Дмитрий Шепилов
Непримкнувший. Воспоминания
Да, были – это широчайшая демократизация партийной, государственной и общественной жизни.
Однако так не произошло: и партия, и народ снова оказались перед лицом единоличной власти. Причем новая система единовластия – хрущевщина – оказалась неизмеримо хуже и еще более отталкивающей, чем это было при Сталине.
Сталин при указанном выше тяжком пороке обладал многими выдающимися данными вождя. Он был всесторонне образованным марксистом; он прошел легендарную школу политической борьбы, закалку в политических ссылках и тюрьмах; он был мудр и нетороплив при решении сложных вопросов; объективно всеми своими помыслами он был верен своему народу, фанатически предан идее коммунизма, полностью отрешен от всяких личных меркантильных интересов.
Хрущев, как вскоре показало время, лишен был возвышенных коммунистических идеалов и нравственных принципов. На историческую авансцену, расталкивая всех локтями и ногами, пробивался невежда, который за многие предшествующие годы руководящей работы в совершенстве овладел наукой интриганства. Очень по душе ему пришлась и подкупающая философия князя Галицкого:
Кабы мне дождаться чести
На Путивле князем сести,
Я б не стал тужить,
Я бы знал, как жить.
Я б им княжеством управил,
Я б казны им поубавил,
Пожил бы я всласть,
Ведь на то и власть!
Но я забегаю вперед… Итак, мартовский Пленум ЦК взял курс на сверхцентрализацию. В результате А. Микоян стал возглавлять объединенное Министерство внутренней и внешней торговли. М. Сабуров был поставлен во главе гигантской машиностроительной «империи», которая объединила четыре бывших машиностроительных министерства. Такое же колоссальное объединенное министерство в области электростанций и электропромышленности возглавил М. Первухин.
Скоро опыт показал, что эти громадные экономические «империи» оказались трудноуправляемыми, и понадобилась очередная хозяйственная реформа – разукрупнение министерств и создание более дифференцированных центров хозяйственного управления.
Быстро решив все заранее подготовленные вопросы, члены Президиума ЦК тянулись к Дому союзов.
Уже трое суток, днем и ночью, могучие людские потоки из прилегающих площадей и улиц вливались в Колонный зал. Столько неподдельного людского горя на лицах, столько слез и рыданий! Словно страна провожает родного отца. По полсуток и более выстаивали люди на мартовском ветру и холоде, чтобы отдать последнюю дань уважения своему вождю.
К гробу шли не только советские люди. Со всего мира устремлялись в траурную Москву правительственные делегации, государственные и общественные деятели поклониться праху усопшего.
Я часто отрывался от редакционных дел и ехал в Колонный зал для встреч и бесед с различными деятелями нашей страны и мирового коммунистического движения. Они здесь: сосредоточенные, с тяжкими раздумьями на лицах.
Вот у гроба стоит китайская делегация во главе с премьером Госсовета Чжоу Эньлаем. Лидер Итальянской компартии Пальми ро Тольятти. Представители польского народа – лидер Польской рабочей партии Болеслав Берут и маршал К. Рокоссовский. Президент Чехословакии Клемент Готвальд. Старый деятель Коминтерна и Венгерской компартии Матиас Ракоши. Руководители Германской Демократической Республики Вальтер Ульбрихт и Отто Гротеволь. Председатель Совета Министров Румынской Республики Георге Георгиу-Деж, Генеральный секретарь Болгарской компартии Червенков, премьер Финляндии Урхо Кекконен, Председатель Всеиндийского Совета мира Китчиу, легендарный трибун испанской революции Долорес Ибаррури – пламенная «Пассионария», лидер итальянских социалистов Пьетро Ненни – все, все здесь.
А в Париже и Пекине, Праге и Бухаресте – в тысячах городов мира сотни миллионов людей выходят на улицы, на траурные митинги.
