Донна Ванлир
Рождественская надежда
– Хорошо. Сейчас буду. – Я отключилась и, вытаскивая из шкафчика папку, пояснила: – Бриджет Слоун несколько минут назад арестовали.
– За что?
– Продала наркотики полицейскому под прикрытием. Мне нужно пристроить Мию. – Я сокрушенно покачала головой, засовывая бумаги в портфель. – Вчера в семь вечера Бриджет ушла и не вернулась. А ребенок все это время оставался совсем один.
Рой посмотрел на часы, и я помогла ему подсчитать.
– Пятнадцать с половиной часов. Сейчас у них дома полиция.
Бриджет Слоун было восемнадцать лет, и она одна растила дочь – симпатичную десятимесячную малышку, которая, по мнению Бриджет, мешала ей жить. Два года назад девушка сбежала из дома и с тех пор постоянно бродяжничала. Если бы она знала, кто отец ребенка, обязательно бы подала на алименты, чтобы покупать наркотики. Но пока Бриджет поняла, что беременна, прошло три месяца, а к тому времени она уже успела напрочь забыть, где была, с кем спала и что курила. Бриджет посадили в тюрьму за подделку банковского чека, и когда она родила, нам пришлось на три месяца поместить ребенка в приемную семью. Я позвонила бывшим приемным родителям Мии, чтобы узнать, смогут ли они вновь принять ее, но автоответчик сообщил, что их нет в городе. Тогда я набрала Сандру и Гая Майкл. С ними я работала не так долго, но они мне нравились.
– Конечно, – заверила меня Сандра, – привозите ее в любое время!
Я положила трубку и взяла сумочку.
– Ты едешь?
Рой молча снял с крючка куртку и последовал за мной к лифту.
Дома у Бриджет мы застали полицейского. Тот пытался успокоить рыдающую Мию.
– Мы из Департамента по делам семьи и детей. – Я протянула полицейскому удостоверение и приняла из его рук окоченевшую малышку. – Как холодно! Здесь что, нет электричества?
– Нет, – ответил тот. – Видимо, отключили за неуплату.
Я тщательно укутала Мию одеялом, в которое та была завернута, и прижала к себе. Ладошки девочки были ледяными.
– Она плачет с момента нашего приезда, – пожаловался полицейский. – Так заходится, что ее даже вырвало. Мы не нашли подгузников, пришлось приспособить бумажное полотенце.
Я опустила руку на попку малышки и нащупала огромный импровизированный подгузник.
– Тише, тише, – зашептала я девочке. – Все будет хорошо, Мия. Все будет хорошо.
Она напрягла ножки и заплакала еще громче. Я стала шарить по кухонным шкафчикам в поисках детского питания.
– Тут ничего нет, – махнул рукой полицейский. – Мы уже искали.
– Пойду уложу ее вещи. – Рой направился в детскую.
Полицейский протянул ему пакет с одеждой Мии.
– Я знал: это вам понадобится. Тут все, что я смог найти.
Рой взял пакет и, заглянув в комнату Мии, уставился на то, во что превратилась ее кроватка. Прижимая к себе малышку, я подошла к нему.
– Кажется, подгузники у Бриджет давно закончились, – заметил Рой.
Я покачала головой и вновь попыталась утешить девочку. Она очень хотела есть, и нужно было срочно найти, чем ее покормить. Я развернулась к выходу.
– Что с ней теперь будет? – спросил полицейский.
– Попадет в приемную семью.
– Ее когда-нибудь вернут матери?
– Не знаю.
– Ни один ребенок не должен проходить через такое.
– Согласна, – вздохнула я, укачивая Мию.
Рой открыл входную дверь, и мы вышли на лестничную площадку.
Из соседней квартиры выглянула женщина.
– Мэм! – позвала она. – Мэм!
Я обернулась. Женщина подходила ко мне с детской бутылочкой в руках.
