, ни гениев, но что без него никакие улучшения правительственного строя и никакие права и обязанности, законом закрепляемые, ничего сделать для приведения России к уровню Запада не в силах.

Затем скажу, что к трудолюбию привести может только школа, в которой наука (а отнюдь не что-либо подобное простому «развитию», а тем паче политиканству) стоит на должной высоте, и учащиеся трудолюбием действительно и явно для учащихся проникнуты, а в высших школах прилагают это трудолюбие ни к чему иному, как к науке. Нетрудящиеся ученики – чистая бессмыслица, а не привыкшие к постоянному труду учителя не могут быть подходящими. Наконец, скажу еще, что успехи разных отраслей промышленности в корне определяются исключительно трудолюбием, и тем более, чем они дальше от простой первичности и механической работы.

^{Поти, станция Закавказской железной дороги. Гравюра XIX в.}

В конечном выводе, как предшествующие соображения, так и вся моя эта книга сводятся к тому, чтобы убедить в необходимости широкого роста русской промышленности, если есть мысль о «благе народном» и желание довести нашу страну до уровня более высокого, чем современный. Дело это общее для всех нас, и только чрез это посредство оно входит, и войти может в круг дел правительственных. Интеллигентные забастовки, уличные беспорядки и всякие виды и формы занятного, но бесполезного времяпровождения, понятного только как отдых, тут ни на волос не помогут, а только того гляди составят своего рода отклонение от единственного правильного пути, по которому нам идти следует, потому что, как ни важно моральное развитие личности, все же надо кормиться, и внешним образом жить, и вперед идти, без чего и мораль не предохранит от опускания.

Мировая трагедия на том и основана, что духовное, внутреннее и личное не существуют сами по себе, без материального, внешнего и общественного и сими последними в такой же мере определяются, как и обратно, с тем явным ограничением, что материально-внешнее, что бы ни говорили Платоны и всякие иные мудрецы, возникает раньше, начальнее и назойливее духовно-внутреннего (даже личное «Я» немыслимо без общения, начинаемого различием полов и стадностью)⁶⁸, а потому и удовлетворяемо должно быть первее всего. В войнах это и бросается прежде всего в глаза.

Какая же может быть роль правительства в делах промышленности, по существу определяемых личными побуждениями? По мне, та роль весьма важна и должна состоять в разумном содействии, в предвидении и в прямом материальном участии при добыче капиталов, для промышленности совершенно необходимых.

Объясню последнее примером освобождения крестьян, тем более что в благости этого акта правительства не сомневаются даже архискептики и архипессимисты. Выкуп земель при освобождении крестьян был делом такой исторической справедливости, о которой и говорить не надобно, потому что без земли оставить миллионы людей было просто немыслимо. А для выкупа земли как основного орудия сельскохозяйственной промышленности необходим громадный капитал, а он есть один из плодов труда (не одной работы личной, а труда для других). Предвидя его умножение после освобождения крестьян, правительство дало его своим кредитом и разложило на «выкупные платежи». Если получилось, в конце концов, не столько добрых плодов, сколько вправе было ожидать правительство, то причину тому должно искать никак не в очень нуждающемся крестьянстве, которое, несомненно, труд свой умножило и выкупы платило, а в помещиках, капитал получивших, так как они, взятые в массе, лодырничать не перестали, а, напротив того, лодырничество усилили и доставшиеся капиталы к умножению промышленности не приложили, а просто-напросто прожили, даже перехватили и кругом задолжали.

Тут видно с ясностью, что недостатки большой доли нашей интеллигенции могут поправляться только сызмала, учением, школой. Надо, однако, выяснить не только смысл «добычи капиталов», но и «разумного содействия» и «предвидения» правительства в деле промышленности, чтобы дальнейшее стало понятным и само собой выступило.

Возьму опять примеры из нашего же прошлого. Разумное промышленное содействие оказано было в свое время явнее всего в нефтяном деле, хорошо мне лично известном, для показания чего достаточно только хоть перечислить: прекращение монопольных откупов на бакинскую нефть, продажа нефтяных участков в частные руки с торгов, проведение Закавказской железной дороги, давшей выход избыткам продуктов за границу, и т. п.⁶⁹

Тут и предвидения много, но его еще больше в систематическом, умеренном протекционизме всем видам промышленности, оказанном преимущественно Миротворцем, императором Александром III, наперекор тем фритредерам, каких у нас в администрации и в интеллигенции и посейчас целая уйма и для которых неубедительны факты действительности и примеры, собранные в моем сочинении «Толковый тариф», так как их не убеждает даже и то, что стальные балки, стоившие у нас в 1891 году выше 3 руб. за пуд, чрез 10 лет можно уже было иметь ниже двух рублей с провозом в Петербург, и ни то, что в 1888 году чугуна добыто в России 4 млн пудов, а в 1898 г. 13 ¹/₂ млн пудов. Быстрота достижения Россией части желаемых результатов в отдельных примерах просто поразительна и убеждает в том, что нива для посева готова, надо только пахать да засевать, а то бурьяном зарастет и обработка будет затруднительнее.

