Дэвид Арнольд
Электрическое королевство
Отпив чаю, он причмокнул губами:
– Ну, или той, в которой ты привык держать ложку.
Вид, как всегда, поражал: раскинувшиеся на многие километры вокруг верхушки деревьев и горы, выше которых было только небо. Тут Нико чаще всего проводила время с отцом: слушала истории, шутки, смотрела, как он, просунув руку между балясинами, тянется к горизонту – словно пытаясь ухватить его, словно одного вида ему мало.
Лучше всего тут сиделось по ночам. Этот вид они называли Великим Сине-Зеленым Далёком.
– Как ты только пьешь эту бурду? – поморщилась Нико, глотая чай. – Даже с четырьмя таблетками она на вкус как старый башмак.
Папа посмотрел на кружку, и Нико не сразу поняла, спокойно он на нее смотрит или удивлен, что держит ее в руках.
– У меня чай толком не получается, – прошептал папа и сделал большой глоток. – Только ты умеешь заваривать его правильно, больше никто.
Лес еще не побелел, однако ждать оставалось недолго. Зимы выдавались суровые, но Нико они нравились. Вернее, ей нравилось коротать зимы в библиотеке у огня и с книгой. Или так, как сейчас, – закутавшись в плед, у панорамного вида на мир. Зимнее тепло – оно особенное.
– Надо поговорить, – произнес папа.
Он все не сводил взгляда с леса, но атмосфера заметно изменилась.
– Ты не уйдешь, пап.
Отец резко обернулся.
– Ты собрал сумку и положил ее у парадной двери, – сказала Нико. – Неделями бормочешь что-то о походе. Думал, я не замечу?
– Нико…
– Ты не уйдешь.
– Я никуда и не иду.
Они смотрели друг на друга, а Нико вдруг вспомнила, как в детстве иногда, глядя на папу или маму, говорила им: «Твои глаза говорят со мной». Просто бывало, что за мгновение до того, как родители что-то скажут, она будто слышала, что́ они собираются ей сказать.
Это ты…
– Это ты, – сказал отец.
– Я – что?
– Уходишь.
– Нет, пап, никуда я не пойду.
Папа поднялся на ноги и подошел к Колоколу. Осторожно коснулся его холодного бронзового бока, точно укротитель погладил какого-нибудь величественного зверя. Колокол был вдвое выше и втрое шире отца, а еще у него имелась роль в каждой из отцовских историй: и в «Злоключениях Гиклби Свифта», и во всех двенадцати «Сказках из далеких холодных земель», и в любимой «Страннице среди вод».
– Я видел тебя, – сказал отец, глядя на Колокол.
– Кого видел?
Ну вот, началось – то, чего Нико так страшилась. Тихие витки слов.
– Ангел, это был ангел, что прилетел к нам в час нужды, – исступленно забормотал папа. – Она пришла ниоткуда, ангел…
Так же было и с мамой: ее внезапно переклинивало, начинались галлюцинации.
– Все хорошо, пап. – Нико бережно положила руку ему на плечо, и наконец он успокоился. – Все хорошо. Я тут. Тебе ничего не грозит.
Скоро он замкнется в себе, превратится в этакий кокон, который не столько вянет, сколько цветет в обратную сторону. Отец будет читать, кушать или просто сидеть у огня, а в это время обратное цветение сделает свое дело. Лепестки его души втянутся назад в бутон, стебли заползут под землю, пока в комьях земли не останется лишь крошечное семечко.
Только на этот раз никто не поможет ей вырыть могилу.
– Тебе надо в Манчестер. – Отец говорил, не сводя глаз с Колокола. – Уходить надо скорее. Завтра.
– Я тебя тут не оставлю, пап.
Отец помотал головой и снова принялся лопотать что-то про ангела. Нико не знала, что выматывает сильнее: сами спирали или их ожидание.
– Все хорошо, я тут. – Больше слов ей на ум не пришло. – Я твоя дочь, я тут, я люблю тебя.
– Тебе надо уходить.
– Никто никуда не пойдет. – Нико говорила тихо, приготовившись переждать бурю. И лишь когда отец отвернулся от Колокола и посмотрел на нее, она поняла, что буря наконец миновала.
