Екатерина Мурашова
Земля королевы Мод
На этом месте его нерядовые усилия были вознаграждены судьбой или случаем, и Леше попросту повезло. Один из средних криминальных авторитетов, с годами легализовавшийся в почти законопослушного бизнесмена от торговли электроникой, случайно повстречал знакомого ему Братка в тренажерном зале и пригласил его к себе на службу, уже вполне официальную, с применением трудовой книжки. Леша тут же согласился. Нынешние служебные обязанности Братка в фирме благодетеля никому не известны, и он, как легко догадаться, о них не распространяется. Можно предположить, что это что-то на грани закона, так как никакой специальности, кроме специальности боевика, Леша так и не приобрел.
Внешность Леши такова, что незнакомому человеку не захочется входить с ним в один лифт или подворотню. Иногда кажется, что Кинг-Конга моделировали с учетом кого-то из лешиных родственников. Где-то процентов на восемьдесят это (даже искусственно наращенные мышцы и вечно угрюмое выражение лица ) – защитная маска. Все та же мимикрия. Биологический закон приспособления. Доказательством тому – случай с сестрой.
Несколько лет Леша копил деньги на отдельную квартиру. Степенно и с удовольствием обсуждал будущую покупку с Дашкой и Фросей. Хотел обязательно купить в новом доме, чтобы не было «плохого биополя». Кто ему про это «биополе» наболтал, бог весть. А может – сам в детстве навидался. Уже купил по случаю розовую раковину и такой же унитаз и хранил их у себя в комнате, что выглядело странно (на унитазе стоял видеомагнитофон, а в раковину Леша складывал грязную посуду, прежде чем унести ее на кухню). В это время младшая сестра Братка, оставшаяся в семье, забеременела от какого-то случайного кавалера, отказалась делать аборт и в восемнадцать лет посредством кесарева сечения родила здоровую дочку весом почти четыре кило. Девушка позвонила Братку из роддома и попросила принести к выписке хотя бы одеяло, так как никто из родных ее ни разу не навестил и, кажется, даже не понял, куда, собственно, она подевалась (телефон в квартире лешиных родных давно отключили за неуплату).
Леша чин-чином встретил сестру из роддома (Дашка помогла ему приобрести все необходимое для младенца), а потом купил ей квартиру на Гражданке (двадцать минут на трамвае от станции Пискаревка), нанял няню для ребенка и оплатил курсы парикмахеров для молодой мамы. На это ушли все накопленные им деньги. Сестра плакала и целовала Леше руки. Браток нешуточно привязался к племяннице и ездил на Гражданку два раза в неделю с подарками и тортом. Возвращался с улыбкой, гладил по голове подвернувшуюся Киру, совал конфеты Машке. В эти минуты становился похож на обыкновенного счастливого человека. Дочка сестры, начиная говорить, звала его «папа Лёка». Сестра работала парикмахершей в салоне, в пятнадцати минутах ходьбы от дома, и от сытой и спокойной жизни здорово похорошела. Потом у нее, как и следовало ожидать, завелся постоянный кавалер, рабочий какого-то авиационного завода, который сказал: «Я на тебе женюсь, несмотря на ребенка, только пусть он (Леша) больше не приходит.» Сестра опять плакала и опять целовала брату руки.
Леша перестал ездить на Гражданский проспект. «Тварь неблагодарная!» – вынесла вердикт наша коммуналка. «Каждому своей судьбы хочется,» – то ли возразил, то ли согласился Браток.
* * *
В полутемной комнате рядом с ванной живет Дашка. Окно ее комнаты выходит на глухую стену дома напротив. Кирпичная, облупившаяся стена очень живописна, в каком-то старо-французском стиле, и в ней есть всего одно окно, расположенное чуть-чуть пониже Дашкиного. Вечером оно красиво освещено и напоминает экран большого и дорогого телевизора. Это окно кухни такой же коммуналки, как у нас. На нем нет даже занавесок, и много лет по вечерам Дашка, присев у своего окна и подперев скулу ладонью, смотрит немой сериал разворачивающихся в той квартире страстей. Все безымянные (Дашка про себя, конечно, дала им имена) персонажи многолетнего действа давно стали ей как родные. Когда там, в окне, что-то идет сильно не так, Дашка плачет от переживаний и долго не может заснуть.
