Дмитрий Владимирович Потехин
Клад
– Едрить в корень! Бросить эту кибитку и пешком идти – и то быстрее!
Они подождали еще. Ни одного темного пятна не ожило в призрачной, как девичья фата пелене пурги.
Дядя Володя достал из кобуры наган, поднял вверх, хотел выстрелить, но передумал.
– Ладно, съездим, посмотрим…
Они сели на лошадь и двинулись назад. Ни намека на дорогу нельзя было распознать. Быть может, они с нее съехали, сами того не подозревая. Копыта вязли в снегу, лошадь уже начинала фыркать от недоумения и тревоги.
Откуда-то сбоку донеслось эхо выстрела.
– Слышал? – насторожился дядя Володя. – Справа, что ли?
– Да.
– Это мы, наверно, крюка дали. Ни черта не разглядишь! Н-но!
Он погнал лошадь туда, откуда прилетел звук.
Через минуту стало ясно, что путь выбран неверный.
– Ну стрельни ты еще разок! – уже заметно бесился командир.
Он два раза палил в воздух, вслушивался в заунывный вой метели, сняв ушанку.
– Дубье! Лапотники! Что может быть проще – распрягите кобыл, доскачите на них! Телега все равно реквизирована!
– Они ж без седел! – возразил Глеб.
– Ну и что? А как индейцы раньше на конях скакали? Го-осподи, вот комедия-то, а!
После еще пяти минут петляния в снежной пустоте, дядя Володя выругался непечатным словом и сказал:
– Слушай, Глебка, они, наверно, вперед нас ушли!
– Как это?
– Ну так. Решили, что мы их в лесу у речки ждем. А мы тут с тобой, как дураки мотаемся туда-сюда. Ух, дезорганизация!
Они вернулись в лес и добрались до речушки. Привязав лошадь, двинулись берегом.
В лесу было тихо и сонно. Метель бушевала в поле. Даже ветер не мог продраться сквозь густые еловые шубы и тернии ветвей.
Чаща теперь выглядела мирно, даже приветливо. Не то что ночью. Казалось, никаких врагов здесь не встретишь, как не ищи. То ли дело одному в морозной мгле, под вой волков…
Глеб вспомнил, что так и не рассказал милиционерам про страшный овраг. По правде сказать, он не был уверен, что все это ему не примерещилось от страха и усталости.
Поглядывая вокруг, Глеб вдруг с радостью понял, что узнает места. Ну, конечно! Вон и та горка, с которой он скатился к реке. И еловая ветка, хлестнувшая его по лицу.
– Туда, – сказал он, указав на спуск.
"Хоть бы так! В лесу всегда все похоже…"
Дядя Володя хмуро кивнул, явно раздосадованный, что так и не встретил свой отряд.
Прошло несколько минут, прежде чем они добрели до той самой избушки. При свете дня она показалась Глебу еще мельче и смешнее.
В окне теплился свет.
– Тс-с… – шепнул дядя Володя, заходя вперед и держа палец на курке.
Он подкрался к двери. Велев Глебу не высовываться, резко распахнул ее. Шагнул внутрь. Глеб, тут же плюнув на приказ, вошел следом.
За столом сидел Константин Алексеевич и, ковыряя ногтем какую-то щепку, равнодушно смотрел на гостей.
– Та-ак, знакомое лицо! – изумленно вымолвил милиционер.
Глеба аж передернуло. Ну, конечно, это был Кощей! Как он умудрился ночью не узнать его голос! Вот кого из местных эти гады себе в наводчики-то взяли!
– Вы, гражданин, что здесь делаете? – строго спросил дядя Володя.
– Я… э-э сижу, – засуетился Кощей.
– Это я вижу, что вы сидите, а почему вы здесь сидите?
– У них в ящике все лежит! – прошептал Глеб и заметил, что ящик в углу стоит пустой.
– Встать!
Кощей, что-то бормоча, неуверенно поднялся на ноги.
Во дворе захрустел снег. Глеб обернулся. Увидел лишь руку, которая, взяв его за лицо, с силой швырнула на пол.
– Э! Г-граждане! Назад! – вскричал дядя Володя, уже скрытый от Глеба мрачными спинами в шинелях и тулупах.
Глеб услышал звонкий удар в лицо. Наган брякнул об пол. Потом еще, еще удары.
– Глвэб! – донеслось уже с пола.
