Екатерина Дибривская
Ветер отчаянных надежд
13. Полина
Лодка мерно покачивается на ветру, и я поёживаюсь.
– Замёрзла? – тихо спрашивает Бакинский.
– Да, немного зябко.
Он опускает рукоять удочки и достаёт ещё один плед, чтобы накрыть мои плечи.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
Он поправляет плед на ножках Лёшки, который неожиданно заснул на мне. Взгляд мужчины становится нежным. Моё сердце разрывается от мыслей, какой могла бы стать жизнь моего сына, переступи я через себя и скажи правду этому человеку. Но я же не стану… не найду сил.
Бакинский снова берёт удочку и сматывает леску, чтобы закинуть опять. Между нами воцаряется такая удивительная тишина: лишь сопение сынишки, звук рассекаемого леской воздуха, пение птиц, шум воды, скрип дерева. И я любуюсь природой.
– Полина, как получилось, что вы воспитываете ребёнка одна? – внезапно спрашивает он, и я с горечью думаю, что мужчина даже не вспомнил меня. – Извините, если лезу не в своё дело.
– Так сложились обстоятельства. Мы не могли остаться вместе… с его отцом… Да и о беременности я узнала после… болезненного… расставания.
– То есть он даже не знает о ребёнке?
– Да. Я никогда не стала бы его искать. И никогда не планировала рассказывать.
– Он обидел вас?
– Вы даже не представляете насколько, – горько усмехаюсь я. – И вы правы, это не та тема, которую я хотела бы когда-либо обсуждать.
Он сматывает удочку и садится напротив. Накрывает мою руку своей и заглядывает в мои глаза.
– Мне очень жаль, – говорит он.
Я не понимаю, знает он или нет. Вспомнил или ещё на пути к этому?
– Мне очень жаль, Полина, – продолжает он. – Что вам пришлось остаться один на один с этими трудностями. Нелегко в одиночку растить ребёнка. Я вас понимаю.
Не вспомнил, – с облегчением думаю я и вежливо улыбаюсь мужчине. Это к лучшему. Если мне станет совсем невмоготу, я подыщу другое место поблизости. Я слышала, что новый шеф не планирует задерживаться на месте, максимум, полгода, и фирма будет перепродана. Надеюсь, он не вспомнит. А я переживу. Раз смогла пережить произошедшее, то и это недоразумение переживу.
Бакинский сжимает мою руку, и я знаю, что должна испытывать отвращение, страх, ужас, но… не испытываю. Знаю, что он чудовище. Знаю, что должна держаться от него как можно дальше, бежать как можно быстрее, но не хочу. Самой себе не понимаю, как объяснить это чувство, эту потребность. Просто не хочу. И всё.
Если есть фантомная боль, должно же быть и фантомное удовольствие? Потому что я слишком реально помню, как плавились мои внутренности рядом с ним, как умело он скручивал меня в узел и взрывал на миллиарды частиц, чтобы собрать заново, склеить своим вязким семенем.
Я ненормальная. Не иначе. Потому что его прикосновение не вызывает у меня отвращения. А совсем наоборот.
И именно знание, как приятно он может мне сделать, подстёгивает меня ещё больше. Неужели я на самом деле могу размышлять об этом? Реально?
А он и не размышляет. Словно всё для себя решил. Приближается неминуемо. Смотрит в мои глаза. Я должна бояться его. Но не боюсь. Предвкушаю. Внутри – всё напряжено. Сковано. Скомкано. Томится в ожидании. И облегчается в тот миг, когда мужчина касается моих губ.
Его язык вторгается в мой рот, и я задыхаюсь. Губы жадно врезаются в мои. Подчиняют своей воле. Властвуют надо мной. Его рука рука ложится на мою шею. Притягивает ближе. Не позволяет отступить. Ласкает пальцами нежную кожу под волосами, что моментально покрывается мурашками от пронизывающего насквозь удовольствия.
Я прислушиваюсь к собственным ощущениям. Думаю, что должен наступить момент, когда воспротивлюсь. Когда прекращу это. Но кроме чистого удовольствия не слышу ничего.
Ветер всё так же волнует водную гладь, треплет мои волосы, касается моего лица, остужая вспыхнувшие алым знаменем щёки. Птицы всё так же поют свои развесёлые лёгкие песни. Лодка всё так же покачивается на плавных волнах. Он всё тот же человек, кто причинил мне нестерпимую душевную боль. И я всё та же. Та, да не та. Были в той истории и другие нюансы. Были. И я не могу их отрицать.