– Я видел тебя, – сказал отец, – еще до того, как ты родилась.
Кит
ужин в кинотеатре
– Кит.
Кит оторвался от нетронутого ужина.
– Гм-м?
– Дорогой, – сказала его Дакота.
– Ты снова завис, малец, – сказал с набитым ртом Монти.
Монти и Лэйки были разнояйцевыми близнецами, и они были на целых пять лет старше Кита. Темнокожие мальчик и девочка с черными волосами и карими глазами, они в память о матери с отцом носили вещи из родительского гардероба. Лэйки – красную бандану, которая когда-то стягивала мамины волосы; Монти – желтые рубашки в клеточку, коробку с которыми отец принес из последней вылазки. Когда родители Монти и Лэйки погибли, мама Кита взяла их к себе и растила как родных.
– Простите, – извинился Кит.
Ему часто пеняли, что он «зависает», хотя правильнее было бы, наверное, сказать «улетает». Порой он так крепко о чем-то задумывался, что казалось, будто уносится из тела, предоставив его самому себе.
– Мы перечисляли события утра, – сказала его Дакота. – Твоя очередь.
Она передала Киту бронзовое яблоко, и он рассказал о занятиях живописью и как добился эффекта мерцания, подмешав в краску блесток.
– Я написал уже больше шестисот версий картины, – закончил он, – и все равно каждый раз нахожу что-то новое.
О ключе он всякий раз молчал. Возможно, парящий в небе компьютер выглядел даже куда необычнее, но мысль о том, чтобы рассказать про ключ, вызывала у Кита чувство головокружения и тошноту.
Он передал яблоко Лэйки, которая молча отдала его Монти.
Дакота подалась вперед и заставила его вернуть яблоко сестре.
– Расскажи хоть что-нибудь.
Ритуал с отчетами о событиях утра начался год назад, когда Кит нашел на парте в одном из классов бронзовое яблоко. В какой-то момент оно превратилось в факел беседы, который передавали по кругу за столом.
– Ладно, – сдалась Лэйки. – Я теперь официально слишком хороша для своего стрельбища. Мои же мишени для меня слишком близки.
На охоту Лэйки не выходила, чтя закон Дакоты о том, что нельзя убивать, когда почти все живое и так стерто с лица земли. Однако, развивая свой навык, она укрепляла уверенность в себе. Ей нравилось знать, что она сумеет в случае чего защитить и себя, и остальных. Киту это тоже нравилось, и отчасти благодаря способностям Лэйки в Городке он чувствовал себя безопасно.
– Почти все утро я расширяла стрельбище, – продолжала Лэйки. – Убрала ель, которая мешала. То есть я думаю, что это была ель.
– Убрала? – переспросила Дакота.
– Срубила.
– Ты срубила дерево.
– Да.
– Чем?
– Топориком. Или как оно там называется? Мы нашли эту штуку у Эйба.
Кит припомнил, как во время вылазки в город они нашли небольшой топор под прилавком в магазине спортивных товаров «У Эйба».
– Ты украла мой топор? – спросил Монти.
Лэйки в ответ пожала плечами и отдала ему яблоко. Если Монти щедро делился всем, что было у него на уме, то Лэйки не спешила тратить слова, обращаясь с ними как с драгоценным ресурсом, который ей выдавали каждый день по чуть-чуть.
– Погоди… – Монти замер. – Мы ведь это обсуждали, нет?
– Можно или нельзя одалживать у тебя топор?
– Ты его украла, но вообще да, это.
– Я не крала его. И нет, мы это не обсуждали.
Монти вернулся к еде, бормоча что-то себе под нос про дежавю.
– Лэйки, – сказала Дакота. – В следующий раз, будь добра, предупреждай, если захочешь срубить дерево.
– С какой стати?
– Не понятно? Ладно, слушай. Я не умею пришивать назад отрубленный палец. А еще я отвечаю за вас, ребята. Вечно меня с вами не будет, и, когда мой час придет, я хочу знать, что вы готовы.
Живя с Монти и Лэйки, Кит очень даже верил в то, что родители не вечны, но, когда о собственной смерти предупреждает родная мама, – это что-то новенькое.