Дашке лет двадцать пять-двадцать шесть, но выглядит она старше, хотя не пьет совершенно и ведет вполне умеренный образ жизни. Она работает продавщицей на вещевом рынке, находится на открытом воздухе и в жару и в мороз, и потому лицо у нее всегда обветренное, а тугие щеки слегка шелушатся. Никакие кремы не помогают. Дашка крупная, с большой грудью и толстыми коленями, хозяйственная и положительная. Раньше жила в той же комнате вместе с бабушкой, которая ее и воспитала. Пять лет назад бабушка умерла. Дашка закончила одиннадцать классов, но дальше учиться ничему не захотела. Любит печь пироги и вышивает крестиком. Ей давно пора завести семью, но на дискотеки она никогда не ходила, на рынке и на улице знакомиться не умеет, а собственный круг общения у нее крайне узок. Точнее, он (круг) состоит всего из двух персонажей, каждый из которых достоин отдельного упоминания.
Первый персонаж – это Дашкин любовник, который посещает ее по средам во второй половине дня. Любовника зовут Виктор Николаевич, ему лет 38-40, он лысоват, худощав, с умным, пыльным и усталым лицом, похожим на пожелтевшую «литературную газету» середины восьмидесятых. Виктор Николаевич работает в какой-то конторе или в каком-то институте инженером, имеет семью и двоих детей. К его приходу Дашка надевает вышитую ей самой кофточку, брюки в обтяжку и печет пироги трех видов. Чтобы красиво накрыть на стол, берет у Фроси хрустальные бокалы, изящный графинчик для водки, плоские тарелки китайского фарфора и хрустальную же вазу (Виктор Николаевич всегда приносит цветы и иногда – по праздникам – бутылку красного вина). Виктор Николаевич приходит к половине шестого, никогда не опаздывает и всегда предварительно звонит с работы приблизительно в половине пятого, чтобы уточнить, все ли в порядке. Чтобы иметь в среду выходной, Дашке уже много лет приходится работать по воскресеньям. Под водку и пироги Виктор Николаевич много говорит «об умном». Дашка, которая не читает практически ничего, кроме любовных романов в мягкой обложке, слушает, раскрыв рот. Ночевать он никогда не остается и уходит где-то в половине двенадцатого, чтобы успеть на метро. Перед уходом звонит из коридора домой и коротко предупреждает: «Все в порядке, еду».
Фрося из-за старческой бессонницы не спит допоздна, смотрит телевизор. Дашка относит к ней в комнату посуду и смотрит из фросиной комнаты, как ее любовник быстро идет по пустому Лиговскому проспекту. На лице ее блуждает мечтательная улыбка. Он никогда не оборачивается.
Второй персонаж – школьная дашкина подруга, Любочка. Маленькая, изящная как фарфоровая статуэтка, с огромными фиалковыми (цветные контактные линзы) глазами. Посыпает выбеленные перекисью волосы какой-то золотой присыпкой и сверху поливает лаком. Один раз в темном коридоре нашей квартиры, в отраженном из окошка туалета свете я приняла ее за привидение. Любочка закончила Балетное училище, но стать большой (или хоть какой-нибудь) артисткой у нее не получилось. Поэтому теперь она работает: тренером в фитнес-клубе и в каком-то кабаке танцовщицей со стриптизом. У Любочки есть муж и четырехлетний сын. Мужа я никогда не видела, и о том, что он думает по поводу заработков жены, могу только догадываться. Сын очень миловиден и одет как картинка. Любочка очень любит показывать его фотографии, но в целом к нему (и вообще к детям) безразлична. На наших квартирных детей, когда они попадаются ей под ноги, смотрит с брезгливым недоумением.