В последний день великого прощания в Москве произошла трагедия. Правительственной комиссией Хрущева было объявлено, что доступ в Колонный зал будет прекращен в два часа ночи. А людской прилив к Дому союзов все усиливался. Забита была до отказа Большая Дмитровка. Затем человеческий поток загибал по бульвару к Трубной площади. В котловине этой площади число людей все множилось. Между тем со Сретенской возвышенности толпы все подходили. У самого крутого спуска к Трубной площади были заградительные заслоны. Но им все труднее было сдерживать напор людской лавины с улицы Кирова, площади Дзержинского, Колхозной площади. Уже слышались стоны теснимых рядов, просьбы о помощи, крики грозных предупреждений. Но – поздно! Бушующий людской океан был неуправляем.
И вот заслоны на крутом спуске со Сретенки к Трубной площади были смяты и опрокинуты. Огромное количество людей было сбито с ног; их топтали и душили те, кого теснили наступающие. Трещали грудные клетки. Искаженные ужасом рты сотен людей раздирались воплями. Пронзительные крики о помощи к своим мамам тех ребятишек, которые двигались к Дому союзов верхом на плечах у своих отцов, заглушались каким-то истошным ревом сплющиваемых или раздавливаемых, как скорлупа грецких орехов, здоровенных мужчин.
Эти вопли ужаса, безысходности и мольбы о помощи леденили кровь…
Всю ночь санитарные машины, милиция и войска развозили изуродованные тела по больницам и моргам.
По Москве поползло зловещее слово – «Ходынка, Ходынка…».
9 марта с утра у гроба Сталина собрались члены Президиума ЦК и правительства, лидеры коммунистических и рабочих партий зарубежных стран, члены ЦК.
Восковое и непроницаемое лицо В. Молотова. Расстроенный и растерянный К. Ворошилов. Бледный, усталый, но абсолютно спокойный Г. Маленков. Под пенсне с очень сильными стеклами часто конвульсивно подергивается лицо Л. Берии. Я смотрю на Хрущева; он стоит очень близко от меня лицом к входным колоннам зала. Глаза у него красные, воспаленные, а по щекам текут крупные слезы. Время от времени Хрущев смахивает их ладонями.
Впоследствии мы все привыкли к самым неожиданным и невероятным сменам настроений, оценке событий и лиц у Хрущева. Это нередко создавало сложности в нашей дипломатической деятельности. Так, он мог на многотысячном собрании в присутствии корреспондентов и членов дипломатического корпуса заявить, что «Эньзеньхаур» (так он произносил имя президента США Эйзенхауэра) – «свой в доску парень», а через несколько дней под влиянием какого-либо мелкого факта, на таком же людном собрании предать его анафеме. Впрочем, позднее и за рубежом все привыкли к экстравагантности Хрущева и не придирались к его словам.
Сегодня Хрущев рыдал у гроба Сталина. И так как все знали, что Хрущев – фаворит Сталина, никто не удивлялся его слезам. Было даже что-то трогательное в этом проявлении скорбных чувств к мертвому Сталину теперь, когда отпала необходимость в неискренности.
Льются звуки шопеновского похоронного марша. Начинается вынос венков. Прославленные маршалы Советского Союза Г. Жуков, С. Тимошенко, И. Конев, В. Соколовский, Л. Говоров, С. Буденный и другие выносят на алых подушечках правительственные награды И. Сталина.
Г. Маленков, Л. Берия, В. Молотов, К. Ворошилов, Н. Хрущев, Н. Булганин, Л. Каганович, А. Микоян несут гроб с прахом Сталина к выходу. За гробом идет распухший от слез, очень неприглядного вида, беспорядочно мечущийся сын Василий Сталин и сдержанная, держащаяся с полным достоинством и располагающая к себе дочь Светлана.
Мы, члены ЦК, главы правительственных делегаций, идем за гробом.