– Когда ты молод, а мир всерьез намерен тебя убить, расти надо быстрее. – Дакота отправила в рот кусочек еды и прожевала его, скривившись, как всегда, когда возникала важная тема для разговора.
– Прости, – извинилась Лэйки. – Ты права. Я буду осторожнее.
– Все хорошо, мам. – Кит накрыл ее руку своей. – Мы будем осторожны.
…вечно меня с вами не будет…
Бывает, что знаешь: вот это – правда, – а все равно не веришь.
– Тогда ладно. – Монти отложил яблоко на стол, поднялся на ноги и достал из-под стула свой приемник. – Может показаться, что сейчас не время, но раз уж мы делимся событиями утра, то это, я считаю, идеальный переход.
– Монти, – обратилась к нему Дакота. – Прошу тебя, больше не надо.
Монти водрузил приемник на стол. И хотя радио называли детекторным, никаких детекторов в нем вроде бы не было. Рассказывая об устройстве, Монти употреблял слова типа «диодный», «высокоомный» и «резистор», но выглядело оно, в принципе, так: в основании – деревянная дощечка, на которой сидела ось с медными катушками и тянущимися во все стороны проводами.
В былые времена, когда по земле бродили люди, деньги им нужны были еще и для того, чтобы покупать телефоны с «умной» начинкой. Послушать Дакоту, так ее сделали «умной» для того, чтобы самим мозгами не пользоваться. Теперь же трупы этих телефонов валялись повсюду – истинный бич собиральщиков.
В мире «умных» телефонов приемник Монти выглядел бы, наверное, грудой хлама.
В мире, где мухи жрали людей и где ближе всего к тому, что лежит за пределами известного, ты можешь подобраться, лишь воображая место, откуда долетал бриз, приемник Монти был просто волшебным.
– Просто выслушайте, – попросил Монти, поднося наушник к уху и возясь с настройками. – Я поймал закольцованную запись.
– А есть что новое? – спросила Лэйки.
– Эта запись другая. Есть одно место… Только послушайте.
Кит уже слышал обрывки других закольцованных записей, которые перехватывал Монти, – крохотные сообщения, надиктованные незнакомыми голосами. Какая-то женщина читала Библию. Мужчина снова и снова повторял один и тот же набор (казалось бы) случайных цифр. Кто-то монотонно начитывал рецепты бабушкиных пирогов. Кит воображал человека, печально ссутулившегося у собственного детекторного приемника в отчаянной попытке хоть с кем-то связаться.
– Что за место? – спросила Лэйки.
– Безопасная зона. – Монти протянул ей наушник. – Ну, давай.
Лэйки прислушалась, а Кит попытался представить, как происходящее выглядит со стороны, из окошка его будки киномеханика. Вместо волшебного света и живых картинок – темная, похожая на пещеру комната, несколько сот пустых кресел, а в дальнем конце зала – сцена и огромный белый экран. На самой сцене, под экраном, стол и шесть трепещущих свечей.
Лэйки опустила наушник.
– Ну? – спросил Монти. – Правда же, идеально?
– Может быть, – еле слышно прошептала Лэйки.
– И что там говорят? – спросил Кит.
– Сам послушай. – Монти уже подался вперед, намереваясь воткнуть микрофон в ухо Киту, но тут Дакота перехватила его запястье.
– Нет, – сказала она.
– Мам…
– Нечего забивать себе голову безумными фантазиями о безопасных зонах. Наша зона и так безопасна.
– Если бы, – ответил Монти.
– Мы готовимся, у нас есть учебные тревоги. Мы бдительны и соблюдаем полуденный комендантский час. И рассыпаем корицу.
– Это место… – Монти отнял руку и протянул Дакоте наушник. – Это архипелаг небольших, изолированных островов. Там выживальщики, всё по закону. Полно припасов, охрана. Само совершенство.
Дакота отложила вилку, и Кит стал с удовольствием наблюдать за ее четкими, скоординированными движениями. Киту нравился мамин кулон, который она никогда не снимала, – длинная цепочка, продетая в ушко ключа. Нравилось, как она распаляется, когда говорит о чем-то действительно серьезном, и как при этом сильнее раскачивается у нее на шее ключ. В такие моменты она и правда была его Дакотой. Однако сегодня в ее движениях что-то переменилось, что-то замедлилось и поблекло, как будто в ней прогорел некий фитиль. И Кит впервые осмелился оформить свои ощущения в слово: болезнь.
