Дон Нигро
Генри и Эллен
Действующие лица
ЭЛЛЕН ТЕРРИ[1] – актриса
ГЕНРИ ИРВИНГ[2] – актер
Место действия
Сцена театра лондонского «Лицеум», которая по ходу пьесы становится апартаментами миссис Терри, старым мостом Ватерлоо и закулисьем, но при этом не претерпевает изменений. По сцене расставлены сундуки, мебель, бутафория и элементы декораций, которые при необходимости становятся тем или иным местом. Пьеса начинается на исходе девятнадцатого столетия, потом действие смещается лет на двадцать или около того в прошлое и начинает медленно продвигаться обратно, но попытки персонажей точно определить год, когда все происходит, вероятно, начнут вызывать раздражение. Генри и Эллен становятся моложе, а потом старше по ходу пьесы, но это должно, по большей части, проявляться игрой актеров. Не должно быть затемнений между сценами или пауз. Эта плавность движения очень важна. Продвижение от начала к завершению пьесы – неотъемлемый элемент пьесы.
Действие первое
Картина 1
(Свет, достаточно тусклый, зажигается на сцене лондонского театра «Лицеум», в самом конце девятнадцатого столетия. Тут и там сундуки, элементы бутафории, отдельные костюмы. Открывается и закрывается дверь, шаги, из теней в глубине сцены появляется Эллен, всматривается в сумрак авансцены).
ЭЛЛЕН. Генри? Эй? Есть кто дома? (Выходит на тускло освещенную авансцену, красивая женщина лет пятидесяти. Потом она станет моложе. Одета просто, стряхивает снег с плеч. Останавливается и всматривается в темноту зрительного зала). Пустые театры. Есть что-то особенное в пустом театре. Вызывающее суеверное благоговение. Как церковь. (Выходит на середину, и декламирует в темноту зала, воображаемой и невидимой аудитории).
Не допускаю я преград слиянью
Двух верных душ! Любовь не есть любовь,
Когда она при каждом колебанье
То убывает, то приходит вновь…[3]
ГЕНРИ (говорит из теней на сцене, где он все время и находился, невидимый, среди сундуков и прочего). Исчезает.
ЭЛЛЕН. Что, что?
ГЕНРИ. Исчезает. Не убывает. То исчезает, то приходит вновь.
ЭЛЛЕН. Я это знала.
ГЕНРИ. Если знала, почему не сказала?
ЭЛЛЕН. Потому что не сомневалась, что ты выдашь себя. Никогда не можешь устоять перед искушением поправить мою реплику.
ГЕНРИ. Ты путаешь слова этого сонета уже лет двадцать, как минимум. Но делаешь это прекрасно. Тебе удалось превратить неправильное цитирование в форму искусства.
ЭЛЛЕН. Ты сидел в тени все это время, когда я бродила по театру и звала тебя? Почему ты не отзывался?
ГЕНРИ. Я отозвался. Сказал – исчезает. В сонете «исчезает». Не «убывает». Исчезает.
ЭЛЛЕН. Но почему ты ничего не сказал до того, как я выставила себя на посмешище, декламируя Шекспира, да еще с ошибкой, пустому залу?
ГЕНРИ. Не пустому. Здесь был я. Знал, что слышать собственный голос – для тебя наслаждение, и мне хотелось посмотреть, сумеешь ли ты произнести три последовательные строки без импровизации.
ЭЛЛЕН. Генри, не очень это красиво.
ГЕНРИ. Как раз наоборот. Или ты думаешь, что я сидел бы здесь и слушал кого-то еще?
ЭЛЛЕН. Не знаю. Стал бы кто-нибудь еще декламировать в пустоту сонеты с перепутанными словами?
ГЕНРИ. Дорогая моя, за всю историю не было случая, чтобы актер отказался от шанса обрушиться пятистопным ямбом на темноту пустого зала. С начала времен.
ЭЛЛЕН. Ты говоришь так, словно там был.
