Доротея Джерард
Неудачник
Переводчик Светлана Владиславовна Станевич
© Доротея Джерард, 2025
© Светлана Владиславовна Станевич, перевод, 2025
ISBN 978-5-0065-7846-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Неудачник
Глава 1
В тот промозглый вечер ранней весны лейтенант Мильнович сидел в своей квартире и писал письмо отцу. День прошёл оживлённо, даже тревожно, почти все ещё обсуждали произошедшее в столовой «Чёрного орла», единственной гостинице Лохатыни. Но Степан Мильнович, несмотря на свои двадцать шесть лет, не был общителен, а также не было у него лишних денег, чтобы тратить их на бутылки более-менее посредственного вина, составлявшего непременный атрибут этих дружеских вечеринок.
Сегодня, против обыкновения, он вернулся домой довольно рано, всё из-за этого письма, не дающего покоя. Ведь он знал, что завтра не будет у него досуга для написания письма, столь страстно ожидаемого адресатом.
Повесив мокрый плащ (был дождь), он присел к маленькому сосновому столу и обмакнул перо в огромную стеклянную чернильницу без крышки, такие чернильницы бывают в муниципальных школах.
«Возлюбленный и почитаемый батюшка, – начал он на половине листа большой писчей бумаги, – знаю, что вы нетерпеливо ожидаете письма, хоть я и пишу при первой возможности. Едва два часа прошло, как инспектор кавалерии покинул нас, и, благодарение небу, всё прошло очень удачно, – для меня, по крайней мере. Двое-трое из моих товарищей, вполне возможно, сейчас не в таком благоприятном расположении духа, как я; ибо инспектор выражается без обиняков, когда выходит из себя, а вспыхивает он легко, при малейшем неудовольствии. Мне их жаль, – но зачем же они ленятся? Ничто не даётся даром, я уж это понял; всё надо заслужить, не трудом, так деньгами. Вы знаете, как я трудился всю зиму; сегодняшние слова инспектора были как награда за рабский труд, порой весьма горький. Мое мужество не ослабевало никогда, но сегодня я воспарил к новой высоте. Не бойтесь, бедный папа, – я уже говорил вам, что я рожден для жизни солдата».
На мгновенье лейтенант Мильнович приподнял голову от письма, ему показалось, что кто-то поднимается по деревянным ступеням, еле слышно позвякивая шпорами. Но ничего не произошло, и он продолжил.
«Подождите до моей следующей звёздочки на воротнике. Судьба не была слишком добра к нам, но мы ещё возьмём своё; нужно только быть сильным и терпеливым и помнить, что…».
– Войдите, – нетерпеливо сказал он, так как в дверь тихонько постучали.
Офицер, в такой же форме улана, как у Мильновича, вошёл в комнату, за ним следовал второй, тщательно прикрывший дверь.
«Пришли тащить меня на пирушку», – была первая мысль Мильновича. Только он хотел неловко отказаться, как что-то в выражении лиц молодых людей привлекло его внимание, и он забыл свою досаду. Он положил перо, встал и стоял молча, глядя то на одного, то на другого.
– Мы здесь представляем лейтенанта Рэдфорда, – слегка дрожащим дискантом начал тот, что был старше, нервозный розовощёкий юнец. Он помедлил, сильно покраснев, глядя на Мильновича так, словно умолял его ответить. Но Мильнович ответил ему лишь пустым взглядом, видимо, ожидая продолжения.
– Мы здесь…, – снова приступил к своей речи оратор, словно школьник твердящий урок. Но тут его более молодой и решительный товарищ пришёл на помощь своему вожаку.
– Мы здесь, чтобы получить ваши указания по поводу того дела между вами и лейтенантом Рэдфордом, – сказал он, отталкивая своего товарища, выступая вперёд и говоря с гораздо большей энергией, чем того требовали обстоятельства. Он явно лучше усвоил урок, чем другой, но, как и тот, выговаривал фамилию лейтенанта – «Радфорт».