Его Дакота выглядела больной.
– Я знаю, ты винишь меня, – сказала она и со слезами на глазах посмотрела на Монти, потом на Лэйки. – Знайте же, что сильнее всех себя виню я сама. Но я обещала вашим родителям – мы обещали друг другу, что если что-то произойдет, то оставшийся вырастит детей как родных. Я всеми силами стараюсь сдержать свое слово. Хотите верьте, хотите нет, но я вас обоих люблю, сильно-сильно. И, ради моей к вам любви, прошу, послушайте, когда я говорю вам, что нет никаких убежищ. Наше убежище – «Близнец рая». И мы никуда отсюда не уйдем.
Она встала из-за стола и вытерла слезы.
– Завтра банный день. А то у нас уже как в «Повелителе мух».
Кит проводил свою Дакоту взглядом – она медленно и чинно, будто стеклянная, спустилась со сцены и ушла по проходу между рядами.
– Завтра вторник, – тихо напомнила Лэйки.
Монти возил еду по тарелке.
– Я перекрою кран от бака с дождевой водой и проверю фильтр.
– А я займусь корицей, – предложил Кит.
Последние несколько вторников обе эти обязанности исполняла Лэйки.
Некоторое время они ели в тишине. Это была родная сестра молчания, которая встает, когда сказано решительно все и новым словам в беседе просто нет места.
Но вот…
– Ненавижу эту книгу, – сказала Лэйки.
Монти кивнул:
– Та же фигня.
Кит ясно помнил, как нашел эту книгу у себя в библиотеке, увидел заголовок на фоне зеленой обложки. Вьющийся светлый локон и злобный взгляд мальчика, что выглядывал из-за кустов или дерева. Кит как раз дошел до буквы «Г» в секции художественной литературы, эта книга шла следующей, вот он ее и прочитал. Впрочем, дать ее Монти и Лэйки заставило именно название. Как вообще можно стать повелителем мух? Читая роман, Кит не мог определиться: то ли он трагичен, то ли забавен, то ли еще каков… Кит не мог определиться, видит ли себя среди его героев, одичавших мальчишек, или же он горбится у самодельного приемника в отчаянной попытке связаться хоть с кем-нибудь.
Одно он знал наверняка…
– Мне книга тоже не понравилась.
что за дивная магия – «Близнец рая»!
Должно быть, в свои золотые годы «Близнец рая» выглядел шикарно. Люди в понтовых платьях и костюмах приезжали сюда на понтовых автомобилях и ждали под афишей очереди на фильм под названием «Унесенные ветром». Фильм, похоже, был не менее понтовый, и не только потому, что его смотрели понтовые люди, а потому, что под афишей имелась приписка «БИЛЕТЫ В ОБА ЗАЛА ПРОДАНЫ».
Со свечой в руке Кит стоял в вестибюле перед уборными – таблички на дверях гласили «ПАРНИ» и «КУКОЛКИ» – и глазел на старую черно-белую фотографию. Он попытался вообразить себя в шкуре этих понтовых людей, увидеть свой дом глазами размытых фигур на снимке. Увеселительное заведение.
Пыль времени, несомненно, сказалась на старом кинотеатре, но форму он свою не растерял. Вестибюль с высоким потолком и мраморные полы, лепные молдинги, муралы с изображением масок и лент, хрустальные люстры и афиши, обрамленные лампами, зеркальные лотки – все это было под стать понтовейшим из гостей.
Свою спальню Кит устроил на втором этаже, в главной будке киномеханика. Там посередине стоял проектор, дремлющее напоминание, призрак фильмов из прошлого. Бывали ночи, когда Кит был ему благодарен. В окружении кейсов со старыми пленками он подходил к узкому окошку, сквозь которое проектор некогда выпускал свою магию посредством одного только света.
Однажды его Дакота рылась в пленках и нашла свой любимый фильм.
– «Инопланетянин», – сказала она, и ее лицо будто озарилось солнцем. – Это кино о мирном пришельце, который умел исцелять. Он прилетает на Землю и заводит дружбу с одним мальчиком.
