Ду Аньинь
Падение Башни Искушения
Глава 3
Мужун Синь: силуэт перед окном
Темная ночь, подобно дикому зверю, поглотила поместье рода Мужун, которых звали Правителями Великой Пустыни. В главном зале поблескивало пламя свечей, озаряя мягким прозрачным сиянием алтарь и фигуру тонкой работы в форме лежащего Будды.
Благородный Правитель Великой Пустыни Мужун Синь поглаживал изящные бороздки резьбы на статуэтке Будды, выполненной из цельного куска белого нефрита. Складки одеяния были вырезаны аккуратно и плотно прилегали друг к другу, сохраняя отпечаток гандхарского стиля Древней Индии. И резьба, и сам материал были уникальной ценности.
Мужун Синь, до этого долго погруженный в раздумья, наконец, поднял лицо и, глядя на сидевшую напротив него Цуй Минчжу, не проронившую прежде ни слова, безучастно произнес:
– Отдать Цзялянь замуж за Юйвэнь Сюна или подарить его величеству? Вопрос правда непростой.
– И вы лишь сейчас об этом говорите? А о чем же вы раньше думали? Цзялянь не для того училась играть на пипе[36], чтобы выступать на потеху, как какая-нибудь певичка. Так ради чего вы решили похвастаться ею на публике? Сами и пригласили стаю волков в наш дом! Нам уже и дары со сватами прислали, как теперь выкручиваться будете?
Цуй Минчжу в высокомерной позе держала в руках веер из павлиньих перьев и с нескрываемым презрением смотрела на мужа. Фигурка Будды была подарком от Юйвэнь Сюна, старшего сына Правителя Срединных Земель, посватавшегося к Мужун Цзялянь.
– Ты бы лучше помогла мне вместо того, чтобы сетовать на судьбу. Мы сейчас между двух огней, необходимо выбрать меньшее из зол. Выдать дочь в род Юйвэнь неплохой, но и не лучший выбор.
Мужун Синь поправил серое атласное платье ручной работы, покрывавшее его могучее тело, и взял со стола чайную чашку из лунцюаньского фарфора, всем своим видом выражая неприязнь к красавице-жене.
– Вы уже все давно решили, так к чему сейчас эти лицемерные вопросы о моем мнении? Цзялань, Цзялянь – разве они не просто ступеньки, по которым вы карабкаетесь наверх? Да даже женитьба на мне была союзом, заключенным лишь ради выгоды. Когда дело доходит до брака, мы, женщины, себе не хозяйки.
Прекрасные глаза Цуй Минчжу насквозь видели отчаяние, в котором находился ее супруг, и она с отвращением отвернулась от него. На ее семью, как вороны, налетели сладострастные мужчины, а его жестокое сердце даже для родных дочерей не сделало исключения. С черствостью и бездушием мужа она уже была знакома.
Мужун Синь не обратил внимания на гнев жены. Пропасть между супругами разверзлась в момент, как их старшая дочь Цзятань внезапно скончалась, только-только войдя в императорский дворец. С тех пор их отношения уже было невозможно наладить.
Мужун Синь безучастно посмотрел на свиток с картиной «Пастбище», высоко висевший на стене главного зала. По безбрежным полям мчался табун белых скакунов под седлами его родичей, на плечах всадников примостились ястребы. Это была его родная земля, его предки – кочевники, не имевшие крова, не знавшие покоя и сытой жизни. Все это он уже давно оставил позади.
Если хочешь, чтобы твои потомки были долгие годы связаны с верховной властью, пользовались могуществом и наслаждались богатством, то можно пойти несколькими путями: можно положиться на придворные титулы и ранги, переходящие из поколения в поколение, а можно породниться с правящей семьей. У Мужун Синя было четыре сына и три дочери. Старшая дочь Мужун Цзятань вышла замуж за старшего сына его императорского величества, за будущего законного наследника, уверенно шедшего к расцвету своей власти. Однако жизнь полна неожиданностей: спустя три месяца после вхождения во дворец дочь неожиданно скончалась.
