Дмитрий Владимирович Потехин
Упыриха
– Мне граната на охоте не нужна!
– Тише! А рыбу глушить?
– Ладно, сколько?
– Сто двадцать!
Пашка смутился. Таких денег он отродясь в руках не держал.
– А крест железный немецкий хочешь?
– Не-а… – Колька неуверенно помотал головой. – Щас такое добро никому не интересно.
– Пятьдесят рублей и крест в придачу!
– Шестьдесят!
– Идет.
– Только учти: если облажаешься, на меня не ссылайся. Я отопрусь, ты ничего не докажешь.
Все, кто видел Пашку с того дня признавали, что он сильно изменился. Только непонятно, в какую сторону. С одной стороны, начал подрабатывать везде, где только можно: колол соседям дрова, полол грядки, чинил, красил. С другой – сделался молчаливым, скрытным и диковатым. Перестал выходить с хутора, не гулял в темноте и все что-то мастерил, закрывшись в сарае.
А мастерил Паша поджигу. Из деревяшки выточил ложе, к которому примотал проволокой медную трубку, заплющенную с одного конца. Из винтовочного патрона наковырял пороху, сделал фитиль. Внутрь засыпал рыболовные грузильца и заткнул дуло куском «Правды» позапрошлого года.
Пашка сомневался, что сумеет выстрелить из такого «пистолета» в нужный момент. И еще больше сомневался, что попадет. Следовало бы его испытать, но уж слишком жаль было пороху.
Затем Пашка стянул со стола большой нож и долго думал, куда его спрятать, зная, что бабушка рыщет повсюду. Додумался до того, что замотал свой арсенал тряпкой и положил в вещевой мешок, который завязал на четыре узла.
Конечно, Паша поступал неправильно, что никому не рассказал об увиденном. Он часто раздумывал, под каким предлогом можно привести к старой церкви милицию. Сказать, что там с войны остался склад боеприпасов? Или что там у бандитов логово? Вот только, что он им ответит, если в подвале никого не окажется? (Пашка помнил обещание Лешего освободить упыриху на следующий день). Еще одна промашка, и можно будет собирать вещи и уходить куда глаза глядят: на хуторе за ним навсегда застолбится слава придурка и брехуна.
Паша решил ждать.
Пастушок
Бойся – не бойся, а если бабушка просит на рынок, тут уж никуда не денешься. Паша вышел с хутора на дорогу под еле накрапывающим слепым дождем.
Странная штука: дождь и солнце одновременно – как будто во сне идешь. Воздух был сырой и душный, как в парной. С луга пахло горькой полынью. Разморило. Хоть сворачивай с дороги, ложись на траву и засыпай.
«А с неба возьмет, да и рухнет на тебя коршуном клыкастая сволочь!»
– Дай огоньку! – раздался справа бас.
Это был Ваня-пастушок, чье стадо паслось в десятке метров.
– Что? – спросил Пашка.
– Курить!
– Нету! – Пашка похлопал себя по карманам. – Да и незачем тебе. Лучше вон на дудочке играй!
Он пошел дальше. Ваня не отставал.
– Че смурной-то?
– Я не смурной.
– А я не вижу!
Пашка махнул рукой. Ваня слыл дурачком и блаженным, не таким, как Леший, а по-настоящему. Слышал голоса, разговаривал сам с собой, спал с открытыми глазами. Глаза у Вани были водянистые, болезненные.
– Если расскажу, ты не поймешь.
– А чего не пойму-то?
«И правда, почему не поймет? Такие как раз все понимают!» – подумал Пашка.
– Ты когда-нибудь видел то, чего в природе быть не может?
– Как это?
– Вот ты, например, сидишь в поле один, а к тебе с неба ангел спускается. И кому об этом расскажешь – никто не поверит.
Ваня почесал за ухом рукояткой хлыста.
– Ангела я не видал… Я мертвечиху видал!
– Кого?
– Там, – Ваня махнул рукой в сторону далекого леса. – В церкви сидит, в подполе.
У Пашки чуть сердце в горло не подпрыгнуло.
– Видел?! Так я о ней и говорю!