Но что же делать-то надо еще, коли и так есть результаты, да еще поразительные? Ох, делать надо еще очень много, и результаты поразительны лишь относительно или в проценте к давно отжившему, а не в пропорции к богатствам природным и к количеству народа, много болтающегося более всего потому, что дел-то им ближе заработков нет, никто об этом и не думает и все только кивают на одно сельское хозяйство. Для ответа более обстоятельного перечислю то, что считаю тут наиболее важным для общего движения всей промышленности. Однако и тут всемерно постараюсь быть кратким, чтобы закончить эту и без того чересчур удлинившуюся последнюю главу, публиковать которую заставляют спешить многие из тех немногих, кого занимает течение моих заветных мыслей и их отношение к правительственным мероприятиям.

Прежде всего необходимо переменить и сделать всему свету очевидным угол зрения правительства на все дела промышленные, а то они очень у нас оказенены, как видно даже из того, что сельское хозяйство и горная промышленность соединялись с государственными имуществами, а другие виды промышленности и торговли – с финансами. И в этом не простая случайность, а своя историческая последовательность ясно сказывается, потому что не очень давно добыча металлов была государевой регалией, подобной чеканке монеты, а на промышленность и торговлю смотрели в правительственных сферах исключительно как на объекты обложения.

Взгляды и отношения давно изменились, но пока промышленность не будет совершенно объединена и обособлена в одном или нескольких особых правительственных учреждениях, устарелое отношение нет-нет да и окажется, а народу все будет казаться, что правительство относится к интересам промышленности не иначе как к интересам казначейства. Как заглавие книги, само название учреждений должно быть продумано и отвечать содержимому. Мне кажется, что, сосредоточив дела всех видов промышленности в одном министерстве и назвав его Министерством содействия народной промышленности, выкинули бы такой новый и яркий флаг, что много сердец повеселело бы. Сокращая, можно оставить – «Министерство содействия промышленности» или «Министерство народной промышленности»; все же будет думаться, что тут свежим веет, не новыми поборами, а новой подмогой.

Мне кажется притом, что не следует выделять в особое «Министерство содействие земледелию» – и вообще сельскому хозяйству, чтобы народу стало наконец ясным, что нет у земледелия никаких резких отличий от иных видов промышленности, что все они теперь одинаково нужные кормильцы народные, что все они заботу царскую и общенародную составляют. Конечно, как в историческом, так и в техническом отношениях много есть разности между земледелием, скотоводством, видами охоты, горными делами, заводскими, ремесленными, фабричными, банками, перевозкой, подрядами, издательством, мореходством, торговлей и т. п. видами промышленности, но связей и переходов конца нет, а потому все это связать в одном ведомстве и только внутри его формально подразделять.

Само собой разумеется, что не в названии и не в формальностях подразделений выразится сущность отношения правительства к делу промышленности. Сущность – в заботе и содействии совершенно точно так, как в деле народного просвещения. Связь с земством и дружное ему содействие не в сборе налогов, а в организации снабжения народа земледельческими к всякими иными орудиями труда, в устройстве образцовых хозяйств, в помощи кустарям, в переселении, в снабжении всякими товарами, в сбыте продуктов, в улучшении, а где надо или желательно, и в организации или переделке общинного, артельного и всякого кооперативного хозяйства и в целой уйме подобных дел. Тогда народ поймет скоро, что новое учреждение – друг, а не новая помеха.

А если музеями, начиная с центральных до местных и разъезжающих, подобных тем, какие уже кой в чем начаты, разведками, особенно геологическими и торговыми, издательством практических руководств, где надо лекциями, прямо техническими советами, пособиями в сношениях и целой массой подобных видов помощи посодействовать всяким видам промышленности, интересующим разные классы жителей, то признание пользы нового учреждения станет возрастать быстро.

Здесь, как и в деле просвещения и как по существу всюду, направление изменений зависит не только от законодательных указаний и постановлений, но очень много от подбора исполнителей. Их надо не только подготовлять, но и разыскивать. Не вся же наша интеллигенция такова, какой показывают себя разные забастовщики, бомбардиры и бойкотиры, есть немало и добрых, и труда не боящихся, а его ищущих, только они молчат и прячутся, в черную толпу крикунов не вмешиваются. Отыскивать их можно, и опыт, проба скоро их выкажут. Дело в закваске, в начале, в руководстве и в средствах, которые будут даны в распоряжение хорошо подобранным руководителям.