В Охотном Ряду, на Манежной площади и на подъеме к Красной площади шеренги военного эскорта. Гроб ставится на орудийный лафет, и упряжка вороных лошадей движется к Мавзолею. Изголовье крышки гроба сделано из прозрачной пластмассы. Я вижу очень белое лицо Сталина и его пепельные волосы.
Красная площадь запружена войсками, трудящимися Москвы, представителями всех национальных республик. Полное безмолвие… Не слышно ни разговоров, ни шепота. Гроб установлен на высоком постаменте, задрапированном красным и черным полотном.
На трибуне Мавзолея члены Президиума ЦК, лидеры крупнейших коммунистических партий мира. С надгробными речами выступили Г. Маленков, Л. Берия, В. Молотов.
Молотов говорил внешне спокойно, размеренно, но с большим внутренним волнением:
– Сталин – великий продолжатель дела Ленина… Мы по праву можем гордиться тем, что последние тридцать лет жили и работали под руководством товарища Сталина. Мы воспитаны Лениным и Сталиным. Мы ученики Ленина и Сталина. И мы всегда будем помнить то, чему до последних дней учил нас Сталин…
Я смотрел на Молотова и поражался. Я знал, что в сутолоке истекших пяти дней после смерти Сталина просто не успели рассмотреть вопрос о жене Молотова; ни в чем не повинная, она, уже в преклонном возрасте, все еще томилась в тюремной одиночке. В моей памяти мелькали картины, как в последний период Молотов скромно ждал в приемной Президиума ЦК вместе со всеми другими работниками, когда его вызовут в зал заседаний по какому-нибудь конкретному вопросу – Сталин не ввел его в так называемое Бюро Президиума. Вспоминал я и с какой беспощадностью обрушивал Сталин после XIX съезда на Молотова свои обвинения в его якобы морально-политической «капитуляции перед американским империализмом».
И вот Молотов у гроба Сталина. Какую же нужно иметь закалку политического деятеля, отрешенность от всего личного, чтобы теперь исходить только из интересов государства и не привносить ничего личного, что могло бы причинить им ущерб. Много позже я вспоминал об этом, когда Хрущев с какой-то зоологической злобой и разнузданностью глумился над прахом Сталина, совершенно пренебрегая интересами государства и преследуя только свои личные, корыстные цели.
А на Красную площадь падали весомые слова Молотова, и радио эхом разносило их по миру:
– Сталин посвятил себя, всю свою жизнь без остатка, борьбе за коммунизм, самоотверженной борьбе за счастье трудящихся, за счастье народа!
Мы хотим быть верными и достойными учениками и последователями Ленина, верными и достойными учениками и последователями Сталина!
Траурный салют. Соратники Сталина поднимают с постамента гроб и несут в Мавзолей. Вся страна замирает в траурной скорби. В двенадцать часов останавливаются на пять минут поезда, пароходы, машины. Замирает работа фабрик и заводов во Франции, Италии, Индии, Китае, Польше, Чехословакии – всюду. Протяжные гудки предприятий возвещают миру, что последний путь вождя великого народа завершен.
Над входом в Мавзолей по розовому фону начертаны светлым мрамором два имени:
ЛЕНИН
СТАЛИН
Кто мог думать тогда, что пройдет несколько лет и праху Сталина предстоит претерпеть тяжкие надругательства со стороны его самого преданного фаворита.
Ежовщина
Как уничтожили моих родственников. Расправа над моими начальниками. Пятна крови на гимнастерке Ежова. Ежов дает мне поручение. Ихтиолог, не ставший «врагом народа». Лубянка предлагает сотрудничество. «Ты победил, Галилеянин!»