Так же мягко, как и начал поцелуй, он его обрывает. Смотрит мне в глаза. Так же. Да не так. Вижу в его глазах что-то иное. Неуловимое. Кричащее. Манящее. И я, подобно мотыльку, хочу полететь на это пламя.
Он не говорит ни слова. Просто гребёт вёслами, глядя на меня. На мою тихую улыбку. На моё молчаливое маленькое женское счастье. И пусть я опалю крылья по самое основание, но впервые за прошедшие шесть лет я чувствую себя живой.
14. Николай
На берегу я забираю спящего Лёшку из рук Полины, и мы идём к нашему корпусу. Она кутается в плед и улыбается. Меня согревает её улыбка. Потому что я знаю, что её вызвало. Мой поцелуй.
Не смог сдержаться. Да и не хотел. Боялся её реакции, но рискнул. И остался доволен. Полина – золото. Отзывчивая. Мягкая. Нежная. Целовать её – сплошное удовольствие. Просто целовать. Сминать мягкие податливые губы. Чувствовать бархатистую нежность её рта. Ощущать горячую шершавую влажность языка. Без искушающего намёка на продолжение.
У самого корпуса Лёшка просыпается, и вместо номера мы идём на обед.
– Я хочу макароны с котлетой и десерт, – говорит мой внук, вызывая у меня сдавленный смешок.
И, конечно, я заказываю рожки с котлетами и мороженое. Полина удивлённо смотрит на меня.
– Мы трапезничали вчера поздним вечером, пока ты спала. – признаюсь ей, и она хмурится. – Лёшка пришёл ко мне, хотел есть. Мы поужинали, я почитал сказку и уложил его спать, отнёс в твою кровать и всё.
В защитном жесте поднимаю руки. Она недовольна, понимаю. Закусывает пухлую губку. Морщится. И выдыхает.
– Спасибо, что позаботился о моём сыне, – говорит мне, – вчера я была… не в состоянии…
Вот так просто, незаметно, мы переходим к чему-то большему, чем были несколько часов назад.
Мы расстаёмся на пару часов, чтобы подготовиться к официальной части нашей поездки. И как бы я ни хотел, чтобы Полина сопровождала меня, но иду в одиночестве, надеясь на скорую встречу. Произношу заранее подготовленный текст о слиянии и корпоративном духе и смешиваюсь с толпой.
Я планировал уехать уже сегодня, но из-за неожиданной встречи планы изменились. Всё изменилось. Вижу в толпе знакомое лицо. Она танцует с каким-то хлыстом. Уверенной поступью иду к ней. И она, едва завидев меня, отходит от своего партнёра и идёт навстречу мне.
– А где Лёшка? – спрашиваю, поравнявшись с ней.
– Дети смотрят мультфильм в кинозале, – отвечает она.
Окидываю её быстрым взглядом: строгое платье до колен, чёрные лодочки на шпильке, волосы убраны в плотный узел, минимум косметики. Но среди всех сияющих звёзд она светит ярче прочих. Моя звезда.
Беру её за руку и вывожу из шумного зала. На улице стемнело, но тёплый весенний воздух, наполненный разнообразными звуками, окутывает нас. И я веду её к маленькому пруду. На лавочку. В то место, где нашёл Лёшку.
Она дрожит, сидя рядом со мной, и я прижимаю её к себе. Склоняю голову, чтобы поцеловать её пухлые сахарные губки, и она с покорной готовностью отвечает на мой поцелуй. Исследую её тело, будто незнакомое, чужое, но отзывчивое на ласки. Скольжу рукой под юбку. И она испуганно замирает. Понимаю всё без слов и отступаю. Лишь сильнее прижимаю к себе, углубляя поцелуй.
Но стоит мне только оторваться от неё, как Полина подскакивает с лавочки.
– Извини, мне лучше уйти.
И действительно уходит. Торопливо скрывается за деревьями, оставив меня одного.
«Она не такая», – проносится у меня в голове. Но вопреки всем ожиданиям, я лишь улыбаюсь.
Медленно возвращаюсь обратно в ресторан. Хочу найти её. Хочу просто побыть рядом с ней. Я вовсе не сентиментальный почти сорокапятилетний мужчина. Эта чушь никогда не была про меня. Разве что по молодости. С матерью Стаса. Но Полина всегда вызывала во мне незнакомый трепет. С того самого момента, как впервые переступила порог моего дома в качестве девушки моего сына.