Имея перед глазами маленький опыт при организации выверки мер и весов в разных частях страны, я говорю предшествующее не зря, а по современной действительности: людей, охотно, разумно и с любовью исполняющих дело, народу явно полезное, чистое и благожелательное, всегда при охоте да при соответственных средствах найти можно в желаемом количестве, а если просвещение не застрянет, как теперь – по заветам гр. Д. А. Толстого – ожидать временно и возможно, прибывать такого народа будет многое множество, а из них легко выбирать только не по выслуге лет и не по внешним признакам должных руководителей. Начала бы только легли здоровые, а там «сама пойдет», потому что, как тяжесть, действует везде непрерывно и неудержимо охота народа покормиться и разжиться, для чего промышленность и службу свою служит.

Но невольно спросишь: да откуда же взять на все это средств? Ведь они необходимы не только для организации учреждения, содействующего промышленности с ветвями по всей матушке России, но и для реального содействия частной промышленной инициативе, особенно кооперативной, какую я со своей стороны считаю наиболее у нас по примеру артелей обещающею содействовать «общему благу». Мне, как кому угодно, кажется ясным, что за этим, т. е. за добычей средств для быстрого промышленного роста России, остановки не может быть даже помимо миллиардного народного вклада в сберегательных кассах, собравшегося в последний десяток лет.

^{Государственный кредитный билет. Начало XX в.}

Тут-то, в отыскании средств на промышленность, более всего и необходимо правительственное предвидение, о котором упоминал ранее. Читайте цифры – увидите сами, что предвидеть легко оплату промышленных затрат самой же промышленностью. Ранее было показано, что к 1890–1900 гг. в С.-А. С. Штатах израсходовано (без погашений) почти 16 млрд рублей основного капитала на переделочные (фабрично-заводско-ремесленные) промыслы, а в год на них получено товаров более чем на 21 ¹/₂ млрд рубл. Оплатить процент интереса и погашение основных затрат, очевидно, есть из чего. Немного глаголя, прямо должно видеть, что промышленность сама себя содержит и содержать будет тем легче, чем больше станет кооперативной, на складчине, на союзе, на артельном начале основанной. На промышленные дела России какой угодно заем правительство сделать может и, если распорядится умненько, может быть, даже и в «казенном интересе» выгодно, если не сию минуту, то уж очень скоро, поскорее, например, чем при займах на железные дороги. Избегается тогда и прямое участие «иностранных капиталов», которые уж вовсе и не так страшны, как их малюют, благодаря тому отношению к промышленности, которое у нас еще, увы, господствует, но свой век почти отживает и тотчас помрет, коли выкинется знамя «Министерства содействия народной промышленности». Да и целого миллиарда рублей занимать за границей тут незачем, довольно, пожалуй, будет и половины; «сама пойдет», коли дружно за лямки возьмутся. Это потому, что сам народ даст на то дело средства, коли увидит его дельность, так как ссудные свидетельства – под залоги, конечно, и только отчасти по доверию – особого, «эмиссионного», чисто промышленного банка, для того назначенного, будет покупать, как покупались выкупные свидетельства, понимая, что «промышленные свидетельства» мало чем уступят обычным закладным листам.

А коли проценты по «промышленным свидетельствам» будут чуть-чуть повыше обычных, да с их дивидендов не будет 5 % казенного сбора, да коли начинающим промышленное обзаводство, особенно же кооперативное, даны будут ввиду передового их значения для возвышения среднего народного достатка особые льготы, сбавки и отсрочки, то дело пойдет, должно полагать, ходко.

Только при всем этом понимать надо под промышленностью не одни чисто капиталистические фабрично-заводские дела, но и всю торговлю, весь близкий к земле труд, всю кустарную мелочь, всю народную изобретательную предприимчивость. Начинать надо не только устройством правительственного содействия всякого рода, но и переделкой многих законов, особенно относящихся к открытию фабрик и заводов явочным порядком, к фабрично-заводской инспекции, к продаже казенных земель и заводов и ко многому иному, явно сюда соприкасающемуся.

Незачем мне все это вступно и перечислять, если Государственная дума, канцлер и новый министр народной промышленности проникнутся желанием и волей поднять «народное благо» при помощи не только духовного подъема народного, но и чисто материального, в промышленности, взятой в целом, выражающегося.

Тогда нельзя будет обойтись без роста многих видов свободы, хотя легко можно обойтись без забастовок и всяких обычных видов уличного политиканства. Свобода для труда (а не от труда) составляет великое благо. Для тех, кто труд и долг не ставит на должную высоту, кто их обязательность мало понимает и невысоко ценит, – для тех свобода рановата и только лодырничество увеличит.