Осень 1937 г. В стране бушевал ежовский террор. Шли политические процессы, на которых старейшим деятелям партии, соратникам Ленина инкриминировались такие злодеяния, от которых стыла кровь в жилах. Отравление колодцев, организация крушений поездов, взрывы промышленных предприятий…
Все до единого обвиняемые сознавались в своих преступлениях. Смертная казнь была единственной мерой наказания. Генеральный прокурор А. Вышинский от процесса к процессу требовал для подсудимых крови, крови, крови…
Потрясающие факты, изложенные в обширных обвинительных заключениях и судебных приговорах в те времена все (или почти все) принимали за чистую монету. Объяснение было единственным:
– Вот до чего доводит логика фракционной борьбы троцкистско-бухаринских оппозиционеров!..
Но неизмеримо большая, чем на судебных процессах, шла чудовищная человекоистребительная работа на таинственных задворках государственной машины. В Москве и Ленинграде, Киеве и Тбилиси, в Свердловске и Алма-Ате – всюду с наступлением темноты рыскали черные металлические машины («черные вороны» звали их в народе). Из них выходили люди с эмблемой Главного политического управления (бывшего ВЧК) на рукаве (обнаженный меч).
Стук в двери квартиры. Обыск. Ордер на арест. И человека впихивали в чрево «черного ворона».
После долгих мытарств и хождений по мукам родных и близких с риском самим поплатиться за это свободой, измученным и истерзанным женам, отцам, матерям или детям сообщалось, что человек, увезенный ночью, осужден Особым совещанием, или «чрезвычайной тройкой», как «враг народа».
– За что осужден? На какой срок? Где он сейчас? Жив ли?
На эти вопросы-вопли истерзанных душ в подавляющем большинстве случаев ответа не давалось.
Так тысячи и десятки тысяч людей: старейшие большевики, члены ЦК, прошедшие при царизме тюрьмы и каторги, народные комиссары, прославленные полководцы, ученые, конструкторы, писатели, секретари обкомов и райкомов, директора заводов и дипломаты, комсомольские вожаки – таинственно исчезали в какое-то зловещее, каменное небытие. И ни один человек за многие, многие годы не бежал, никакая весточка не проникала из этого страшного кощеева царства до самой смерти Сталина.
А часто, вслед за главой семьи, аресту подвергались его жена, родители, взрослые дети. Младенцы отрывались от кормящих матерей и терялись затем в каких-то лабиринтах государственных сиротских учреждений.
Под покровом ночи тянулись бесконечные вереницы старых товарных вагонов с запертыми дверьми, за которыми копошились и стонали люди. Стенали от недоедания, свинцовой духоты и грязи, а еще больше от невыносимых душевных мук о разоренных домашних очагах и физического исчезновения своих любимых.
Это двигались на восток, в безвестную жуть пустынных районов Казахстана, сибирской тайги и рудников Колымы члены семей «врагов народа».
Еще вчера они были скромными и трудолюбивыми учительницами, врачами, экономистами, домашними хозяйками, актрисами, престарелыми и уважаемыми пенсионерками, счастливыми студентами. Сегодня охранники именовали их «шпионами» и «контриками». А днем, когда составы до наступления темноты прятались от людских глаз, на глухих запасных путях вышколенные немецкие овчарки бдительно следили за каждым вагоном, нагруженным живыми мертвецами.
И самое удивительное, что в эти кровавые годы разгула ежовщины среди не только «вольных», но и среди всех этих репрессированных, оболганных, обесчещенных людей царило убеждение:
– Это какая-то провокация. Это недоразумение. Это не дошло до Сталина. Это обманули Сталина. Надо писать Сталину. Как только Сталин узнает, все будет исправлено, а виновных покарает меч справедливого социалистического государства.
И действительно, Сталин периодически «узнавал» о преступлениях своих фаворитов и отправлял на плаху сегодня Ягоду, завтра Ежова, послезавтра Абакумова… Это еще больше возвышало Сталина в глазах партии и народа и создавало вокруг него ореол непогрешимости, справедливости и гуманности. И понадобились многие годы для отрезвления, для того, чтобы понять, что это сложившаяся годами сталинская школа террора, доведенная до совершенства технология политического интриганства и человекоистребления.
