Елена Логунова
Миллион оттенков желтого
– В общем, то была очень симпатичная и общительная пожилая дама.
Тетушка фыркнула. Я похлопала ее по руке и глянула на подругу:
– И что же поведала тебе симпатичная и общительная Арина Родионовна?
– Она сказала: «Опять чевой-то там у Федоткиных стряслось. Кажись, теперича покража». А я спросила: «И чевой-то там у них покрали?» – Подруга щедро добавила в голос акцента, который я определила бы как псевдовологодский. – А она чуток подумала, головой покачала и постановила: «Ну, точно не медали и ордена. Те на подушке унесли».
– Миль пардон! – Тетушка встрепенулась. – Как ты сказала, кого обокрали? Федоткиных, точно? Может, Федоскиных?
– Может, и Федоскиных, – кивнула Ирка. – У Родионовны зубы не в комплекте, она сипит и шепелявит. А какая разница – Федоткины, Федоскины?
– А такая, деточка, разница, что генерал Федоскин – фигура в прошлом значительная. И да, слыхала я, что ему сильно нездоровится…
Тетушка встала, вышла из-за стола, просеменила к буфету, открыла створки, взяла с полки пухлую записную книжку и заглянула в нее.
Мы терпеливо ждали продолжения.
Тетя Ида с книжкой в руках проследовала к стационарному телефону, сверяясь с записью, набрала номер и, дождавшись ответа, с детским интересом спросила:
– Витюш, а Фердинант-то… ты в курсе?
С минуту она слушала этого своего Витюшу, размеренно кивая и притопывая мягкой тапкой так, словно готовилась пуститься в пляс, потом сказала:
– Согласна! – и аккуратно положила трубку на рычаг.
– С чем ты согласна? – спросила я ее.
– С тем, что желать новопреставившемуся царствия небесного не имеет смысла. У него нет шансов. – Она проплыла обратно к буфету, положила на место записную книжку, вернулась к нам и, опускаясь на стул, непринужденно договорила: – Все верно, Федоскина сегодня похоронили. Побрал-таки его черт. Наконец-то.
– Так. – Я отмерла и моргнула. – Интригующие подробности о жизни и смерти Федоскина ты нам поведаешь чуть позже. Ирусь, сначала закончи свой рассказ. Что еще ты узнала от Арины Родионовны?
– Квартира Федоскиных занимает половину второго этажа в одном из тех больших серых домов, между которыми зажат маленький желтый. – Она открыла фото в смартфоне. – И живут они… жили то есть… вдвоем: муж и жена.
– Федор Наумович и Галина Андреевна, – подсказала тетушка.
– Вы знакомы?
– К сожалению.
– Так, ладно, это тоже позже… – Я потерла лоб.
А Боря, Фаберженок наш, бесцеремонно развернул смартфон с фотографией к себе, посмотрел и кивнул:
– Ну, все ясно. Значит, это к Федоскиным залез настоящий вор, вместо которого задержали нашего Палыча. Я видел, полицейские осматривали чердак и говорили, что там дыра в стене.
– То есть из чердачного помещения единственной квартиры желтого домика кто-то пробился в соседнее строение? Через две капитальных стены? – недоверчиво уточнила Ирка.
Она по первому образованию инженер-строитель, в конструкциях разбирается.
– Да не ломали они капитальные стены! – сообразила я. – Исторически квартирка в желтом доме соединялась с соседним зданием переходом. Потом его, видимо, заложили чем-то не слишком прочным…
– Досками, – подсказал Боря. – Я слышал, полицейские упоминали штукатурку и трухлявые доски.
– Ушам своим не верю! – всплеснула руками тетушка. – Чтоб Фердинанд так опростоволосился – допустил, чтобы у его дома-крепости была трухлявая деревянная стена!
– Он мог не знать об этом, – вступилась за неведомого нам Фердинанда Ирка. – Если эта перегородка на вид была крепкой и стояла там всегда…
– С двадцатых годов девятнадцатого века, – подсказала я, поскольку интересовалась историей желтого домика.
– Да, Федоскины гораздо позже вселились, – кивнула тетушка. И тут же подняла красиво очерченные брови. – Но можно ли было не услышать, как кто-то ломал стену, пусть всего лишь дощатую?
