Дмитрий Янковский
Штурм бездны: Океан. Цикл «Охотник»
Вскоре проекцию на акриловом щитке моего шлема расчертило рябью первого ультразвукового выстрела. Торпеда детонировала, но для нас толку в этом не было ни малейшего, так как твари уверенно держали безопасный для себя боковой интервал и рассредоточились по нескольким глубинным эшелонам. Мой же карабин имел несравнимо большую дальность боя, и мог поражать цели на дистанциях до трех километров, если использовать наведение по радару. К тому же гарпуны были управляемыми, я мог в широких пределах менять их траекторию, если твари пытались с нее уйти. Ну и скорострельность была – выстрел в секунду. Я тут же поймал ближнюю к батиплану торпеду в прицел и выпустил гарпун. Карабин его вытолкнул метра на три сначала, затем сработал химический реактивный двигатель, и мой снаряд устремился к цели. Я включил захват по радарной метке, чтобы гарпун в любом случае поразил цель, сколько бы она ни маневрировала. Затем перезарядился и пальнул снова. Ждать было нечего, и я принялся выпускать гарпуны один за другим, хотя первый еще не достиг цели. Чернуха, умница, не стреляла, хотя «банки» должны были уже зарядиться. Она не знала, какие именно торпеды я выбрал в качестве целей, поэтому ждала, не желая тратить заряд конденсаторов впустую, на торпеду, которой и так пришел бы конец от моего гарпуна.
Когда я отстрелял первый пакет из десяти гарпунов, монитор показал первые вспышки попаданий. Все десять моих гарпунов попали в цель, Чернуха добавила ультразвуком, прикончив еще одну тварь, и их осталось всего четыре. Они метнулись в разные стороны и бросились наутек. Но что такое сорок, даже шестьдесят узлов, в сравнении со скоростью гарпуна, мчащегося на реактивной тяге в коконе пара, а не в плотной воде? Рыбам на смех. Я снял второй пакет с каркаса и принялся долбить «двоечками» вслед удирающим тварям. Отбив весь пакет из десятка снарядов, я врубил водомет, и устремился к открытому шлюзу.
«Возвращаюсь на борт!» – передал я.
Стоило мне оказаться в шлюзе, насосы тут же принялись откачивать воду. Наконец открылась нижняя диафрагма, залив, как я и предполагал, полимерный пол коридора остатками воды, а я спрыгнул вниз и тут же снял шлем.
Раньше, со старыми культурами грибка, приходилось после возвращения из пучины принимать флюкостат и другие противогрибковые препараты, чтобы микроскопические мицеллы не продолжали размножаться в крови и не забивали собой капилляры. Теперь это было в прошлом, в лабораториях охотников выводили все более совершенные штаммы, для деактивации которых достаточно совершенно безопасной для человека «маркерной» таблетки. Грибок узнавал ключевое вещество и включал программу самоуничтожения, полностью выводясь из организма через несколько часов.
Я проглотил пилюлю, и пока снимал костюм, раскладывал снаряжение и оружие по местам в арсенале, ко мне уже вернулся нормальный дыхательный рефлекс. Заглянув в стрелковый комплекс, я включил радары на максимальную дальность обнаружения, и убедился, что в радиусе пяти километров от нас живых тварей нет. Если появятся, я всегда успею занять свое место, а сейчас мне хотелось побыть с Чернухой.
– Они могли нас торпедировать, – сказала она, когда я уселся в соседнее кресло.
– Чушь, – заявил я. – У нас была только ультразвуковая пушка. В реальном бою у нас несравнимо большая огневая мощь. Даже сейчас, я из обычного карабина их перещелкал.
– Вывод?
– Ну, я делаю вывод, что ультразвуковая пушка, это скорее оружие последнего шанса, когда кончились боеприпасы. Или когда твари идут густо, и их сразу много попадает под луч.
– Мне тоже так показалось. Так что если Хай и дальше нам запретит стрелятьчем нужно, я собираюсь вступить с ним в полемику.