И, как классический идиот, я, конечно, всё похерил. Потому что не привык думать о чувствах и близости. Привык получать желаемое. Достигать своих целей любой ценой. Силой. Нахрапом. Хитростью. Уверен был, что, попробовав девчонку, успокоюсь.
Не успокоился.
И теперь, когда она снова появилась в моей жизни, я пытаюсь понять, о чём кричит мне разум, о чём пытается предостеречь? А сердце несётся вспять знакомым галопом. От её близости. От её запаха. От улыбки. От мерцающих глубокой синевой глаз. От того, как сбивается её дыхание. От того, как пульсирует тонкая белоснежная кожа на нежной груди, прямо над сердцем.
***
В начале лета, после успешно закрытой сессии второго курса, сын подошёл ко мне и сказал, что хочет познакомить меня со своей любимой девушкой.
Я отнёсся скептически, но не отказал. Какая она? Профурсетка, смекнувшая, что можно успешно влиться в семью? Отвязная девица, которую он подцепил на очередном рейве? Очередная светская львица? Дочь богатого папочки? Мне даже интересно.
И вот наступил вечер пятницы. Я расстарался для сына, накрыл стол. Чем бы дитя не тешилось… Лишь бы к наркоте не возвращался. Я хотел лично оценить масштаб катастрофы.
Она прячется за спиной Стаса до последнего. Пока он не представляет её:
– Отец, это моя Полинка, Полина, это мой папа, Николай Петрович.
Она смущённо выходит из-за его спины и поднимает на меня свои синие глаза. Смотрит из-под своей густой чёлки русых волос с медовым отливом и нерешительно улыбается. Тянет руку для рукопожатия, и я принимаю. Обхватываю её крохотную ладонь двумя руками. Её прохладная кожа подобна атласу. Смотрю в её глаза, прямо на расширяющиеся зрачки. Изучаю внимательно. Густые ресницы, едва тронутые тушью. Пухлые губки без помады. Курносая. С веснушками.
Непроизвольно усиливаю хватку, и она напрягается. Вижу, как пульсирует её сердце. Прямо на белоснежной коже её груди в неглубоком декольте. Кожа подрагивает в ритм и ускоряется под моим взглядом.
– Рада знакомству. – говорит она, привлекая моё внимание.
Её грудной голос с лёгкой хрипотцой звучит испуганно. Но мне так хочется слушать его без остановки! Лишь бы она говорила.
– Я тоже очень рад знакомству, Полина, – отвечаю ей и выпускаю её руку.
Заставляю себя. Потому что все нормы приличия давно уже иссякли. Потому что мой сын смотрит на меня в упор. Укоризненно. С обидой.
Да только я на него не смотрю. Я не смею отвести взгляда от гостьи. От неё в моей душе разливается огонь. Бушует пламя. Сердце колотится остервенело. Качает густую кровь с лютой силой. Потому что я ревную.
Эту незнакомку к родному сыну.
Потому что она ещё не знает, но я-то знаю: он не заслуживает быть рядом с ней.
***
От воспоминаний меня отрывает звонок телефона. Выслушиваю информацию и хватаюсь за голову.
Чёртов ублюдок!
Стас опять закинулся дурью и загремел в реанимацию с остановкой сердца!
15. Полина
Я вхожу в зал ресторана примерно в середине его речи. Стою в стороне, пока Бакинский делится планами и рассказывает немного о себе. А после аплодисментов ко мне подходит Михаил, аналитик из отдела закупок, и приглашает на танец. И я соглашаюсь.
Мы медленно покачиваемся под звуки музыки, но я вижу Николая Петровича, который надвигается прямо на меня. Извиняюсь перед Михаилом, ссылаясь на занятость, и иду прямо к Бакинскому. Лечу на пламя.
Меня удивляет, что наперво его интересует, где Лёшка. Меня удивляет его взгляд, скользящий по моему телу. Меня удивляет лёгкость, с которой я иду за ним. Куда бы он меня ни повёл.
На удивление, он не ведёт меня в номер, что было бы логичней. Ну что ещё ему может быть от меня нужно, правильно? Я так привыкла думать о нём не самое лучшее, что готовлюсь именно к этому. Но мы приходим в тихое живописное местечко в отдалении от корпусов, садимся на лавочку, и он меня целует. В этом поцелуе нет ни напора, ни принуждения. Он не вгоняет меня в ступор, не заставляет удариться в панику.