– Там в соседних зданиях ремонт идет, – напомнила я. – Наверняка с утра до вечера соответствующие звуки раздаются. К тому же, если я правильно понимаю, в квартире в тот момент никого не было. Самого Федоскина как раз везли вперед ногами с медалями на подушке, а вдова провожала его в последний путь.
– Что же у них украли, интересно? – вслух задумалась Ирка. – Это ж теперь пропажу будут требовать с нашего Палыча. А вдруг там… не знаю… ведро драгоценных камней!
– Ядра – цельный изумруд, – поддакнула я и глянула на тетю Иду. – Как бы нам узнать, что там за пропажа?
– Вернется из Следкома наша невеста с мамками-няньками, от них и узнаем, – рассудила подруга.
– Как же, так им и расскажут! – усомнилась я. – Нет, надо действовать иначе, – и снова настойчиво посмотрела на тетушку.
– Да. Мы пойдем другим путем, – немного подумав и подергав серебряный локон на виске, постановила она и встала. – Дайте мне пару часов, потом спланируем дальнейшие действия.
– Генерал! Как есть генерал! – любуясь моей родной старушкой, восторженно нашептала Ирка.
Чтобы не мешать тетушке, подруга ушла в светлицу на втором этаже, а мы с Борей взяли пополам такси и поехали к себе в Мурино. Мы с Фаберженком живем по соседству, наши дома в новехоньком жилом комплексе разделяет только внутренний двор.
Крутясь на кухне, я поглядывала на окна квартиры юного родственника и заметила, как они засветились: это означало, что вернулась Джульетта. У нее есть привычка, едва появляясь, включать в жилище полную иллюминацию. Видимо, чтобы сиять, как звезда кино под софитами. Когда Боря дома один, он отдыхает от праздника жизни в тусклом свете телевизора или компьютерного монитора.
Я накормила мужа и сына ужином и, пока мои парни азартно разыгрывали в «Камень, ножницы, бумагу» почетное право мыть посуду, ушла от них в дальний уголок с телефоном.
Хоть я и не надеялась, что следствие поделилось с Мавриковыми – это, кстати говоря, фамилия Бориной подруги и ее родни – ценной информацией, полностью исключать такую вероятность не стоило.
– Я сама хотела тебе позвонить, – приняв мой вызов, сказала Джуля. – Мы, если честно, в растерянности. Нас не пустили к папуле и ничего не объяснили, сказали только, что он задержан по подозрению в совершении ограбления. Вот что за дикость, а? Зачем папуле кого-то грабить, у него своих денег достаточно. Но против него есть улики, а какие – мы тоже не знаем.
– Отпечатки пальцев на люке и потерянная перчатка где-то в чердачном помещении, а то и за проломом в ограбленной квартире, – уверенно предположила я. – Папулю твоего подставили, но мы будем с этим разбираться.
– Как?
– Пока не знаю, но, думаю, завтра уже смогу сказать тебе что-то конкретное.
– Хорошо. – Джуля вздохнула, помолчала и спросила смущенно: – А пока можешь ответить мне на один вопрос? Только хоть ты не смейся.
– Могу и не на один, – расщедрилась я. – А кто уже смеялся?
– Тетя Катя. Так заржала, что аж трубку выронила, и разговор прервался. А у мамы я спросить не могу.
Мне стало интересно. Что за вопрос такой невеста адресует старшим родственницам?
– Если это про постель… – начала я осторожно.
– Это не про постель! Это про стол. Я хочу порадовать Борю – приготовить его любимое блюдо. Бедняжка так натерпелся… Но маме это может не понравиться, – непонятно объяснила Джульетта.
– А при чем тут мама? Где она, а где ваш стол?
– Притом что папа-то в тюрьме! А я, значит, забочусь не о родном отце, который за решеткой, а о женихе, который уже на свободе!
– А-а-а, вон оно что, – я уловила суть проблемы. – Ладно, спрашивай меня, я не сочту тебя предательницей.
– Большое спасибо, – съязвила моя собеседница. И, посопев, наконец спросила: – Скажи, где купить розовый майонез для селедки под шубой? В Интернете я не наш… Да что такое-то?! Ты же обещала не смеяться!