Дакота подробнее пересказала события фильма, все это время баюкая пленку в руках, словно братишку, которого у Кита никогда не было. А на ее лицо было трудно смотреть, так ярко оно светилось.
– Как там звали мальчика? – проговорила она, глядя на пленку. – Эван, вроде бы. Нет, Эллиотт.
Кроме главной будки киномеханика наверху имелась еще одна будка, в которой спал Монти, а между ними – небольшой салон, где устроилась Лэйки. Внизу была еще комната, позади торговых лотков, и надпись на ее двери гласила «Управляющий». Там спала его Дакота. Еще глубже она устроила кухоньку с дровяной печкой и кладовой. Второй кинозал превратили в склад для заготовок Дакоты и медицинских припасов, а еще для всякого хлама, который приносили из вылазок.
Кит знал, что им повезло. Не просто потому, что у них есть дом, но потому, что они целы и могут вообще где-то жить.
Однако с недавних пор он повадился приходить к уборным для «ПАРНЕЙ» и «КУКОЛОК», смотреть на старый снимок и думать: неужели все? Это было новое чувство. Он еще не вполне его осознал. А слова Дакоты о том, что всю жизнь ему предстоит жить точно так же, как он жил до сих пор, пробудили в нем что-то. И так Кит стоял, глядя на снимок и думая: «Эта фотография выпускает на свободу мою душу».
Словом «душа» обозначалась неопределенная, глубинная часть естества, где обитает подлинная суть человека.
Кит про это где-то читал.
Если разобраться, то Киту хотелось, чтобы фотография ожила. Чтобы стала тем, о чем рассказывала, – кинофильмом. Но снимок оставался неподвижен, а шкуры понтовых людей наверняка разбросало сейчас по горам, где они гнили, набитые выеденными костями.
– Билеты в оба зала проданы, – тихо, как в трансе, произнес Кит.
Он давно сосчитал места в обоих залах и знал их точное число – девятьсот сорок шесть.
Сумма всех его знаний не давала, однако, понять одного: каково это – находиться в здании с другими девятьюстами сорока пятью гостями.
Оторвавшись от фотографии, Кит по узкой лестнице поднялся к себе в будку киномеханика и подумал о том дне, когда мать нашла пленку с фильмом про мирного пришельца. Остаток дня она подводила провода от старой солнечной батареи к проектору, а вечером – ее лицо так и продолжало светиться – пригласила Кита, Монти и Лэйки в кинозал.
– Занимайте места, – сказала она ребятам. – И приготовьтесь.
Кит все еще помнил, какая в зале установилась тишина, будто малейший шум мог спугнуть зарождающееся волшебство. Спустя несколько минут в задней части зала защелкало, затрещало, и огромный экран ожил в электрическом свете. Кит ощутил, как в груди зажигается солнце его Дакоты, и приготовился смотреть фильм.
Кино продлилось несколько секунд.
У себя в комнате он подошел к старому проектору и погладил его корпус. Пленку с «Инопланетянином», которую зажевало, так и не вынули. А в ту ночь они слышали, как Дакота медленно спустилась по узкой лестнице, прошла к себе в комнату за лотками и заперлась.
В тот день Кит последний раз видел, как ее особенное лицо светится особенным светом.
исток, сказка на ночь
Дакота Шероуз поселилась в «Близнеце рая», будучи на третьем месяце беременности.
Кит часто слышал эту историю.
– Мне уже кажется, будто я там присутствовал, – сказал он.
Дакота укрыла сына до самого подбородка и подоткнула одеялко, соорудив этакий кокон, – все как ему нравилось.
– Так ведь и присутствовал, мой малыш Кит.
– Сидя в утробе.
– Кит.
– Оттуда плохо видно.
Она улыбнулась, хохотнув, как ему нравилось, а потом спросила, где он узнал слово «утроба».
– В пятом издании «У твоей мамы будет малыш». Автор – доктор Кейт Мендельсон. – Кит пожал плечами. – Нашел у тебя в коробке с подписью «старая жизнь».
– В той коробке было полно книг.
– Я и их прочитал. Они почти все были про беременность.
– Ну, я ведь была акушеркой, – напомнила Дакота.