Ради богатства и знатности Мужун Синь смог отказаться от супруги и ребенка, пойти за покойным прежним императором. И по сей день его первая жена и сын находились в заложниках у неприятеля из земель Ляобэй, чьи войска расположились на горе Бэйманшань. Сколько языков шепталось за его спиной, обвиняя в бесчувственности! Но что такое иметь чувства? Процветал бы клан Мужун, был бы ему присужден титул сановника, если бы не его бесчувственность, если бы не кровь, которой он омывал поля сражений, если бы не его осторожность и трепет в отношении бывшего друга, теперь ставшего императором? Смог бы его род оставить в прошлом бесприютную жизнь в пустынных степях и поселиться на плодородных срединных равнинах, купаться в их изобилии?
Мужун Синь очнулся от глубоких раздумий, усилием воли собрался и твердо сказал:
– Постройка нового гарема его величества вот-вот завершится, ему понадобятся красавицы, что пополнят ряды наложниц. Сейчас все гражданские и военные чиновники ломают голову над тем, как бы ввести во дворец девушку от своего имени и получить милость таким образом. Это шанс, и я обязан за него ухватиться!
Мужун Синь крепко сжал кулаки, еле сдерживаясь: если бы у него был выбор, разве он послал бы свою плоть и кровь на верную смерть?
– Почему же ты никак не войдешь в мое положение? Почему ты отказываешься понять, что я все силы прикладываю, чтобы найти наилучший выход? Разве я делаю это не ради рода Мужун, не ради вашего же благополучия?
Мужун Синь и впрямь вышел из себя – госпожа Цуй целый день попрекала его смертью Цзятань.
– С какой стати я должна входить в положение такого бессердечного человека и пытаться понять его благие намерения? Старшая дочь Цзятань уже на том свете, а он хочет и Цзялянь погубить! Ты-то хоть раз подумал о моих чувствах? Я же их мать!
Цуй Минчжу задела его за живое. Она швырнула веер из павлиньих перьев в лицо Мужун Синя, но тот успел поймать его и в два счета разорвал на кусочки. А когда-то этот веер он преподнес ей на помолвку.
– Такова уж ее судьба! Неудачлива, да и недостойна она была стать императрицей, другого исхода и быть не могло!
В раздражении Мужун Синь откинул обрывки разорванного веера. Они медленно закружились в воздухе и, покачиваясь, плавно опустились на землю. Их с Цуй Минчжу любовь так же разлетелась на куски.
– Это все потому, что они дочери, а не сыновья? Почему же ты своих родных сыновей во дворец не пошлешь? – Жемчужные украшения на голове Цуй Минчжу покрылись обрывками перьев, а лицо перекосилось от злобы – вид потешный, как у шута. Но если бы это было возможно, огонь в ее глазах превратил бы Мужун Синя в пепел в считаные секунды.
– Глупая ты женщина! Ты и сюда свою ревность приплела? Да это просто смешно!
У Мужун Синя пропало всякое терпение. Он понял, что нет смысла пытаться что-либо объяснить жене. За все нужно платить, а дорога к императорскому трону пропитана кровью. Принести в жертву одну-единственную жизнь Мужун Цзятань – да это мелочь в сравнении с гибелью на поле боя многотысячного войска!
В борьбе за власть три красавицы-дочери были козырями в его рукаве. Полмесяца назад он выдал вторую дочь, Цзялань, замуж за менее знатного На Лояня по прозвищу Ледяной Богатырь. Знающие люди говорили, что в будущем этот юноша добьется бесподобного успеха, а таким предположениям полезно верить. Вторым козырем после смерти Цзятань стала младшая дочь Мужун, Цзялянь.
Его величество Юйвэнь Ху был его товарищем в юности. Став императором, Юйвэнь Ху погряз в удовольствиях, жил на широкую ногу, и Мужун Синь, желая угодить ему, за большие деньги отправил Цзялянь учиться игре на пипа к прославленной мастерице музыки Лин Босян, хотя ранее та никогда не принимала учеников.
На банкете в честь своего пятидесятипятилетия Мужун Синь приказал Цзялянь показать свои умения, чтобы развлечь гостей. Однако истинным его желанием было продемонстрировать дочь представителям знатных семей, чтобы однажды подарить ее государю, закрепив таким образом свое положение. Кто знал, что его плану помешает Юйвэнь Сюн, старший сын Правителя Срединных Земель, сановника Юйвэнь Цзэ.