Россия, взятая в целом, думается мне, доросла до требования свободы, но не иной, как соединенной с трудом и выполнением долга. Виды и формы свободы узаконить легко прямо статьями, а надо еще немало поработать мозгами в Государственной думе, чтобы законами поощрить труд и вызвать порывы долга перед Родиной.

Тут конец моих заветных, чисто постепеновских мыслей, относящихся к правительственному строю. Надо его подправлять, а не начинать, потому что не только фундамент, но и капитальные стены и балки в нем прочности много большей, чем кажется по взгляду на облупившуюся штукатурку, на покривившиеся полы и на потускневшие стекла. Крыша уже больно плоха, ее лучше сызнова перекрыть, хоть отчасти из старого же материала, да по новой обрешетке. Когда в доме живут, крупную его ремонтировку неизбежно начинать надо с кровли. Такую кровлю в правительственном строе составляют народное просвещение и промышленность. За них и надо взяться всеми силами и, не отлагая, а то не пол, а самые балки гнить начнут.

Дело просвещения, очевидно, плохо, коли учиться товарищам классическая зрелость запрещает, объявив забастовку, коли с этим еще кокетничают, коли – ведь слышишь и видишь – на первой лекции в первом курсе студентам с кафедры сообщают, что теперь-де доказано, что простых тел нет и что все они оказались сложными, забыв, что слушатели-то ничего еще о простых телах не слыхали, коли начинающим излагают не начала наук, а только такие части предметов, которые составляют лишь отделку, подробность, желая доказать воочию справедливость давнего стиха:

 
Что ему книжка последняя скажет,
То на душе его сверху и ляжет, —
 

сказанного про время Рудиных. Поправлять эти дела просвещения нельзя иначе, как воспитав новых учителей, т. е. устроив как можно поскорее да все хорошенько обдумав Педагогический институт нормальный да много и других, потому что спрос на просвещение не только уже имеется, но и растет, и того гляди все от мала до велика начнут понимать, что все здоровое, которым еще кой-как держится наше обучение, составляет лишь слабые остатки и пережитки от изведенного гр. Д. А. Толстым и все по его шаблону «свободы университетского образования» возникшее и сложившееся, кроме разве счастливых исключений, ничего не дает ни просвещению страны, ни ее успехам, приобретая содержание более всего из фельетонов текущей литературы. О нашей промышленности говорить уж и не стоит, коли не может она построить нынче России корабли, коли вся она дает товаров в год всего рублей на 20–30 на душу, а в С.-А. С. Штатах – на 300–400 руб.

Вот они две первейшие надобности России: 1) поправить, хоть довести бы сперва до бывшего еще перед Д. А. Толстым, т. е. лет 25 сему назад, состояния просвещение русского юношества, а потом идти все вперед, помня, что без своей передовой, деятельной науки своего ничего не будет и что в ней беззаветный, любовный корень трудолюбия, так как в науке-то без великих трудов сделать ровно ничего нельзя⁷⁰; и 2) содействовать всякими способами, начиная от займов, быстрому росту всей нашей промышленности до торгово-мореходной включительно, чтобы рос средний достаток жителей, потому что промышленность не только накормит, но и даст разжиться трудолюбцам всех разрядов и классов, а лодырей принизит до того, что самим им будет гадко лодырничать, приучит к порядку во всем, даст богатство народу и новые силы государству.

Во всем ином еще кое-как подождать можно, хотя сам-то я более не за ожидание, а только за постепеновство, но тут ни минуты ждать нельзя, потому что оба те дела скоропалительно, указом да приказом сделать нельзя, хотя без них начаться и они не могут. В этой неизбежной медленности двух указанных важнейших дел, латинцам совершенно неведомых еще, причина появления постепеновщины, за которою я следую. Не в личном характере тут дело, а в существе, в том понимании природы, которое самое поднятие гор и самые вулканы стремится объяснить медленно текущим и непреоборимым накоплением маленьких на первый взгляд влияний.

По мне, было время пользы и от революционных передряг, пока просвещение и промышленность не стали в числе верховных правительственных отношений, пока греко-латинщина служила знаменем «возрождения», пока судом да войнами ограничивались высшие задачи правительств. А теперь, когда просвещение и промышленность стали во главу правительственных функций, когда даже военные успехи и поражения связываются с развитием просвещения и промышленности, а они составляют дела, совершенно чуждые очень быстрого течения или скачков (каковы, например, сражения в деле военном, приговоры суда и т. п.), теперь роль и значение революций прошли и одно постепеновство будет брать верх.