Сталин использовал ораторский и организационный талант Бухарина – Рыкова – Томского, чтобы уничтожить Троцкого–Каменева–Зиновьева и других своих оппонентов слева. Затем он уничтожал своих вчерашних фаворитов и соратников как противников справа. Он привел в действие ежовский смертоносный огнемет, чтобы истребить цвет партии и науки – всех, кого он в своей патологической подозрительности считал своими нынешними или потенциальными противниками. Ежов становился всесильным фаворитом. И как только мавр завершал свое дело, его немедленно истреблял другой подготовленный фаворит, а Сталин надевал на себя белоснежную тогу разоблачителя и поборника справедливости.
Этой кровавой школой иезуитства в совершенстве овладел наиболее аморальный Санчо Панса Сталина – Хрущев, и применял ее впоследствии весьма успешно.
Вскоре чумная волна ежовщины докатилась и до нашего круга родных. Она ворвалась сначала в семью Галины Михайловны Паушкиной – сестры моей жены. В 2 часа ночи 10 ноября 1937 г. в скромную комнатку на Палихе, где Галя жила вместе со своим мужем Эммануилом Ратнером (оба были работниками Госплана СССР) ввалилась группа сотрудников ГПУ. В процессе обыска все было раскидано и перевернуто. Затем Эммануилу предложено было одеться, и в окружении охраны ГПУ он исчез. И больше его не видели.
Мы и через тридцать лет не узнали, как прошли его последующие дни. К этому честному и чистому коммунисту, каждой частичкой своего существа преданному партии и своей социалистической Родине, применена была универсальная формула – «враг народа».
Где и как он встретил свои последние часы? Какие муки претерпел? Об этом не осталось никаких следов. Через двадцать с лишним лет прокуратура официально сообщила Гале, что Эммануил Ратнер посмертно полностью реабилитирован.
В январе 1938 г. был арестован отчим моей жены Гаральд Иванович Крумин. Член ВКП(б) с 1909 г., превосходно образованный марксист, он был главным редактором газеты «Экономическая жизнь», а затем «Известий». Общеизвестна его переписка с В.И. Лениным. Незадолго до ареста Г. Крумин был исключен из партии за связь с «врагами народа» – так к этому времени были заклеймены бывшие члены Политбюро Я. Рудзутак и Р. Эйхе, казненные Сталиным.
Вслед за мужем исключена была из партии и мать моей жены Анна Николаевна Унксова, работавшая секретарем Воскресенского райкома партии в Московской области. Будучи дворянкой (и врачом по профессии), она в 1918 г. вступила в коммунистическую партию и с этого времени с какой-то фанатической одержимостью служила своей партии, своему народу, идеалам марксизма-ленинизма и знамени мировой социалистической революции.
И А.Н. Унксова, и Г.И. Крумин принадлежали к тому изумительному поколению большевиков, воспитанных Лениным, которые шли в авангарде Великой Октябрьской революции. Я всегда поражался и преклонялся перед их бескомпромиссной преданностью идеям революционного марксизма и самоотверженностью в труде. Оба были совершенно лишены каких-либо личных имущественных интересов. Вечно в творческой работе, вечно с какой-то романтической приподнятостью, горением, безграничной влюбленностью в жизнь, в деловые и трудные будни советского созидания.
Уезжая на воскресный день в Серебряный Бор на отдых, Гаральд Иванович торопливо напихивал в саквояж и «Капитал» Маркса, и «Финансовый капитал» Гильфердинга, и ленинские работы о значении золота и о кооперации, и несколько брошюр советских экономистов.
– Гаральд Иванович, сколько же вы набираете книг, какой же это отдых?
– Для меня работа с книгами – высшее наслаждение. К тому же созрели некоторые мысли. Хочу на выходных написать статейку о социалистическом накоплении, и на основе нового исторического опыта еще раз показать банкротство троцкистских авантюристов.