«Что за дело?» – чуть было не воскликнул Мильнович в крайнем изумлении, но вовремя взял себя в руки, осознав абсурдность подобного вопроса в такой момент. Он смотрел в лицо говорящего, всё ещё без малейшего понятия о существе дела. Так он и стоял некоторое время, пока до него не дошло, что надо же и ответить.
– Я полностью к услугам лейтенанта Рэдфорда, – сказал он обычным тоном, стараясь лишь не выдать своего удивления.
– Мы полагаем, что вы определились с секундантами, – парировал более молодой, к тому времени взявший ситуацию полностью в свои руки.
Ему пришлось повторить, так как Мильнович, казалось, его не услышал.
– Нет, я ещё не выбрал секундантов, – сказал он, поднимая голову. – Но я свяжусь с двумя своими товарищами без промедления.
Ему вдруг пришло кое-что в голову, что-то, что бросало свет на непонятную ситуацию – слабый неверный свет, который всё же был лучше, чем полный мрак. После еле заметной паузы, он добавил:
– Полагаю, лейтенант Рэдфорд говорил вам о тех замечаниях, которыми мы обменялись прошлым вечером за ужином?
Двое обменялись быстрым взглядом, в котором была заметна тень удивления, и снова более молодой овладел собой первым.
– Точно. Эти-то замечания и есть причина нашего появления здесь. Когда и где встретим мы ваших представителей? – вопросил далее хорошо подкованный юнец, столь бойко, словно это не был его дебют в роли секунданта.
– В отдельной комнате гостиницы через час, – ответил Мильнович, успевший восстановить самообладание. – Это вас устраивает?
– Вполне, – ответили оба хором.
– Два джентльмена, которых вы найдёте в указанном месте, к тому времени получат мои инструкции и смогут действовать от моего имени. Думаю, это всё, что вы желали знать. Доброго вечера.
Резкое клацанье шпор, безмолвный взаимный салют, и снова Степан Мильнович один в своей комнате, стоит около стола и смотрит на закрывшуюся дверь.
Краткое время оставался он так, прислушиваясь к удаляющимся шагам. Затем взгляд его оторвался от двери и остановился на свежих, грязных следах, что оставили после себя посланцы лейтенанта Рэдфорда. Он чувствовал в этот момент то, что французы называют «tombe des nues» («свалиться с облаков»). Даже если бы сам Рэдфорд ворвался в его комнату с обнажённым клинком, то и тогда бы он не был так поражён, как сейчас. Рэдфорд, не кто иной, как Рэдфорд, добродушный белокурый лейтенант с английским именем, чьей крови он жаждал менее всего!
В тот вечер они говорили о таком предмете, как церковный ритуал. Он пытался вспомнить, что же именно было сказано. Кто-то за столом спросил Рэдфорда, почему его не было за обедом.
– Потому что я торчал в церкви, – ответил Рэдфорд, – и в русинской церкви к тому же. Была моя очередь сопровождать людей и – вот невезенье! – как раз Вербное Воскресенье! Не было конца этой заунывности. Я уж думал, они вылижут пол дочиста своими поцелуями, – просто подвиг, скажу я вам, ведь уборка, по их понятиям, – излишняя роскошь.
– Полы в наших церквях моют перед каждым праздником, – заметил Мильнович и лицо его потемнело.
– А! Я и забыл, ты – один из них, Мильнович, – был беззаботный ответ. – Кстати, может быть скажешь, в чём смысл всех этих благословений хлеба, масла, или чего там ещё, над чем они бормочут молитвы? Попы после всё это съедают?
– Это не хлеб и не масло, – ответил Мильнович немного резко. – И попы это не едят. Это хлеб и соль, а благословение – это символ. Уверен, тебе лучше не высмеивать вещи, в которых ты ничего не понимаешь.
Рэдфорд что-то невразумительно ответил, и беседа потекла по другому руслу.