– Я к ней ходил.
Ваня говорил так спокойно, словно речь шла о бабе-соседке.
– Ты че, тоже за Лешим следил?
– Не-е… Я ее сам услыхал. Сижу однажды на лугу. И тут голос у меня в голове, на мамин похожий. Зовет меня. Мамы нет давно, а я думаю, может душа ее где-то мается? Пошел в лес, куда голос звал. А там церковь. А в церкви она висит! Говорит: «Подойди, Ванюша, угости меня. Я тебя не обижу, только крови чуть-чуть пососу».
– А ты что?
– А че я? Я ж не глупый. Побежал на хутор, ребятам сказал, мужикам сказал. А все смеются, говорят: дурачок!
«Во-те на!», – подумал Пашка. – «Значит, не один я такой! Есть свидетель! Жаль только, что блаженный…»
– И чего теперь делать будем? – задумчиво спросил Пашка.
Пастушок пожал плечами.
– У меня куриный бог, мне не страшно.
– Поможет тебе твой камень! – Паша презрительно махнул рукой. – Действовать надо! Я вот за Лешим долго следил, он ее кровью свиной подкармливает. А еще обещал ее от цепей освободить. Так что теперь она где хочешь может быть!
Оба с опаской посмотрели в небо. Там никто не летал, даже стрижи куда-то исчезли.
– Я вот, думаю, – продолжал Пашка. – Ей же кровь нужна. Она теперь наверно людей утаскивать будет. Или скотину. Так что гляди в оба!
Паша кивнул в сторону стада.
– Что-то случится, сразу мне говори! В милицию пойдем, скажем… скажем, что бандит сумасшедший с ножом бегает. Церковь им покажем.
Пастушок серьезно покивал головой.
– Одному человеку не поверят, а двум…
«Тоже не поверят», – с горечью подумал Пашка, но в слух этого не сказал.
– К Лешему близко не подходи, понял! Если что-то странное выкинет, тоже мне сообщай.
– Угу.
– Договорились?
– Ага.
– Ну все, – Пашка пожал испачканную землей Ванину руку. – Бывай! И на камень не надейся!
Он даже как-то вдруг полюбил Ваню, и почувствовал, что будет за него переживать.
«Мне хорошо, я целый день на хуторе. А он в поле. Один. Случись что, никто и не узнает».
Пашка прибавил шаг, чтоб поскорее добраться до Красного бойца.
Свадьба
Настоящую свадьбу Пашка впервые увидел еще лет в шесть. Война только успела закончиться, с едой было плохо. Но специально для этого случая будто сошли с экрана счастливые образы из красочных казацких фильмов. Были яблоки с медом, каравай и гильце, похищение невесты и переодевание в женские платья, песни, пляски и вино.
Теперь Пашка как будто снова окунулся в детство. Во дворе комбайнера Краснова соорудили длиннющий стол из трех или четырех столов, покрытый горами самых необычайных, невероятно красивых яств. Праздновать пришел почти весь хутор и еще множество гостей. Казалось, в Неверовский нагрянула какая-то развеселая ярмарка. Были казаки, сослуживцы жениха, родственники Красновых из Краснодара и Рязани. Даже цыгане заявились откуда ни возьмись неизвестно по чьему приглашению.
Пашка сидел за столом, жуя румяное куриное крыло и слушая, как дед знакомит кого-то из гостей со своим другом Агафонычем.
– На ероплане летал в империалистическую!
– Да какой там летал, – смущался Агафоныч. – Только винт покрутил…
– Ну почитай, летал!
Паша специально не притрагивался ни к самогону, ни к вину, чтобы дед видел. Но сам уже изрядно поднабравшийся дед не обращал на него никакого внимания.
Хуже всего было то, что неподалеку от Пашки за столом сидела Лиза. Пашка дорого бы заплатил только за то, чтобы узнать, что она о нем думает после той последней встречи. Наверно Лиза, как и дед, решила, что Пашка выпил что-то неподходящее или, еще хуже, подумала, что его кто-то сильно напугал.