Она не знала о кровавой клятве, которую я дал Вершинскому. Я обещал никогда и ни в чем ему не перечить. Но сейчас Чернуха ждала моей реакции на ее слова. Я не мог ей в лоб заявить, что ради спасения жизни Ксюши дал Вершинскому подобное обещание. И не нарушу его.
– Мысль здравая, – сказал я.
– И?
– Я думаю, что Хай запретил тратить боезапас только на пути к Севастополю. Нам дай волю, все расстреляем.
– Ты встанешь на мою сторону, или на его, если мы не сойдемся во мнениях?
– В зависимости от того, посчитаю я твою позицию правильной, или нет. – Я нашел способ выкрутиться.
Я думал, Чернуха обидится. Но у нее в глазах, наоборот, заиграли веселые искры.
– Ты прикольный, – сказала она. – Другой бы наплел сто обещаний. Не сдержал бы ни одного. От тебя понятно, чего ожидать.
– И? – передразнил я ее.
– Ну, мне это нравится. – Она чуть смутилась. – Ладно, хватит бакланить, надо двигать к цели.
Она промеряла на штурманском мониторе возможную линию нашего пути. Получилось сто тридцать пять миль до входа в Севастопольскую бухту. На маршевом моторе, если делать даже сто узлов, без напряга, путь займет не больше полутора часов.
– Можно с тобой посидеть? – спросил я. – Если что, я мухой до пульта.
– Извольте, сударь, – с улыбкой ответила Чернуха, и дала малую тягу маршевому мотору.
Глава 5. «Волки под деревом»
Ход на маршевом прямоточнике – это нечто. Обычные батипланы, стоило врубить реактивный режим, начинали вести себя не очень стабильно, требовали большого напряжения от пилота, особенно на поворотах. В случае ошибки батиплан мог вылететь из газового туннеля, созданного нагнетаемым паром, и на скорости больше двухсот километров в час врубиться в воду. Это та еще развлекуха, врагу не пожелаешь, если выживешь после чудовищной перегрузки. Но «Толстозадый», не смотря на уродливую форму, точнее благодаря ей, вел себя на удивление стабильно. Широкая корма шла в туннеле из пара, как поршень, стабилизируя всю конструкцию, подобно оперению стрелы. Из-за этого не ощущалось безумной скорости, на которой мы пронзали глубину, не было ни вибраций, ни гула, наверное еще от того, что реликтовая броня это все поглощала без остатка.
Когда батиплан мчится в туннеле из создаваемого передними дюзами пара, камеры ходовых мониторов совершенно бесполезны, они не покажут ничего, кроме бурного месива из клубящейся мглы, поэтому главный бортовой вычислитель формирует синтетическую проекцию, созданную на основе анализа совокупных сигналов радара и сонара, на которую накладывается дополнительная навигационная информация в виде визуальных треков оптимальной траектории и заданного путевого курса. К этому надо привыкнуть, потому что изображение рельефа дна и уровень сероводородного слоя на этой проекции выглядят монохромными трехмерными сетками, тогда как навигационные маркеры окрашены в яркие изумрудные, рубиновые и янтарные цвета. Чернуха выключила свет в рубке, ее освещал теперь лишь ходовой монитор и светящийся разноцветный бисер индикаторов на панели, напоминающий россыпь звезд в бесконечном космосе.
Это было волшебно. Мы с Чернухой словно бесплотные первородные демиурги мчались во тьме пучины через нами же созданную вселенную. Лицо Чернухи в отсветах индикаторов было спокойным, ноги упирались в педали отклонения по горизонту, а правый кулак сжимал рукоять управления тангажом и креном.«Толстозадый» раздвигал воду паром из дюз, и ракетой скользил в газовой среде, оставляя за собой длинный шлейф микроскопических пузырьков.
Я протянул руку и коснулся пальцев Чернухи, стиснувших левый подлокотник кресла. Видно было, как она на пару секунд закрыла глаза, словно кошка на солнышке, но вскоре взяла себя в руки и снова сосредоточилась на показаниях мониторов.