– Ты практиковала акушерство. – Другого, более подходящего слова Кит просто не знал. А слов он знал много. – Еще там были книги про то, как делать детей. Так что мне теперь почти все известно про секс и всякое такое.
– Ну что ж, ладно.
Кит родился в «Близнеце рая» уже после того, как напали мухи. Кто его отец, он никогда не спрашивал. Появись в рассказе неуклюжий безликий простофиля, который бросил самое прекрасное, что у него когда-либо было (Дакоту Шероуз), и самое прекрасное, что его ждало в будущем (Кита Шероуза), это лишь испортило бы чудесную историю. Когда мухи только напали, его мать примкнула к горной коммуне, где наверняка все и случилось. Где зачали его. Где был его исток.
Слово «исток» значило отправную точку чего-либо.
– Тебя тянуло есть землю? – спросил он.
– Что?
– В книге говорилось, что такое порой случается. С беременными. Это как-то связано с дефицитом железа. Хочется есть землю, бельевой крахмал, уголь…
– Это называется пикацизм[8], и нет, мне повезло, у меня такого не было. Ну так что, историю слушать будешь или нет?
Дакота рассказала, как дергалась при мысли о собственных детях, ведь, помогая другим женщинам рожать, становиться матерью уже не хотела.
– Но потом явился ангел, – подсказал Кит.
Дакота улыбнулась, словно повеяло бризом.
– В коммуне, посреди ночи, задолго до того, как я забеременела тобой, мне во сне явился ангел. «Не бойся, – сказал он. – Однажды у тебя родится сын, особенный мальчик, он будет чист душой и станет незаменимым другом».
Он протянул руку к ключу на шее своей Дакоты.
– А на следующее утро…
– А на следующее утро, – продолжала его Дакота, – когда я проснулась, то нашла в руке этот ключ. Теперь я ношу его как напоминание о той ночи. Как памятник тебе.
Эту часть истока Кит и любил, и ненавидел. Ангельское обещание чистой души заставляло чувствовать себя особенным. Но… незаменимый друг? Монти и Лэйки – его семья, а то, что они так и останутся в Городке и что у него так и не появится настоящих друзей, откровенно мешало верить посланию ангела.
Впрочем, на этом история не заканчивалась, так что Кит прогнал эти мысли и стал слушать дальше. Его Дакота объяснила, как спустя годы, когда она уже носила под сердцем его, крупный рой выкосил больше половины коммуны.
Кит потер ступни друг о друга, разгоняя кровь.
Мухи снились ему в кошмарах.
За свои двенадцать лет Кит видел рой несколько раз. Почти всегда он налетал во время полуденного комендантского часа, когда обитатели Городка уже успевали надежно укрыться в кинотеатре, но, бывало, мухи являлись и тогда, когда ребята торчали каждый в своем здании. Дакота звонила в колокольчик, и они, побросав дела, мчались домой. Забивались в дальний угол будки киномеханика, в темноте, вслушиваясь в гул, от которого содрогалась земля. И хотя, по ощущениям, проходило несколько часов, рой «редко когда задерживался (объясняла шепотом его Дакота), если только не застревал или не находил много пищи».
Эти слова были призваны успокоить ребят. На Монти и Лэйки они, возможно, и действовали, а вот Кит не находил утешительной фразу, подразумевающую, что съесть его все же могут.
– Коммуна пропала, – сказала Дакота, – все ушли, разбрелись. Я искала прибежище, где можно было осесть, приготовиться к встрече с тобой в этом мире.
– Угнездиться.
– Боже ты мой, да, угнездиться. Чему еще ты научился у этой дуры Мендельсон?
– Тебе лучше не знать. Рассказывай дальше.
Его Дакота сказала, что женщины веками рожали детей без лекарств и помощи.
– Но я бы все же не отказалась ни от того, ни от другого.
– И на помощь пришли Маккензи, – подсказал Кит.
– Джоанна была моим единственным другом в коммуне. Тоже акушерка. Вот мы и проводили много времени вместе. У нее с Элиасом было двое малышей. И мы впятером…
– Вшестером, если считать меня. Я же сидел в твоей утробе.
– Знаешь что? Давай-ка больше не будем касаться моей утробы, ладно? Но ты прав, нас было шестеро, и мы решили найти себе новое место. Это должно было быть здание почти без окон, но чтобы в нем мы не сидели как в гробу. Мы ведь не просто выжить хотели, а как-то жизнь наладить. Я молилась, ждала знака.