Невеста в домотканом белом платье с бумажным цветком на плече поцеловалась с Гордеем, на котором была его грубоватая парадная форма, но тоже украшенная цветком.
Стол огласило радостное, хмельное разноголосье. Заревели пьяные мужики, заулюлюкали казаки, заголосили бабы, заохали старики и старухи. Потом все пели песню, каждый на свой лад, создавая ни с чем не сравнимый свадебный гудеж. Проносились в чарующем танце черноволосые цыганки. Кто-то бил бутылки, кому-то уже хлопнули по зубам.
Когда пошли плясать, Паша вдруг, сам того не желая, снова оказался рядом с Лизой.
Она ела круглую маслянистую пампушку.
– Слушай, а что с тобой было в тот вечер? – с какой-то неловкой и даже почти виноватой улыбкой спросила Лиза. – Когда ты крикнул, чтобы я пряталась?
– Да так… – Пашка неестественно усмехнулся.
В голове роилась сотня нелепых оправданий, беда была в том, что требовалось выбрать из этой сотни наугад что-то одно. Пашка мешкал с ответом, чувствуя, что играет в рулетку.
– Что-то увидел?
– Да… – Пашка хотел соврать про вооруженную банду, но вдруг понял, что никакая банда не стала бы преследовать его до самого хутора.
– Волка!
Он понял, что сморозил необычайную дурь.
– Волка?!
– Ага. Волков. Целую стаю!
Лиза в недоумении глядела на него своими красивыми глазами.
– Это где, в поле, что ль? В лесу?
Пашка кивнул.
Все кончено. Она решит, что его напугала во тьме свора бродячих собак! Какие волки? Здесь про них даже во времена Пашкиного детства рассказывали только страшные сказки.
– Странно… Откуда им здесь взяться? А ты кому-нибудь еще про них рассказывал?
Пашка обреченно махнул рукой.
– Да нет. Ладно… может, и не волки были…
«Ну а кто это был, дурак?!» – заорал в голове здравый смысл. – «Кто?!»
– В темноте не разберешь…
– Может, сообщить в сельсовет. Вдруг, мало ли… – продолжила Лизка.
Пашка ушел, незаметно исчезнув в самый разгар празднования. Он механически шагал домой, не видя ничего вокруг и шепотом повторяя одно единственное непечатное слово. Ему хотелось одеть на шею петлю или отрубить себе голову топором. Конечно, ничего ужасного не произошло. Еще не произошло. Оно происходило!
Паша вспомнил, как учившийся в его классе, индюк-староста однажды смеясь сказал, что «с точки зрения сумасшедшего совершенно безумен весь остальной мир». Может, в этом все и дело?
А потом он вспомнил Ваню-пастушка.
«Может, и не было между нами никакого разговора? И мне все приснилось…»
Улица была темна, пустынна, сверху посеребренная призрачным светом луны. Лишь в паре домов горели окна. Все на свадьбе!
Над головой как будто промелькнула чья-то тень. Пашка посмотрел в небо и увидел лишь темно-синее покрывало с проглядывающими кое-где звездочками и убывающей луной, похожей на перышко из подушки.
Паша пришел домой, достал из дедовского ящика яблочного самогона и, отхлебнув из горла, прямо в одежде упал на кровать.
Он думал, что долго не сможет заснуть. И ошибся.
Какой-то театр или концертный зал. На эстраде в свете прожекторов полуголый Леший скакал, размахивал руками, горланил бредовые, нескладные песни, рычал, стонал и выл под восторженные крики пьяной вдрызг публики…
– Воды! Горим! – донесся голос из зала.
– Воды набери! – услышал Пашка сквозь сон, и, разлепив глаза, понял, что кричат за окном.
Послышалось звяканье ведер и шелест колодезной цепи.
– Кто поджег-то?!
«Хорошо гульнули!» – мрачно усмехнулся Пашка и, отвернувшись к стене, снова уснул.
В сон опять ворвались чьи-то крики. Пашка очнулся. Он был готов схватить полено и всех им отметелить. Сквозь щель в занавесках хмуро глядел серый рассвет.
