Доменика де Роза
Секрет виллы «Серена»
Эмили приехала на интервью с опозданием, ужасно нервная. По пути с остановки у нее отвалился каблук, и ей пришлось хромать. Жуткий штормовой ветер на берегу сбил ее волосы в колтуны, к тому же она так устала от трех вечеринок подряд… Пол жил в большом, но довольно мрачном доме в Хоуве, и, когда Эмили позвонила в домофон, она думала, что ее не впустят из-за непрезентабельного вида. Она еще не знала, что Полу нравились женщины с растрепанными волосами и к тому же молодые.
Он был само очарование. Пол починил ее каблук каким-то суперклеем, и вид его, сосредоточенно склонившегося над потертой коричневой кожей, наполнил ее необъяснимой нежностью. Он угостил ее кофе и круассанами. Потом они гуляли по набережной и кормили крошками птиц. Пол пригласил ее на обед, сводил куда-то на ужин и между делом затащил в постель.
Секс с Полом был открытием. После Майкла Эмили думала, что никогда не сможет заниматься любовью с другим мужчиной. Конечно, она занималась, с разной степенью успеха, но после всегда чувствовала, сильнее, чем когда-либо, что никогда не будет счастлива в постели хоть с кем-то кроме Майкла. Но Пол был… что ж, по-другому не скажешь: Пол был лучше Майкла. Она не всегда испытывала оргазмы с Майклом, а с Полом они случались с той же быстротой и надежностью, которых он требовал от всех сфер своей жизни. Впоследствии она задавалась вопросом, были ли у нее оргазмы именно потому, что она не любила Пола так сильно, как любила Майкла.
Но она действительно любила его. Пол всегда находился в центре внимания, заставляя весь мир крутиться вокруг него: чайки слетались к нему по первому зову, официанты вскакивали при звуке его голоса; он мог превратить скучный вечер в головокружительный калейдоскоп возможностей. Пол взял ее во Францию – они вылетели из аэропорта Шорхэм на самолете друга; он показывал ей элегантные отели, брал на картинг, выиграл для нее пушистую игрушку на брайтонском пирсе.
Когда Пол предложил Эмили выйти за него, она не колебалась.
– Ты уверена? – спросила ее Петра перед самым загсом.
– О да, – сказала Эмили мечтательно. Конечно, она была уверена. В этом был весь Пол: он думал, что она должна выйти за него, и она вышла.
Эмили допивает вино большим глотком. Затем она расчищает стол и загружает посудомойку (даже в провинциальных итальянских домах есть посудомойки). Судя по звукам из гостиной, Сиена и Пэрис смотрят «Папашину армию». Вилла «Серена» находится слишком далеко для спутникового или кабельного телевидения, поэтому вся надежда только на диски из Англии; и, что весьма странно, больше всего им нравятся старые: «Папашина армия», «Удачливые парни», «Отель “Фолти Тауэрс”», «Спасибо за покупку». О, этот успокаивающий звук студийного смеха, нелепые повороты сюжета, вечный идиотизм Пайка и самомнение Мэйнверинга[33]. Эмили сочувственно улыбается, выбрасывая черствый хлеб через заднюю дверь. Ей кажется, она отдала бы все на свете за то, чтобы увидеть чайку, которая со знакомым хриплым криком жадности набрасывается на крошки.
Эмили идет проверить Чарли, который мирно спит. Запах базилика все еще стоит в воздухе. Эмили думает о священнике. Почему он пришел навестить их через столько времени? Ведь они живут в этом доме уже почти два года. Он слышал сплетни о том, что Пол бросил ее? Она уверена, что Олимпия растрезвонит об этом всему миру. Неприязнь уборщицы достигла в последнее время новых высот. Олимпии нравился Пол; он нахваливал ее и называл signorina. Может, Олимпия рассказала дону Анджело, что Эмили – злобная разрушительница брака? Или он пришел посмотреть, как выглядит краснолицая женщина? (Она и правда была вся красная после копания в саду.) Действительно ли он хотел соблазнить ее выйти из одинокой виллы на теплую пьяццу? Или ему просто нужна была пара лишних рук, чтобы готовить поркетту?
Она спускается вниз, но вместо того чтобы присоединиться к дочерям в гостиной, выходит на террасу и вдыхает ночной воздух. И думает о том, как Майкл впервые взял ее в «Витторио», – о моменте, когда она навсегда влюбилась в Италию.