ГЕНРИ. Вероятно, был. Гастролировал с какой-нибудь адаптацией богомерзкого Диккенса по Шотландии. Бог создает Адаму и Еву и в тот же вечер Генри Ирвинг открывает турне «Мартином Чезлвитом». Отклики, естественно, противоречивые, а первый критик, несомненно, змей, предтеча всех остальных и дальний родственник Джорджа Бернарда Шоу.
ЭЛЛЕН. Нет, не могло тогда быть так плохо, чтобы никто не устоял. Я про декламацию в темноту.
ГЕНРИ. Никому не дано.
ЭЛЛЕН. Ты – не исключение?
ГЕНРИ. Я – в первую очередь. Что ты здесь делаешь в такой час?
ЭЛЛЕН. Ищу тебя, разумеется. Ты должен знать, что сейчас все и везде тебя ищут.
ГЕНРИ. И только тебе хватило ума поискать меня в самом очевидном месте.
ЭЛЛЕН. Только у меня есть свой ключ, за исключением Брэма Стокера, который сейчас занят с прессой и все такое. Генри, я так огорчена этим пожаром.
ГЕНРИ. Да, я тоже. Ничего не осталось. Столько лет беспрерывной работы. Все костюмы, все декорации, все погибло в пламени. Огонь забрал все.
ЭЛЛЕН. Не все. Это был всего лишь склад – не театр. У нас остались костюмы и декорации для «Колоколов»[4]. Все могло быть гораздо хуже.
ГЕНРИ. Но как много сгорело. Тридцать лет работы!
ЭЛЛЕН. Генри, пьеса – не постановка. Творения Шекспира никто не сжег. Они по-прежнему с нами. Пьеса – это мы, Генри, ты, я да старина Вилли. И Вилли останется после того, как мы уйдем. Мы всегда сможем построить новые декорации и пошить новые костюмы, если возникнет такая необходимость. Пока будет что, кому и где ставить, зрители будут приходить на это смотреть. Это все, что нам нужно. Ты сам меня так учил. И, если честно, Генри, без некоторых этих старых постановок мы вполне можем обойтись. Так в чем дело? Я никогда в жизни не видела, чтобы у тебя опускались руки.
ГЕНРИ. «Глобус» сгорел, а через короткое время, как ты знаешь, Шекспир умер.
ЭЛЛЕН. Что ж, с его стороны это проявление крайнего эгоизма. Ну до чего глупым бывал старина Вилли. Я его никогда не пойму. Бог свидетель, у меня хватало проблем с выучиванием его текстов. Но при этом я его люблю. Одна любовь к нему такая переменчивая. Секунда, и иной раз я его уже ненавижу. Та же история с тобой, Генри. Да, Шекспир, случается, раздражает не меньше, чем ты, а это говорит о многом. Чего ты улыбаешься?
ГЕНРИ. Ты выглядела такой красивой, играя перед темнотой.
ЭЛЛЕН. Есть что-то такое в пустом театре. Определенно жуткое, определенно святое, и при этом определенно возбуждающее.
ГЕНРИ. Возбуждающее?
ЭЛЛЕН. Да. Сексуально возбуждающее.
ГЕНРИ. Ты мне никогда этого не говорила.
ЭЛЛЕН. Я думала, ты и так замечал. Я хочу сказать, в наши юные дни, Генри, у нас с тобой были одно или два довольно занятных любовных свидания в пустых театрах, после того, как все уходили домой. Помнишь?
ГЕНРИ. Да, помню, но я думал, что возбуждающим ты находила меня.
ЭЛЛЕН. Нет, пустой театр.
ГЕНРИ. Ох!
ЭЛЛЕН. Нет, но, разумеется, именно с тобой. Я не стала бы этим заниматься с ночным сторожем.
ГЕНРИ. Рад это слышать.
ЭЛЛЕН. Я помню, как еще ребенком одним поздним вечером меня привели за кулисы мои родители. Думаю, кто-то что-то забыл в гримерной, мне стало скучно…
ГЕНРИ. Не в последний раз.