– Я слышала ваш разговор с полицейским. – Она протянула мне бутылку. – Это теплое молоко. Конечно, не детское питание, но, может, тоже сгодится.
– Спасибо, – поблагодарила я. – А подгузников у вас не найдется?
Соседка убежала к себе и, вернувшись, вручила мне несколько штук.
– Они ей великоваты, но все лучше, чем ничего.
С этими словами она скрылась за дверью своей квартиры. Щелкнула задвижка. Я передала подгузники Рою и поднесла бутылочку к губам Мии. Девочка не переставала плакать, и мне пришлось самой сунуть ей в ротик соску.
– Кушай, малышка, – приговаривала я. – Вот так, моя умница.
Мия принялась жадно сосать. Я утерла ей слезы и, поцеловав в макушку, теснее прижала девочку к груди, чтобы она чувствовала себя защищенной.
– Мия, ты не против проехаться на машине и поискать тебе чего-нибудь перекусить?
Рой открыл перед нами заднюю дверцу автомобиля. Я положила девочку на сиденье и сняла с нее бумажное полотенце.
– Все сухо, – сообщила я Рою.
Я боялась, как бы у Мии не началось обезвоживание после пятнадцати с лишним часов без еды и питья. Надев на малышку подгузник и пристегнув ее ремнем безопасности, я принялась было укрывать ее ножки одеялом, однако, почувствовав запах, отложила его в сторону: оно все пропиталось сигаретным дымом.
– Достань, пожалуйста, одеяло из багажника, – попросила я Роя.
Он открыл багажник и протянул мне одеяло. Я укутала им Мию и сверху положила бутылочку с молоком, так, чтобы ей было удобно пить.
– Сейчас покушаем, – пообещала я, заметив, что бутылка почти опустела.
Как только молоко кончится, малышка снова заплачет. Я уселась на заднее сиденье рядом с Мией, и Рой повез нас в ближайшее кафе.
Я передала бутылочку официантке с просьбой как можно скорее наполнить ее теплым молоком. Мия снова зашлась плачем, и я начала утешать девочку, уверяя, что скоро ей принесут еще молочка.
– Никогда мне этого не понять. – Рой кивнул. Как и все наши сотрудники, он прекрасно знал, о чем я. – Очень многие с удовольствием позаботились бы о малышке.
– Обязательно найдутся такие люди, – заверил меня Рой.
Я знала, что он имеет в виду. На сей раз за продажу наркотиков Бриджет надолго сядет в тюрьму. Сначала Мия попадет в приемную семью, а потом ее, вероятно, удочерят.
Официантка вернулась с молоком, и я снова вложила соску девочке в ротик. Она сразу же перестала плакать.
– Шуму от нее много, но она такая миленькая, – улыбнулась официантка и, обращаясь к малышке, добавила: – Твоя мамочка не даст тебе умереть с голоду!
Я промолчала. Да и зачем кому-либо что-то объяснять?
Официантка ушла за нашим заказом. Рой проводил ее взглядом.
– Почему она решила, что ты мама Мии, а то, что я могу быть ее папой, ей даже в голову не пришло?
– Рой, да ты только посмотри на нас! Совершенно ясно, что юная красотка вроде меня ни за что не выйдет замуж за такого старого увальня, как ты, – подшутила я над ним, поглаживая Мию по спинке.
Рой обиженно уставился на меня.
– Ты просто идеальный соцработник! Такая добрая и вежливая! Умеешь сделать комплимент!
Я засмеялась. Всегда знала, что сказать, чтобы поддразнить Роя.
Официантка принесла картофельное пюре. Я усадила Мию к себе на колени и принялась кормить ее с ложечки.
– Мия, мне очень жаль, что тебе довелось такое испытать, – прошептала я.
Малышка меня не понимала, она просто радовалась возможности наконец поесть и весело подпрыгивала у меня на коленях каждый раз, как я подносила ей ложку ко рту. Несколько минут мы с Роем молча наблюдали за девочкой.