Среди четырех великих семей Дундучэна Правители Срединных Земель, род Юйвэнь, сохранили чистоту сяньбийской крови. Семья Юйвэнь Цзэ приходилась государю Юйвэнь Ху родственниками по боковой линии. Старший сын, Юйвэнь Сюн, был хорош в боевых искусствах, крепок телом и обладал исключительной отвагой – его можно было считать достойным человеком. Однако, чтобы обеспечить род Мужун богатством и славой, одного Юйвэнь Сюна недостаточно, несмотря на всю его силу и отвагу. Мужун Цзялань должна стать императрицей государя, а уж кто будет этим государем, значения не имеет. Любой другой мужчина может только мечтать о ней! Мужун Синь уже принял решение.
– Чем отправлять нашу малышку Цзялянь во дворец на верную смерть, не лучше ли выдать ее за Юйвэнь Сюна? Так она всю жизнь не будет ни в чем нуждаться. Прошу тебя! – Цуй Минчжу подняла утопленные в слезах глаза, рухнула на колени и обхватила мужа за колени, отчаянно умоляя его.
– Да что ты понимаешь, женщина! Завтра утром я тотчас подарю Цзялянь его величеству, а не то время будет упущено и все мои планы пойдут насмарку! – Мужун Синь не на шутку разозлился.
– У тебя ни сердца, ни совести нет! Ты не достоин быть отцом Цзялянь! Думаешь, что на престоле, которого ты так жаждешь, полежат горы из золота и серебра – как же ты не видишь, что это просто грязь и нечистоты?
Увидев, что муж тверд в своем решении, Цуй Минчжу пришла в ярость. Она поднялась с земли и была готова ударить супруга. Мужун Синь прекрасно понимал, что Минчжу и любит, и ненавидит его. Любит за неординарную внешность, за его талант полководца. Ненавидит за его неверность, за холодность и бессердечие. Он прекрасно понимал, что ее чувства – это тесное сплетение любви и ненависти, поэтому не придал никакого значения ее словам и со вздохом повернулся к ней спиной.
– Господин, разрешите доложить. Сановник Цао прибыл с визитом, – объявил с поклоном Цуй Хао, личный телохранитель Мужун Синя. Мужун Синь и Цуй Минчжу тут же сделали вид, что между ними ничего не произошло.
– Пригласите гостя в тайные покои. Статуэтку Будды украсьте и поместите в молитвенный зал. И проводите госпожу в ее покои: она устала.
Цао Гуй был товарищем, с которым они вместе росли в уезде Чжэньчуань, он же был его благодетелем, спасшим Мужун Синю жизнь на поле боя, – к такому человеку нельзя проявлять неучтивость. Отдав распоряжения, Мужун Синь пошел встречать гостя.
Цао Гуй, покрытый черной вуалью, и хозяин дома перешептывались, сидя вплотную в узкой тайной комнате.
– Братец Цао, так не подобает, время еще не пришло. Прошу тебя, наберись терпения, дождись удобного случая и только потом действуй, – увещевал друга Мужун Синь, хмуро сдвинув брови.
– Нет времени ждать, братец Мужун. Через три дня уже наступит четвертый месяц, к тому времени вся природа будет цвести.
Тощее тело Цао Гуя, много повидавшего на своем веку, было одето в плотно облегающую черную рубаху, еще больше подчеркивавшую его худобу. Он откинул вуаль – его руки дрожали от страха, – лицо оказалось изможденным и будто восковым. Только глаза испускали зловещий блеск, который, казалось, проникал под кожу.
– Ты уверен, что хочешь… хочешь беспорядок устроить? – Мужун Синь с большим усилием подавил в себе желание произнести слово «бунт». Глядя на боевого товарища, он почувствовал прилив неимоверной скорби.
– Настоящий владыка не заботится о своей безопасности, он стремится к могуществу и ради него ни перед чем не остановится, готов даже жизнью рискнуть! Обширные земли, которыми правит он, удобно усевшись на троне, – разве не мы с тобой их завоевали? И что же мы получили за это?