«Бараны!» – сквозь зубы проворчал Пашка, ткнув кулаком стену.
Дверь в комнату вдруг открылась, и Паша увидел на пороге деда. Дед как-то странно посмотрел на Пашку ни то пьяными, ни то испуганными глазами и медленно затворил дверь.
За стеной слышался плач.
«Это еще что?» – удивленно подумал Паша.
Он вскочил с кровати и вышел в полутемную горницу. Бабушка сидела на табуретке, закрыв лицо морщинистыми руками, и громко надрывно всхлипывала. Дед стоял весь какой-то постаревший, осунувшийся, тяжело опираясь о стену и глядя в пустоту.
При виде Пашки, он даже не повернул голову, только шевельнул потускневшими глазами.
– Гордея убили.
– Кто?!
– Да кто ж его знает, кто…
Страшная ночь
Поздней ночью, когда мужики уже почти все валялись кто лицом на столе, кто под столом, когда невеста с женихом отправились на сеновал вместе с еле держащимся на ногах «дружко», кто-то прибежал откуда ни возьмись с криком: «Пожар!» На окраине хутора, и правда, во всю пылало зернохранилище, а еще свинарник и два пустых дома. Мощное пламя плевалось искрами, хрустели обуглившиеся стропила, жутко визжали запертые в хлеву свиньи.
– Видел его, собаку! – кричал сторож со слезами на глазах. – Бутылку швырнул, сволочь! Хотел его из ружья, а он уж за деревья сховался, в темь!
Долго не могли добыть воды: не оказалось под рукой ведер. Да и людей трезвых раз-два и обчелся. Всего-то и удалось, что спасти из горящего хлева пару свиней.
Тлеющий пепел кружил над хутором, седыми мухами садясь на крыши и траву. Курился горький, зловонный дым.
Никто и не подозревал, что пожар – лишь присказка к страшной сказке той ночи.
Утром никто из хуторян отчего-то не встретил ни Гордея, ни Катерины. Пошли на сеновал. У дверей сарая лежал упившийся до беспамятства «дружко» с бутылкой в одной руке и казацкой шашкой в другой. А внутри… Кто-то заплакал, кто-то испугано крестился, шепча молитвы. Гордей лежал на сене в одних кальсонах со свернутой шеей. Катерина исчезла. В крыше прямо над местом, где лежал труп, зияла огромная дыра.
– Урки… вот кто ночью приходил, – глухо проговорил Агафоныч.
Вот только никакой урка не сделает того, что обнаружили хуторяне, когда вынесли тело Гордея на свет. В основании шеи, чуть выше ключицы чернели два глубоких, круглых прокола. Настолько аккуратные, что шилом такие не сделаешь.
– Как будто змея укусила… – прошептал сослуживец Гордея дрожащими губами.
В тот день хутор стоял, как будто в оцепенении. Птицы скакали по заброшенному свадебному столу, клюя остатки еды. Чернели пепелища. Из хаты в хату, нарастая, словно снежная лавина, ползли чудовищные слухи, один дичее другого. С особым ужасом говорили про Катерину. Было ясно, что ее похитили, вот только кто? Об этом на хуторе не решались даже гадать.
Возвращение в церковь
Капитан милиции Рюмашев кашлянул в кулак и зажег в зубах толстую, как гильза папиросу.
– О, знакомое лицо! Имя, фамилия!
Пашка представился.
Капитан раскрыл записную книжку и обмакнул перо в чернильницу.
Он был в доме сельсовета всего сорок минут, а в воздухе уже висел едкий туман, словно курил целый взвод.
– Говоришь, знаешь, что случилось? – недоверчиво спросил капитан.
– Знаю.
Пашка действительно знал, что именно там случилось. И в который раз был вынужден врать.
– Кто устроил пожар?
– Мужик один. Бездомный, у нас на хуторе живет. То ли Прохор, то ли Пахом, не помню точно. Кличка Леший.
– А на кой ему это, как ты считаешь?
– Чтобы отвлечь внимание.
– Интересно выходит… А откуда тебе это известно?