ЭЛЛЕН. И не в первый, если на то пошло, но мне стало скучно, и я вышла на пустую сцену темного театра, такого же, как этот, стояла, глядя в темноту, и чувствовала, что попала в самый центр вселенной, в самую середину лабиринта в мозгу Создателя, откуда, глядя в темноту, можно увидеть вращающиеся галактики, такие красивые, далекие и холодные, и волосы на загривке… А что такое волосы на загривке? Никогда не понимала и не пойму, что это такое. Но ты, конечно, знаешь, и не говори мне, что нет. Ты всегда все знаешь. Как же ты на самом деле умеешь раздражать, Генри.
ГЕНРИ. Не все.
ЭЛЛЕН. Все, что нужно знать. Это ужасно раздражает. Но, в любом случае, я покрылась мурашками, холод пустых пространств всегда сокрушает меня, это чувство таинственности и завершенности, и впервые в моей жизни мне не захотелось пойти куда-то еще, делать что-то еще. Внезапно и неожиданно я нашла свое место в жизни. Разумеется, со временем ко многому я привыкла, меня начало мутить от того, что приходилось делать, от ужасных людей, с которыми я сталкивалась, нынешняя труппа исключение, и постепенно я забыла об этом чувстве. Театр становился для меня все более обыденным к тому времени, когда мне исполнилось восемнадцать, и оставался таким долгое время, пока я не встретила тебя, Генри. Несмотря на то, что иной раз ты совершенно невыносим и буквально выталкиваешь за грань, после которой безумие, ты знаешь, Генри… Я просто забыла, что собиралась сказать. Это один из моих великих талантов, отвратительная память. Многие не понимают, какое преимущество она дает актрисе, позволяя сразу забывать все неудачи, которые иначе могут стать неподъемной ношей. Если бы я их все помнила, творческие и личные, особенно личные, я думаю… Но в любом случае, Генри, почему ты так много говоришь?
ГЕНРИ. И о чем я, по-твоему, говорил?
ЭЛЛЕН. Надеюсь, о еде. Я умираю с голоду, а на улице снег валит так, словно наступил конец света. Нам действительно надо идти.
ГЕНРИ. Я думал о том дне, когда впервые увидел тебя. Я пришел, чтобы предложить тебе сыграть Офелию. И на мгновение, треща о волосах на загривке, ты вдруг стала той самой, какой я увидел тебя тогда, двадцать лет тому назад. Разумеется, ты не помнишь.
ЭЛЛЕН. Нет, помню. Память у меня избирательная, старческого маразма еще нет. Думаю, я собиралась испечь хлеб… наверняка это был короткий период моего увлечения домашним хозяйством, потому что хлеб я не ем. Может, хотела испечь его для детей. Но в любом случае… Генри, куда ты пошел?
ГЕНРИ (идет вглубь сцены, что-то ищет). Мне показалось, я что-то услышал. Наверное, опять чертовы крысы. Продолжай. Я слушаю. У тебя был период увлечения домашним хозяйством, ты пекла хлеб. (Исчезает в тенях).
ЭЛЛЕН (пока говорит, снимает пальто, закатывает рукава, повязывает голову платком, находит большую миску и начинает месить очень большой ком теста. И при этом молодеет). Да, для детей. Думаю, тогда у меня были дети. Да, разумеется, были. Я жила в том милом небольшом домике с пьяницей-служанкой. Как же ее звали? Друзилла? Прунелла? Генри, на самом деле та встреча не была у нас первой. Думаю, за несколько лет до этого мы где-то играли вместе, хотя помню я это смутно, очень смутно, но в любом случае…
Картина 2
(Теперь это молодая Эллен, ведущая отчаянную борьбу с тестом).
ЭЛЛЕН. Святой Боже, какая же это возня, детки. Мы абсолютно уверены, что без хлеба нам никак не обойтись? Может, мы ограничимся яблоками? Не понимаю, чего вам вообще захотелось хлеба? Я хочу сказать, ну что в нем хорошего? Тедди? Эди? Вы здесь? (Из глубины сцены появляется ГЕНРИ. Он на двадцать лет моложе, одет элегантно, с тростью, в шляпе, в некотором недоумении смотрит на нее). Конечно же, их нет, Эллен, они поехали к бабушке, с чего ты решила, что они здесь, глупая девочка? Ну какая же ты глупая.