Иногда, очень далеко, на пределе чувствительности, локатор засекал метки биотехов. Это были разрозненные патрульные стаи, иногда мины, притаившиеся у границы сероводородного слоя. Охотники в первую очередь зачищали от тварей прибрежные акватории, чтобы обеспечить рациональные каботажные курсы для зарождающегося судоходства, и выжившие твари это понимали прекрасно, уходили подальше от берегов, питались, нагуливали нитрожир и ждали удобного шанса напасть. Мне нравилось, что мы с тварями поменялись местами. Теперь мы их теснили, а не они нас.
На самом деле торпеды слышали грохот маршевого мотора на гораздо большем расстоянии, чем наш локатор засекал их. Зная повадки тварей, можно было предположить, что они стягиваются, пытаются рассчитать наш курс и выйти наперерез. Раньше бы, когда их было не в пример больше, им бы это удалось, без сомнения, но теперь, когда мы в значительной мере проредили их численность, у нас был шанс прорваться до входа в Севастопольскую бухту без боя.
Но чем меньше нам оставалось до цели, тем тревожнее становилась обстановка. Сначала просто меток стало больше в зоне обнаружения, затем они начали появляться прямо по курсу, и Чернуха на меня покосилась.
– Что предпримем, сударь? – спросила она.
– Моя светлость думать изволит. Погоди.
– Долбануть бы по ним, как следует, – мечтательно произнесла Чернуха.
– Я бы не отказался, но у нас приказ. – ответил я.
– Может ну его, этот приказ, в задницу тухлой селедке?
И тут я понял, что наши отношения с Чернухой неизбежно испортятся, если я не расскажу ей то, чего не хотел бы ей говорить, опасаясь бередить ее чувства. Мы одна команда, нам вместе придется сражаться, вместе принимать решения, от которых будет зависеть жизнь. Это невозможно будет, если Чернуха, да и Бодрый с Чучундрой, да и сама Ксюша не поймут, почему, по какой такой веской причине я ни при каких обстоятельствах не могу ослушаться приказа Вершинского, да и вообще как-то перечить ему.
– Тормозни «Толстозадого», – попросил я. – Есть серьезный разговор.
– С ума сошел? – Чернуха убрала руку с подлокотника и повертела у виска указательным пальцем. – Нас зажмут к дьяволу, пока мы тут будем лясы точить.
– Ну, хорошо, не тормози. Но мы мчимся на патрульную стаю, а я должен тебе внятно объяснить, почему мы точно не сможем стрелять чем-то кроме ультразвука.
– Заинтриговал, – хмыкнув, произнесла Чернуха. – Хорошо, ты рассказывай, а я буду маневрировать. Места пока достаточно.
Ну, я и начал рассказывать. Я в подробностях поведал, как из-за моей ошибки, из-за неумения управлять гравилетом, Ксюша упала со скалы и разбилась. Рассказал, как Вершинский предложил мне реанимировать Ксюшу при помощи реликта, в обмен на беспрекословное подчинение. Я рассказал и о данной мною кровавой клятве, и о том, что не имею права нарушить ее.
Чернуха слушала молча, заводя батиплан в пологую дугу, чтобы уйти от торпед, мчащихся на нас встречным курсом. Ее лицо сделалось напряженным, но было понятно, что это не из-за маневра, а из-за того, что я решил многим пожертвовать не ради нее, а ради другой девчонки. Я знал, что ей трудно будет это узнать, и не ошибся.
Конечно, закончив рассказ, я ожидал ироничных замечаний со стороны Чернухи, был уверен, что она скажет что-то вроде, мол, ты не мозгами думал, а совсем другим местом, которое болтается ниже пояса. Мне не хотелось оправдываться перед ней, потому что, выскажи она нечто такое, оказалась бы во многом права. Я много думал об этом, уже через год после появления Вершинского, когда Ксюша начала неуловимо меняться под влиянием реликта в крови, а затем все больше и больше. Я копался в своих чувствах, взвешивал их, измерял, как мог, но от этого становилось лишь хуже. Мне не раз приходило в голову, что люди вообще влюбляются часто как бы по обстоятельствам, скорее всего.