Риторические вопросы Цао Гуя отзывались в душе Мужун Синя: он был согласен со словами товарища.
– Он только заполучил императорский трон, как сразу отобрал у меня всю военную власть. Да еще и вручил ее Юйвэнь Чжоу – этому льстецу и подхалиму, этому заносчивому человечишке, безнравственному и бездарному! – Цао Гуй заговорил о наболевшем.
– Дело уже сделано, нет смысла ворошить былое. Таков уж наш мир.
Только эти слова вылетели у Мужун Синя, как он поймал себя на мысли, что это те самые избитые фразы, которыми госпожа Цуй часто докучала ему самому. Юйвэнь Чжоу приходился императору старшим братом, неудивительно, что он получил важный пост.
Император Юйвэнь Ху заменил восьмерых приближенных, завоевавших ему страну, и сделал их сановниками. Кроме того, он особенно выделил Мужун Синя и Цао Гуя, пожаловав каждому титул советника по военным делам. С виду казалось, что теперь их полномочия безграничны, однако на деле у обоих постепенно отняли всю военную власть, оставив лишь намек на былое величие.
– Я не допущу, чтобы этот трус умер своей смертью. Надо уловить момент и сыграть с ним в игру! Разве не нашими руками он завоевал себе Поднебесную? – Пожар амбиций Цао Гуя разгорался стремительно, никто уже не смог бы его потушить.
Мужун Синь прекрасно понимал, что если при подготовке к бунту заранее не определить четкую цель, в процессе проявить нерешительность, а по завершении не принять серьезных мер, то вероятность успеха крайне мала. И ладно, если дело выгорит, но ведь если оно провалится, то по закону весь род изменщика должен быть истреблен. Только поэтому он сам никак не решался на переворот.
– Если сейчас не рискнуть, то какой еще выход нам останется?! – Цао Гуй подсел ближе. Как ни крути, ему и правда нечего терять.
Мужун Синь увидел, что ему не отговорить друга, а потому молча поднял чайную чашечку. Ровно в момент, когда он собирался отпить из нее, перед окном мелькнул и исчез черный силуэт.
– Кто здесь? – Чашка выпала из руки, когда он подскочил к окну и, высунув в него половину туловища, осмотрелся кругом. Никого. Двор поместья был погружен в тишину ночи, темно, хоть глаз выколи. Из угла двора донеслось только ленивое мяуканье кошки.
– Кто нас подслушал? – Цао Гуй стремительно накрыл лицо вуалью и схватился за меч, стараясь сдержать тревогу в голосе.
– Ничего страшного, это просто кошка, – сказал Мужун Синь, но, несмотря на это, на душе у него было неспокойно. Он был убежден, что силуэт, который он только что видел, принадлежал человеку.
Цао Гуй сложил руки в прощальном жесте:
– Братец Мужун, встретимся через три дня, перед пиром во Дворце Благополучия. Разбитая чарка будет сигналом.
Мужун Синь помедлил и кивнул. Хоть он и не собирался принимать участие в заговоре, но сейчас ему нужно было согласиться, иначе Цао Гуй создал бы еще больше проблем. Мужун Синь не был склонен легко давать согласие, он думал о будущем и осмотрительно намеревался подарить государю Юйвэнь Ху младшую дочь, Цзялянь, и с помощью этого брака надолго закрепить положение рода Мужун. Этот способ был известен издревле, он надежен и безопасен.
Но и донести его величеству на Цао Гуя Мужун Синь бы не смог – а вдруг бунт все-таки увенчается успехом? Что ж, в этом случае Мужун Цзялянь будет подарена Цао Гую. Одним словом, рисковать он не собирался, ведь на кону стояло положение и богатство всего рода Мужун. С каким трудом все это добывалось и как легко могло исчезнуть в один момент.
Решение будет принято через три дня.
Вспомнив убитую горем Цуй Минчжу, Мужун Синь отправился в ее покои. Ему захотелось утешить жену. Та сидела на плетеной лежанке и что-то обдумывала. Быть может, ждала его.
– Заходила к Цзялянь? – произнес Мужун Синь нарочито ласковым голосом, приблизившись к жене.