Я выронила трубку, и разговор прервался.
– Ага! Она все-таки свалилась?! – На стук упавшего смартфона прибежал муж и сразу глянул на картину на стене.
Вообще-то он любит изобразительное искусство и даже ходит со мной на вернисажи, но выступает против присутствия художественных произведений в нашей новой квартире.
Сначала я думала – это потому, что у нас вкусы разные. Мне нравятся прозрачные расплывчатые акварели, а мужу – основательные живописные полотна: два метра холста, три кило масла, резная рама из обломков кораблекрушения. И чтобы тем маслом на том холсте кто-то вроде Левитана убедительно изобразил желтое поле, уходящую в лес дорогу и рядом с ней дерево, можно поваленное. Но тогда хорошо бы с медведями в количестве не менее трех штук.
Кое-как я убедила супруга, что медведям, полям, лесам и прочей крупной натуре в малогабаритной современной квартире не место, и уговорила купить у знакомой художницы прелестную акварель «Дождь в городе» – воздушная, светлая, она обещала смотреться в комнате как второе окно. Тут-то и выяснилось, что внедрению в наше жилище толики прекрасного Колян противится по банальнейшей причине: он просто боится, что картина свалится нам, спящим, на головы!
Пришлось пойти на компромисс и повесить акварель в наилегчайшей раме под пластиком вместо потенциально травматичного стекла не над кроватью, как я планировала, а над столом. За ним все равно никто не сидит, потому что и я, и муж предпочитаем работать, лежа на диване. Те, чей рабочий инструмент – ультратонкий макбук, вполне могут позволить себе такое маленькое барство.
Ультратонкий макбук – сам по себе большое барство. Я свой в кредит взяла.
– Не свалилась? – Колян убедился, что картина на месте, и в его голосе прозвучало легкое разочарование.
Хочется, хочется супругу, чтобы жизнь доказала его суровую правоту.
– С моей любимой картиной все хорошо. – Я выудила из-под стола залетевший туда смартфон и демонстративно поправила раму на стене. – Кстати, вы не забыли, что завтра мы идем на вернисаж?
– Я не могу, у меня вечером тренировка! – покричал из-за стены сын.
Я поморщилась и похлопала по уху. В новостройках отличная слышимость, можно даже не повышать голос.
– А у меня… у меня… – Муж не успел придумать, что у него, и сник.
– Встретимся в пять у Аничкова моста, – припечатала я.
– То есть ты уйдешь из дома раньше? У тебя завтра дела в городе? – сообразил Колян и прищурился с легким подозрением.
– Не столько у меня, сколько у тети Иды. – Я ловко перевела стрелки. – Подробностей пока не знаю, тетушка обещала утром позвонить.
Тетушка и ее дела – это святое. Мой супруг правильно воспитан и уважает старость, поэтому новых вопросов от него не последовало.
Вот и славно. Не хотелось мне раньше времени рассказывать о назревающем детективном расследовании.
Наши с Иркой любимые мужья без одобрения относятся к частному сыску, если на роли Холмса и Ватсона пробуемся мы с подругой.
Глава 2
Утро началось значительно раньше, чем нужно, и далеко не так хорошо, как хотелось бы.
– Ложись! – хрипло рявкнул мне в ухо муж, спихивая меня с кровати.
Я и без того уже лежала, причем давно: как свалилась в постель вскоре после полуночи, так и пребывала себе в горизонтальном положении. Мирно посапывала, никому не мешала. С чего вдруг лежать мне нужно непременно на полу, спросонья не поняла, прямо спросила:
– Коля, какого хрена?!
– Это ты мне скажи, какого! – возмущенно отозвался муж. – Во что ты снова вляпалась, почему в нас целится снайпер?
– Кто-о?! – Я с усилием сдвинула в сторону свалившуюся на меня тушу (рост 195 см, вес 95 кило), чтобы выглянуть из-за кровати.
В окно, затянутое рулонными шторами «день-ночь», настойчиво пытался пробиться острый красный луч. В тонкие щели он просачивался веером алых штрихов, а на плотной белой ткани расплывался некрасивым кровавым пятном. Смотрелось действительно пугающе.