Ну, взять хотя бы наш лагерь, уже после того, как погибли все взрослые, кроме Дохтера. Мальчишки постарше, ну, моего возраста, все были влюблены в кого-то из девчонок, потому что девчонок у нас было раза в два меньше, чем пацанов. Но если задним числом проанализировать, то отношения складывались не хаотично, не как-нибудь, а по вполне понятному и очевидному алгоритму. Кто с кем больше взаимодействовал, решая текущие задачи поселения, у тех и отношения возникали. При этом роли для участия в общественной жизни мы не сами себе выбирали, нам их раздавал Дохтер, исходя из особенностей и умений каждого. Нашу с Ксюшей пару тоже Дохтер сформировал, потому что Ксюша был лучшим стрелком из винтовки, а я лучше всех обращался с ракетным ружьем, что давало нам больше шансов добраться до устья реки и наловить там рыбы на пропитание, чем кому-то еще.
Мы-то думаем, это судьба, все дела. Но какая же это судьба, если вам сказали идти за рыбой, и вы пошли? Я вспомнил нашу самую первую вылазку, когда нам с Ксюшей пришлось впервые отправиться за рыбой в то место, где в Севастопольскую бухту впадала река Черная. Мы мелкие были совсем, какая уж там любовь! Я вообще девчонок ни в грош не ставил, считал их плакасами, а Ксюша на меня посматривала свысока, считая умение отправлять пулю на полкилометра точно в цель более важным, чем поднимать кучу земли из ракетного ружья в двухстах метрах. Мы поначалу и не разговаривали почти, только по самому важному делу, или чтобы поддеть друг друга.
Но потом мы взрослели, у меня начало возникать откровенное и осознанное желание, Ксюшино тело начало меня возбуждать. Поначалу это Ксюшу лишь злило, и она меня дураком обзывала, если я задерживал где-то взгляд дольше приличного, но потом мы как-то притерлись, я начал воображать, что ей нравлюсь, а раз так, у меня есть шансы, которых нет у других. И это действительно было так, но причина была не в моих достоинствах, а лишь в том, что мы с Ксюшей вместе ходили за рыбой по приказу Дохтера. Если бы Чернуха, а не Ксюша, лучше всех стреляла из винтовки, то объектом моего желания, а затем и чувств, стала бы она. Я это вдруг с какой-то неприятной степенью очевидности осознал.
Я ждал, что Чернуха мне все это выложит, но она лишь сказала:
– Она стала странной в последнее время. И как тебе с ней?
Я сглотнул. Лучше бы Чернуха все же мне вывалила то, чего я от нее ожидал, чем это. Я, правда, едва удержал слезы, и стало мне так хреново, как не было с тех пор, когда я совсем еще пацаном отравился найденными в старой штольне консервами. Но я знал, что мне надо ответить на этот вопрос, рубанувший меня, словно лезвием тяжелого гарпуна.
– Не очень, – выдавил я из себя. – Мы с ней и сексом-то нормально занимались лишь в первый год, когда еще на озере жили. Затем, уже в рейде на восток, у нее странные предпочтения стали возникать.
– Странные? – заинтересовалась Чернуха, не отрывая взгляд от ползущих по монитору меток.
– Ну, обособленные от меня. И ладно бы обособленные, меня не это запарило, я бы и в таком участие принимал с удовольствием. Но она даже когда сама себя трогает при мне, то словно батареи внутри заряжает, а не ради чего-то другого. Видно, что ей приятно, все дела, ну, и в конце все, как положено, но это к эротике вообще никаким местом. Даже не знаю, как тебе объяснить. Ну, представь человека, который голодный и ест. Он же тоже испытывает наслаждение от еды, и в конце наедается, испытывает удовлетворение. Но эротизма в этом ноль, просто восполнение нужных веществ и энергии в организме.
– И Чайка так дрочит? – хмыкнув, спросила Чернуха. – Как ест?
Мне слух резануло грубое слово. Было в нем неприкрытое презрение к той, кого я любил и продолжал любить. Слезы у меня с глаз тут же сняло, и вместо жалости к себе зародилось внезапно возникшее раздражение к Чернухе. Я ей открылся, а она меня рубанула. Это было неприятно. Очень.