– Я не устаю удивляться, какие они милые, – вздохнул Рой. – Им вроде бы должно быть грустно, а они все равно улыбаются. – Он пощекотал ножку девочки, и та со смехом отдернула ее.
– Я столько лет жду, когда что-то изменится, но все остается по-прежнему.
Рой всплеснул руками.
– Что, по-твоему, может измениться? Люди? Думаешь, в один прекрасный день все исправятся? Начнут вдруг заботиться о своих детях? Перестанут продавать наркотики? Да ничего не изменится, пока род людской существует!
Я снова начала поить Мию из бутылочки.
– Ну что, нашей крошке лучше? – Я усадила ее на стол. – Лучше нашей маленькой, да?
Не помню точно, что я болтала, но Мия заливисто смеялась.
– Тебе смешно?
Девочка хлопала себя по коленкам и восторженно попискивала.
– Смешно, да? Посмотрела бы ты на меня, когда я в ударе. – Я взяла ее на руки. – Тогда я и не так могу всех повеселить!
Она опять засмеялась. Я подала знак официантке, и та принесла еще молока. Рой перелил его в бутылочку, и я начала поить Мию. Вскоре малышка сонно обмякла у меня на руках. Кажется, она была не прочь провести так остаток дня.
Когда мы собрались уходить, официантка погладила Мию по ножке.
– Видишь, я же говорила – мамочка не даст тебе умереть с голоду!
Поблагодарив ее, я укутала Мию одеялом и вышла на улицу.
Мы отвезли девочку к Гаю и Сандре Майкл. Потом я вернулась в офис, чтобы составить отчет. К концу дня все вокруг только и говорили, что о планах на Рождество. Я углубилась в бумаги, надеясь, что так смогу избежать разговоров вроде «а ты на праздники остаешься или уезжаешь?». Моя уловка сработала. Впрочем, все сотрудники и так давно знали, что меня лучше не трогать. Все, кроме Роя.
– Марк работает в Рождество, Патти?
Я вздохнула. Так и знала, что избежать этой темы не удастся. Уже три года Рой приглашал меня отметить Рождество вместе с ним и его семьей, и я всегда отказывалась.
– Не знаю.
Он понимал, что я вру. Последние два года Марк работал в праздники. И нынешнее Рождество – не исключение.
– Когда узнаешь, скажи. Барбара собирается отмечать Рождество у меня, и дети с внуками тоже. Все будут очень рады тебя видеть! Барбара зажарит индейку и вообще наготовит разной вкуснятины.
Я собрала вещи и вручила Рою небольшой красиво упакованный еженедельник с его именем на кожаной обложке.
– А я для тебя ничего не приготовил. – Он был скорее расстроен, чем рад моему подарку.
– А мне ничего и не нужно. – Я натянула куртку и обняла Роя на прощание. – Счастливого тебе Рождества!
И еще до того, как он успел снять оберточную бумагу, я направилась к лифту. Оставшись одна, я вздохнула свободно. Приехала к себе, зашла в пустой дом и захлопнула дверь. Я не понимала, как люди могут с таким нетерпением ждать Рождества.
Глава 2
Надежда никогда тебя не покидает. Ты сам оставляешь ее.
Джордж Вайнберг
Всего полчаса как я приехала домой. Только успела переодеться и проверить почту, когда зазвонил телефон. Часы показывали ровно шесть, минута в минуту. Еще ни разу мне не удалось опередить маму: она всегда умудрялась позвонить прежде, чем я доберусь до телефона.
– Алло.
– Как прошел день, Патти?
– Прекрасно! – Я всегда так отвечала.
– Что у тебя на ужин?
– Не знаю, еще не заглядывала в холодильник.
– Тогда приезжай к нам. У меня курица в духовке, на двоих многовато.