Номер Любочка-Дашка целиком построен на контрастах. Любочка приходит к Дашке хвастаться своей ухоженностью, устроенностью, красотой, наличием мужа, ребенка, заработанными деньгами и т.д. Качество всего вышеперечисленного вызывает у неглупой от природы Любочки обоснованные сомнения, и толстоватая, неуклюжая, обветренная Дашка нужна ей для самоутверждения, самолюбования, самоуспокоения и т.д. Тем более, что Дашка охотно и вслух удивляется, восхищается, завидует… В последнее время древнейшая профессия ( а именно оттуда происходят ее основные заработки) постепенно накладывает на Любочку свой отпечаток, и ее внешность, макияж и наряды становятся все более вульгарными и далекими от чувства меры. Не знаю, замечает ли это Дашка, но подруге она, естественно, никогда ничего не скажет.
В Любочке нет ничего от Сони Мармеладовой. Отношения с мужчинами для нее – цель и смысл жизни. Складывается впечатление, что ей хочется «дружить» со всеми встреченными персонажами мужского пола. Любая завязавшаяся «дружба» быстро оканчивается в постели. Кажется, она спала даже с афганцем Семеном, а уж с Братком-Лешей – наверняка. Молодых женщин Любочка не терпеть не может, так как все они потенциальные конкурентки. Я думаю, что, кроме Дашки (которая кажется ей «безопасной»), у Любочки тоже нет других подруг.
Бедная Дашка искренне полагает, что и Любочка, и Виктор Николаевич к ней «снисходят», и она должна быть им по гроб жизни за то благодарна. И Виктор Николаевич, и, особенно, Любочка каждый по-своему поддерживают это ее убеждение. Однажды я предприняла попытку объяснить ей действительное положение дел. Встретила вежливый, но крайне жесткий отпор. С тех пор попыток не повторяла. Кто я такая, чтобы судить? В конце концов, каждый живет так, как ему нравится…
* * *
В последней, восьмой, самой маленькой комнате нашей квартиры проживает Аркадий. Вполне живые и здоровые родные Аркадия (кажется, это были отец и сестра с ее вторым мужем и сыном от первого брака – но я бы не поручилась за точность) избавились от него уже много лет назад, выменяв ему комнату в коммуналке. Диагноз Аркадия – вялотекущая шизофрения. Вне обострения Аркадий – человек безвредный, спокойный, услужливый, разве, может быть, немного занудный. Серьезных обострений у него бывает немного – приблизительно раз в два года. Прописанные ему таблетки Аркадий принимает регулярно, в соответствии с красиво разрисованным режимом дня, который был когда-то составлен в психушке под руководством психиатра-арттерапевта и теперь висит в комнате на стене. В этом же режиме дня значатся обливания холодной водой, зарядка и часовая прогулка перед сном. Рядом с режимом дня висят плакаты, сляпанные приятелями Аркадия, которые иногда ночуют у него в комнате:
«Если видишь в стенке люк, не пугайся – это глюк!» «Встречай. Поехала. Твоя крыша.» и т.д., в том же духе. Считается, что шизофреники обычно замыкаются в себе, но у Аркадия на удивление много приятелей. Нормальных среди них почти нет. Алкоголиков, как ни странно, тоже. Наркоманов Аркадий уважает, видит в них следующую ступень эволюции по сравнению с психами и пьяницами. Сам он, впрочем, наркотики никогда не употреблял, так как психиатр внятно объяснил ему, что вместе с принимаемыми Аркадием таблетками любые наркотики означают немедленную потерю остатков рассудка и физическую смерть. Особенно Аркадию почему-то нравятся кокаинисты. Браток Леша успешно регулирует эту ситуацию и не дает ей перейти некую критическую границу. Аркадий, да и его периодически выдворяемые из квартиры гости, на Лешу практически не обижаются. Наталья боится за дочь и говорит, что если бы ей удалось достать достаточное количество стрихнина или мышьяка, то Аркадия и его «притон» она извела бы в нашей квартире в первую очередь и ни малейших угрызений совести не почувствовала. Аркадий знает об испытываемых Натальей чувствах, ощущает какую-то свою вину и старается ей услужить больше, чем остальным. Наталья шарахается от него, как от прокаженного.