– В котором часу завтра мы отправим ее во дворец? – Следы слез на щеках Цуй Минчжу еще не высохли. В полумраке комнаты Мужун Синь увидел, что ее лицо расслаблено. Зная свою жену, он догадался, что она хочет втайне от него отправить Цзялянь в какое-нибудь место, где он якобы ее не найдет. Мужун Синь прекрасно понимал Цуй Минчжу и только поэтому сделал вид, что ничего не подозревает.
– Не нужно торопиться. Поезжайте с Цзялянь на пару дней к Цзялань в гости. Нашей младшей дочери предстоит покинуть родной дом и оказаться одной в этом мире, полном соблазнов и заговоров.
– Я устала, пойду спать.
Раздумья и планы утомили и Мужун Синя. В нем будто заговорила совесть – он приобнял Цуй Минчжу за талию, подарив ей каплю былой супружеской нежности.
Глава 4
Мужун Цзялань: улыбка Будды
Орхидея цветет в глубоких безлюдных ущельях, она благоухает для себя.
Среди развевающихся знамен и флагов, среди праздничной толпы, среди боя барабанов и звуков музыки, одетая в красное платье, Цзялань сидела на белой лошади и казалась особенно тихой. Такая невозмутимость более присуща людям, пережившим тяжелые бедствия, однако Цзялань обладала ею от рождения.
«Орхидеей»[37] девушку назвала матушка. Тот, кто способен выдержать одиночество, сможет и отстоять свои мечты. По пути в дом мужа Цзялань повторяла про себя слова матушки и крепко размышляла над ними. Жизненный путь долог, идти по этой дороге человеку суждено одному, поэтому обязательно нужно научиться благоухать для самой себя, даже когда никто не смотрит.
Поместье рода На был простым и строгим. На шеях пары каменных львов перед воротами были повязаны банты из красных шелковых лент, создавая торжественную праздничную атмосферу. Перед воротами поместья На уже ожидал слуга, одетый с иголочки, он помог Цзялань сойти с лошади. Барабанный бой прекратился и сменился мелодией «Мягкие звуки», ее обычно исполняли, когда невеста прибывала в дом жениха.
Спустившись с лошади, Цзялань замерла, сжимая пальцами жемчужины на нижнем крае свадебного покрывала, расшитого золотыми нитями. Жемчужины были идеально круглыми и гладкими, словно четки, оберегавшие ее душевный покой.
Чжаоюнь была подле Цзялань. Она передвигалась мелкими шагами, следуя указаниям членов семьи На и сопровождая невесту внутрь поместья. Войдя во двор, они повернули к флигелю главного зала, и только тут Чжаоюнь заговорила, прошептав Цзялань на ухо:
– Почему они еще не вышли с приветствием?
Цзялань остановилась. Жемчужины на покрывале подпрыгнули и закачались у нее надо лбом. Стараясь казаться спокойной, она сказала:
– Раз я здесь, надо жить по здешним правилам.
Чжаоюнь ничего не ответила. Придерживая Цзялань, она медленно провела ее через галерею, и они вышли в просторный внутренний двор. Цзялань почувствовала легкий аромат цветов, который показался ей знакомым. Чем же это пахнет? Она с любопытством приподняла расшитое жемчугом покрывало и огляделась. Оказалось, что во дворе рос огромный куст розоволистной малины[38], его ветви поднимались выше карниза и были обильно увешаны цветами, испускавшими сильный аромат. Это растение по-другому называют «улыбка Будды», в священных книгах говорится, что его цветы распускаются на небесах. Они белые и нежные, а тот, кто увидит их, тотчас избавляется от скверны. Это доброе предзнаменование, дарованное небесами!
– В поместье На тоже растет «улыбка Будды», – сообщила Чжаоюнь на ухо Цзялань.
У Цзялань спутались мысли: в родном доме перед ее покоями тоже цвело это растение, его куст был такой большой, что под ним могло спокойно расположиться почти десять человек. Каждое лето, когда наступал пик цветения, матушка и батюшка вместе принимали под ним гостей. Была у них одна игра с простыми правилами: тот, в чью чарку упадет лепесток, должен пить до дна. Во время веселых разговоров налетал легкий ветерок, наполняя чарки каждого из гостей лепестками, – в итоге пили все и напивались до бесчувствия. Матушка называла эти встречи «застольями парящих лепестков», в Дундучэне не было человека, кто бы не говорил о них.