Глава 5
Мысли из Тосканы
Эмили Робертсон
Ходить по ресторанам в Италии – занятие поучительное. В тосканских ресторанах кухня всегда расположена у входа, так что вам придется пройти через нее, прежде чем сесть за столик. Ее чистота и сверкающий блеск вполне способны вызвать у вас приступ чувства неполноценности. Пиццы скользят в большие каменные печи и обратно, пасту готовят до идеальной консистенции (аль денте, что значит «на зубок»[34]), приправы брошены, масло шипит, мясо заворачивается и закрепляется листьями шалфея. Все делается на максимальной скорости, но при этом никто не спешит.
Затем, когда ты подходишь к столику, тебя встречают как любимого родственника. Открывают вино, брускетта появляется перед тобой, словно ты блудный сын во плоти. А как приветствуют детей! После Англии, страны, где выйти в люди в компании кого-то ниже метра – это почти оскорбление, итальянское отношение к детям – просто бальзам с небес. Высокий стул? Без проблем. Паста без соуса? С удовольствием. Хочет порисовать на скатерти? На здоровье. И как насчет специальных антипасто от шефа, чтобы соблазнить маленького bimba[35]?
– Когда ты встречаешься со своим бывшим мужем? – спрашивает Петра.
– Он не бывший.
– Пока что, – сухо отвечает Петра.
– В субботу. Он говорит, что придет все обсудить.
– Что ж, главное – не сдавайся слишком легко.
– Что ты имеешь в виду? – уязвленно спрашивает Эмили.
– Я тебя знаю, Эм. Ты обязательно впадешь в одно из своих «как скажешь» состояний. Пол бросил тебя, помни. С него объяснения. Не позволяй ему вернуться с танцами обратно, как в прошлый раз.
– Ты думаешь, он хочет вернуться?
– Господи, я не знаю. Ты хочешь, чтоб он вернулся?
– Да. Нет. Я не знаю.
– Ну, как я уже сказала, не давай ему командовать. Я знаю, какой он. Никогда не забуду, как он выселял всех жильцов, чтобы продать их квартиры застройщикам торгового центра.
– Он безжалостный. Раньше мне это казалось привлекательным.
– Упаси господи.
В трубке что-то гудит, когда Петра на секунду замолкает. Эмили слышит глубокий вдох.
– Ты куришь? – спрашивает она.
– Всего одну или две в день. После еды.
– Сейчас десять вечера.
– Я поздно ела.
– Из-за чего начала? – спрашивает Эмили.
– Ну не знаю. Беспокоюсь о детях, о работе, о деньгах…
– Разве Эд не помогает?
– Я даже не знаю, где он. Последнее, что от него получала, – это открытка на день рождения Джейка. На два месяца позже.
Еще одна затяжка. Потом Петра внезапно говорит:
– У меня есть фото Майкла.
Эмили вдруг понимает, что затаила дыхание, словно ожидала этого; как будто каким-то образом все события прошлой недели вели именно к нему. К Майклу. Ее первой любви.
– Фото? – шепчет она.
– Да. Оно было в газете. Что-то про суперкрутую операцию на мозге, которую он проводил. Хочешь, отправлю тебе статью?
Сердце Эмили бьется так, что она удивляется, как Петра в своем Брайтоне его не слышит.
– Да, – говорит она. – Да, пожалуйста.
Эмили встретила Майкла в Лондоне, в университете. Она изучала английский в Университетском колледже Лондона, а он был студентом-медиком. Стоял летний вечер, и она играла в невероятно напыщенной постановке «Бури» на Гордон-сквер – одной из тех потаенных маленьких лондонских площадей, окруженных высокими зданиями университета. Когда она закрывает глаза, то все еще чувствует запах пыльных платанов и мягкий гул лондонских дорог. И видит тот самый металлический отблеск светлых волос Майкла, когда он повернулся к ней и сказал:
– Ты участвуешь в этом дерьме?
Учитывая, что в тот момент на ней было неудач-ное платье елизаветинской эпохи и она предлагала ему символическую чашу с водой, чтобы «очиститься», вопрос был явно излишним. Но как хорошо она помнит свое жалкое стремление отречься от этой постановки.