Несмотря на болезнь, большую часть времени, которую Аркадий проводит «на свободе», он где-нибудь работает. Некоторые места его трудоустройства просто поразительны. Так, последнее время он работает в детском психоневрологическом интернате воспитателем или еще кем-то в этом роде. Кто его принял? Каким образом? На каких основаниях? Нет ответа…
Впрочем, воспитанники его, похоже, любят и даже жалеют. Во всяком случае, кто-то из девочек регулярно пришивает ему оторвавшиеся пуговицы и чистит пиджак. Он, насколько может, платит воспитанникам взаимностью. Когда-то в юности Аркадий играл на гитаре и теперь из своего собственного почина организовал в интернате вокально-инструментальный ансамбль. Если судить по его словам, умственно отсталые дети делают большие успехи и просто преображаются на глазах под воздействием музыки. А почему бы и нет? Арттерапия сейчас и вообще популярна…
Но вообще-то, конечно, дичь полная!… Республика «Шкид» двадцать первого века… «Не женитесь на курсистках, они толсты, как сосиски…» Интересно, когда он очередной раз загремит в больницу с обострением, его потом возьмут на работу обратно? Из психушки – в интернат, к больным детям? Хотя, может быть, во всем этом есть какая-то высшая правда, которую мне не дано разгадать…
* * *
Кроме упомянутых восьми комнат и кухни, в нашей квартире имеются еще две заваленных многолетним хламом кладовки и множество всяких коридорчиков и тупичков. Площадь туалета – шесть квадратных метров. Ванной – восемь. Между собой они связаны высокой, кажется дубовой, дверью с полукруглым окном наверху. Иногда Аркадий, забывшись, принимает в санузле гостей. Как-то раз они развели там костер. Наталья визжала, как зарезанная, и вызвала пожарную команду, милицию и скорую помощь одновременно. Когда Аркадия выпустили из больницы (это произошло уже через три дня, так как его психическое состояние в тот момент было вполне адекватным), он долго извинялся и оттирал с порошком плитку и стены. Однако, Кирилл подхватил идею, и теперь разводит маленькие костерки регулярно. Однажды, когда семья Кривцовых еще жила в двух маленьких комнатках, в ванной на матрасе две недели спала огромная старуха – Зоина деревенская родня, прибывшая в гости. Старуха оглушительно храпела и не хотела мешать спать деткам. В половине пятого утра она просыпалась (утренняя дойка), приводила себя в порядок, скатывала полосатый матрац, ставила его в угол за стиральную машину и три часа, до общего подъема невозмутимо пила чай в кухне, наливая его на блюдце и закусывая сахаром-рафинадом.
На пике архитектурного абсурда посередине коридора в нашей квартире имеются две ступеньки, на которых раз в два-три дня обязательно кто-нибудь серьезно падает и что-нибудь себе разбивает. Исходя из ступенек, получается, что моя комната и кухня расположены приблизительно на тридцать сантиметров выше над уровнем моря, чем фросина и дашкина комнаты. В чем смысл и как это устроено?
Прошу понять меня правильно: я вовсе не пыталась написать карикатуру. Напротив, тщательно удаляла из описания все лишние эмоции. Весь фокус в том, что данный паноптикум является абсолютно НОРМАЛЬНЫМ для лиговского бытия.
Два моих высших образования на этом фоне выглядят вполне комично. Единственным человеком в квартале, у которого они вызывают уважение, является участковый милиционер. Когда он появляется у нас в квартире (а это, учитывая нравы насельников, происходит регулярно), ко мне он всегда обращается «на вы» и в первую очередь. Обычная форма обращения: «Вот вы мне, как здешняя интеллихенция, проясните доподлинно обстановку…»
Итак, декорации расставлены по местам, начинается действие…
Глава 2. Убийство
– Что вы можете сказать о семье потерпевшего? – спросил меня молодой милиционер после обычного обращения присутствовавшего здесь же участкового к «интеллихенции» и беглой демонстрации каких-то невразумительных удостоверений.
Удостоверения я особенно рассматривать не стала, резонно полагая, что в присутствии хорошо знакомого мне участкового все остальные милиционеры тоже – настоящие.
– Обыкновенная, на лиговский манер счастливая семья, – ответила я. – Трое детей.
– У нас вот тут есть сведения, – милиционер заглянул в какие-то бумаги. – Что Федор Кривцов с женою постоянно скандалили. Он пил и рукоприкладствовал. За прошедшие три года четыре раза вызывали милицию. Два раза – она, один раз соседи, и один раз… – милиционер запнулся.