– И его тебе дали.
Дакота кивнула.
– Да, мне дали знак. Я, конечно, не ждала, что знак явится буквально, но так все и случилось. Я наткнулась на него у обочины дороги.
– Их еще называли билбордами.
– Мы еще называли их билбордами. Люди размещали на них рекламу, чтобы другие люди, проезжая мимо, видели ее и бросались покупать что-нибудь ненужное.
– Зачем покупать что-нибудь ненужное?
– Ну, был такой обычай в прошлом.
Киту и без того сложно было представить мир, в котором люди за деньги покупали яблоки, велосипеды или «Хохо», нечто вроде шоколадных пирогов.
– Но на моем знаке рекламировали церковь, – сказала Дакота.
– Церковь продавалась?
Он знал, что церковь не продавали, но это же была история его происхождения.
Его Дакота рассказала, как в тот день – когда она была на третьем месяце беременности, а коммуну раскидало по стране – она поняла, что уже прежде видела тот билборд.
– Как-то ночью, много лет назад, я возвращалась со свидания и попала в пробку на дороге.
– Это когда в одном месте скапливается много-много машин.
– Все верно. Помню, был сильный снегопад. Я сидела в машине и вдруг увидела, как кто-то пишет что-то аэрозольной краской на билборде.
– И что написали?
– Не помню. Однако спустя минуту одной паре из машины впереди понадобилась моя помощь.
– Твой опыт и навыки в области акушерства.
Дакота широко улыбнулась.
– Женщина рожала. Посреди пробки. Помню, я еще подумала: вот та причина, по которой я выбралась сегодня из дома. Не свидание. Я покинула дом ради этой женщины и ее детки. А потом, спустя годы, когда я уже была беременна тобой и искала знак…
– Ты снова увидела его.
– Билборд стал тем знаком. Он напомнил о ночи, когда много лет назад я застряла в пробке посреди снегопада. Напомнил о женщине, имени которой я так и не узнала. И о ее ребенке, который заставил меня задуматься о тебе. А еще он напомнил о том, где я побывала в ту ночь.
– На дурном свидании.
– Я встретила не того парня, но место, куда он пригласил меня, было отличное. Старый кинотеатр в отдаленном горном городке. Мы с Маккензи поселились тут и первые несколько недель рыскали по городу, собирая полезные вещи, которыми набивали кинозал: тащили бутылки с водой, корицу, семена, спички… все-все-все, без разбору. А потом, когда пришло время…
– Когда настала пора мне выбраться из тебя наружу…
– И когда пришло время, мы были готовы. Насколько возможно. Джоанна приготовила к моим родам коробочку и снабдила ее ярлычком…
– «Набор Дакоты».
– Точно.
Его Дакота окинула будку киномеханика таким взглядом, будто видела ее в зените славы, будто видела призраки тысяч фильмов – на бобинах, что вращались волшебным веретеном, – и Кит гордился тем, что родился именно тут, что магическая катушка остановила вращение в тот момент, когда началась его жизнь.
– Я даже не думала, как тебя назвать, пока ты не родился. Не загадывала так далеко. Не верила, что это в конце концов произойдет. Но вот ты пришел. Начал жить. Без имени.
– А потом ты увидела коробочку.
– А потом я увидела коробочку. «Набор[9] Дакоты». И подумала: да, этот наборчик – мой.
Ноги у Кита наконец-то согрелись. Он чуть подвинулся, положив голову на руку маме, и серебряный ключик у нее на шее чиркнул ему по лбу. Отход ко сну был его любимой частью дня, ведь только в это время его Дакота принадлежала ему одному.
– Ты тоскуешь по ней? – спросил он.
– По кому?
– По Джоанне.
Когда налетел тот рой, Киту было всего три года. Немногие факты о трагедии он вытянул из Лэйки.
«Я почти ничего не помню», – отговаривалась та, но Кит знал, что это ложь.
Если бы его мама погибла, спасая ее родителей, он бы запомнил все.
Наконец Лэйки сдалась и рассказала, почему Киту, когда он был совсем маленьким, снились кошмары и из-за чего его Дакота не спала ночами.