Когда Анне Николаевне было далеко за пятьдесят лет, она добилась зачисления ее в Институт красной профессуры и дни и ночи корпела над твердынями науки. В полосу революционных брожений в Германии она рвалась туда двигать вперед мировую революцию. Когда начались события в Испании, она (к своему французскому) быстро овладела испанским языком и настойчиво просилась послать ее в страну Сервантеса. Она преклонялась перед мужеством и героизмом Испанской компартии и, горя нетерпением, выпрашивала у меня еще машинописные или в гранках работы Мао Цзэдуна.
И вот теперь оба они – и Гаральд Иванович, и Анна Николаевна – были распяты.
А 20 января 1938 г. схвачена была и Галя. Начались безысходные муки члена семьи «врага народа». Камера во внутренней тюрьме на Лубянке. Мучительные допросы с требованием разоблачения «врагов народа». Бутырская тюрьма. Удушье арестантских эшелонов. Лесной лагерь с проволочными заграждениями, конвоиры с собаками…
Так началась наша жизнь – жизнь родственников «врагов народа».
В этот мучительный период я работал в Центральном Комитете партии.
В 1933 г. я окончил Институт красной профессуры, затем в течение двух лет работал начальником политотдела крупного животноводческого совхоза в Западной Сибири. Это была великая полоса социалистического переустройства деревни. Здесь, в Сибири, на краевой партийной конференции я впервые в жизни избран был в состав краевого комитета партии, первым секретарем которого был Роберт Индрикович Эйхе. Рабочий-слесарь по профессии, он вступил в большевистскую партию в 1905 г. Эйхе прошел большую школу политической закалки в царских и белолатышских ссылках, тюрьмах, концлагерях. После революции много лет своей жизни отдал он организации продовольственного дела в стране и благородной миссии социалистического переустройства Сибири.
С преобразованием политотделов в деревне в обычные партийные органы я был назначен заместителем заведующего сектором науки Сельхозотдела ЦК КПСС. Отделом заведовал талантливый большевистский организатор и пропагандист, член партии с 1913 г. Яков Аркадьевич Яковлев. Он начал свою большевистскую организаторскую и пропагандистскую деятельность в студенческом кружке Петербургского политехнического института, а затем в рабочих кружках за Невской заставой. В феврале 1917 г. Яков Аркадьевич был арестован. После Февральской революции он организовывал рабочую милицию и солдатские комитеты. На нелегальной работе в Киеве и Харькове в качестве председателя подпольного революционного комитета и одного из руководителей противопетлюровского восстания он ковал победу социалистической революции на Украине.
В суровые годы Гражданской войны Яковлев – начальник политотдела армии. Неоценим вклад Якова Аркадьевича в дело организации большевистской пропаганды и особенно социалистического преобразования деревни. Он – один из руководящих работников Главполитпросвета, заведующий Отделом печати ЦК, редактор популярной газеты «Беднота», затем «Крестьянской газеты», председатель Всесоюзного Совета колхозов, затем заместитель наркома РКИ СССР и нарком земледелия СССР.
В 1935 г. мне в качестве работника Сельскохозяйственного отдела ЦК довелось обслуживать работу проходившего в Кремле II съезда колхозников-ударников, принявшего Примерный устав сельскохозяйственной артели. Я. Яковлев был докладчиком по этому основному вопросу. Мне приходилось повседневно соприкасаться с ним: блестящий оратор, автор многочисленных работ по аграрному вопросу, Яковлев вносил в великое дело колхозного движения весь свой талант и мастерство большевистского массовика.
Вскоре сектор сельскохозяйственной науки, в котором я работал, был передан в Отдел науки ЦК. Заведующим отделом стал тоже старый большевик, член партии с 1907 г. Карл Янович Бауман. Это был человек огромной эрудиции, настоящий революционный романтик. И этот дух революционного романтизма, большевистского новаторства, неустанного горения Бауман вносил во всю свою деятельность на трудных постах секретаря Московского комитета партии, секретаря ЦК ВКП(б), заведующего Отделом науки верховного органа партии.