– Ну да, и один раз – сам Федор, – подтвердила я и пояснила. – Это когда она его фросиным утюгом по плечу… Кажется, Зоя тогда нашла какую-то заначку Федора, но не отдала и не разбила об его голову, как обычно, а выпила сама. Потом велела ему уходить насовсем, передвинула к двери антикварный комод, который им от Фроси достался, и забаррикадировалась в комнате вместе с детьми. Мы ее пытались уговорить, и он ждал, когда она опамятуется, но старшие дети все вопили в окно и звали на помощь (они Зою совершенно не боятся ни трезвую, ни пьяную – это у них игра такая была) … Но Федор тогда сам мало что соображал, поэтому испугался, пошел на улицу и вызвал милицию из автомата…
– А вы говорите – счастливая семья, – брезгливо поморщился один из милиционеров, похожий на эсэсовца из советских фильмов. Его арийское лицо состояло из равносторонних треугольников. С двух из них смотрели бледно-зеленые глаза. – Чем так жить…
Я взглянула на него повнимательнее, он открыто встретил мой взгляд и даже, кажется, выпятил подбородок.
– Вы, наверное, любите восточно-европейских овчарок, – предположила я. – Таких сильных, здоровых, с черной спиной и рыжими подпалинами…
– Да! Конечно! – он не ожидал подвоха и сразу согласился. – А… откуда вы знаете?
…
– Странные они какие-то нынче, вроде как правильные, но нечеловеческие, – пожаловался мне немолодой участковый после того, как милиционеры отправились опрашивать Фросю и Наталью. – Этот вот, у которого вы про овчарок-то спрашивали… Вроде он жену-то Федора утешить хотел, а что сказал?
– Что же? – спросила я.
– Да вы не убивайтесь, говорит, Зоя Александровна, так-то уж по мужу. Ведь был он, по вашим же и других рассказам, пьяница и вообще пропащий человек. Ни вам поддержка, ни детям отец. Все равно помер бы скоро от цирроза и алкогольной деградации… Так на так и вышло… А вы, Зоя Александровна, теперь, после его смерти, хоть голову поднимете, от побоев и скандалов избавитесь, за детей возьметесь, чтобы они по той же дорожке не пошли… И вообще, может, еще свою личную жизнь устроите…
– Да уж, утешил… – согласилась я.
– Отчего так? – спросил участковый. – Вы, как интеллихенция, объяснить можете?
– Вряд ли, – я пожала плечами. – У вас семья есть?
– Да, конечно, – кивнул милиционер. – Без году тридцать лет с супругой прожили, двух дочерей вырастили, замуж выдали…
– Проблемы были?
– Ну еще бы! Три раза на развод подавали. Вы не подумайте: все я виною, работа моя проклятая, да… еще там всякое… А потом, как перебесились, так и другое подкатило… Вот помню, как младшая в возраст вошла…
– Ну, а вот теперь… Теперь, когда на эти семьи рекламные смотрите, ну, которые порошки там всякие и пасты зубные, как вам?
– Да наплевать! – энергически сообщил участковый и, подумав, добавил. – Впрочем, когда, бывает, и замутит… Врут ведь все! Были такие, если помните, целлулоидные пупсы…
– Вот! – обрадовалась я. – Вы сами все и сказали… Целлулоидная жизнь и жизнь обыкновенная. Молодежь-то наша росла в этом, не всегда может разобраться. Кто-то и подумать решится, что целлулоидная жизнь – настоящая и есть… Но, если можете, как же все случилось-то? Кто Федора нашел?
– Да пацаны какие-то. Полезли в подвал и… Сколько дней-то прошло, как он пропал?
– Сегодня четвертый… Мы уж понимали все… Хотя и не хотелось верить… А у Зои в милиции все заявление не хотели принимать…
– Да знаю я!
* * *
Уходя, молодой милиционер-«эсэсовец» еще раз постучался в мою комнату.
– Заходите, – пригласила я.
– Я еще спросить хотел, – треугольно улыбнулся он. – Не по убийству. Как вы все-таки догадались про овчарок?