Шестеро с презрительным спокойствием пинали старшего лейтенанта, как футбольный мяч.
Глеб сидел обездвиженный, не зная и не задумываясь, что ему делать. Они убивали его. Не били, не избивали, а убивали!
В какой-то миг кольцо расступилось. Двое под руки выволокли еле живого милиционера с залитым кровью лицом. Как тараном ударили его лбом о печь и бросили на пол.
Он лежал на спине с открытыми, но уже ничего не видящими глазами.
Один из очкастых (почему-то все нападавшие оказались в очках) направил револьвер ему в грудь и спустил курок.
Только теперь Глеб опомнился. Вскочил на ноги, рванул к выходу, налетел на сторожившего все это время дверь Кощея. Мерзкое Кощеево лицо скривилось в оскале:
– Куда-а?!
Глеб хотел ударить его, но кто-то уже заломил ему руки за спину и принялся вязать их.
– Второго раза не будет! – каркнул сзади Кощей.
Его бросили к печке, рядом с мертвым телом. Стащив валенки, стянули бичевкой ноги.
С трудом приподнявшись на локтях, Глеб увидел, как все находившиеся в доме, стоя полукругом, внимательно изучают его, словно ценный трофей.
Кощей, Кощей, Кощей, Кощей, Кощей, Кощей и Кощей. Одно и то же лицо, одна и та же ухмылка, один и тот же рост, одинаковые очки. Только одежда была на всех разная.
У Глеба помутилось в мозгу. Несколько секунд он тупо вертел головой, хлопал глазами, потом вдруг затрясся и с ужасом загоготал, как сумасшедший гусь на проталине.
“Кощей размножился! Раздвоился, растроился, рассемерился! Что дальше?!”
Перед ним стояли семеро Константинов Алексеевичей, похожие друг на друга, как патроны в обойме.
"Уколоться и проснуться!" – вспыхнуло в голове.
Страшные сны всегда обрывались, едва он вспоминал, что спит…
– Ну и чего с ним делать? – небрежно спросил один Константин Алексеевич.
– Убить, – сухо сказал стоявший посредине.
– Супербий, да ведь это ж… – замялся и забегал глазами крайний Кощей.
– Свидетель! – оборвал названный Супербием.
– Да нет, ну… товарищи… Должен быть какой-то другой выход. Мы ж, все-таки, не расстрельная команда!
Супербий, не слушая, поднес наган к Глебкиному носу.
Глеб в ужасе зажмурился.
– Ветирую! Вето! Вето! – вскрикнул кто-то сбоку. – Уже трое несогласных!
– Совсем сдурели? – мрачно прошелестел средний. – Ради одного мелкого оболтуса дело погубить?
– Не хочу я мараться в детской крови! – возмущенно забормотал второй справа. – Я, в конце концов, учитель!
– Тряпка ты! Которой доску вытирают! – буркнул третий слева.
– Товарищи, братья! Супербий, Аварус! Мы же договорились, чтобы без этого… без гадостей! Малой кровью, чтоб!
– А ты что предлагаешь-то? Отпустить? Чтоб он к нам уже военных привел?
– Нет, ну… пусть здесь посидит, связанный. Пока не закончим.
– Опасно.
– Все равно вето. Не по-человечески!
– Черт бы вас задрал! – зло выплюнул Супербий. – Значит, вето? Ладно, тогда вот вам мое решение!
Он сверкнул на Глеба линзами, высыпал из барабана все патроны, кроме одного. Крутанул барабан и вдруг, приставив дуло ко лбу Глеба, щелкнул курком.
Глеб даже заорать не успел. Между ног сделалось тепло.
– Ацедий!
Другой Кощей принял револьвер, покрутил барабан и, скорбно закрыв глаза, спустил курок.
Пусто!
У Глеба скрутило все внутренности. Сердце трезвонило. Не было сил даже разжать веки.
– Иратус!
Щелк!
– Везет чертенку! – фыркнул новый-прежний голос.
– Аварус!
Щелк!
– Инвидус!
Щелк!
Будь каждый такой "щелк" ударом плетью, Глеб был бы на седьмом небе от счастья.
– Луксурий!
Щелк!
Глеб знал, что сейчас умрет. Даже если выстрела не случится, сердце просто лопнет или выскочит через рот.
– Гулус!