– Куда, ненормальная?! Лежать! – повторил Колян и попытался снова подгрести меня под себя.
Я растрогалась:
– Кыся, ты закрываешь меня собой от пули?
– А чем еще тебя закрывать? На мне пижама, а не бронежилет!
– Там не снайпер, а Боря! – Я кивнула на окно. – Мы с ним давно договорились: если вдруг нет связи по телефону, сигналить лазерной указкой в окно.
– Твою мать! – Колян скатился с меня и остался обессиленно лежать на полу на манер прикроватного коврика. – Вернее, вашу с Борей! Не могли придумать что-то получше?
– Что? – Мне и правда стало интересно. – Голубиная почта не вариант, я не хочу держать в доме птиц, они гадят. За сигнальные костры прилетит от пожарных. В барабаны бить тоже нельзя, за это соседи настучат в бубен. – Я встала и подошла к окну.
– Редкий случай, когда я солидарен с соседями, – проворчал муж и тоже поднялся, чтобы присоединиться ко мне у подоконника.
В четыре руки мы подняли шторы, как белые флаги. Острый красный луч немедленно попал мне в глаз, я зажмурилась и выругалась:
– Блин, Боря, вот ты Тиль Уленшпигель!
Но Боря меня не слышал – он помещался на своем балконе в доме напротив, нас разделяли полсотни метров двора и почти тридцать лет жизненного опыта. Моего. Который, собственно, и подсказал идею экстренно связываться с помощью лазера.
У Бори была другая задумка, он предлагал использовать пейнтбольные ружья с шариками, заряженными записками. Способ показался мне интересным, но ограниченно годным в условиях северного климата: тут ведь окна вечно закрыты, пулять в них – разориться на услугах стекольщика.
Я взяла с подоконника специально оставленную там лазерную указку, включила ее и направила на плохо различимую фигуру на балконе. Кажется, тоже попала в глаз: фигура напротив дернулась и нырнула за ограждение, прячась от ответного лазерного огня.
– Дай я! – Колян вырвал у меня указку и зачиркал ею, как пьяный джедай табельным световым мечом.
Я прикинула, сколько людей в доме напротив в этот момент повалилось на пол и залегло в укрытия, и испугалась, что кто-нибудь вызовет полицию. Или спецназ. Или имперских штурмовиков Дарта Вейдера – кто ж еще сможет противостоять разбушевавшемуся джедаю…
Над ограждением Бориного балкона белыми флажками поднялись две руки. Колян еще немного мстительно почиркал по ним красным лучом, потом выключил карающее пламя, вернул мне указку, зевнул, объявил:
– Если войне миров конец, я еще немного посплю, не возражаешь? – И, не отходя от подоконника, бухнулся в кровать.
Говорю же, квартира у меня малогабаритная, а муж – наоборот.
Я поискала на тумбочке свой телефон, нашла, обнаружила, что он разряжен в ноль, немного подумала и осторожно поскреблась к сыну:
– Колюш, ты не спишь? Дай свой мобильник, мой разряжен, а нужно срочно позвонить.
– Му-му-му, му-му, – невнятно и не особо приветливо пробурчал Коля-младший и отвернулся к стене.
Я предпочла трактовать это как благосклонное согласие, цапнула сыновний смартфон и, чтобы не будить родных и близких разговором, отправила Фаберженку лаконичную СМС: «Че те надо в 7 утра?»
Через полминуты прилетел ответ: «Тэ И велела быть в 8».
«Тэ И» – это тетя Ида, поняла я. Не было сомнений, что это в прямой связи со вчерашним обещанием тетушки что-то выяснить и определиться с дальнейшими действиями по освобождению из узилища отца жениха.
Мелькнула мысль – узнать бы, что думает по этому поводу сам Палыч. Может, он предпочел бы тихо посидеть в уютной одиночной камере до самой свадьбы, а то и во время нее?
Получить ответ на этот вопрос возможности не было, а под окном уже с намеком рычал мотором разогревающийся автомобиль Фаберженка, поэтому я оставила рефлексию и быстро собралась.