Я напустила на себя мрачный и пронзительный вид, глянула исподлобья:
– Вам надо из милиции уходить! Сейчас, пока возможность есть!
– Откуда вы знаете? – от улыбки не осталось и следа. Страха и злости тоже не было. Удивление, может быть, заинтригованность.
– Звезды так сложились. Вам другая работа нужна.
– Да я и сам чувствую, – неожиданно признался милиционер. – Вроде бы и хотел в милиции служить, а теперь… Меня вот в… в другое место, в аналитический отдел зовут, это, по звездам – как?
– Если от людей подальше, а к схемам поближе, то – отлично! – быстро сориентировалась я.
– Я и сам… но… откуда вы… Вы ж меня первый раз в жизни видите…
– Я – потомственная колдунья, – не моргнув глазом, заявила я. – В семнадцатом поколении. Фамилия моя Аполлонская. Помните, вы же протокол опроса заполняли? Так вот мою прапрапра– и прочее бабку еще при царе Алексее за колдовство клеймили и на каторгу сослали. Не слыхали про эту историю? – милиционер ошеломленно помотал головой. Я, между тем, вспоминала, был ли в российской истории царь Алексей. Царевич точно был, а вот – царь? – Но колдовской талант на каторге не сгноишь! Все по наследству потомкам досталось. То есть – мне, – я значительно подняла палец и мотнула головой, давая понять, что аудиенция окончена.
* * *
Когда я была школьницей, сбоку на стене, над моим столом, за которым я готовила уроки, висела политическая карта мира. Я любила ее рассматривать. Огромный розовый Советский Союз вызывал законную гордость: знай наших! Маленькая, пестрая Европа – удивление: надо же, такой небольшой кусочек земли, а сколько там всего напридумывали! Все остальные многочисленные страны рождали какое-то странное тянущее чувство: где-то там прячутся удивительные и невозможно прекрасные вещи, но я никогда этого не увижу…
Карта висела над столом таким образом, что, когда я поворачивала к ней голову, взгляд мой всегда и прежде всего упирался в Антарктиду, в черную полукруглую надпись вдоль ее западного берега: «Земля королевы Мод».
Эта надпись тревожила меня своей почти иррациональной экзотичностью: что за королева? Почему – Мод? Кто и когда назвал ее именем ледяную пустыню?
Перед моим слегка затуманенным взором по очереди вставали плавучие ледяные горы, хищные утесы, бородатые люди, обледеневшие паруса, зловеще звенящие на ветру, переливчатые сполохи полярного сияния… Бальные залы, кринолины, бриллиантовая диадема, детское, холодное лицо, трещинки на нем, как на старых полотнах в Русском музее… Взгляд в никуда… Деловитые пингвины, похожие на взвод вышколенных официантов, по очереди соскальзывают в дымящиеся черные волны…
Классе в седьмом я справилась о королеве со странным именем в школе, сначала у учительницы географии, потом – истории. Обе одинаково отмахнулись от меня: о королеве Мод они не знали ровным счетом ничего, и не хотели, чтобы я отвлекала их по пустякам.
В районной детской библиотеке пожилая тетенька искренне хотела мне помочь, но не сумела разыскать ничего подходящего в подвластных ей фондах.
В Публичку меня не пускали без паспорта. Когда я объяснила свою проблему, мне посоветовали сходить в Библиотеку Академии Наук с кем-нибудь из родителей. Там скорее и полнее разыщутся интересующие меня сведения.
«Мама, – попросила я. – Ты не могла бы после работы зайти и записаться в Библиотеку Академии Наук? Я узнавала, они по понедельникам работают до семи часов, ты успеешь.»
– Зачем это мне? – удивилась мама.
– Мне нужно узнать про королеву Мод, – честно объяснила я.
– С ума сойти, Анжелика! – вздохнула мама. – Только мне и дела после работы! Ну почему бы тебе, как всем детям, во дворе не поиграть? Да и полы неделю не мыты. Мы, между прочим, в твоем возрасте уже мальчиками интересовались, а не этими… полярными королевами…
Я ничего не ответила, но подумала, что мама, кажется, не очень последовательна в своих пожеланиях…
Из холодного вестибюля куда-то вверх уходила широкая лестница. Вкусно, как обедом, пахло старинными книгами. Бородатый дяденька в толстых очках был третьим, к кому я обратилась. Предыдущие двое вежливо отказали.