– Вроде того, – сказала она, стоя на одной ноге под тяжелыми юбками. Роль Миранды, за которую жестоко боролись десять с лишним более уверенных и симпатичных девчонок, внезапно стала незначительной, даже постыдной. – «О дивный новый мир, в котором есть такие люди».
После выступления (режиссер не разрешил им выходить на поклон, заявив, что это «разрушит чары пьесы») Эмили снова увидела Майкла. Публика расходилась, кидая бычки в очищающую чашу, но Майкл все еще был там – сидел один во втором ряду, с той самой улыбкой, которая стала ей такой близкой: наполовину ироничной, наполовину очаровательной.
– Поздравляю, – сказал он торжественно.
– Я была ужасна.
– Ты была чудесна. Фердинанд был ужасен.
– Он никак не мог запомнить слова.
– Нет, но мог бы интересоваться Ариэлем больше, чем тобой.
Ариэля играл («вопреки канону», объяснил режиссер) крепкий игрок в регби из Солфорда. Майкл был прав в отношении наклонностей Фердинанда.
Эмили помнит, как стояла в тенистом саду, чувствуя последние лучи солнца на лице и слушая, как голоса последних зрителей отдаляются и отдаляются, пока не превращаются в еле слышный припев для основного действия. Она помнит, как стояла там в своем дурацком парчовом платье (где Миранда нашла такое?) и чувствовала себя нелепо, головокружительно счастливой. Она ничего не сказала, потому что знала, что Майкл вот-вот полностью захватит ее жизнь. Это было потрясающе успокаивающее чувство.
Майкл встал и, наклонясь к ней, нежно убрал прядь волос с ее лба.
– Можно? – вежливо спросил он.
Что бы случилось, думает Эмили, если бы она сказала «нет»? Скажи она «нет», у нее бы был бойфренд весом в сто килограммов, который ждал бы ее в Холлсе? Или она дала бы обет добрачного целомудрия? Или с криком побежала бы обратно на вечеринку после спектакля, чтобы послушать, как режиссер читает вслух свои экспериментальные поэмы? Но конечно, она ничего этого не сделала.
Когда Пол в субботу приезжает на виллу «Серена», то поначалу выглядит напряженным. Пока он, аккуратно одетый в рубашку поло и чиносы (Пол – один из тех мужчин, которые чувствуют себя по-настоящему удобно только в костюме), идет в дом, то выглядит как и любой другой мужчина средних лет: седеющие волосы, держит талию в форме, не упуская возможности показать ее в любом фитнес-клубе, на любом вокзале, стоя в очереди у любой стойки отправления. Как он мог сделать ее такой несчастной? Но потом он улыбается давно знакомой, белозубой коварной улыбкой Пола, и ее сердце сжимается. Она знает его, знает так хорошо; знает, что у него аллергия на мед; что книга «Дети железной дороги»[36] доводит его до слез; что он думает, будто Луиджи Рива[37] играл в футбол лучше, чем Пеле[38]. Как он может от нее уйти? Это, должно быть, какая-то ошибка, должно быть, ошибка.
Пол приближается к входной двери, наступая по пути на шишки. Гости на виллу «Серена» обычно проходят через кухню, которая ближе к подъездной дорожке, но этот визит почему-то должен быть абсолютно официальным – включая парадную дверь. Эмили стоит в коридоре в белом свободном платье. Она уложила волосы и потратила целый час на лицо. Даже ногти на ногах накрасила (хотя и забыла надеть обувь).
– Здравствуй, Пол.
– Эмили. – Он идет поцеловать ее, но, очевидно, передумывает. Ставит чемодан на каменный пол.
– Ты останешься? – спрашивает Эмили, глядя на чемодан, смутно понимая, что это звучит двусмысленно.
– Он пустой, – говорит Пол. Он чувствует себя некомфортно и напряжен. Почему Эмили в этом дурацком белом платье и почему, черт возьми, без обуви?
– Где дети? – интересуется он после паузы.
– Ушли на ферму. Они вернутся через минуту.
– Хорошо, – говорит он серьезно. – Я скучал по ним.
Эмили молчит. Будь она проклята, если скажет, что они тоже скучали.
Они идут в гостиную. Обычно они сидят в кухне, удобной и уютной, с вымытым деревянным столом и мягкими стульями, но Эмили кажется, что прямо сейчас ей нужно чувство дискомфорта. Она сидит на одном диване, Пол на другом, и их разделяет чудовищный камин. В коридоре тикают гигантские напольные часы.