Придется сегодня моим любимым самостоятельно готовить себе завтрак. Ничего, в джедайскую подготовку должно входить умение жарить яичницу, пусть оттачивают и мирные навыки, а не только световые мечи.
Обычно гостеприимная, тетушка ждала в прихожей и даже на порог нас с Борей не пустила – так торопилась.
– Скорее, мы рискуем опоздать! – С этими словами она захлопнула дверь своей квартиры перед моим носом.
Я только успела увидеть Ирку и Вольку: они чинно сидели на стульях за круглым столом. Подруга завтракала, а кот сверлил ее таким взглядом, что человек со слабой нервной системой непременно подавился бы и пал замертво, позволив вечно голодному коту беспрепятственно унаследовать все запасы провианта.
– А? – Уже сбегая вслед за тетушкой по ступенькам, я кивнула на дверь.
– У Ирочки другая задача. – Объяснять, какая именно, деловитая старушка не стала.
Мы спустились во двор, сели в машину. Тетя кивнула Боре:
– Трогай, – и посмотрела на маленькие золотые часики на запястье. – Ах, можем не успеть! На Большой Пушкарской наверняка сейчас пробка, и Невский тоже стоит…
– А нам куда? – спросил наш водитель, аккуратно выруливая к арке подворотни вокруг клумбы с увядающими настурциями.
– На набережную канала Грибоедова, куда же еще? – Тетя сверила свои часики с таймером на приборной доске, убедилась в точности наручного хронометра, поджала губы и поправила тонкую лайковую перчатку, прикрывая запястье.
Стало понятно, что мы едем к Марфиньке.
Не стало понятно, зачем мы к ней едем, да еще в такой спешке.
– Распрягайте, хлопцы, коней, – вполголоса напела тетушка, усилив мое недоумение.
– Только и остается распрягать, – пробормотал Боря, оценивая дорожную обстановку. – Ехать никак не получится.
– Что вообще происходит? – спросила я тетушку, несколько дезориентированная упоминанием каких-то хлопцев с конями.
– А ты не видишь? Пробка! – Тетя Ида мотнула головой, мазнув серебряным локоном по стеклу. – Еще и Каменноостровский встал, как нарочно!
Я глянула за борт – на проспекте и впрямь образовался затык, не обещающий скорых перемен, и решительно толкнула дверцу:
– Выходим. До «Горьковской» сто метров, на метро мы доберемся за десять минут.
– А я?! – крикнул нам вслед, оставшись в одиночестве, Фаберженок, но тетушка не удостоила его ответом, сосредоточившись на том, чтобы просквозить между автомобилями к тротуару.
А у меня вообще никаких ответов не было, имелись только вопросы, причем без возможности их задать.
Я с трудом догнала родную старушку, на диво ловко скачущую по мелким лужам, и подхватила ее под руку, боясь, что она поскользнется на мокром граните в своих щегольских туфельках на каблучках-рюмочках. На бегу тетушка опять напевала про коня, которого надо бы распрячь. Я косилась на нее, но ни о чем не спрашивала. Возраст заслуживает уважения. Хотя будет очень грустно, если и тетя Ида поддалась деменции.
Звонко, как тот конь, выбивая дробь из каменных ступеней, мы сбежали в подземный переход и вынырнули из него у похожего на летающую тарелку здания станции метро «Горьковская».
– Галина назначила нам на девять ноль-ноль и предупредила, чтобы не опаздывали, у нее, видите ли, процедуры, она не будет ждать, – снизошла до объяснений тетушка, когда мы прошли через турникеты и встали на эскалаторе, как два деревца.
Тетушка в свои «крепко за восемьдесят» остается стройна, как березка.
– А Галина – это у нас кто? – Я все еще ничего не понимала.
– Да Федоскина же! Генеральша наша. – Тетя Ида косо глянула на меня, недовольная отсутствием сообразительности, покачала головой и посетовала: – Уж такая барынька, что фу-ты ну-ты! Процедуры у нее, ну-ну. Не иначе бальзамирование и мумификация.
– Она тебе не подружка, – догадалась я.
– Она никому не подружка, – подтвердила тетушка.
Мы вышли на перрон и шмыгнули в вагон.
– А Марфиньке? – Я все еще не уяснила, каким боком та относится к нашему делу.