– Да, – ответил я. – Так она дрочит.
И Чернуха тут же едва уловимо вздрогнула, и словно потухла внутри. Она поняла, что сморозила лишнее. Я думаю, она даже поняла, что я ей этого не прощу, а если прощу, то не скоро. И уж точно не положу ей больше руку на пальцы, когда она ведет батиплан в глубине. Я все то же самое понял, и ощутил, как между нами возникла стена, и с каждым мигом становится все толще и толще, и если прямо сейчас чего-то не предпринять, она застынет, эта стена, окаменеет, и нам ее уже никогда будет не проломить. Но меня словно парализовало, я понимал, что так оставлять нельзя, но другая моя часть мстительно наблюдала, как крепнет между нами эта преграда. Та часть, которая смертельно обиделась на Чернуху за единственное неосторожное слово. Впрочем, неосторожность тут была ни причем. Она намеренно это сказала, в попытке продемонстрировать, что она на моей стороне, а не на Ксюшиной. Она не учла, что, как бы там ни было, с Ксюшей сторона у нас все же одна.
Когда стена уже готова была застыть, зацементироваться окончательно и начать проращивать внутри себя арматуру, случилось то, чего я совершенно не ожидал.
– Прости меня, Долговязый, я дура, – прошептала Чернуха, и по ее щекам потекли крупные слезы. – Я влюбленная дура, которая даже чувства свои не может нормально выразить.
Нет, нельзя сказать, что я не ожидал извинений. Я ожидал их, и знал, что их не приму. Но я не ожидал таких извинений. Извинений такой степени искренности. Эта искренность, эти неподдельные слезы, обнажившие полыхающее сердце Чернухи, и сам жар ее сердца с такой мощью ударили в возникшую между нами стену, что разнесли ее на мельчайшие, острые, как иглы, осколки. Эти осколки настолько сильно хлестнули меня по глазам, что у меня тоже потекли слезы, и я не сумел их сдержать.
Я вскочил из кресла, шагнул к Чернухе, прижался грудью к ее плечу, уткнулся лицом в ее волосы, и шептал что-то, сам не понимая что, только бы ее успокоить, только бы она перестала плакать.
– В задницу дохлой селедки эти приказы, – произнес я под конец. – Будем стрелять.
– Не будем, – твердым тоном заявила Чернуха, шмыгнула носом и утерла рукавом глаза. – Я на твоей стороне, можешь не сомневаться. Не надо тебе переходить на мою.
– Маневрировать сможешь? – Я тоже утер глаза тыльной стороной ладони, и глянул на ходовой монитор.
Ничего радостного он не показал. Кроме стаи торпед, от лобового курса с которыми Чернухе удалось уклониться, нас поджимали с флангов еще две стаи, но на таком расстоянии локатор не показывал, сколько особей в каждой, разрешения не хватало.
– Не уверена, – прикинув шансы, ответила Чернуха. – Ну, то есть, можно, но придется делать большой крюк на юг. Ну, как большой, километров пятьдесят лишних отмахаем.
– Не факт, что на этом пути не нарвемся на новых тварей. А если наоборот, обойти с южной стороны, близко к берегу?
– На маршевом? Ну, опасно. На маневровых не получится, точно зажмут. Мы же не идем тихонечко, как корабль. Грохот наших дюз твари слышат по всему морю, поэтому их сюда уже столько стянулось, что на маневровых точно не прорвемся.
– Есть идея, – подумав, ответил я. – Дай мне карту побережья на монитор.
– Что искать собираешься?
– Бухту. Нужна бухта с ограниченным, как можно более узким, входом.
– Что-то я не помню такой, – ответила Чернуха, окончательно успокоившись. – У самого Севастополя есть несколько, но не очень узких, и мы не успеем до них добраться.
– А это? – я ткнул пальцем в карту на мониторе.
Там виднелась бухта, напоминающая не бухту скорее, а устье большой реки. Вот только самой реки там было не видать, точнее видать, но на реку это не тянуло, скорее на ручей. Возможно, в доисторические времена тут действительно в море впадала большая река, прорыла себе русло, а потом возьми, и иссякни. Была бы река, в бухту бы биотехам вообще не войти, вода для них была бы недостаточно соленой, а так, конечно, сомнительно. Но в нашей ситуации достаточно было просто бухты. Как раз такой, с узким входом.