ГЕНРИ. Миссис Терри?
ЭЛЛЕН (вздрагивает). А-а-а-а-а! (Едва не роняет тесто на пол, подхватывает в последний момент). Ой, привет!
ГЕНРИ. Я позволил себе войти без приглашения. Никого не было, дверь я нашел распахнутой…
ЭЛЛЕН. Все нормально. Служанка, вероятно, по выпить и забыла закрыть за собой дверь. Это у нас обычное дело. Мне все говорят, что я должна ее выгнать, потому что она глупа, как пробка, и мне приходится все за ней переделывать, а еще она постоянно икает. Но я не знаю, что с ней будет, если я ее выгоню, а теперь у меня серьезные подозрения, что дворецкий из соседнего дома обрюхатил ее. Но вас, разумеется, все это совершенно не волнует, так?
ГЕНРИ. В общем-то, да, я…
ЭЛЛЕН. Я знаю, кто вы. И очень рада увидеть вас вновь. С удовольствием пожала бы вам руку, но мои в тесте. Я понимаю, выгляжу я так, словно пытаюсь укротить дикого зверя, но на самом деле хочу спечь хлеб. Не выглядит это как каравай, правда?
ГЕНРИ. Да, сходства не просматривается.
ЭЛЛЕН. Не желаете присесть?
ГЕНРИ. Надеюсь, вы меня извините, миссис Терри, но я… э… пришел с собакой.
ЭЛЛЕН. С собакой?
ГЕНРИ. Да. Видите ли, сейчас в моих комнатах прибираются, и женщина, которая это делает, по какой-то необъяснимой причине до смерти боится моей собаки, хотя, уверяю вас, она совершенно безобидная, и кричит как резаная на каком-то восточноевропейском языке, совершенно мне незнакомом, это я про женщину, когда собака находится поблизости, вот мне и пришлось в последний момент, чтобы не опоздать на нашу встречу и не создавать у соседей впечатления, что я убиваю бедную иммигрантку, взять несчастное существо с собой и привести сюда. Собаку.
ЭЛЛЕН. Я не вижу собаку.
ГЕНРИ. Я оставил песика в прихожей. Надеюсь, вы не против?
ЭЛЛЕН. Я рада присутствию собаки в моей прихожей, как и вашему приходу.
ГЕНРИ. Вы очень добры.
ЭЛЛЕН. Я люблю собак. Раньше у меня был осел. (Пауза). Хотите чаю?
ГЕНРИ. Нет, благодарю.
ЭЛЛЕН. Я бы предложила вам хлеба, но, боюсь, он еще не готов. И мне кажется, с тестом что-то не так.
ГЕНРИ. Миссис Терри, я слышал о вас нечто экстраординарное. От нескольких человек.
ЭЛЛЕН (с легкой тревогой). Да?
ГЕНРИ. Я про вашу игру на сцене, разумеется.
ЭЛЛЕН. Это хорошо.
ГЕНРИ. Должен признаться, сам я вас на сцене не видел, но люди, чьим мнением я весьма дорожу, говорили мне, что вы стали вполне достойной актрисой.
ЭЛЛЕН. Как мило. Вы так не думали, когда мы в последний раз работали вместе.
ГЕНРИ. А мы работали вместе?
ЭЛЛЕН. Некоторое время тому назад.
ГЕНРИ. Да, вроде бы, да. Но я плохо помню.
ЭЛЛЕН. Вероятно, я не произвела должного впечатления.
ГЕНРИ. Видите ли, я лишь хотел сказать…
(За сценой воет собака, отчаянно и безнадежно, прямо-таки собака Баскервилей, только раз, но громко и продолжительно, не позволяя этот вой игнорировать. ГЕНРИ передергивает. ЭЛЛЕН улыбается).