– Ну, – беспомощно спрашивает Эмили, – о чем ты хотел поговорить?
Пол включает разумный тон.
– Эмили, ты знаешь, о чем мы должны поговорить.
– Нет, не знаю. О чем?
– Не нужно усложнять это еще больше.
– А почему, черт возьми, не нужно?
Следует долгая тишина. С улицы доносится стрекот сверчков. Пчелы громко жужжат, пролетая через заросший травой сад. Часы тяжело тикают.
– Эмили, – наконец произносит Пол, – ты знаешь, что наш брак уже давно изжил себя.
– Нет, не знаю, – сразу же отвечает Эмили.
– Да знаешь, еще с тех пор… с тех пор…
– С тех пор, как у тебя была интрижка.
Пол выглядит уязвленным.
– Ну если ты хочешь это так назвать.
– Хочу.
– С тех пор, как мы… разошлись… я уверен, ты знала, что что-то не так.
– Но мы сошлись! – Это звучит почти как вопль. – Мы сошлись, и у нас родился Чарли, и мы переехали сюда, и… – Эмили уже плачет большими, неромантичными слезами, которые она сглатывает, шмыгая носом. Она вытирает глаза подолом широкой юбки.
Пол беспомощно разводит руки, но не подходит ее утешить. Он словно прирос к другой стороне комнаты, и кажется, что между ними пролегли километры холодной тосканской плитки.
– Мне жаль, – говорит он наконец.
– Тебе жаль, – отвечает Эмили, фыркая и сглатывая. – Тебе жаль…
В этот момент врываются дети. Моргая в темноте гостиной, они внезапно осознают присутствие папы и набрасываются на него. Эмили, всеми забытая на своем диване, снова вытирает глаза. «Если бы только дети его не любили», – думает она.
– Папочка! Ты приехал на выходные? – спрашивает Сиена.
– Ты пойдешь с нами на Феррагосто? – интересуется Пэрис. – Можешь даже с клиентами, – смело добавляет она.
– Подарок, – требует Чарли, забираясь на колени к Полу. – Подарок для Чарли.
– Вообще-то, – говорит Эмили резким голосом, – папочка не останется надолго.
Она смотрит на Пола, и он отворачивается.
– Дело в том, что… – начинает Пол неловко. – Вы знаете, что папа всегда будет любить вас…
«Он действительно собирается это сказать», – думает Эмили. Вплоть до этого момента она надеялась, что, может быть, это все же неправда, что это тщательно продуманный розыгрыш или наказание ей за то, что она слишком занята детьми и домом. Она все еще не может поверить, что Пол действительно сейчас скажет детям, что их родители разводятся. Но когда он произносит эти слова, которые витали несказанными в воздухе во время множества брачных ссор, она понимает, что это правда. Ее брак окончен.
Но прежде чем Пол успевает сказать что-то еще, Сиена отшатывается от него с выражением отвращения.
– О боже, – говорит она. – Это один из тех разговоров в стиле «Мамочка и папочка все еще любят друг друга, но будут жить в разных домах»?
Эмили и Пол смотрят друг на друга. Внезапно вся злость вытекает из Эмили, оставляя ее просто очень грустной и очень уставшей.
– Видимо, да, – произносит она наконец.
Пэрис в ужасе смотрит на родителей.
– Нет, – произносит она. – Нет! Нет! Нет!
– Пэрис. Милая. – Эмили делает шаг в ее сторону.
– Не трогай меня! – визжит Пэрис и выбегает из комнаты. Через секунду за ней уходит Сиена.
– Папочка, – говорит Чарли, – где мой подарок?
Эмили впервые познакомилась с Италией в лондонском ресторане. Она встречалась с Майклом шесть кружащих голову недель и все еще была в той стадии, когда нужно постоянно прикасаться к нему, чтобы убедиться, что он реальный. Они петляли по Шарлот-стрит, уворачиваясь от толп иностранных студентов и стариков с плакатами о спасении душ, когда Майкл сказал:
– Пойдем обедать в «Витторио».
– «Витторио»?
– Ты знаешь «Витторио». Все знают «Витторио».