«Скажи "спасибо" папаше Стасона», – проносится в голове яркой вспышкой насмешливый голос, и я в который раз напоминаю себе, что даже чудовище при более глубоком рассмотрении может иметь человеческое сердце. Извращённое, больное, принимающее ужасающие решения, но руководствующееся, в конечном итоге, пусть и некрасивыми, но правильными мотивами. Это утешает. Это знание удерживает меня на месте. Помогает расслабиться. Отключить мысли и просто прожить этот момент, это здесь и сейчас, не принимая во внимание прошлое. Если нет будущего, а прошлое давно позабыто, то что мне остаётся? Только этот момент, в котором мужчина целует меня, и мне это нравится.
Я дрожу от предвкушения. Дрожу от его прикосновений. От рук, касающихся тела. Но стоит ему скользнуть под юбку, я замираю. Не могу. Не должна. Не имею права наслаждаться. Грезить. Жаждать. Я сошла с ума. Теперь мне точно это понятно. Какой здесь и сейчас? Это он испортил мою жизнь, какие бы ни были мотивы. И как бы мне не хотелось забыться рядом с единственным мужчиной, который даже в невыносимой, кошмарной ситуации позволял мне чувствовать себя нужной и желанной, нельзя бросаться в омут с головой. Иначе я пострадаю.
Я сбегаю от Бакинского. Это жалкое подобие решения, потому что умом понимаю всё, а телом готова отступиться. Поддаться. Желаю этого. Единственный выход – сбежать. Потому что до безумия хочется остаться.
В глубине души я надеюсь, что он остановит. Догонит. Развернёт. Поцелует. Продолжит начатое. Потому что я готова взорваться от одного намёка на его прикосновение к моей изнывающей плоти. Но он не останавливает. Это к лучшему. Меня разрывает от противоречивых мыслей и эмоций. Я точно сошла с ума. Ненормальная!
Я дохожу до ресторана и залпом осушаю бокал вина. Чувствуя усталость, решаю забрать сына и вернуться в номер. Возле дверей на террасе стоит кучка женщин, которых я не знаю. Они судачат в курилке о сегодняшнем вечере, но замолкают, глядя на дорогу. Мимо на скорости проносится чёрный Порше.
– Куда это Бакинский полетел? – слышу за спиной.
– Конечно, к любовнице, – смеётся другая. – Куда ещё такой шикарный мужик может сорваться на ночь глядя?
Резко оборачиваюсь и безошибочно нахожу ту, что произнесла эту фразу. Сложно не найти. Ведь она смотрит прямо на меня и усмехается. И поделом мне.
Всё верно. Кто я, а кто он? Классика жанра. Начальник и подчинённая. Босс и секретарь. Видный мужчина за сорок и молодая девица до тридцати.
И никому, ни одной душе невдомёк, что нас связывает одна общая тайна, о которой помню только я. Чем бы он не руководствовался, какими бы мотивами не наделял своё решение, оно не становится от этого краше.
Насильник и его жертва. Наивная дура и искушающий любовник. Несложившаяся невеста и отец жениха. Мать и вероятный отец самого потрясающего ребёнка. Моего.
И мне всё равно, куда поехал этот мужчина. К кому. Это абсолютно меня не касается. И никоим образом не задевает. Поэтому я улыбаюсь женщине напротив и ухожу. Я не собираюсь поддаваться на глупые инсинуации, доказывать что-либо этим дамам. Зачем? Если меня уже определили в его любовницы с лёгкой подачи самого Бакинского, мне остаётся только усиленно делать вид, что я не понимаю, о чём шушукаются люди вокруг.
Но ночью, лёжа в кровати рядом с сыном, я сгоняю набежавшие слёзы, раздосадованная от собственной глупости и наивности. Чего же я ещё ожидала от видного обеспеченного мужчины, который большую часть жизни провёл одиноким? Это его образ жизни: обольщение, флирт, секс. И я должна держать ушки на макушке, чтобы защитить себя. Много ли нужно одинокой и разбитой девушке? Ничтожно мало. А я так устала от своего одиночества, что совершенно не ведаю, что творю.
В воскресенье после позднего завтрака мы собираемся к отъезду. Лёшка печалится, и я точно знаю, что это из-за Бакинского. Чёрт бы его побрал!
– Сынок, – притягиваю я его к себе. – Чего нос повесил?
– Скучаю по Николаю.
– Милый мой, – подбирая слова, пытаюсь донести до него. – Он очень занятой человек. У него большая фирма. Ты же видел, сколько здесь людей. Это все сотрудники, что работают на него. Скорее всего, мы больше даже и не увидим его. Николай Петрович должен много работать, чтобы все эти люди получали зарплату.