– С самого начала мама с папой велели ей при возможности уделять время себе. И она, конечно же, копалась в огороде. – Правда, тогда огород располагался не на крыше кинотеатра, а в парке дальше по улице. – В один день, когда ты спал, – устремленный в прошлое, взгляд Лэйки затуманился, – твоя мама возилась в огороде, а мои родители были тут, с нами. Рой мы услышали задолго до того, как он налетел. Но мы ждали твою маму, а она все не шла и не шла. Тогда папа решил привести ее. Мы ждали в вестибюле, помню, как мне не терпелось увидеть рой. Понимаешь, я ведь никогда мух прежде не видела. Они быстрые и… громче, чем кажется. А вестибюль – он близко к улице, от которой отделяет только стеклянный барьер. Там мух слышно не так, как в будке.
Лэйки рассказала, как ее мама ждала у дверей, готовая в любой момент подпереть их.
– Мне кажется, у взрослых было правило: любой ценой спасти детей. Остался снаружи – удачи. Но вот твоя мама и мой папа показались на дороге: она бежала впереди, мой папа следом. Они уже почти вбежали внутрь, когда их накрыло. – И она поведала, как мухи налетели единым целым – точно вода, единой массой, – и как они приливной волной захлестнули Городок. – Твоя мама пробилась, а моему папе не хватило нескольких сантиметров. Мухи взяли и… подхватили его, унесли. Мама бросила подпорку и выбежала за ним…
Кит смутно помнил мистера и миссис Маккензи: в голове сохранились расплывчатые образы женщины, играющей на рожке в кинозале, и мужчины с крупной татуировкой в виде яблока на ноге.
Когда ты обязан жизнью призраку, думал Кит, это куда тяжелее.
– Каждый день, – продолжала рассказ его Дакота, – я тоскую по ней каждый день. Но я вижу их обоих в Монти и Лэйки. В близнецах так много от родителей.
Кит был рад, что Монти и Лэйки старше его. У них-то в памяти отложилось нечто большее, чем просто смутные образы мамы и папы. Однако «нечто большее» не всегда означает «достаточно».
– Мам?
– Что, Кит?
– С тобой все хорошо?
Пауза.
– Разумеется, со мной все хорошо. А в чем дело?
Он решил не отвечать прямо:
– Если бы мухи унесли тебя, если бы тебя не стало, я бы тоже покинул наш Городок.
В будке повисла тишина, и мамина рука замерла у него в волосах. Кит не знал, делиться с Дакотой своими мыслями или нет – о том, что Монти не единственный готов уйти, что им всем не нравится «Повелитель мух», что когда он стоял в кабинете рисования у раскрытого окна, наслаждаясь бризом, обдувавшим лицо, то уже тогда смирился с тем, что так никогда и не узнает, откуда и куда дует ветер.
Однако вместо этого Кит произнес:
– Если бы ты умерла, я бы собрал приемник из высокоомных резисторных диодов и мне было бы все равно, какие грустные голоса из него зазвучат. Я бы все равно попытался найти говоривших. Если бы ты умерла, я бы тоже захотел уйти отсюда.
рой как буря
Той ночью Киту приснился сон.
Он сидел за столом в ярко освещенной белой комнате. Напротив сидел незнакомец, взгляд которого обещал: заговори со мной, и я выслушаю. Кит и заговорил, но постепенно комната из белой сделалась серой, а потом и вовсе черной, и вот он уже сидит посреди улицы напротив «Близнеца рая» и видит, как город тонет в клубящейся, похожей на грозовые тучи, жужжащей массе. Рой пожирал Городок: главную улицу, «Близнец рая», начальную школу Тафта, аптеку, офис шерифа, Монти, Лэйки, его Дакоту, его искусство, его мир. Насытившись, мухи повернули в сторону заснеженных гор. Стояла ночь, ярко светила луна, и – вот диво! – на месте звезд вдруг появились компьютер с клавиатурой. Возник серебряный ключик на небесной цепи. Ключ рос, пока не стал крупнее луны, пока не засверкал и не замерцал, и рой устремился к нему, скрывшись в Неизученном Запределье.
Наутро, когда Кит проснулся, его постель воняла мочой.