ЭЛЛЕН. Все нормально. Должна признаться, если честно, вы тоже не произвели на меня особого впечатления. Я про вашу игру, разумеется.
(Пауза).
ГЕНРИ. Гм-м-м. (Пауза). Как вы знаете, недавно я порвал все отношения с миссис Бейтман[5] и ее дочерьми.
ЭЛЛЕН. Вы, конечно же, остаетесь друзьями.
ГЕНРИ. Не совсем. Но в любом случае, отныне я самолично руковожу театром «Лицеум».
(Собака воет вновь, громче).
ЭЛЛЕН. Как я понимаю, это серьезная ответственность.
ГЕНРИ. Мы открываем сезон новой постановкой «Гамлета»
ЭЛЛЕН. Я слышала, это одна из лучших ваших ролей.
ГЕНРИ. Мне так говорили.
ЭЛЛЕН. К сожалению, вынуждена признать, что я вас в этой роли не видела.
(Пауза).
ГЕНРИ. Гм-м-м. Миссис Терри, поскольку в силу обстоятельств я внезапно остался без ведущей актрисы, которая могла бы исполнить роль Офелии, а вас более-менее лестно рекомендовали…
(Опять собачий вой, еще более громкий и отчаянный, словно из глубин ада).
ЭЛЛЕН. Вы полагаете, ваш песик хочет войти?
ГЕНРИ. Войти? Сюда?
ЭЛЛЕН. Да.
ГЕНРИ. В эту комнату?
ЭЛЛЕН. Наверное, в прихожей ему очень одиноко. И жарко. Там жарко, правда?
ГЕНРИ. Да, довольно-таки.
ЭЛЛЕН. Вы можете позволить ему зайти, если хотите. Все нормально. Я люблю собак. Но я это говорила, так? Говорила?
ГЕНРИ. Да. Однажды у вас был осел.
ЭЛЛЕН. Неужели?
ГЕНРИ. Да, был. Во всяком случае, вы так сказали. Я пойду за собакой. Извините.
ЭЛЛЕН. Конечно.
(ГЕНРИ уходит вглубь сцены. ЭЛЛЕН ищет, куда бы положить ком теста, который все это время держала в руках).
ГЕНРИ (за сценой). Господи!
ЭЛЛЕН. Что-то случилось, мистер Ирвинг?
ГЕНРИ (возвращается, на лице огорчение). Прошу меня извинить, что позволил себе в вашем присутствии упомянуть всуе имя Господа…
ЭЛЛЕН. Ваш песик заболел?
ГЕНРИ. Вроде бы нет.
ЭЛЛЕН. С ним что-то случилось? Скажите мне, мистер Ирвинг. Я терпеть не могу неопределенности.
ГЕНРИ. Знаете, это довольно сложно объяснить.
ЭЛЛЕН. Какая-то сложная проблема, связанная с вашей собакой?
ГЕНРИ. Миссис Терри, как вы считаете, вашу служанку можно вызвать из того места, куда она…
ЭЛЛЕН. Мистер Ирвинг, что случилось?
ГЕНРИ. Я не мог не обратить внимание на ковер в вашей прихожей.
ЭЛЛЕН. Да, очень красивый. Персидский, знаете ли.
ГЕНРИ. Да, я так и подумал. Миссис Терри, позволите говорить с вами откровенно?
ЭЛЛЕН. Мне бы очень этого хотелось.
ГЕНРИ. Боюсь, что мой песик, это крайне неудачно, но, боюсь, к моему огромному сожалению…
ЭЛЛЕН (ей надоело ждать объяснений и она сама идет в прихожую). Какой милый песик. Очень, очень милый. Да, что этот хорошенький малыш… (Пауза). Боже!
ГЕНРИ. Я сожалею.
ЭЛЛЕН. Я тоже. Какой же ты безобразник. Плохой мальчик, очень плохой.