Кроме того, матушка делала прекрасное вино из цветков «улыбки Будды». Она растирала в порошок корешки ароматных трав, засыпала его в бутылки с вином и плотно запечатывала их. Бутылки открывали, только когда наступал сезон, их содержимое источало невероятное благоухание, а когда в нужный момент на чарку с вином опускался лепесток «улыбки» и запах напитка смешивался с ароматом цветов, все присутствовавшие делались безмерно веселы и довольны.
Чарка с крепким вином, на поверхности которого плавает лепесток «улыбки Будды», была свидетелем помолвки матушки и батюшки, доказательством их чувств друг к другу.
Вспомнив, как родители вместе веселились на «застольях парящих лепестков», Мужун Цзялань невольно прослезилась. Когда же их чувства друг к другу станут как прежде?
Неспешно они дошли до дверей главного павильона. Сопровождавшие их две женщины средних лет остановились, почтительно вытянули руки и откланялись:
– Невеста, отдохните пока здесь, а когда наступит счастливый час для свадьбы, вы с женихом обменяетесь поклонами в голубом шатре.
Цзялань присела на плетеную лежанку, укрытую полотном с резвящимися в воде утками-мандаринками[39], вытканными золотой нитью, и вздохнула с облегчением. Чжаоюнь взяла с прикроватного столика чашку дымящегося чая и поднесла ее девушке.
– Все-таки это семейство из зажиточных, знают толк в вещах. Вторая госпожа, этот сорт чая вполне неплох, выпейте немного, утолите жажду.
Хоть Чжаоюнь и болтала без умолку, она заметила, что чайный отвар чистый и прозрачный, ничуть не хуже знаменитого южного чая, который обычно подавали в доме Цзялань. Только странно, что в поместье На так тихо и пустынно, не похоже, чтобы тут справляло свадьбу богатое и знатное семейство, не было должного шума и веселья. Так недолго и подозрениям возникнуть.
– Вторая госпожа, очень уж странно, что мы вот так сразу и во внутренние покои пришли, – Чжаоюнь, поклонившись, протянула Цзялань чайную чашку, но на душе у нее было неспокойно.
– Да что же ты ерундой занимаешься? Думаешь, в такой момент у меня есть настроение чай пить? Поди-ка разузнай, может, случилось что!
Свадьбу следует праздновать торжественно, громко, нельзя же проводить ее вот так поспешно и небрежно! Цзялань только прибыла в дом жениха и не осмеливалась принимать поспешных выводов, но все равно терялась в догадках. Вдруг что-то пошло не так и теперь жених хочет расторгнуть помолвку? Нет, он не посмеет так сделать: даже если ему и взбредет в голову подобная идея, обратного пути уже нет – Цзялань решительно остановила поток тревожных мыслей.
– Слушаюсь, вторая госпожа, – Чжаоюнь озорно показала язык и выскользнула за дверь.
Все вокруг погрузилось в тишину. Блестящие капли градом сыпались на землю – ливень затянулся. Оказалось, что на небо уже вышла луна, поблескивая серебристым светом.
Цзялань приподняла расшитое жемчугом свадебное покрывало и увидела пару красных свечей, озарявших всю комнату мягким светом. Она уловила смесь ароматов выпечки и сладостей, которые вызвали сильное голодное урчание в животе. Со вчерашнего дня до сегодняшнего утра, почти двадцать часов, у нее маковой росинки во рту не было – неудивительно, что она проголодалась.
Цзялань решительно сняла с себя покрывало и постелила его поверх парчового свадебного одеяла. Большой круглый стол был заставлен синими фарфоровыми мисками на высоких ножках, в которых были выложены мусс из вишни и темного риса, горки пампушек и лепешек на пару. В углу выстроились в ряд кувшины с вином, на каждом из них был наклеен ярко-красный иероглиф «двойное счастье»[40].