Мама вышла замуж за Лестера Аллена, когда мне исполнилось четырнадцать. Он был прихожанином церкви, где нам помогли, вел холостяцкую жизнь и работал прорабом. Сначала они с мамой стали рядом садиться в церкви. В то время я еще ни о чем таком не подозревала, но когда Лестер начал у нас обедать по воскресеньям, я начала догадываться и пришла в замешательство. Он был коренастым и круглолицым, носил очки, а его брюки смотрелись на дюйм короче, чем следует. Никогда бы не подумала, что такой мужчина заинтересует мою маму. Однако после того, как они начали встречаться, я заметила, что маме он нравится. Лестер относился к ней по-доброму, помогал и всегда мог поднять настроение. Он уважал маму, а заодно и нас с Ричардом. Непонятно, как вообще он решился жениться на матери двух подростков. Думаю, большинство мужчин на такое ни за что бы не отважились. Лестер оказался другим. Он никогда не торопил события, не строил из себя папашу. Прекрасно осознавал, что он нам не отец. И все же стал им, заменив родного папу. Мой брат его сразу полюбил. В отличие от мамы я тогда не понимала, насколько он нуждается в отце. Лестер усыновил нас вскоре после свадьбы. Ричард почти сразу же начал звать его папой, а я долго не могла. Когда мне исполнилось шестнадцать, наконец решилась. Это оказалось совсем просто. Так Лестер стал для нас настоящим отцом.
Я все же приехала к родителям, несмотря на усталость, – они давно меня не видели и, конечно, беспокоились.
После ужина я вызвалась убрать со стола.
– Марк сегодня ночует дома? – как бы между прочим спросила мама.
Она прекрасно знала, что нет. Просто ей хотелось завести о нем разговор, узнать, как у него дела.
– Нет, утром вернется.
– Бедняга. Наверное, так устает после ночных рейсов.
Я пожала плечами.
– Он уже привык.
Мама счистила с тарелок остатки еды в измельчитель для пищевых отходов и включила его.
– Я купила ему на Рождество массажер для спины, – сказала она, перекрикивая гудение измельчителя, – с длинной ручкой, чтобы доставать до поясницы. – Она закинула за плечо руку с зажатой кухонной лопаткой, показывая, как именно это делается. – Как думаешь, ему понравится?
Я положила тарелки в посудомоечную машину.
– Очень.
Совершенно бесполезно объяснять, что нам не нужно ничего дарить. Так было бы проще. Несмотря на то, что случилось, мама продолжала относиться к Марку как к сыну и не соглашалась оставлять его без подарка на Рождество. Он понравился ей с самой первой встречи, когда мы приехали к нам домой из колледжа на День благодарения.
Мама не высказывала своего мнения о мальчиках, с которыми я встречалась до Марка, однако умела дать понять, если кто-то из них ей не нравился.
Один мой парень как-то развалился на диване и хрустел кукурузными хлопьями, которые утащил с кухни.
– Он что, мультики смотрит? – спросила меня мама, заглядывая в гостиную.
– Ну да. – Мне не хотелось продолжать этот неприятный разговор.
– Не знала, что в восемнадцать лет молодые люди интересуются мультфильмами.
В другой раз, когда у нас гостил очередной мой приятель, мама заметила:
– Уже половина девятого. Я бы поставила блинчики, но не знаю, сколько он еще будет спать.
Когда в пятнадцать минут десятого парень наконец вошел в кухню, лохматый, в замызганной футболке и семейных трусах, я увидела выражение маминого лица. И очень понадеялась, что она ничего не скажет. Мама промолчала.
«Целеустремленность никому не вредит, – не уставала она мне твердить. – А бездельники ни к чему не стремятся».
В те времена, когда я бегала на свидания, это было мамино излюбленное словечко – «бездельник».
«Только не выходи замуж за бездельника», – наставляла она.
Я понимала, что мама и моего родного отца считает бездельником, хотя она никогда не произносила этого вслух, по крайней мере, при мне.