– Марфиньке? – Тетушка неожиданно затряслась, почти беззвучно смеясь. – Ее Галина, было дело, люто ненавидела. А теперь, наверное, надеется увидеть раздавленной и жалкой.
– Это Марфиньку-то? – не поверила я.
Право, не знаю, что должно случиться, чтобы блистательная Марфа Ивановна сделалась раздавленной и жалкой. Мне кажется, таких несгибаемых женщин больше не делают. Мировая сталелитейная промышленность прекратила выпускать их еще в сороковых годах прошлого века, и после смерти Маргарет Тэтчер на всем белом свете остались только две железные леди – Марфинька и ее лучшая подруга, наша тетя Ида.
К сожалению, Марфинька не избежала возрастных проблем: лет пять назад ее начала атаковать деменция. Бравая старушка отчаянно обороняет свои позиции, но периодически ее накрывает. Тогда она несколько теряется во времени и пространстве, денек-другой называет окружающих чужими именами, что, впрочем, не мешает продолжать общение: добрые люди знают, что надо немного потерпеть – и нормальная Марфинька вернется, а до тех пор безропотно играют отведенные им роли.
Есть лишь один человек, которого Марфинька узнает почти всегда, – тетя Ида. Наверное, потому, что они неизменно присутствуют в жизни друг друга на протяжении восьми десятков лет. Познакомились еще в детском саду и крепко сроднились в эвакуации, куда их малышками вывезли из блокадного Ленинграда.
Ирку Марфинька в дни помрачения рассудка называет Людочкой, кота Вольку – Мурзиком, а меня почему-то просто не замечает. Я пытаюсь убедить себя: это потому, что я такая неповторимая, ни на кого не похожая, – и все же мне обидно.
Впрочем, я вряд ли радовалась бы, зови меня дементная Марфинька Даздрапермой, как тетину соседку по этажу. Хотя это неблагозвучное имя – всего лишь сокращение от «Да здравствует Первое мая».
Мы вышли из метро «Гостиный двор», пересекли Невский и вскоре оказались у старого дома на набережной Грибанала – это еще одно неблагозвучное, но популярное в Питере сокращение, полностью, как вы понимаете, канал Грибоедова.
– Идочка, ма шер, какое дивное утро! – Марфинька возникла на мокром пороге в раме старой деревянной двери, как дивное видение: вся в розовом.
– Горит восток зарею новой, – невозмутимо согласилась тетушка. – Бон жур, ма шер. Ты ослепительна.
– Как всегда, – не стала скромничать Марфинька, подобрала многослойную юбку, вытянула носочек и, немного побалансировав, аккуратно сошла с порога, переступив небольшую лужицу.
Мою руку, протянутую, чтобы помочь, она проигнорировала.
– Доброе утро, Марфа Ивановна! – с нажимом сказала я в розовую спину.
– А? Кто здесь? – Марфинька оглянулась, мазнула по мне невидящим взглядом и шагнула к подруге. – Идем же. Кстати, куда мы? Ты не сказала.
Я вздохнула:
– Определенно, это не день Бэкхема.
Было ясно, что сегодня коварная деменция Марфиньку победила.
– Возможно, так даже лучше, – рассудила тетушка, но объяснять мне свою логику не стала, отвлеченная подружкой, которая желала общаться, обсуждая погоду, природу и наряды встречных дам.
Мадамы заскользили по отполированным множеством ног гранитным плитам, как два кораблика по морской глади. Я прикинула, как долго мы в таком темпе будем плыть до места назначения, и приуныла: не меньше часа! Как пить дать, опоздаем к сроку, назначенному генеральской вдовой.
Кстати, насчет пить: на полпути мадамы наверняка притомятся и пожелают отдохнуть в тихой гавани какой-нибудь кофейни…
Я мысленно поставила крест на запланированной встрече с Федоскиной, но тут услышала сигнал клаксона и, повернувшись на звук, увидела Борину «Ласточку». Боги-повелители трафика сжалились, пробка на Каменноостровском проспекте все-таки рассосалась.
– Жоржик! Дорогой! – как родному, обрадовалась нашему мальчику Марфинька.