– Н-не хочу! Нет! – заблеял кто-то над ухом. – Давайте, кто-нибудь вместо меня!
– Бери!
– Да какая разница-то?
– Давай, давай!
– О-ох…
Он с полминуты вздыхал и пыхтел, жамкая рукоятку в потной ладони.
В седьмой раз раздался страшный, но спасительный щелчок.
– Во те на!
– Бывает… – пожал плечами Супербий, заряжая обратно шесть патронов. – Раз в год и палка стреляет. И наоборот.
Лицо Супербия все-таки чем-то отличалось от остальных. Выражение на нем было каменное. Рот надменно изогнут. Глаза неподвижны, спокойны и злы, как у полночного филина.
– Страшно? – весело спросил он вдруг Глеба, которому минуту назад чуть не вышиб мозги.
Глеб не ответил.
– Кое-кому тут тоже за тебя страшно. Но не мне. То что ты жив – случайность, шутка провидения.
Глеб почувствовал, что уже видел раньше этого человека. Именно этого. Это он вел себя на уроках как высокомерный монарх и употреблял в речи фразы, какие Глеб встречал лишь у писателей прошлого века.
– Мы оставим тебя здесь. Может, чудо поможет тебе развязать веревки и выбраться. Но чтоб у тебя в мыслях не было нам мешать, мы тебе кое-что покажем.
– Кто мы такие, понял? – с ухмылкой спросил тот, кого, вроде, звали Аварусом.
– Мы, Глеб… э-эм… Мы все – это твой Константин Алексеевич! – объявил самый хмурый, многозначительно подняв брови. – Один человек. Одна личность. Не просто братья-семерняшки… Хотя, конечно, братья, но… более, чем.
Глеб непонимающе помотал головой.
– Каждый из нас единичка в числителе. А знаменатель – это школьный учитель К. А. Щепов, которого вы, индюки, Кощеем называете.
– Ладно, что ему, тупому, объяснять! – прервал главный. – Покажем!
Они закрыли глаза и впали в жутковатое подобие транса. Потом их веки разом раскрылись. Взгляды и лица стали неотличимы друг от друга.
– Хе-хе! – захохотали хоровым эхом все семь Кощеев. – Почище любой страшилки на ночь!
Они говорили и двигались одновременно. Словно один человек отражался в шестерых зеркалах и звучал из шести динамиков.
Супербий потрепал Глеба по голове, и параллельно с ним шестеро двойников потрепали пустое пространство перед собой.
– Ты не волнуйся, – продолжал говорить хор. – Мы не за фашистов и не за троцкистов, мы сами за себя. Мы, представь себе, свободный человек! Заберем то, что нам принадлежит и уйдем. Где ж тут преступление?
Шестеро смолкли и вновь закрыли глаза, погрузившись в забытье. “Живым” остался только главный.
Он глубоко вдохнул, расправил сутулые плечи. Размял шею, как человек, долго пребывавший без движения.
– А это, – теперь говорил только он один. – Чтобы ты до конца уразумел!
Он вынул из печки кочергу и без особых усилий согнул ее подковой. Потом схватил Глеба за ворот и поднял на вытянутой руке.
– Во мне сила семерых! – прорычал вожак, скаля желтые зубы. – И имя мне: Легион!
Глеб шлепнулся на пол, ударившись затылком о печь. Злодеи пришли в себя.
– Пошли! – бросил Супербий и, забыв про пленника, вместе с братьями покинул избу.
Лишь слабовольный Гулус мельком одарил Глеба сочувственным взглядом.
***
Глеб был один. Если не считать человеком то, что лежало рядом. Бывшего дядю Володю…
Сперва ему даже полегчало. Подумалось, что развязать веревки будет не так уж трудно. Он напряг мышцы, попробовал раз, другой, третий. Стер себе до крови запястья. Понял, что никакое спасение даром с неба не упадет.
Огонь в печке скоро потух. Нерадиво сделанная, плохо утепленная изба промерзала в считанные минуты.
– А-а гады! – заорал в отчаянии Глеб и принялся ерзать по полу, бессильно воя сквозь стиснутые зубы.
Больше все его бесил мертвец. Дядю Володю было жалко. Глеб уже решил, что, если выберется, расскажет всем, что старший лейтенант погиб как герой в неравной схватке.