И это всё, что было! Кто, кроме завзятого бретёра, мог бы найти здесь повод для вызова? Если только это не было предлогом, за который хватаются, чтобы скрыть истинную причину ссоры? Мильнович хорошо знал, что подобные случаи нередки, особенно когда нежелательно являть всем взорам истинную подоплёку дела – например, если вовлечено имя женщины, тогда вполне обычная практика – ухватиться за первый попавшийся пустяк, который, по молчаливому уговору, и служит благовидным предлогом для rencontre (франц. поединок – прим. переводчика). Но сейчас эта теория не работала. Не только женщины не было между ним и лейтенантом Рэдфордом, но и, насколько он знал, вообще не было какого-либо серьёзного разногласия между ними. В это почти невозможно было поверить, настолько Рэдфорд не был похож на дуэлянта; но тут Мильнович вынужден был напомнить себе, что он знал своего нового товарища едва месяц, так как только в феврале Рэдфорд поступил в полк. Так что Рэдфорд легко мог оказаться кем угодно!
Обнаружив себя возле стола, Мильнович окунул перо в чернила, словно собираясь закончить письмо. Дважды перечёл он написанное, не понимая ни слова. Он уже не знал, что он собирался написать. Кроме того, какой был теперь в этом толк? Может статься, завтра утром понадобиться высказать что-то принципиально иное. Встреча будет очень ранней, конечно. И тут его осенило, что ему надо не сидеть здесь, а искать пару секундантов, раз уж эта дуэль, похоже, состоится.
Он снял со стены и снова надел свой сырой плащ, под которым на досках пола уже натекла лужица дождевой воды. Его сабля тоже висела на стене; он вытащил её из ножен и попробовал острие ладонью, чуть ли не смеясь над самим собой. Завтра утром, неужели? Даже теперь он не мог вполне серьёзно отнестись к этому.
В коридоре не было света, лишь отблеск лампы, горящей в окне дома напротив. Мильнович увидел, что кто-то сидит на верхней ступеньке. Он подошёл, и маленькая смутная фигурка поднялась, точно преграждая ему путь.
– Герр лейтенант, – вкрадчиво сказал женский голосок. – Мне надо что-то сказать герр лейтенанту.
– Дайте пройти, – был краткий ответ.
Он узнал Несси Мееркац, дочь старого торговца, в чьём доме он квартировал, молодую женщину крайне легкого поведения, с личиком хорошеньким, если бы его отмыть, и волосами, отчаянно нуждающимися в расчёске.
– Герр лейтенант всегда недобрый к бедной Несси, – сказало маленькое хитрое созданье, притворяясь, что хнычет, – все другие господа добры, а он – нет! Но у меня доброе сердце; я скажу ему, что узнала, – только он должен меня попросить. Разве герр лейтенант не попросит?
– Нет. Дайте пройти, говорю я.
Не в первый раз уже, входя к себе или выходя, наталкивался он на взъерошенную черноглазую маленькую женщину, и всегда она порывалась сказать ему что-то такое, чего он не имел ни времени, ни желания слушать. Воспринимал он её исключительно как помеху, и только иногда задумывался, знает ли она, что такое мыло. Её вкрадчивый взгляд и задабривающий носовой голосок всегда были смутно противны ему.
– Дайте пройти, говорю, – он отмахнулся от неё без церемоний.
– Но, герр лейтенант, – крикнула она ему вслед более резким голосом, – подождите хоть одну минутку, мне надо что-то сказать герр лейтенанту. Сначала, может, он и рассердится, зато потом будет благодарен бедной Несси, – ведь это из-за него ….
Несси замолкла, угрюмо вглядываясь в темноту лестницы. Звук закрываемой двери поведал ей, что она даром тратила слова.
– Ну и иди на свою погибель! – пробормотала она, пожимая пухлыми плечиками и откидывая назад неряшливые кудряшки, что вечно лезли ей в глаза.
Глава 2
В это время тающих снегов, когда каждые полмили на дороге за городом означали, что домой будет принесена дополнительная грязь на сапогах или копытах, школа верховой езды была единственным местом, удобным для дуэли.