– Где? – Боря высунулся в окошко и заозирался.
– Не крутись, как карась на сковородке, сегодня Жоржик – это ты, – объяснила я, первой подойдя к автомобилю.
Благородные мадамы ждали, пока им откроют дверцы.
– Почему я?
– Ну не я же!
– А ты тогда кто?
– А я сегодня никто.
– Хорошо тебе. – Боря выбрался из-за руля и галантно, как самый настоящий Жоржик, усадил мадам в экипаж.
Они поместились сзади, я заняла пассажирское место впереди, и мы поехали к самому маленькому в Питере дому.
По дороге Марфинька настойчиво допытывалась у дорогого Жоржика, как там милая Ляля, записалась ли она к Альфреду Иоганновичу на пергидрольную завивку и купила ли новый примус, а также настаивала, чтобы дорогой Жоржик непременно передал милой Ляле чудесный рецепт похлебки из рубленой репы.
– Запомни: нужно взять четыреста граммов репы, столько же картофеля, по две столовые ложки муки и масла и одну луковицу, – оживленно рассказывала она. – Вычистив репу, изрубить ее мелко, как и луковицу, и поставить вариться в шести бутылках воды. Посолив, кипятить час, потом добавить картофель и держать еще три четверти часа. Развести муку в холодной воде, влить в суп, размешать и дать кипеть еще четверть часа… Потом добавить масло… Что я забыла?
– Держать все время под крышкою, приправить пряностями по вкусу, – глядя в окошко, добродушно подсказала тетя Ида.
– Да! Ты запомнил, Жоржик?
Жоржик лживо заверил, что запомнил.
– Тогда вот еще чудесный рецепт супа-пюре из кореньев. – Марфинька снова застрекотала.
Боря со страдальческим видом покосился на меня, я показала ему язык, тетушка хихикнула. Аккурат на финальной фразе «вместо сливок и желтков можно положить сметаны и зелени» мы подъехали к домику.
– Мы в гости? – обрадовалась Марфинька и взбила кудри на висках.
Мадамы выпорхнули из машины. Утомленный светской беседой Боря быстро сказал:
– Я тут подожду.
– Только не вздумай бросить нас, – пригрозила я ему. – А то знаю я вас, жоржиков.
– Елена! – уже взявшись за массивную ручку двери парадной, позвала меня тетушка. – Мы ждем!
– Будет еще кто-то? – пуще прежнего обрадовалась Марфинька. – Званый завтрак? У Требушинских, да?
Я подошла, помогла тете открыть тяжелую дверь и свободной рукой аккуратно затолкала подружек в парадную.
– Привет Требушинским! – успел не без ехидства сказать нам в спины дорогой Жоржик, оставленный наконец в благословенном одиночестве.
Почему в Петербурге парадные, а не подъезды?
Я думаю так: в слове «подъезд» отчетливо ощущаются нервная спешка и суетливая деловитость. А в парадной необязательно очень красиво, но непременно тепло, уютно и тихо. Изредка громыхнет лифт или прошелестят шаги – квартир на лестничных площадках одна-две, этажей всего пять-шесть. Сидишь себе на удобном широком подоконнике, как на лавке, в золотых лучах низко висящего солнца – маленький праздник души…
В парадной дома, где жили Федоскины, было пусто и тихо. Белели на бледно-зеленых стенах гипсовые маски и завитушки лепнины, скучал под окном на межэтажной площадке старомодный велосипед. Тускло светила пыльная лампа на длинной цепи. Аутентично, но чего-то не хватает…
Тетушка первой сообразила:
– Почему убрали ковер с парадной лестницы?
– Разве Карл Маркс запрещает держать на лестницах ковры?[2] – подхватила я.
Это наша с тетушкой любимая игра: перебрасываться цитатами из литературной классики.
А Булгаков в «Собачьем сердце» не зря поднимал вопрос отсутствия ковров! Речь-то не о красоте, как я думала раньше, живя не в Питере. В тетушкином доме на Петроградке можно сравнить состояние ступеней черной лестницы, где ковров никогда не было, и парадной, где они имелись. Материал один и тот же – мраморный камень, он же путиловский известняк, но в первом случае – без покрытия – за сто с лишним лет ступеньки стерлись так, что выглядели обкусанными и оплавленными, а во втором они лишь немного сгладились.