Бортовой вычислитель выдал топоним «Балаклавская бухта» и название города на одном из его берегов – Балаклава. Название было странным, непонятно с чего взявшимся, но мне было не до исторических справок.
– Заводи туда! – попросил я Чернуху.
На самом деле мы эту бухту почти проскочили, и если бы меня вовремя не осенило, проскочили бы вовсе, и тогда нам точно пришлось бы туго.
– Мне такой вираж на маршевом не заложить! – призналась Чернуха. – Вылетим из туннеля.
– Гаси его к дяволу!
Выбирать не приходилось, Чернуха погасила бушующее в дюзах водородное пламя, вывела батиплан из маршевого режима, и, когда тот плавно выскользнул из парового туннеля, врубила на полную тягу маневровые турбины. Нас сильно качнуло вперед, но это были мелочи, в сравнении с глубиной океана, как сказал когда-то Вершинский.
Чернуха одновременно толкнула ногой правую педаль и заложила вправо ручку управления креном. «Толстозадый» тут же отреагировал – его нос начало уводить вправо за счет горизонтальных рулей, а крен еще больше загнал его в крутой вираж.
– Пушка! – Голос Чернухи вывел меня из легкого ступора, возникшего от восхищения красотой маневра.
Бежать в стрелковый комплекс было уже поздно, торпеды приближались, и вскоре не слабой толпой войдут в зону поражения ультразвуком. Так что я без затей активировал запасной огневой пульт. Возможности у него были ограниченными, лишь один монитор, а вместо спусковой педали кнопка на джойстике управления, и стрелять, можно, по сути, только ультразвоковой пушкой, но мы и так ничем больше стрелять не могли.
Можно было выдвинуть откидное кресло, но я не стал заморачиваться – кабина тесная, так что развернув кресло второго пилота, можно было вполне комфортно достать до всех органов управления.
Эти твари с нашим боевым ультразвуком еще не сталкивались, так что шли довольно узкой полосой, всего метров сто, и с текущей дистанции ширины луча хватило бы, чтобы накрыть их все разом. Еще несколько стай заходило с флангов, но меня беспокоили не они. Я подумал, что будет, если в бухте уже есть торпеды, и выросла парочка увесистых морских мин? Я с детства привык к Севастопольской бухте, в которую впадала река сильно побольше здешней, и в значительной степени опресняла воду, не давая тварям возможности там угнездиться. Тут вода не могла быть настолько пресной, а значит, ничего не мешало биотехам занять позиции в бухте. Это надо было принимать в расчет, но до берега пока было далековато, чтобы локатор мог там что-нибудь показать.
Тем временем Чернуха закончила вираж на маневровых турбинах, положила «Толстозадого» на нужный курс и предупредила:
– Врубаю маршевый!
– Дай пару секунд, – попросил я, заканчивая наведение пушки.
Пусковая клавиша мягко поддалась давлению моего пальца, и все мониторы прошила мутная полоса изумрудной ряби от нас до ближайшей стаи. Получилось хорошо, я разом накрыл с десяток тварей, две из них детонировали, прикончили еще троих, а остатки стаи вынуждены были прекратить атаку, рассредоточиться и перегруппироваться.
Это значительно удлинило дистанцию от нас до более или менее численной группировки противника, а после включения маршевого мотора расстояние до атакующих тварей стало увеличиваться еще быстрее. Мы неслись прямиком в бухту.
– Предупреди на дистанции пять километров до входа, – попросил я Чернуху. – Нужно хорошенько просканировать акваторию бухты локатором, пусть и в самом хреновом разрешении, а то вдруг там твари засели.
Правый фланг по курсу был чистым, левый теперь тоже, а все подтянувшиеся ранее торпеды после маневра оказались не прямо перед нами, а почти с кормы. И мы на скорости двести километров в час мчались к берегу. Ощущение то еще.