Еще часы на церковной башне Лохатыни отбивали семь ударов, и лишь несколько пассов было совершено, как вдруг, совершенно неожиданно, сабля лейтенанта Мильновича выскользнула из его руки.
– Стоп! – закричали секунданты.
– Кончено! – добавил один из них.
Действительно, так оно и было, раз условие гласило «до первой крови», а кровь быстро капала из руки Мильновича на толстый слой песочного покрытия пола школы верховой езды. Один из молодых секундантов лейтенанта Рэдфорда испустил тайный вздох облегчения. От вида крови ему стало дурно, он побелел даже более, чем сам раненый.
Лейтенант Рэдфорд опустил саблю и, сделав несколько шагов вперёд, остановился, глядя туда, где полковой доктор занимался его противником. Лейтенант был высокий, мощного сложения, молодой человек с истинно англо-саксонской шириной плеч, с удивительно голубыми глазами и коротко стрижеными кудрями, словно из чистого золота. Тень волнения ещё лежала на его красивых чертах, но гневное пламя, что полыхало в голубых глазах всего минуту назад, уже почти погасло.
Доктор поместил своего пациента под одним из высоких окон, так как огромное помещение лишь тускло освещалось светом раннего утра. Разрезав рукав кителя лейтенанта Мильновича, он взглянул на Рэдфорда.
– Чего вы ждёте, лейтенант Рэдфорд? Сегодня больше не будете сражаться. Вы же слышали, что дело кончено?
– Я не потому жду, что хочу сражаться, – ответил Рэдфорд, убирая саблю, – я жду, чтобы пожать руку лейтенанту Мильновичу, и дождусь! Надеюсь, у нас больше нет повода для вражды.
– Вам придётся сделать это менее энергично, чем вы привыкли, – сухо ответил доктор, противник дуэлей. – С ним нужно обращаться как со стеклом, иначе кровотечение усилится.
– Я буду очень осторожен, – ответил Рэдфорд неожиданно покорным тоном. Несколько минут тому назад он был в состоянии убить своего противника, но чувство вражды он долго хранить не мог. Как только, по его мнению, честь была спасена, гнев пропал.
– Я уверен, что это первое разногласие между нами будет также последним, – сказал он, серьёзно смотря на своего товарища. – Сердечно жалею о случившемся. Проклятье, Мильнович! – он вдруг вновь вспыхнул, – что заставило вас поступить так, а не иначе? Я бы стерпел любые нападки, кроме этой. – Он сделал попытку улыбнуться, чувствуя неуместность своего тона. – Нападайте на моих лошадей, собак, да хоть на форму моих усов, но не трогайте мой взвод!
Мильнович до сих пор хранил молчание. Но тут он поднял взгляд от повязки на правом локте, с которой возился доктор. В его глазах было нескрываемое изумление.
– Я не нападал ни на ваших лошадей, ни на ваш взвод. О чём вы сейчас говорите?
– Ну, пусть не нападали, это неверное слово. Но вы плохо отозвались.
– О вашем взводе?
– Ну да. Что вас так удивляет, Мильнович?
Тот немного помолчал.
– Кое-что удивляет. Не могу понять. Я вообще никак не отзывался о вашем взводе, ни плохо, ни хорошо.
Слова прозвучали так отчётливо и с таким вызовом, что все, находившиеся в школе, услышали их. Секунданты обменялись вопрошающими взглядами. Очевидно, требовалось что-то прояснить.
Рэдфорд выглядел озадаченным.
– Да вспомните же, Мильнович! Разве не вы вчера после инспекции заявили, что мой взвод опозорил эскадрон в глазах инспектора, и что мои люди были похожи больше всего на мешки с картошкой, привязанные к спинам коников?
– Вчера?
– Да, конечно, вчера.
– Кому я сказал это?
– Кому, ну кому… Несси Мееркац. Я не хотел упоминать её имя, но… делать нечего.