ГЕНРИ (когда она возвращается). Если у вас найдутся какие-нибудь приспособления для чистки…
ЭЛЛЕН. Не хватало еще разговоров, что такой великий актер, как вы, пришли в мой дом в воскресенье, чтобы отчищать мой ковер.
ГЕНРИ. Но это моя собака. И я несу ответственность. Мне это так неприятно. Очень неприятно.
ЭЛЛЕН. Мой дорогой мистер Ирвинг, пусть вас не мучает совесть. Ведь не вы лично испачкали мой дорогой персидский ковер. Будь это ваша работа, я бы, конечно, возложила ответственность на вас, но речь идет о вашем песике, а его, в конце концов, можно понять.
ГЕНРИ. Спасибо.
ЭЛЛЕН. Не за что.
ГЕНРИ. Может, я все-таки попытаюсь…
ЭЛЛЕН. Прежде чем мы начнем ликвидировать последствия этого прискорбного деяния собаки, может, нам обсудить наши дела? Вы понимаете, песик уже сделал все, что мог, а мы еще даже не начинали… Ой, какой-то глупый получается разговор, правда?
(ЭЛЛЕН начинает смеяться, да так заразительно, что ГЕНРИ присоединяется к ней. Но быстро вновь становится серьезным).
ГЕНРИ. Вы хотите сыграть Офелия в новой постановке?
ЭЛЛЕН. Я думала, вы так и не спросите.
ГЕНРИ. Слава Богу. Я позабочусь о том, чтобы ваш ковер вычистили немедленно, и оплачу все расходы, хотя, сегодня воскресенье и могут возникнуть определенные трудности с поиском…
ЭЛЛЕН. Я думаю, что мы сумеем справиться сами, если проявим должное усердие и напряжем воображение.
ГЕНРИ. Согласен с вами.
ЭЛЛЕН. Я в этом не сомневаюсь. Ведь мы творческие люди, так?
ГЕНРИ. Так мы достигли взаимопонимания?
ЭЛЛЕН. Да. (Протягивает руку, ГЕНРИ ее пожимает и получает пригоршню теста). Ой, извините. Он такой маленький, ваш песик.
ГЕНРИ. Да, он маленький. Остается вопрос вашей оплаты. За исполнение роли Офелии.
ЭЛЛЕН. Я уверена, вы заплатите мне, сколько я заслуживаю, мистер Ирвинг. И я обещаю не держать зла на вашего песика. Я очень, очень люблю животных. Прощаю им все. Это одна из самых больших моих слабостей. Избыточная нежность, актерский голос. Вы тоже, полагаю.
ГЕНРИ. Простите?
ЭЛЛЕН. У вас есть аналогичные слабости?
ГЕНРИ. Нет. Я не могу позволить себе слабость.
(Пауза).
ЭЛЛЕН. О? Как же вам, должно быть, грустно. Но у вас есть собака. Я хочу сказать, человеку, который заводит собаку, свойственна хоть какая-то слабость. Собаку заводят только ради любви. Для чего еще?
ГЕНРИ. Да, что ж, миссис Терри, жизнь полна маленьких загадок, так?
ЭЛЛЕН. Да, да, это точно. (Они смотрят друг на друга). Значит так. Вроде бы у меня где-то есть старая ложка для подливы. Как думаете, для этого подойдет? Дома у нас были разные животные, так что приходилось сталкиваться со всякими проблемами, но, боюсь, грязную работу я всегда оставляла на Фреда[6], моего брата. Вы знаете Фредди? Он такой душка. Всегда делает то, что я от него хочу. Иногда я даже тревожусь за него. Постоянно находиться среди всех этих актрис. Они его просто зашпыняют.
(ЭЛЛЕН говорит и ходит в поисках нужной кухонной принадлежности, а Генри снимает пиджак и достает блокнот, поэтому, когда она скрывается в тенях, он уже готов обратиться к своей труппе, собравшейся в театре «Лицеум». Нет ни затемнения, ни паузы. ЭЛЛЕН появится в конце выступления ГЕНРИ, избавившись и от теста, и от фартука).