Цзялань пальцами аккуратно взяла несколько кусочков сладостей, проглотила и запила чаем. В желудке стало уже не так пусто. Девушка прошлась туда-сюда по комнате, сделала несколько кругов, но подумала, что ей не подобает так себя вести, все-таки необходимо придерживаться ритуального этикета. Она вернулась к лежанке, накинула на голову красное покрывало и, выпрямившись, села в ожидании. Через какое-то время Цзялань, почувствовав усталость, облокотилась на спинку лежанки и вздремнула.
В полусонной дреме она вышла на шатающихся ногах из поместья На и оказалась на широкой равнине. Вокруг колыхались буйные волны ароматных трав. Небо было темно-голубым, поле убегало в бескрайнюю даль, и ветер пригибал траву к земле, благодаря чему вдали был виден пасущийся скот. В воздухе раздавались печальные звуки моринхура[41]. После дождя небо было чистым, мокрые побеги блестели, залитые солнцем. Несколько лошадей благородных пород паслись с опущенными головами, а в небе над ними сияла двойная радуга.
Необъяснимым образом эта картина посеяла радость в сердце Цзялань, ей показалось, будто божества сошли на землю. Она пристально вгляделась в радугу – та переливалась всеми цветами спектра, будто полотно великолепно расшитого атласа.
– О, Амитабха![42] – Светлое имя Будды заставило ее повернуть голову.
Крепко сложенный юноша, облаченный в желтую монашескую рясу, остановился за ней, держа на поводу коня. Он взялся будто из ниоткуда.
Цзялань замерла в удивлении. Было что-то особенное во внешности этого монаха: он был не просто красив, весь его облик был окутан какой-то торжественностью и строгостью и казался неприкосновенным. Он сложил ладони в молитвенном жесте, пустил лошадь погулять и подошел к Цзялань.
– И ты здесь? – внезапно сказал он тоном, каким близкие люди приветствуют друг друга, встретившись после долгой разлуки в условленном месте.
– Ага, и ты тоже сюда пришел? – ответила Цзялань с той же нежностью.
Как странно! Действительно, было чувство, что они уже виделись, неужели это и правда какой-то давний знакомый?
– Еще помнишь, какие слова я сказал тебе, когда мы разлучались в прошлой жизни? – Уголки рта монаха поднялись в легкой улыбке.
Цзялань заметила, что его желтая ряса обветшала и протерлась, видимо, ее носили очень долгие годы.
– Ты? Я? Разлучились? Какие еще слова?
Цзялань мучительно ломала голову, пытаясь вспомнить. Казалось, что какие-то воспоминания у нее правда были, но она не могла понять какие. По-прежнему пребывая в неведении, Цзялань покачала головой.
– В прошлой жизни я не смог сделать тебя своей женой, но мы поклялись друг другу, что будем вести праведную жизнь. Я пообещал, что если встречу просветленного учителя, то обязательно буду помнить, что ты все еще покрыта красной пылью суетного мира. Я пообещал, что если обрету спасение, то приду за тобой.
Эти слова монаха в желтой рясе прогремели как гром среди ясного неба, пробили покрытые пылью ворота в прошлую жизнь Цзялань. Колесо сансары открутилось назад. Он сын богатых родителей, ее молодой супруг. В первую брачную ночь он решительно сбросил роскошную мирскую одежду и ушел из дома, чтобы посвятить себя вере и духовному совершенствованию. Она с тяжелым плачем выбежала из комнаты новобрачных, пыталась догнать его, не в силах расстаться.
События давнего прошлого ясно воскресли в памяти Цзялань, а из глаз хлынули слезы. Она сорвалась и кинулась ему в объятия, заливаясь плачем. Она вспомнила: то были прощальные слова, которые он сказал перед самым отъездом.
Сколько же перевоплощений прошло с той разлуки? Сколько жизней было прожито?
– Ты уже обрел спасение и поэтому пришел за мной?
Прошло много времени, прежде чем Цзялань подняла голову. Все ее лицо было испещрено следами слез, будто орхидея, покрытая каплями дождя.
– Я уже встретил просветленного учителя и сейчас иду к спасению. Я знаю, ты все еще скитаешься в суетном мире, поэтому и нашел тебя. Мы должны помочь друг другу, вместе идти к спасению в этом бренном мире и исполнить волю Неба, завершить наше дело на земле.