Он звонко смеётся и качает головой:
– Мама, ну ты чего? Мы обязательно встретимся. Николай уехал, потому что у него сын заболел.
– С чего ты взял? – теряюсь я.
– Он нашёл меня, когда я смотрел мультик. Попрощался и сказал, чтобы я не расстраивался. Что мы встретимся, когда он вернётся. Он просил тебе тоже что-то передать, но я забыл. Ты не обижаешься?
– Нет, – рассеянно бормочу под нос, – Конечно, нет.
Он не стал бы врать ребёнку? Или стал?
Блин! Да почему, почему же я продолжаю думать о нём и анализировать ситуацию? Когда я просто должна прекратить это самокопание… Это чудовищно, что я на самом деле думаю об этом мужчине. Мерзко и греховно. Я не имею права поддаваться. Я же ненавижу его. Это чувство настолько привычно и верно. И себя я тоже возненавижу, если не устою. Потому что я знаю правду. Я знаю, что он сделал. Я помню каждую секунду, словно это происходило вчера. Я помню чувство стыда и боли, что со мной такое произошло. Да только я не виновата. Это всё он.
Это Бакинский виноват в самом кошмарном и позорном происшествии в моей жизни. И плевать, что там за история была на самом деле. Он не имел права так поступать. Просто не имел!
И теперь, вдали от своего нового босса, я трезвею. Умом я понимаю, как нужно поступить. Первым делом расставлю все точки над Ё. Я не должна была позволять ему делать то, что он делал – снова влезать в мою жизнь и жизнь моего ребёнка. Я должна была его остановить.
Поэтому в понедельник я прихожу в офис в полном боевом настрое. Да только Бакинский не появляется в этот день. Как и во вторник, как и в среду. В четверг я получаю от него письмо на рабочую почту с несколькими указаниями. Сухое и деловое до невозможности. И оставшиеся два рабочих дня я убиваю, чтобы перенести все его встречи на конец месяца.
Я уже расслабляюсь, решив, что и его поездка, в которой Бакинский просил его сопровождать, откладывается. Но неожиданно под конец второй недели он появляется в офисе и моей жизни.
16. Полина
Я бросаю взгляд на часы в ожидании конца рабочего дня. Пятница не настраивает на нужные процессы, тем более, когда непосредственного начальника нет на месте. И, как на зло, Николай Петрович врывается в кабинет безумным вихрем за полтора часа до того времени, когда я официально могу отправиться за сыном.
– Добрый день, Полина. – говорит он мне и внимательно смотрит в мои глаза. – Всё хорошо? Сделайте мне, пожалуйста, чай.
– Здравствуйте, Николай Петрович. Всё как всегда. Проблем в офисе не было. – рапортую я. – Сейчас заварю.
Конечно, я сразу обращаю внимание на его измотанный вид. За эти почти две недели, что я его не видела, количество морщин вокруг глаз увеличилось, как и количество седых волос.
Я завариваю зелёный чай в соответствии с его требованиями и захожу без стука в его кабинет. Бакинский сидит, откинувшись на спинку стула, его глаза закрыты, а руки безвольно повисли вдоль подлокотников.
Ставлю перед ним поднос и не решаюсь подать звук. Он сейчас такой… болезненный. Ранимый. Беззащитный. Ни следа от жёсткого властного бизнесмена не осталось.
– Как ваш сын, Полина? – внезапно спрашивает Бакинский.
– А ваш? – помимо моей воли вырывается изо рта.
Николай Петрович распахивает глаза и пытливо смотрит на меня. Мне не по себе от его взгляда. Дрожь пробирает тело. Вдоль позвоночника пробегает холодок. И я тороплюсь оправдаться:
– Лёшка сказал, почему вы так спешно уехали. Я просто проявила вежливость, не хотела влезать не в своё дело…
– Всё в порядке, вам не за что отчитываться передо мной. Моему сыну гораздо лучше, спасибо, что поинтересовались.
– А вы..? Как..? – запнувшись, спрашиваю у мужчины, и он удивлённо вскидывает брови.
– Устал, как чёрт, – в меня летит дерзкая усмешка. – И я потерял столько времени…
– Работа никуда не уйдёт, Николай Петрович, – беспечно отзываюсь я. – Семья всегда важнее.
– Да, вы правы. – серьёзно кивает он. – Так как, вы говорите, дела у моего юного друга?