– Отметка пять! – наконец, сообщила Чернуха.
– Пока чисто! – ответил я, не сводя взгляд с орудийного дисплея.
– Маневровые!
Я крепче взялся за подлокотники, но все равно ремни впились в тело при выходе из маршевого режима. «Толстозадый» значительно сбросил скорость, но Чернуха дала маневром турбинам полную тягу и быстро разогнала подводный корабль до его крейсерских сорока узлов.
– Рано вышла! – вырвалось у меня. – На этой скорости пять километров мы преодолеем аж за десять минут!
– Могу дать тебе возможность подойти ближе на маршевом, – не скрывая иронии, ответила Чернуха. – Не дрейфь, торпеды в четырех километрах с кормы, и не разгонятся быстрее шестидесяти узлов. Я же не дура. Они не успеют нас догнать ни при каких обстоятельствах.
Она была права, а мне стало стыдно за проявление паники. Я прикинул по карте общую длину Балаклавской бухты, она по прямой составляла ровно один километр, но по прямой ее мерить было бессмысленно, так как ее профиль был довольно изгибистый и похож на перевернутую и растянутую по высоте цифру «2». Первый изгиб, сразу после входа в бухту, представлявший собой полукольцо головки цифры «2», состоял из двух дуг по двести пятьдесят метров каждая, затем узкая шейка длиной тоже двести пятьдесят метров, а затем ножка цифры «2» длиной более пятисот метров. Самым узким местом была «шейка» бухты, там ее ширина составляла всего семьдесят метров, что почти вдвое уже ширины нашего ультразвукового луча. Если нам удастся занять позицию в конце бухты, торпеды никак не смогут прорваться через это узкое место, я их все перебью, даже с учетом времени перезарядки ионных «банок».
За два километра до входа в бухту стало ясно, что биотехов внутри нее нет, поскольку локатор на этой дистанции показывал уже все, что шевелится и имеет заводские биотехнологические маркеры. Впрочем, это понятно – пусть и небольшая, но все же река в бухту впадала, а жабры тварей очень чувствительны к пресной воде и без тактической необходимости торпеды соваться в нее любят даже при достаточном для их жизнедеятельности концентрации соли.
– Глубина на входе тридцать пять метров, – сообщила Чернуха глянув на показания сонара. – Дальше непонятно, изгиб. Но на маневровых пройдем без труда.
Торпеды нас все-таки догоняли, хоть и медленно, и когда до входа в бухту нам оставалось меньше километра, до головных особей преследующей насстаи дистанция составила два километра, что пригодно для ультразвукового выстрела. Ну, я и выстрелил. Получилось очень удачно, рванули три из шести пораженных мною торпед, вызвав вторичные детонации, и еще четыре выживших детонировали от ударной волны. Остальные принялись рассредоточиваться уже известным нам способом, не только по ширине фронта но и по глубинным эшелонам. Но это уже пустое – такая тактика хорошо работала на морских просторах, никак не в узенькой бухте. Чтобы войти в нее, тварям в любом случае придется или сбиваться в кучу меньше ширины нашего боевого луча, или соваться поодиночке, в надежде, что нам не хватит времени на перезарядку «банок». Но это тоже пустое. Дело в том, что торпеда в рывке преодолевает пятьсот метров чуть меньше, чем за минуту, а «банки» набиваются за пять секунд. В узкой бухте длиной в километр им не подобраться к нам на дистанцию поражения, особенно с учетом реликтовой брони. Чтобы повредить нам камеры и другие датчики, или выбить лопатки маневровых турбин, надо совсем уж приблизиться, а другие повреждения нам не страшны.
Я глянул на монитор – мы входили в бухту. Чернуха сбавила тягу до средней, мы быстро прошли полукольцо и оказались в узкой горловине.
– Всплываем, – произнес я. – Нет смысла идти под водой.
– А пушки?
– Они и так ниже ватерлинии.