– Стало быть, на основании её слов вы и вызвали меня?
Мильнович смотрел на своего товарища с каким-то непонятным выражением в пронизывающих чёрных глазах, а его довольно тонкие губы превратились в одну линию.
Рэдфорд вспыхнул. Он понял уже всю опрометчивость своего поступка, хотя и не хотел себе в том признаться.
– Да с какой стати мне сомневаться в ней? – Он говорил, волнуясь и спеша. – Она не придумала это. Конечно, эти слова были сказаны.
– Но не мной. Единственное, что я сказал вчера Несси Мееркац, это – «дайте пройти».
– Хотите сказать, это были не вы? – в ужасе возопил Рэдфорд. – Бога ради, скажите, что это были вы! Сознайтесь, это была ваша шутка насчёт картофельных мешков!
Он сделал шаг вперёд, умоляюще глядя на своего товарища.
– К сожалению, не могу оказать вам эту услугу. Вы уже слышали, что я сказал.
– Значит, это правда были не вы?
– Совершенно определённо, не я; я не тот человек, который сделал приведённое вами замечание.
– Великий Боже! Тогда зачем вы приняли мой вызов?
– Потому что мне дали понять, что яблоко раздора – вопрос церковного ритуала.
– Церковный ритуал, ну да! Я не мог придумать лучшего предлога в тот момент, и мне не особенно хотелось, чтобы моё имя соединяли с именем этой маленькой лахудры Мееркац, ведь если б я привел этот отзыв, мне пришлось бы назвать и источник. Так что я уцепился за эту перепалку за ужином, и только мои секунданты знали настоящую причину. Конечно, я думал, вы поймёте. Боже, что за путаница! Что ж я сделал?
– То, что вы должны были сделать, но не сделали, это – более внимательно изучить дело, прежде чем посылать секундантов.
– Да, да, это верно, но я едва соображал, что делаю. Вы знаете, как инспектор был крут со мной, – полагаю, по заслугам, но я был вне себя. Я чувствовал тревогу, унижение. Теперь-то я всё понимаю. Но ей-то зачем лгать? Вытрясу душу из этой девчонки! Мильнович, вы меня простите? Я не смогу себе простить!
Он шагнул ближе и импульсивно протянул руку.
– Вы видите, что сейчас я не могу пожать вам руку, – сказал Мильнович довольно холодно, по сравнению с взволнованным тоном его собеседника.
– Но вы скажете, что прощаете меня?
Судорога исказила лицо Мильновича; возможно, доктор причинил ему боль. Он ответил не сразу.
– Не спрашивайте меня пока, – наконец сказал он, тихо и торопливо. – Легко сказать «да», но я не могу притворяться. Ещё слишком рано. Я страдаю из-за вашего глупого поступка. Я вас прощу, но не сейчас.
– Да, я поступил глупо. Благодаренье небу, что не был причинён больший вред! Рука заживёт в считанные дни, да, доктор?
– Количество дней имеет значение, – проворчал полковой доктор в седые усы. – Ничего не могу сказать, пока тщательно не осмотрю рану, а здесь недостаточно света. Это только временная повязка.
– Но через несколько недель, по крайней мере ….
– Говорю вам, что не скажу ничего определённого до осмотра. Дайте ему покой, он потерял много крови, ему надо немедленно домой.
Рэдфорд постоял ещё, всё ещё во власти изумления, затем, словно вспомнив что-то, резко повернулся и спешно покинул здание.
Через несколько минут за ним последовал доктор со своим пациентом. Секунданты ещё медлили, недоумевающе глядя друг на друга и обмениваясь быстрыми замечаниями.
– Не припоминаю ничего подобного, – заметил один из секундантов Мильновича. – Действительно, можно было понять, что тут кроется что-то ещё. С самого начала повод казался мне неподходящим. Но кто мог знать, что он не был уверен в существе дела?