Когда я вспоминаю свои встречи, беседы, свои деловые отношения с такими людьми, как Г. Крумин, Я. Яковлев, Р. Эйхе, К. Бауман, и многими, многими другими из старой большевистской гвардии, я думаю: никакие революции, никакие полосы подъема во всемирной истории человечества не выдвигали столько талантливейших профессиональных революционеров, народных трибунов, блестящих ученых, дипломатов, хозяйственников, полководцев, литераторов, инженеров, конструкторов, как великая русская революция. Эти кадры – самый драгоценный фонд партии и народа, их неоценимый идейный капитал. Это та животворящая сила, которая сцементировала энергию и волю десятков миллионов людей из класса угнетенных и гонимых и вывела их на столбовую дорогу истории.
И великая трагедия последующего развития революции состояла в том, что большинство этой прославленной гвардии знаменосцев революции было затем истреблено в ежовско-бериевских застенках.
Наступили политически зачумленные 1937–1938 гг. Член Политбюро ЦК и народный комиссар земледелия Р. Эйхе был оклеветан и казнен. Полное трагизма предсмертное письмо его Сталину, показывающее всю кристальную чистоту души этого революционера, оглашено было впоследствии на ХХ съезде партии. Передавали, что К. Бауман умер от разрыва сердца, когда к нему на квартиру явились для ареста агенты НКВД. Я. Яковлев расстрелян был в 1939 г.
Нас всех, рядовых исполнителей Отдела науки, сняли с работы в ЦК и разбросали по разным местам. Я, как научный работник, был назначен ученым секретарем Института экономики Академии наук СССР, заменив на этом посту будущего дипломата А. Громыко.
А опустошительные смерчи арестов все проносились по высшим правительственным и партийным учреждениям, научным центрам, воинским частям, фабрикам и заводам, конструкторским бюро и селам.
За время работы в Отделе науки мне пришлось однажды быть в ЦК в кабинете Ежова и разговаривать с ним. Об этом кровавом выродке давно уже нет упоминаний ни в каких энциклопедиях и исторических справочниках. В этой связи, может быть, имеет смысл сказать несколько слов о том впечатлении, которое оставила у меня эта встреча и этот человек.
Если исходить из формальных данных, то биография Ежова совсем не плохая. Она выгодно отличается от биографии Н. Хрущева, в которой немало белых пятен. И только будущие историки и психологи, перед которыми раскроются все архивы, способны будут разобраться, как же могло случиться, что бывший рабочий, прошедший большой революционный путь, мог скатиться до такого политического и морального вырождения, которое нашло свое отражение в одном слове – ежовщина. Это слово с ужасом и омерзением произносится любым человеком.
Итак, Николай Ежов родился в 1895 г. в Петербурге. С 14 лет началась его жизнь рабочего на различных петербургских заводах. В марте 1917 года он вступил в коммунистическую партию и принимал активное участие в Октябрьской революции. В качестве военного комиссара различных частей прошел он боевую закалку в пламенные годы Гражданской войны.
С 1922 г. началась большая партийная работа Ежова. Он секретарь Семипалатинского губкома и Казахстанского крайкома партии. В 1929–1930 гг. Ежов работает заместителем наркома земледелия СССР. С 1930 г. Ежов переходит на работу в ЦК ВКП(б), он становится заведующим Распредотделом и Отделом кадров ЦК. На XVII партсъезде Ежов избирается членом ЦК ВКП(б) и членом Комиссии партийного контроля одновременно.
С этого периода начинается молниеносное и невероятное возвышение Ежова. Он назначается заведующим Промышленным отделом ЦК. Избирается членом российского и союзного парламентов – ВЦИК РСФСР и ЦИК СССР. С 1935 г. он становится одновременно секретарем ЦК, членом Оргбюро ЦК, председателем Комиссии партийного контроля, членом Исполкома Коминтерна и, наконец, наркомом внутренних дел СССР. Таким образом, в руках одного человека оказалась сосредоточенна колоссальная власть: расстановка всех кадров во всей стране и партии, вся система государственного и партийного контроля, войска НКВД, все дело охраны государственных границ и общественной безопасности, в том числе охраны правительства, весь механизм политической информации.
