Елена Евгеньевна Тимохина
Ночной сторож
Работа солнечного луча, высверливающего дверные петли, увенчалась успехом: дверь распахнулась и закачалась на солнечных нитях, являя прибытие Тенедевы.
– А природа подстегивает, – проговорил Борисов, – являя день за днем вечные картины.
К примеру, одна из таких предстала взору сейчас – медсестра шла прямо на них, устремленно правя белым. Молчедева – разом крахмал, шероховатые объемы раковин, что охлаждали и отрезвляли.
Милодева! Было б мило, если б было!
Глядя на нее, оба улыбнулись одновременно. Пробежавшая волна тени и свежести принесла им облегчение. Доцент Борисов облегченно завздыхал, будто ему не хватало воздуха, обозначая грудную клетку – она напоминала птичью, на которую накинули черное сукно.
–
Все горит в мире – взор мой горит! – провозгласил он, увлекая
за собой улыбку Светодевы, – вот она идет по солнечной стороне
коридора – блестящая кожа лица, тень от рук ее, тень от лотка в руках
ее – все она, но вот она прошла – и теперь там тень и нет никого.
–
А, эта смугляночка? – спросил он у Льва. – Из ее бедра я бы охотно
сварил себе кофе!
При этом не можешь не знать, что за дева, куда она направляется, что там с нею будет. Что-то будет с другими. Кто-нибудь заскулит в палате, всегда находится бедолага, который при одном виде белого халата ее начинает плакать.
Выразить воспринятое чувством можно и не прибегая к рацио ааа так ака аиа аа или аа художественное аа множество ааааааааааа иррациональных аа образов аа особенного аана в объекте аа тем больше аа чем разнообразнее аааа ааа ана конкретности ааа знак аамистический характер акомплекса ааааааааааа.
И кажется столь далек, что потерял себя из виду.
–
У изголовья больного плачущий ученик и опечаленный до
ктор, – сказал доцент Борисов. – Надеюсь, ты сочтешь нужным
присутствовать.
–
Но будет ли мне за это продлен отпуск? – спросил Лев.
–
Ах, кто бы из нас не подписался под этим вопросом? – покачал
головой Борисов. – Нет, отпуска больше не будет.
–
Я прошел по этажам, —заметил Лев, – какой-то город вечных
сумерек, унылого покоя.
–
Тебе не нравится это место? – спросил Борисов. – Как будто
найдется человек, которому придется здесь по душе: крики в коридоре,
плач в палатах.
И молчание врачей.
Бездна – желающим бездны.
После поражения.
–
Сдается мне, что не все считают себя побежденными на этом
поле, – сделал вывод Лев.
–
Боюсь, что мне будет нелегко вникнуть в суть твоих взаимоотно
шений с людьми, – покачал головой Борисов. – Но, кажется, что
большинство их, не один только ночной сторож, для тебя совершенно не
обязательны.
Ночной сторож продолжал идти по коридору, смешавшись с пациентами, вышедшими из палат погулять перед ужином, он мог бы бродить среди них, почему бы и нет, и со многими он хорошо знаком. Он знает их, потому что стремится их узнать. Весьма вероятно, думает Сэр, это оттого, что сам он не от мира сего, много раз получая указания на сей счет.
Медсестра выглянула из процедурного кабинета, хмурясь и не в силах скрыть своего раздражения. Сэр прибегнул к любезной улыбке – он не прочь был бы поболтать с ней, но по тому, как шлепнула рука по его спине, он рассудил, что неверно расценил ее приглашение.
– Вам уже сделали укол? – спросила она с явным намерением приобщить его таинству.
Сэр с достоинством освободился от бесцеремонной и без враждебности, но и без намека на любезность, проговорил:
–
Я сам кому угодно сделаю укол!
–
Что? Что? – переспросила она.
–
Вы и понятия не имеете, с кем говорите, – продолжал он, не
теряя достоинства, – перед вами заслуженный человек, создатель отечественного стимулятора, автор многих изобретений.
Медсестра громко расхохоталась – злясь и смеясь одновременно, но, как ни странно, почувствовала облегчение – вот что значит вовремя взять себя в руки.
– Ну и ну, что у вас делается, – возмущенно бормочет Сэр. – Выходит, вам наплевать, что человек на работе и при исполнении обязанностей.
День все тянулся: клоки ваты, бинты, облака. Лев посмотрел в окно, потом перевел взгляд на доцента Борисова.
Тот продолжал:
– Чтобы снять напряжение, вовсе не обязательно бежать за тридевять земель. Надо всего лишь сменить ритм жизнедеятельности. Беда нашего сознания в том, что оно работает на опережение реальности, а не в соответствии с потребностями организма – биологический ритм представляется нам непродуктивным, оттого нашему сознанию не терпится его ускорить до такой скорости, при которой нас, быть может, и существовать-то не будет. А мы удивляемся, что наша жизнь идет наперекосяк.
–Это длится годами, и менять что-либо бесполезно, – отвечал Лев, – но кто докажет, что, включая свое воображение, мы выбываем из действительности?
И этот вопрос остался без ответа.
–Лечение заключается в том, что работа мысли должна определяться физическим трудом, – продолжал Борисов, – который приведет к замедлению умственной деятельности или преобразованию ее на некоторое время.