И он с упрёком посмотрел на двух юношей, которые представляли Рэдфорда и действовали за него, а теперь стояли с удручённым видом, в полном сознании того, что добрая часть вины за это нелепо закончившееся дело, лежит на них.
Выйдя из школы верховой езды, лейтенант Рэдфорд прямиком направился к дому Авраама Мееркаца. Маленький хилый старичок, казалось, покачивающийся под тяжестью своей бороды, занимался наведением порядка в своей посудной лавке перед началом торговли. Его лицо было цвета сальной свечи, а длинные слабые пальцы тряслись не переставая. Вид офицера в дверном проёме в этот неурочный час, а более того выражение его лица, заставили его вздрогнуть так сильно, что фаянсовое блюдо, которое он держал, упало на пол с тупым немузыкальным звуком.
– Где ваша дочь? – вопросил лейтенант Рэдфорд безапелляционным тоном, и слегка задыхаясь, так как он шёл очень быстро. – Я должен немедленно поговорить с ней.
– Моя дочь? Любезный герр лейтенант, это вы? Я едва узнал вас – как вы меня испугали, – только посмотрите! – блюдо, шестнадцать крейцеров самое меньшее, – погибло, – потому что вы испугали меня.
– Где ваша дочь, я вас спрашиваю? – повторил Рэдфорд, вид его был не слишком приятен.
– Моя дочь? Святой Моисей! в своей постели, полагаю, – по утрам от неё никакого толку. А ведь мне нелегко убираться на этих полках с болью в моей старой спине. Я страшно испугался, будьте уверены; но милостивый герр лейтенант всегда великодушен – он пожалует мне шестнадцать крейцеров, да?
Но Рэдфорд пересек лавку двумя шагами и уже был в коридоре.
– Ладно, четырнадцать крейцеров, герр лейтенант, – бормотал Авраам Мееркац ему вслед; не получив ответа, он печально обратился к созерцанию зелёных глазированных обломков на полу.
Полуодетая Несси Мееркац сидела на краю неубранной постели, лениво закручивая растрёпанные чёрные волосы в небрежный узел. Она далеко не так сильно испугалась при виде визитёра, как её отец, хотя столь неистовое вторжение её, очевидно, удивило.
– Несчастная, я тебя поймал! – начал Рэдфорд, всё ещё задыхаясь от волнения и спешки. – Тебе не улизнуть, пока не дашь ответ за свою проклятую ложь. Говори, девушка, что всё это значит?
– Какой ещё ответ? – медленно и угрюмо протянула Несси. Она поняла цель его прихода по выражению его лица, и теперь испугалась, хотя и пыталась скрыть это.
– Что означала эта ложь про картофельные мешки на кониках?
– Не ложь. Так и было сказано, и это было очень смешно, – она беспокойно засмеялась.
– Ты же сказала мне, что это слова лейтенанта Мильновича?
Несси пожала плечами:
– Может и сказала.
– Но он этого не говорил!
– Ну, значит, кто-то другой.
– Так ты признаёшь, что соврала?
Она снова пожала плечами:
– Откуда мне знать? Лейтенант Мильнович мог сказать это.
– Кто сказал это? – тон Рэдфорда стал угрожающим.
Несси теребила незастёгнутую пуговку на корсаже и не отвечала.
– Кто? – придвинувшись к ней, с белым от гнева лицом, он схватил её за руку, не слишком нежно.
– Вай! – взвизгнула Несси, моментально падая, словно без сил. – Герр лейтенант хочет убить меня! Вай!
– Кто это был?
– Герр лейтенант Брелиц.
– Брелиц? Тогда почему, во имя всех чертей, ты сказала, что это был Мильнович?
– Да потому что я ненавижу его! – выпалила Несси, слёзы брызнули у неё из глаз. – Он на меня и не смотрит. Даже вчера вечером, когда я хотела предупредить его, он оттолкнул меня.