При таком положении у Ежова создавалась реальная и абсолютно монопольная возможность обрисовывать по собственному разумению или измышлениям политическое положение в стране и в партии и предлагать «адекватные» организационные меры и меры репрессий.
При патологической подозрительности Сталина самые фантастические измышления о якобы грозящих ему и партии опасностях и, соответственно этому, самые широкие и крайние меры репрессий воспринимались Сталиным с наибольшей благожелательностью. И Ежов действовал на потребу этой страшной патологии Сталина. Он бросал в пасть ненасытного Молоха все новые и новые жертвы и на этой основе заслуживал все большего прославления и почестей.
Я писал уже о блестящей плеяде вождей из рабочего класса, выдвинутых русскими революциями, таких как Бабушкин, Калинин и многих других. Ежов не принадлежал к их числу. Он не имел никакого образования. И в отличие от других рабочих-соратников Ленина он не прошел школы марксистского просвещения и воспитания в политической эмиграции, тюрьмах и ссылках. Это был малокультурный и в теоретическом отношении совершенно невежественный человек.
Но Ежов, по отзывам хорошо знавших его людей, обладал большими организаторскими способностями и железной рукой. Он был беспредельно предан Сталину и во имя безукоризненного выполнения его замыслов и заданий готов был сломить любые препятствия и принести любые жертвы. Сталин использовал эти качества Ежова до конца.
В полосу наибольшего расцвета благожелательства Сталина к своему фавориту все больше увеличивалась и стала безграничной власть Ежова. Он попал даже в «Краткий курс истории партии» и милостиво зачислен был услужливыми историками в руководящее «ленинское ядро» партии. Про него слагались стихи и песни. Знаменитые художники рисовали его портреты, на которых «ежовые рукавицы» со стальными шипами раздавливали «врагов народа».
Опьяненный славой, сталинским доверием и милостями, Ежов все расширял масштабы своей кровавой деятельности и уже не мог остановиться. Так камень, брошенный с вершины по заснеженному склону горы, все убыстряет свое движение, наволакивая на себя все большие снежные массы, вовлекает в свой стремительный оборот сначала валуны, затем все большие горные глыбы. И все это несет с собой разрушения, смерть и неотвратимо мчится в пропасть.
Так все усиливающийся разгул ежовщины создал положение потенциально грозное для судеб социалистического государства.
В самом деле. В ноябре 1936 г. в докладе о проекте Конституции СССР Сталин заявил, что все эксплуататорские классы в СССР ликвидированы и что «у нас уже осуществлена в основном первая фаза коммунизма – социализм». А в 1937 г. оказывается, что вся страна усеяна «вражескими гнездами». Начинает усиленно пропагандироваться выдуманный «закон»: чем ближе к социализму, тем классовая борьба будто бы все больше обостряется.
Тысячи и тысячи ни в чем не повинных людей бросают в тюрьмы и лагеря, они подвергаются невероятным мучениям и истребляются. Истребляется цвет нации, что имело неисчислимые последствия для всего будущего партии и государства. И тогда Сталин на полном ходу останавливает движение кровавой ежовской мясорубки, приносит в жертву своего фаворита и выступает как спаситель партии и отечества от ежовского произвола.
Ежов предан анафеме. Но тайно, без огласки. Мавр сделал свое дело, мавр может уйти.
Я не знаю, в какой мере сам Ежов верил в то, что те, кого он отправлял на плаху, являются «врагами народа». Но не подлежит сомнению, что Ежов сам лично принимал непосредственное участие в тех страшных действах человекоистребления, которые совершались на уединенных таинственных задворках государственной машины.