– Заказ будет готов только через два часа, – сказал он. – Если ты согласна ждать, то…
– Я буду ждать здесь! – сказала я и для верности указала пальцем.
– Ну зачем тебе два часа стоять, – примирительно сказал дяденька. – Вон там, под лестницей, есть стулья, ты можешь посидеть.
– А меня не выгонят?
– Запомни, девочка: из библиотеки Академии Наук не выгоняют желающих знать, – наставительно сказал дяденька.
От его слов у меня на глаза почему-то навернулись слезы. Я привычно запрокинула голову и загнала их обратно. Большие девочки не плачут – это я давно усвоила.
Ждать пришлось почти три часа. Я уже начала думать, что дяденька забыл обо мне, но вот – он спустился торопливо, и сразу же положил руку мне на плечо, заглянул в глаза.
– Понимаешь, девочка, на русском языке я как-то ничего не нашел. Наверное, есть где-нибудь, но я не мог сообразить. Это все-таки не моя специальность. Поэтому долго. Вот – из английского географического журнала, я перевел и записал тебе на листке. Возьми.
– Спасибо большое, – сказала я, взяла листок и вышла из библиотеки, потянув на себя тяжелую, резную, деревянную дверь.
Он смотрел мне вслед. Я чувствовала себя так, как будто бы должна была сказать или сделать что-то еще, но ни тогда, ни потом не могла сообразить – что именно. У каждого, наверное, бывали в жизни такие мгновения… Спустя много лет мне однажды пришло в голову, что я должна была спросить его имя и назвать ему – мое собственное.
Листок, на две трети заполненный крупным, летящим почерком, я прочла еще в трамвае, когда ехала от библиотеки к станции метро Василеостровская.
«Королева Мод (Queen Maud), Шарлотта Мария Виктория, годы жизни – 26.11.1869 – 20.11.1938 – старшая из выживших (3 – й ребенок) детей короля Эдварда 7 (Английского, сына королевы Виктории) и королевы Александры (принцессы Датской). Ее сестра, принцесса Дагмар (Мария Федоровна) была женой Александра Ш (Императора Российского) и матерью Николая П, следовательно, королева Мод приходилась кузиной нашему последнему царю.
22 июля 1896 года принцесса Мод вышла замуж за своего кузена – принца Карла Датского (впоследствии с 1905 года Хаакона 7 Норвежского). Их единственный ребенок – принц Александр (впоследствии король Норвежский Олаф 5) родился 2 июля 1903.
Хаакон седьмой был по сути первым настоящим норвежским королем (Haakon VII of Norway – 3.08.1872–21.09.1957). До этого у Норвегии были какие-то хитрые унии с Данией и Швецией, и своего отдельного короля не имелось.
Впервые побережье земли, ныне называемой Землей королевы Мод (Queen Maud Land) увидела русская экспедиция Беллинсгаузена в 1820 году.
Столетием позже в 1929-30 годах норвежский капитан Hjalmar Riiser-Larsen с помощью самолетов (взлетавших с его корабля) исследовал эти места, впоследствии они были названы Землей королевы Мод. Интерес норвежцев в этих водах, в 20–30-х годах был связан с китобойным промыслом. И до сих пор, кстати, Норвегия предъявляет претензии на владение этой частью Антарктики – между 20° з.д. и 45° в.д.»
Потом в квартире переклеили обои, а карта обтрепалась по нижнему краю и отправилась на антресоли, где мама хранила вещи, которые «может быть, когда-нибудь пригодятся».
И о Земле королевы Мод я снова вспомнила только много лет спустя.
– Я знаю, папашу вовсе не алкаши убили, – сказал Кирилл, сумрачно сверкая глазами в полутьме коридора. – Только менты всамделишнего убийцу все равно искать не станут…
– Почему же? – спросила я.
– А на что им? – Кирилл пожал плечами. – Тот так и сказал: сдох, всем легче…
– Ты не так понял, – попыталась объяснить я. – Это он просто так неуклюже утешить пытался. Глупо, конечно…
– Нет! – мальчишка упрямо помотал головой. – Он взаправду говорил…
– А почему же ты думаешь, что версия милиции – неправильная? – я попробовала сменить тему.