Эмили ничего не ответила. В отношениях с Майклом она уже столкнулась с несколькими вещами, которые «все знают», а она нет. Ей не хотелось, чтобы Майкл думал, что она полная дура.
– Мы не можем туда пойти, – сказала Эмили. Она увидела меню, висящее, как икона, за стеклом, и знала, что не сможет себе позволить даже хлебную палочку.
– Можем, конечно, – возразил Майкл, подталкивая ее к тяжелым стеклянным дверям. – Это ничего не будет стоить.
Она вспоминает, как резко очутилась в полутьме ресторана рядом с фигурной викторианской вешалкой и как Майкл крикнул:
– Мам! Мама! Твой любимый сын пришел.
Мам?
Из мрака вынырнула фигура. У нее были яркие рыжие волосы, большой белый фартук и бесконечно радушная улыбка.
– Мишель! Мой ангел! Почему так долго?
– Мам, познакомься с Эмили. Моей девушкой.
Джина посмотрела на Эмили, медленная улыбка расплылась по темному лицу.
– Милая, – наконец сказала она. – Она милая, Мишель. Молодец.
«Молодец?» – подумала Эмили, когда они сели за столик в углу и Джина щелкнула пальцами, подзывая официанта. Что это значило? Она знала, что со своими лохматыми волосами и неряшливой одеждой и в подметки не годится эффектному Майклу. Его бывшая девушка, титулованная студентка из Кинга, – она действительно была призом, который стоило принести в «Витторио». Он водил ее сюда? Может, это такой обряд посвящения, своеобразное испытание ризотто?
– Ты всех своих девушек сюда приводишь? – спросила она, когда они ели хлеб, окуная его в зеленое оливковое масло, и пили холодное просекко.
– Конечно нет, – ответил Майкл. – Ты первая.
– Почему?
– Потому что я знал, что ты понравишься маме, – сказал он, осушая бокал и протягивая его проходящему мимо официанту.
– Ну вот еще, – возмутился официант. – Сам отнесешь.
Ухмыляясь и бормоча что-то по-итальянски, Майкл прогулялся к бару и вернулся с бутылкой.
– Я не могу, – сказала Эмили. – У меня занятие в два.
– Прогуляй, – ответил Майкл. – Когда ешь в «Витторио», торопиться нельзя.
– Этот ресторан принадлежит твоей маме?
– Она им управляет. Принадлежит он моему дедушке, Нонно Витторио. У него есть еще один в Лондоне.
– Я думала, ты поляк.
– Мой папа поляк. Мама итальянка. Ее родители приехали сюда до войны. Она родилась в Лондоне.
– Так она настоящая англичанка.
– Эмили, – сказал Майкл серьезно, наполняя ее бокал, – никогда, никогда не говори этого моей матери.
Потом она так и не смогла вспомнить точно, что ела в этот первый раз. Блюд, казалось, было невероятно много, но подавали их без определенного порядка. Несколько зерен черного ризотто; три порции пасты в восхитительном сливочном соусе; мясо с травами и чесноком; хлеб с блестящими ломтиками печени; сочная, нежная отбивная, которая, со слов Майкла, была из кролика; оливки с начинкой из анчоусов; томаты, фаршированные каперсами; равиоли с трюфелями.
– Я это все не съем, – продолжала повторять Эмили.
– Конечно съешь, – уверил Майкл, сверкая глазами в пламени свечи. – Просто не спеши.
Он потянулся и снова наполнил ее бокал.
Два часа уже давно прошли. Три часа, четыре часа, пять часов. В конце концов пришла Джина и посидела с ними, пока они пили горький черный кофе из крошечных золотых чашек. Майкл поджег этикетку от амаретто и смотрел, как она поднимается к потолку, роняя хлопья пепла. «Если упадет на тебя, то это к счастью», – сказал он, и Эмили помнит, как немного расстроилась, когда ниточки пепла упали не на нее, а на Джину, ее сияющие волосы и усыпанные драгоценностями руки. Джина наливала им крепкий красный ликер из запыленной бутылки. Это было похоже на чародейный напиток, и к этому моменту Эмили была уже совершенно очарована.
– Так ты любишь моего сына? – спросила Джина, взлохмачивая Майклу волосы.
– О да, – радостно ответила Эмили. – Я очень его люблю.
– Это хорошо, – сказала Джина, – потому что это значит, что и я тебя полюблю.