Неожиданно для самой себя я рассказываю о последних событиях в жизни своего сына. Рассказываю об успехах в секции по футболу, об уроках английского языка в саду, о театральной постановке «Золушки», где Лёшка будет играть главную роль.
– Здорово, когда столько разных занятий у ребёнка! – хвалит Бакинский. – А когда показ?
– Спектакль через пару месяцев, а вот игра в следующую среду. Хотела спросить, могу ли я отлучиться на несколько часов?
– Конечно. – усмехается он. – А если возьмёте меня с собой, то беру на себя подарок и празднество для чемпиона.
– Я не хотела бы отвлекать вас от работы, – я отвожу взгляд в сторону. – Не думаю, что это будет удобно.
– Полина, – слышу усталость в его голосе. – Я правда хочу сходить на игру. Мне просто необходимо отвлечься от того, что происходит в моей жизни. Пожалуйста.
Я уверена, что пожалею об этом тысячу раз, но… во мне зудит голос совести. Во. Мне. Зудит. Понимаете? Из-за того, что я вру ему, скрываю происхождение собственного сына. Просто идиотка!
– Уверена, он будет счастлив, – киваю я мужчине, и он улыбается.
– Я тоже, Полина!
Как-то незаметно мы переключаемся на обсуждение рабочих тем, сверяем расписание. Я не успеваю заметить, что время переваливает за восемнадцать тридцать.
– Я прошу прощения, сад закрывается менее, чем через полчаса. Я должна бежать. – говорю я начальнику.
– Я вас подвезу, – он не спрашивает.
– Мне не удобно обременять вас, Николай Петрович.
– Полина, я настаиваю.
У меня нет времени спорить. Я быстро переобуваю туфли, бросаю со стола всё необходимое в сумку и неуверенно смотрю на Бакинского.
– Готовы? – улыбается он.
– Да, идёмте.
Я переживаю, что задерживаюсь. Такое впервые. Знаю, что сына не бросят одного, но всё же я рада, что Бакинский вызвался подвезти меня.
Мы заходим в лифт, и я нажимаю на кнопку первого этажа. Мне кажется, что двери лифта притормаживают, прежде чем закрыться перед моим лицом, но списываю это на нервы. А зря.
Очень-очень зря.
Потому что стоит только лифту неспешно тронуться, как свет дрожит, а потом и вовсе гаснет. Лифт замирает где-то между этажами.
– Чёрт! – рычу я и подсвечиваю кнопки телефоном.
Нажимаю на кнопку экстренной связи, но оттуда не раздаётся ни звука.
– Чёрт! – снова рычу я.
– Полина, я уверен, что скоро нас достанут, – успокаивает Бакинский.
– Сад работает до семи, – шепчу я. – Лёшка испугается, если я не приду к закрытию.
– Позвоните воспитателю, – предлагает он, и я в надежде смотрю на экран.
– Сигнала нет, не ловит, – я готова разрыдаться от отчаяния.
Мужчина изучает свой телефон.
– У меня тоже, к сожалению, – качает он головой.
Сдвигает меня в сторону, рассматривает кнопки, нажимает на них. Безрезультатно. А потом он стучит по металлическим дверям в надежде, что кто-нибудь услышит и вызовет помощь, но происходит нечто ужасное.
Лифт, дрогнув, падает вниз, и я закрываю глаза от слепящего ужаса и с силой вжимаюсь в тело мужчины.
Я не хочу умирать. Не готова. Мой сын не может остаться один.
– Полина, всё хорошо, – руки Бакинского обхватывают меня. – Мы не умрём. Лёшка не останется один. Всё в порядке. Мы больше не падаем.
Не могу открыть глаза. Мне страшно до жути. Так и стою, хватаясь за его тело, как за спасительную соломинку.
Лифт снова дрожит, снова срывается вниз, снова замирает.
Сердце разрывается от леденящего ужаса. Я умру в этом железном капкане. Разобьюсь, как лепёшка. Не увижу первую игру сына. Не посмотрю первый спектакль.
– Полина, всё будет хорошо, – убеждает Бакинский, но я упрямо качаю головой.
– Не будет! – я близка к истерике.
Я в панике. Лифт снова трясётся. Но не падает. Пока.
Губы Бакинского так близко к моим. От него исходит жар, а я леденею от страха.
Лифт торопливо срывается ещё на несколько сантиметров. Или метров. Сложно оценить.
Я вздрагиваю, готовая разрыдаться. Но тут Николай Петрович касается моих губ, и я забываю обо всех проблемах.