Кирилл испытующе взглянул на меня, потом на ряды дешевых детективов на дощатых, не струганных полках.
– Вы чего, все это прочли, что ли? – вопросом на вопрос ответил он.
– Ну… скажем так – просмотрела, – уклончиво сказала я.
Врать мне не хотелось, но и спугнуть мальчишку – тоже. Кирилл крайне редко откровенничал со взрослыми. Да что там редко – никогда. Что же теперь? Конечно, смерть отца, каким бы он ни был, – потрясение для любого подростка. Может быть, ему просто хочется поговорить об этом? С кем-нибудь, кто не станет жалеть и причитать? (зная меня, он мог быть стопроцентно уверен в обоих пунктах). Почти автоматически во мне проснулся специалист.
– Если ты хочешь что-то сказать, я тебя выслушаю и отнесусь к этому серьезно. Обещаю, – сказала я, допустив в интонацию лишь самую малость внушения. – Давай зайдем ко мне в комнату.
Кирилл пожевал еще пухлую нижнюю губу, обжег меня еще одним недобрым взглядом и решился.
– Ладно, пойдем.
Я распахнула дверь. Подросток вошел первым.
Прямо у входа он споткнулся о Хлопси (а может быть, это была Топси). Зверюшка истошно завизжала. Кирилл нагнулся, не глядя взял ее на руки и стал сильно пощипывать жирный загривок. Визг сразу прекратился, сменившись довольным пофыркиванием.
Я оглядела пол, но, кроме объекта на руках у Кирилла, никого не обнаружила. Клетка у окна, разумеется, была пуста.
– Попрятались, сволочи, – вздохнула я.
* * *
Вообще-то я равнодушна к детям и животным. Это качество в моей собственной системе ценностей обозначает категорическую недоразвитость и неполноценность человеческого экземпляра. Впрочем, до действий по этому поводу у меня никогда не доходило, так как законы природы и их требования – это, пожалуй, единственное, что я действительно уважаю. Как я уже упоминала, у меня есть взрослая дочь. А у окна, в большой и неистребимо вонючей клетке живут четыре морские свинки. Я их, разумеется, не люблю, но прилежно за ними ухаживаю, кормлю, рву свежую травку на витамины и слежу, чтобы у них всегда была чистая вода, хотя, кажется, хомяки и морские свинки в последнем не нуждаются, если едят достаточно сочную пищу. Но я не знаю наверняка и потому регулярно, с брезгливой гримасой на физиономии прочищаю поилку. Свинки, разумеется, завелись в комнате не по моей воле. Одна девочка три года назад умолила меня взять ее морскую свинку всего на две недели, пока она едет в отпуск на море. Прямые наезды на меня не действуют абсолютно, но вот если начать меня убеждать, что это необходимо, и только я могу помочь… Обычно я в конце концов соглашаюсь.
Девочку я больше никогда не видела, а подозрительно толстая, бело-рыжая свинья в положенный срок разродилась четырьмя маленькими уродливыми свинками. Один из детенышей к вечеру сдох, а три других выросли и превратились в точную копию мамаши. Я их не слишком-то различаю, хотя и дала из приличия имена. Свинок зовут Топси, Мопси, Хлопси и Флопси. Все они невероятно глупы, и имен своих, конечно же, не знают. Впрочем, Флопси (если я не ошибаюсь) кажется посмышленее остальных и где-то года за полтора научилась носом отодвигать задвижку в клетке, если я не запираю ее до самого упора. Увидев открытую Флопси дверцу, свинки расходятся по углам и там затаиваются. Вечером, обнаружив пропажу, я шарю под диваном и прочей мебелью шваброй и где-нибудь непременно натыкаюсь на испуганное пофыркиванье. Три свинки, будучи схваченными, висят покорно, как пыльная ветошь (грязи у меня в углах столько, что свинок после каждого похода приходится полоскать в тазу), а Флопси лягается короткими ножками и пытается укусить меня за руку. Понятно, что Флопси нравится мне больше других.