Монах привел в порядок спутавшиеся волосы Цзялань. Его лицо оставалось невозмутимым.
– Какая еще воля Неба? Какое дело?
Цзялань совсем запуталась. Неужели она обладает особой силой, раз должна, по его словам, исполнить волю Небес?
– Веления Небес нельзя озвучивать и нельзя преступать.
Монах запрокинул голову и посмотрел на небо, его лицо источало благоговение. Взглянув вдаль, туда, где радуга упиралась в горизонт, Цзялань, к своему изумлению, увидела фантастический воздушный замок.
– Мне пора.
Монах приставил пальцы к губам и с силой свистнул. Раздался пронзительный звук, и его белый конь вмиг примчался к господину и смиренно остановился подле него.
– Куда же ты? – Цзялань с удивлением обнаружила, что уже не тяготится разлукой, не горюет о его отъезде, как в той жизни.
– Туда, куда нужно прийти. – Голос монаха был мягок, а лицо спокойно. – Мы еще встретимся, связь между нами, возникшая в прежней жизни, не прервется.
Ветер донес до Цзялань эти его слова. Она проводила взглядом силуэт монаха, удалявшегося верхом на лошади. Степной ветер налетел вновь, и ей резко стало холодно. Мелькнула белая вспышка, кончиком носа Цзялань ясно почувствовала густой аромат «улыбки Будды».
– Вторая госпожа, вторая госпожа! – Цзялань очнулась от голоса Чжаоюнь, которая явно была довольна собой. Так это был сон!
– Представляете себе, какое странное дело – наш новоиспеченный жених сейчас в храме Баньжо ухаживает за своей матушкой. Боюсь, что этим вечером церемония не состоится.
– За матушкой ухаживает? Так он не в поместье На? – Цзялань тут же вскочила и подбежала к зеркалу поправить растрепавшиеся волосы.
– У него две матушки. Господин На рос в храме Баньжо, выкормившая его матушка – это монахиня, матушка-наставница Чжисянь, у господина На крепкая связь с ней. Наставница Чжисянь уже в летах, ей вдруг стало плохо, и она потеряла сознание, поэтому-то наш жених и отправился ухаживать за ней.
Слова Чжаоюнь тронули Цзялань, в глубине души она восхитилась: как почтителен этот На Лоянь к старшим.
– Пойди к отцу жениха и доложи, что я хочу отправиться в храм Баньжо и вместе с супругом ухаживать за наставницей Чжисянь. – Про себя Цзялань подумала, что раз уж муж такой выдающийся человек, то и она не будет обычной девушкой.
– Но… по правилам ли это? Вторая госпожа, подумайте хорошенько, у ханьцев строгие правила в отношении поведения женщин. Да к тому же официальной церемонии еще не было. – Чжаоюнь одолевали сомнения: она сама была ханькой, разбиралась во всех тонкостях этикета, но и была ими же опутана.
– Чего же тут неподобающего? Батюшка постоянно отдает приказы моему свекру и не думает о таких мелочах. Я буду за тобой стоять, а ты просто сообщишь о моем желании, и все тут! – У Цзялань было свое мнение.
Две девушки прошли по извилистым галереям и попали в просторный центральный зал. На Цинчжао, глава поместья На, сидел в кресле, откинувшись на спинку, и отдыхал, прикрыв глаза.
От отца Цзялань узнала, что род На относится к потомкам знатных семей северо-запада. Их предки уже давно служили при неханьских императорских дворах на севере и за заслуги были пожалованы этой фамилией. Один из их рода служил у Мужун Синя бригадиром. Начиная с поколения его отца для обеспечения прочного положения своего клана семья На приняла дальновидное решение – сочетаться брачными узами с благородными неханьскими семьями.
Род Мужун был одним из самых могущественных кланов при нынешней династии. Породнившись с ним, семейство На из Лунъю могло в полной мере рассчитывать на статус младшей линии знатного рода, что позволило бы ему выделиться среди других ханьских кланов, а в будущем сравняться в положении с семейством Цуй из Цинхэ.