Через полминуты батиплан закачался на едва заметных волнах, не сбавляя хода. На мониторах стало видно высоченные скалистые берега по обе стороны бухты. Похоже, я ошибся, предположив, что над этим ландшафтом поработала древняя река. Нет, при ближайшем рассмотрении это больше походило на тектонический разлом. Западный берег был очень крутым и покрыт редкой растительностью, восточный оказался более пологим, на нем хорошо было видно руины города.
Дальше, на выходе из горловины, виднелись хорошо сохранившиеся пирсы из строительного композита, делавшие ее еще уже, чем она была от природы. Позиция, конечно, лучше не придумаешь, для стрельбы ультразвуком. Я глянул на орудийный дисплей, там все было вполне ожидаемо – торпеды стягивались со всех сторон, их было больше полусотни, но в бухту соваться они не спешили. Развитые инстинкты хищника и достаточно мощный интеллект позволяли им не делать дурацких ошибок.
– Что дальше? – спросила Чернуха.
На мой взгляд, ответ был очевиден, но я все же произнес.
– Как что? Сунутся, буду стрелять. Пять секунд на перезарядку, я их всех пущу кверху брюхом.
– Это понятно, – не скрывая иронии произнесла Чернуха. – Но я спрашиваю, что потом? Сунется несколько торпед, ты их грохнешь. Они перестанут соваться, займут позиции у входа в бухту. Дальше что? Наша конечная цель – Севастопольская бухта. Как мы туда попадем?
Честно говоря, об этом я как-то не подумал. Мною самим руководили инстинкты, когда стало ясно, что торпеды нас зажмут, если мы попытается отстреливаться только ультразвуком, без применения других огневых средств. Ну, это как если за человеком погнались волки, он ищет дерево, чтобы влезть на него. Сначала ищет, залезает на ветку, а потом уже думает, как поступить дальше. Но перед тем, как забраться на дерево, человек меньше всего размышляет, как потом с дерева слезть, если волки разлягутся вокруг, и уходить не станут. Вот и я не об этом думал, когда искал бухту. Я думал, как отстреливаться, если твари сунутся в горловину. Но у меня ни одной мысли не было на тот случай, если они не сунутся, а просто блокируют нас внутри, без особых затей.
– Приплыли? – покосившись на меня, спросила Чернуха.
Я глянул на орудийный дисплей. Торпеды не пытались за нами гнаться. Они подтягивались, делились на небольшие стаи, до десяти особей, располагались полумесяцем на всех доступных глубинных эшелонах. И все. Ничего больше. Точно как волки, севшие полукругом вокруг дуба, на который удалось вскарабкался незадачливому путнику.
Я сглотнул. Волки-то ладно. Им надо пить, им надо есть, они не могут сидеть под деревом вечно. Тварям же некуда было спешить. Часть из них питались планктоном, часть были хищниками, а рыбы в этих водах завались и больше. Расплодилась за то время, пока человек ее не ловил.
– Я так понимаю, что встреча с Хаем у нас теперь тут. – Чернуха не удержалась и прыснула смехом. – Представляю его лицо. И какого калибра фитиль он нам вставит обоим в задницы.
– Ну… Разве были другие варианты? Ты могла прорваться на одних маневрах под прикрытием лишь ультразвуковой пушки?
– Нет.
– Ну, и нечего тогда надо мной ржать. Это нам еще повезло, что бухта тут оказалась. Так бы точно пришлось нарушать приказ, и неизвестно, за какой из вариантов проступка нам вставили бы более толстые фитили.
– Пожалуй. Приказ-то мы не нарушили. Возможно, Хай как раз хотел проверить, ослушаемся мы его в критической ситуации, или нет. Пусть летит теперь и думает, как нас отсюда вызволять. Пусть грузит на гравилет ракетно-бомбовые установки, расставляет их на берегу, расчищает акваторию…
– Ну, таскать и расставлять установки будет точно не он, а мы, – пробурчал я. – Надо подумать. На самом деле, было бы прикольно самим выбраться.
– Ага, и Хай, вместо фитиля, даст нам по ордену.
– Дело не в орденах. Ты же понимаешь, что нам придется сражаться с тварями в океане, где не нырнешь в сероводородный слой, как мы делали раньше. Нам придется на ходу придумывать нестандартные тактические решения.