– И правильно сделал, ты маленькая ядовитая жаба. Было бы лучше для меня, если б и я так поступил. Посмотри, что ты натворила, подлая девчонка – чуть было не случилось великого несчастья – ты знаешь, что я ранил лейтенанта Мильновича в руку?
– Да хоть всю руку ему отрубите, мне-то что! – огрызнулась она. – Я рада, что он ранен.
Её чёрные глаза зажглись злобной радостью. Рэдфорд отдёрнул руку и смотрел на маленькую неопрятную фигурку с чувством безграничного отвращения; а ведь ещё вчера Несси Мееркац казалась ему вполне привлекательной.
– А если бы лейтенант Мильнович потерял руку из-за тебя, думаешь, тем бы дело и кончилось? Уверена, что не было бы расследования? А что бы полиция сказала, а, Несси? Даже теперь, когда он только ранен?
Безобразный восторг на лице Несси сменился неподдельной тревогой, из всех слов словаря «полиция» было самым ужасным для её ушей.
– Полиция? – пробормотала она. – Герр лейтенант хочет сказать, что полиция придёт за мной? Будет расследование? Правда? О вай, о вай! Зачем я это сделала?!
– Потому что ты – созданье без совести и сердца. Раз уж ты плачешь сейчас, почему бы тебе не поплакать над человеком, который сегодня вернулся к себе с перевязанной рукой?
– Но ведь это неправда? Полиция меня не заберёт? Прекрасный герр лейтенант, скажите, что это неправда?
– Это неправда. Прекрати этот шум, ради Бога! Никто тебя не заберёт, никому ты не нужна. Такая паразитка, как ты, вольна отправляться на все четыре стороны!
Быстро повернувшись, он вышел из комнаты, оставив Несси раскачиваться всем телом на кровати в припадке страха и жалости к себе.
Тем временем в лавке Авраам Мееркац удручённо собирал фрагменты разбитого блюда и громко стонал каждый раз, как ему приходилось наклоняться.
– Четырнадцать крейцеров, герр лейтенант, – захныкал он при виде Рэдфорда. – всего лишь четырнадцать!
Рэдфорд вытащил флорин и швырнул его на прилавок, проходя мимо.
– Неплохой Geschaft, в конце концов! – подумал Авраам Мееркац и наклонился поднять последний осколок зелёного фаянса, забыв застонать при этом.
Оказавшись на улице, лейтенант Рэдфорд попытался собраться с мыслями. Проанализировав то, что случилось вчера, не трудно было понять, как развивались события. После отбытия инспектора кавалерии, Несси приняла лейтенанта, смеясь, говоря, что она уже знает о его неудаче, спрашивая его с кокетливым нахальством, пришёл ли он к ней за утешением, он же в ответ вспылил. Кто делал замечания на мой счёт, вопросил он свирепо, и Несси, испуганная его тоном, произнесла, запинаясь, что это был лейтенант Мильнович, – выбрав его отчасти потому, что боялась назвать Брелица, который, она знала, никогда бы не простил ей, но, главным образом, из-за вспышки неприязни к единственному офицеру в полку, который показал себя совершенно невосприимчивым к её дерзким чёрным глазам, и которому, как она смутно предчувствовала, она таким способом доставит некоторую неприятность.
Лёгко было понять ход событий теперь, когда они уже привели к непоправимому.
Пройдя половину улицы, Рэдфорд повстречал лейтенанта Брелица, и инстинктивно ускорил шаг, чтобы избежать разговора. Ничего не ведающий о случившемся, Брелиц удивлённо ответил на торопливое приветствие и мрачный взгляд своего товарища. Но Рэдфорд спешил. В этот момент вид Брелица был ему нестерпим, – так как, если Мильнович был не тот человек, этот был тот самый, которого надлежало вызывать на битву. Он мог бы вызвать его и сейчас, но у него не было желания. Если он и сердился на него, то только за то, что не он был на месте Мильновича; ибо мешки с картошкой и коники утратили значение на фоне более важных событий. Кроме того, достаточно было дуэлей для одного дня.