Но, лежа на полу рядом с ним, Глеб вдруг ясно понял, что умереть героем нельзя. Ни благородной, ни красивой смерть быть не может – настолько она мерзкая и поганая по своей природе.
Глеб исползал проклятую избушку вдоль и поперек. Пытался разодрать путы об угол печки, о ножку стола, пробовал встать на ноги. Даже надеть обратно валенки не было никакого способа.
Сквозь серый сумрак он вдруг впервые разглядел на стене маленькую неприметную иконку. Какой-то святой или святая с нимбом над головой.
Глеб не знал молитв. Бабушка все пыталась научить, да умерла давным-давно. Молиться было самое время.
"Господи…" – подумал Глеб.
Дверь, как по волшебству с треском распахнулась.
Отвыкшими от света глазами Глеб увидел коренастую бородатую фигуру в шубе и косматом треухе.
– Во-о! – изумленно промычал незнакомец, вытаращив маленькие блеклые глаза.
Глеб хотел ответить, но от счастливого потрясения лишился дара речи.
Дед бросил в угол куль с вещами и, подойдя к Глебу, принялся развязывать тугие узлы.
– Ты чегой-то, браток? Кто ж тебя… связал-то! Это ж мой дом! Ты чего здесь… Ты кто будешь-то?
– Я Глеб! – выдохнул Глеб. – А ты… вы сами кто?
– Я э-э… житель! А тебя кто так связал-то?
– Да были тут… – прорычал Глеб, изнемогая от боли: веревка врезалась в натертое место.
– Кто это были?
– Семеро… Ну как вам объяснить?.. Враги, в общем!
– А-а… А этого-то солдата и вовсе до смерти убили, а?
– Да, – с горечью промолвил Глеб, кое-как высвобождая правую руку. – З-застрелили!
Хозяин наклонился к телу, потрогал широкой ладонью лицо. Потом зачем-то приложил ухо к груди.
– Живой он! Головой токмо крепко стукнули! Вон, кровюки сколько!
– Да не-е… – не поверил Глеб. – После такого не живут.
Дед нахмурил густые брови, пощупал место, куда попала пуля, и, расстегнув шинель, вынул из-под одежды медный портсигар с дыркой посредине. Молча протянул его Глебу.
У Глеба глаза полезли на лоб. Не веря сам себе, он открыл гравированную крышку. Внутри с застрявшей в ней навеки пулей лежала невесть откуда взявшаяся медаль “За боевые заслуги”.
Радость и ярость разом охватили сердце Глеба, как две непримиримые армии.
– А-ах ты ж…
Он вертел медаль так и эдак, точно редкого жука.
– Щичас печку растоплю. Согреисся, – хозяйственно промолвил дед, не вникнув в суть дела.
Вскоре ледяная комнатка наполнилась рыжими бликами и веселым треском оживающего огня.
– А ты где был-то? – спросил хозяина Глеб, растирая ладони. – Че к тебе в избу всякие гады заходят, как к себе домой?
– А чего ж… Я ж один живу. Денег нету, воровать нече. Ружжо было – и то… Здеся, окроме зверья, никто не ходит.
Он посмотрел на Глеба грустными, похожими на круглые оловянные пуговицы глазами.
– Я ж редко хожу в село-то. Как большаки пришли, уже, почитай, вообще не хожу. Токмо на рынок людей поглядеть. Церковь таперь пустая… А тут как-то вот летом пошел, а мне один, значить, в картузе это… грит: пачпорт! А у меня пачпорт есть, завсегда с собой ношу. Он взял и грит: не-девст-вительный! Отобрал у меня документ. Я ему кричу: куда?! Ишь ты! Ты мне тогда новый дай! А он смеется: тебе, грит, пачпорт вообще никакой не положен! Ты, грит, кто таков, почему не отмеченный? Наглый, что твой хенерал или граф! Про колхоз чего-то начал… Ну я ему по морде хрясь! А он в крик. И начало-ося… Судили меня, на лесопилку отправили в лагерь. Три года там спину на них, кровопивцев, ломал! А я чего ж? Пачпорт-то мне по закону положен!
У Глеба медленно отпала челюсть.
– Так ты, получается, три года дома не был и щас только пришел?!
– Ага.
– Во те на! – закричал Глеб. – Вот это чудо! Да приди ты хоть завтра, я б тут околел от холода!
– Меня Афанасием зовут, – запоздало представился спаситель, положив руку на грудь.