«Бездельников пруд пруди. Они встречаются на каждом шагу. Но есть и хорошие парни. Их найти труднее, но они есть».
Марк и был таким. Не бездельником. Целеустремленным. Мама обожала это качество в молодых людях. Он называл моих родителей «мистер и миссис Аллен», рано просыпался, убирал постель и не выносил еду с кухни. Когда Марк открывал передо мной дверцу машины, я видела, как озаряется улыбкой мамино лицо. Марк знал, чего хочет. И мама не сомневалась, что он собирается сделать меня своей спутницей жизни. Она точно знала, что этот молодой человек меня любит.
Мы познакомились с Марком, когда я училась на втором курсе. Я стояла за ним в очереди в столовой. В какой-то момент он повернулся, чтобы взять стакан, и случайно столкнул мой поднос с тарелкой спагетти. В нас обоих полетели брызги соуса.
– Прости, пожалуйста, – засуетился Марк, смахивая липкие, измазанные в соусе макаронины с моей коричневой замшевой сумочки.
Я посмотрела на него и покраснела. Я и раньше обращала внимания на этого парня: он играл в нашей футбольной команде. Но мы еще ни разу не разговаривали.
– Ничего страшного, – пробормотала я, прижимая к юбке стопку салфеток.
Марк тем временем вытирал с пола ярко-красные пятна соуса. Вот он выпрямился, чтобы выкинуть комок перепачканных салфеток, взглянул на меня и замер. У него были русые волосы, карие глаза и обаятельная улыбка. Он не отрывал от меня взгляда, и я потупилась, жалея, что не очень нарядно одета.
– Я идиот. Мне правда неловко. – Марк взял еще один поднос для меня. – Давай помогу.
– Что ты, не надо. Я лучше пойду переоденусь. Зайду попозже, когда будет… безопаснее. – С трепетом в душе я надеялась, что он захочет подождать меня и пообедать вместе.
– Можно я тебя подожду? – спросил Марк.
Он не выглядел высокомерным или самонадеянным, не был уверен, что я сразу соглашусь. Просто ждал ответа.
Мое сердце бешено забилось. Я кивнула.
Марк получил лицензию пилота, когда ему исполнилось семнадцать. Подрабатывал каждое лето в небольшой авиакомпании, занимающейся грузовыми перевозками. Сначала – на складе, потом в офисе. Пока наконец не стал летчиком. После колледжа планировал переехать в другой штат и найти работу в коммерческой авиакомпании. Учился он курсом старше, чем я. Нам обоим не хотелось расставаться на целый год, поэтому, как только Марк окончил колледж, мы поженились. Мама настаивала, чтобы я получила высшее образование, и я заверила ее, что так и сделаю, как только мы с мужем обустроимся на новом месте. Забеременела я раньше, чем мы планировали. Когда на свет появился Шон, со свадьбы прошло всего одиннадцать месяцев, еще через месяц я получила диплом. Внешне Шон был похож на меня, характером пошел в Марка. Я всюду брала его с собой, и он никогда не капризничал. Я не такая, не могу усидеть на месте. А после рождения сына оказалось, что на месте сидеть и вовсе невозможно. Забавно: как только узнаешь, что у тебя будет ребенок, радуешься, а потом начинаешь бояться. Бояться того дня, когда он сделает первые шаги, потому что не сможешь больше прижимать его к себе так часто. Или когда он захочет одеваться самостоятельно, потому что уже «совсем большой». Когда перестанет называть Красную Шапочку «Классной Шапочкой». Когда в первый раз отправится в детский сад. Когда обнаружит, что на свете есть звук «р», и уже не будет говорить «я налисовал» вместо «нарисовал». Когда снимет с дверцы холодильника перепачканные краской бумажные листы, по которым когда-то старательно малевал ладошками в уверенности, что это радуга, или львенок, или портрет мамы с папой, а вовсе не кляксы. Родители наблюдают, как их малыш растет, и радуются за него, но порой у них сжимается сердце. Однажды кто-то сказал мне, что после рождения ребенка у матери еще восемнадцать лет болит за него душа. «Глупость какая, – возразила мама, когда я рассказала ей об этом. – Не восемнадцать лет, а всю жизнь».