Пашка рассказал про то, как следил за Лешим после истории с топорами, рассказал про церковь, и о том, как Леший говорил кому-то, что подожжет хутор.
– А кто его сообщник был, ты не разглядел?
Капитан смотрел на Пашу странным взглядом, в котором не было ни доверия, ни заинтересованности. Только какая-то бесстрастная насмешка.
Пашка помотал головой.
– Может, татарин. Тот который меня тогда…
– Ты мозгами своими пошевели, – капитан постучал себя пальцем по лбу. – Пахом, хрен с ним, сумасшедший что угодно выкинет. А приличному гражданину все это на кой? Вот на кой? Чего ему приходить на свадьбу, убивать Бурлака, похищать невесту. Он что Чингачгук тебе? Ну потискает он ее, а дальше? К стенке? В леса?
Пашка пожал плечами.
– Ну, меня-то он безнаказанно обобрал.
Это уже был прямой вызов капитану. Рюмашев нахмурил брови и выпустил из ноздрей кучерявое облако дыма.
– Значит так… Никто не знает, что с тобой там произошло. Есть свидетель – видел, как тебя в доску пьяного ночью тащили по улице. Одетого! При каких обстоятельствах тебя споили неизвестно.
– И что…
– Улицы, которую ты назвал в поселке нет. Человека ищем. Пока без результатов.
Пашка вспомнил о краденных брюках, которые как раз были на нем, и решил тему не развивать.
– Сколько их в подвале было? Двое? Или еще кого-то слышал?
– Двое.
– Ладно.
Милиционер сунул перо в чернильницу и затушил папиросу о ножку стула.
– Проверим. Коромысло!
В коридоре загрохотали чьи-то сапоги.
– Если обманул, ноги оторву!
В дверь, пригнувшись, вошел гигант с могучими плечами и смуглым нагловатым лицом, в котором легко угадывался бывший хулиган.
– Слушаю, товарищ капитан!
– Готовь машину, у нас тут свидетель вроде.
Пашка сел на обшарпанную скамейку в заднем отделении пропахшего бензином милицейского ГАЗа. Старшина Коромысло, покручивая руль, не спеша вел казенную машину по каменистой дороге на окраину хутора к маслобойне Лешего.
Как и ожидалось, хибара была пуста. На полу лежали два растоптанных окурка, соломенный матрас и рваный носок.
– А это что за художество? – удивился капитан, разглядывая нарисованных на стене уродцев. – Он на иконописца не учился случайно?
Коромысло нашел в темном углу грязную двухлитровую банку.
– Товарищ капитан…
Капитан повертел банку в руках и сунул в нее нос.
– Керосин? – взволнованно спросил Пашка.
– Нет, дрянь какая-то… Рассол что ли?
Делать на маслобойне было нечего. Для засады не хватало людей, да и видно было, что Пашке не очень-то верят. Следующим пунктом была старая церковь.
На небо наползли серые невеселые облака, когда «Газик», трясясь и переваливаясь с одной колдобины на другую, доехал до лесной опушки.
– Ну теперь понял, как зеки ездят? – подмигнул Пашке старшина, кладя в карман маленький черный фонарь на ручном приводе. – Скоро привыкнешь!
Пашка его мысленно послал.
Даже в сопровождении милиции возвращаться к церкви было страшновато. Да чего, там – просто страшно. Подумаешь менты! Те же люди, только в форме. Как тварь увидят, может, еще быстрее Пашки побегут.
«Как бы их предупредить?», – думал Пашка, считая метры до проклятого холма.
Он шел первым, следом капитан, а позади, как медведь, ломая ветки и кусты, колдыбал верзила Коромысло.
В небе что-то зарокотало, набирая силу с каждой секундой. Звук перешел в оглушительный рев.
Паша оторопело задрал голову.
Над кронами деревьев, похожий на огромного ночного жука, пронесся темный кукурузник с растопыренными колесами.
Только теперь Пашка понял, что чуть не бросился бежать.
«Да я сам трус еще тот!»
– А мать моя, – весело подал голос Коромысло. – До сих пор не верит, что в самолете человек сидит. Говорит: да какой там человек, он же размером с ведро!