Когда Шону исполнилось год и два месяца, Марку предложили работу в другой авиакомпании, ближе к моим родителям. Мама чуть с ума не сошла от радости, узнав, что мы будем жить, как она выразилась, «в двадцати минутах от ее дома». Когда сыну было два годика, мы хотели родить второго ребенка, но через пару лет безуспешных попыток поняли: что-то не так. К тому времени, как Шон подрос и мы готовились отдать его в садик, стало ясно – нам не суждено больше иметь детей. Шон пошел в школу, и я начала работать. Я так и не смогла забеременнеть, хотя мы не теряли надежды. «Ничего, – утешал меня Марк. – У нас прекрасная семья. Я счастлив».
Долгие годы мы действительно были счастливы, однако не обходилось и без проблем. Авиакомпания, в которой трудился Марк, обанкротилась, и тысячи сотрудников потеряли работу. У его мамы обнаружили рак молочной железы, и ей пришлось много лет лечиться. Мы с мужем часто ссорились из-за семейного бюджета: он любил делать необдуманные покупки, а я считала, что нужно все взвесить, прежде чем тратить деньги на новый автомобиль или дорогой магнитофон. Однажды мы все вместе ехали в машине. Шон сидел на заднем сиденье и слушал, как родители пререкаются, обсуждая финансы. «Мам, пап, не ссорьтесь», – попросил он, пытаясь дотянуться до нас. Он был таким мудрым в свои два с половиной!
Вернувшись домой после первого дня в садике, Шон заявил мне:
– Мамочка, я от тебя никогда не уйду! Всегда буду с тобой.
– А что же ты станешь делать, когда женишься?
– Жить здесь!
– Но твоя жена захочет, чтобы ты помогал ей по дому и жил с ней. Она ведь будет тебя очень любить.
– А я буду любить тебя, – горячо заверил меня Шон. – Всегда, всегда, всегда!
Много лет я хранила на видном месте в спальне прадедушкины карманные часы. Они висели на потускневшей латунной подставке, которую прадед вместе с часами передал сыну – моему дедушке. Стоило мне чуть отвлечься, как Шон выдвигал ящики комода, карабкался по ним, доставал часы и клал себе в кармашек. «Это не простые часики, – объясняла я, отбирая их у сына. – Нужно очень бережно с ними обращаться». Шон кивал и делал вид, что внимательно слушает, но через несколько дней, войдя к нему в комнату, я опять заставала его за игрой с часами. «Я отдам тебе часики, когда ты подрастешь, – говорила я. – Моя прабабушка подарила их прадедушке, когда они были еще совсем юными. Дедушка подрос, и его папа передал их ему, тот – своей дочке – твоей бабушке, а бабушка – мне. А потом настанет и твой черед их беречь». Однако Шон был слишком мал, чтобы заинтересоваться семейной историей, так что в конце концов я просто унесла часы в кабинет и положила высоко на книжную полку, откуда он не мог их достать.
Когда сын подрос, он нередко приводил домой приятелей. Мы с Марком предпочитали, чтобы Шон и его друзья общались под нашим присмотром, а не в гостях у кого-нибудь, чьих родителей мы совсем не знали. Как и все подростки, ребята были шумными и озорными. Однажды они носились по кабинету, и Шон налетел на книжную полку. Прадедушкины часы свалились на пол, а Шон упал сверху, всмятку раздавив их коленом. Я еле сдерживала слезы. Как можно быть таким неосторожным, с таким пренебрежением относиться к старине?
– Мама, прости, – извинился Шон. – Я куплю тебе другие.
– Не говори глупостей, Шон! – оборвала я его на глазах у приятелей. – Невозможно заменить семейную реликвию. Нельзя купить воспоминания.
Я собрала осколки часов и обернулась через плечо.
– Твоим друзьям пора домой. И мы не будем приглашать их в гости по крайней мере месяц.
Сейчас я понимаю, что перегнула палку, однако в тот момент я была слишком расстроена и сердита, чтобы сдержать гнев. Еще долго я хранила в коробочке разбитые часы, надеясь, что опытный мастер сумеет их починить, но мои опасения подтвердились: часы ремонту не подлежали. В конце концов пришлось их выбросить. Шон вновь пообещал подарить мне другие.
– Не нужно, – махнула я рукой, целуя его. – Подумаешь, часы.
Прошли годы. Шон со своей девушкой собирался на выпускной бал. Мы с Марком фотографировали их на заднем дворе. Сын так красиво смотрелся в смокинге, и ей необыкновенно шло мерцающее платье цвета морской волны. Мы проводили их к машине. Шон распахнул перед девушкой дверцу, затем подошел к нам и обнял меня. «Всегда», – прошептал он, и на моих глазах выступили слезы.
Теперь кажется, что все это происходило очень давно. Мы были молодыми и счастливыми и жили в ярком и радостном мире. Но жизнь идет, обстоятельства меняются, и счастье уходит, как бы мы ни старались его удержать.
Я вымыла последнюю сковородку и отправила ее на сушилку.
– Спасибо за ужин, мам. Мне пора.
Мама взяла сковородку, вытерла ее и сунула в шкафчик под плитой.
– На ферме Лонгворт готовится праздничное представление. А еще будут рождественские гимны, угощения и даже катание на санях.
– Кажется, я что-то об этом читала, – кивнула я, натягивая куртку.
– Мы с Лестером собираемся туда пойти. Хотите с нами?
– Может, у меня и получится. Но насчет Марка не уверена.
Мама принялась выкручивать мокрое полотенце.
– Было бы неплохо, если бы вы пришли вдвоем, – подал голос папа.
Я промолчала. Не хотелось снова заводить этот разговор. Я потянулась за сумочкой.
– Патти, вы бы обратились к семейному психологу, – посоветовала мама.
Я жестом остановила ее:
– Мы уже пробовали. Они ничем не могут помочь.
Я открыла входную дверь.
– Патти, Марк любит тебя, а ты его. Постарайся сохранить семью. Пожалуйста. Сделай все возможное, прежде чем…
С досадой я прервала ее:
– Я уже сделала все, что могла. Мы оба сделали.
Несколько дней назад Марк начал укладывать свои вещи в коробки и чемоданы. Мама видела это и не понимала, почему я его не останавливаю. А я просто не могла. Не знала, как. За четыре года я не предприняла ничего, чтобы ему захотелось остаться. Удивительно, что он вообще выдержал так долго. Родители были не в курсе, что я уже говорила с Марком, когда он начал собираться.
– Ты уходишь?
Он сунул руки в карманы и уставился в пол.
– У меня больше нет сил, Патриция. – Да, он действительно уходил. – Я не могу так жить.
Я вышла из комнаты. Расставание, безусловно, не сделает нас счастливее, однако мы оба еще год назад поняли, что оно неизбежно. Скоро наша семья совсем развалится.
– Ты говоришь так, будто уже ничего нельзя исправить, – сокрушенно покачала головой мама. – Но надежда есть всегда, Патти. Нужно просто…
Я не выдержала:
– Хватит, мама. Пожалуйста, перестань.
Перед тем как захлопнуть за собой дверь, я успела перехватить ее взгляд. Конечно, она обиделась. Вся дрожа, я села в машину. И когда я успела стать такой бессердечной? Надо было поговорить с ними, но сил уже не осталось.
Я приехала домой и легла в постель, молясь, чтобы хоть на один день в моей душе воцарился мир.