Лестнице в парадной генеральского дома явно не хватало ковровой дорожки. Я отогнала глупую мысль, будто ее постелили в кузов грузовика под гроб Федоскина. Наверняка того увезли в последний путь в комфортабельном катафалке-лимузине. По лестнице без ковра мы поднялись к высокой и широкой красно-коричневой двери нужной квартиры и покрутили пимпочку старинного звонка.
Генеральская вдова оказалась высокой костлявой старухой с желтым лицом. Сухопарое тело ее было облачено в темно-коричневое шерстяное платье, напомнившее мне школьную форму девочек времен СССР. На голову Галина намотала черный шарф, но даже в многослойном тюрбане та выглядела непропорционально маленькой – я заподозрила, что волос на ней почти не осталось.
Оживленная Марфинька в летящем розовом рядом с пасмурной генеральшей смотрелась юной феечкой, отчего лицо Галины дополнительно сморщилось, будто она хлебнула уксуса. Но Марфинька с порога полезла к хозяйке обниматься и целоваться, при этом ласково называя ее бабушкой Олей. Видно было, что обращение Галине пришлось не по вкусу, зато она поняла, что отвратительно моложавая гостья не в себе, и это ей очень понравилось. «Я хоть и не такая красивая, зато не выжила из ума», – отчетливо читалось на ее лице.
Теперь я поняла, что имела в виду тетя Ида, произнося свое «возможно, так будет лучше». Очевидная деменция Марфиньки позволила Галине ощутить собственное превосходство, и это заметно улучшило ее настроение.
Нам были предложены чай или ликер – на выбор. Мадамы предпочли ликер, я не стала отбиваться от коллектива, и хозяйка удалилась за угощением в недра квартиры, показавшейся мне огромной. И темной. И неуютной, как фамильный склеп на вырост.
– Пять комнат, а Галина одна, – вкратце обрисовала ситуацию тетушка, пока генеральша шуршала во мгле бесконечного коридора. – Детей у них с мужем нет и не было. Собственно, именно поэтому Галина так боялась, что Федор ее бросит. Но тому вполне хватало Марфиньки, она всегда умела играть милую крошку…
– У Марфиньки с этим Федором что-то было?! – опешила я.
– У Марфиньки с Федором было все, – припечатала тетушка и, кинув взгляд на подругу, не участвующую в разговоре, выплыла в коридор.
Там она встретила хозяйку и выразила той соболезнования по поводу понесенной утраты. Они коротко обсудили что-то еще, но я не разобрала слов – дамы говорили негромко, а в коридоре под четырехметровыми потолками гуляло многоголосое эхо.
Потом мы пили из маленьких пузатых рюмочек вкусный грушевый ликер, и Галина под оханье тетушки рассказывала, как трудно ей дался вчерашний день. Сначала мужа похоронила, потом обнаружила, что в квартиру в ее отсутствие вломились какие-то негодяи, а после еще общалась с полицией, что тоже крайне сомнительное удовольствие!
Мы с тетей осмотрительно не стали говорить, что, по мнению полиции, вломившегося в жилище Федоскиных негодяя зовут Петром Павловичем Мавриковым, он наш добрый знакомый и даже без пяти минут дальний родственник по линии дорогого Жоржика, в миру Бори. Тетушка лишь уточнила, какие последствия имело злонамеренное проникновение. Попросту говоря – что украли-то?
Тут генеральша начала подозрительно вилять и путаться в показаниях. Сначала сказала, что вторженцы вскрыли сейф. Потом заявила: не знает, пропало ли оттуда что-то.
Мы ей, конечно, не поверили. Кому это надо – вламываться в квартиру через стену, пусть даже дощатую, и вскрывать сейф, чтобы ничего из него не взять?
– Темнит Галина, – шепнула мне тетушка, когда ликер был выпит и хозяйка удалилась за добавкой.
А Марфинька, божий одуванчик, восторженно заметила:
– Такие они милые – эти Требушинские! Мне очень нравится у них бывать, – и удалилась в угол, занятый огромным старинным зеркалом в массивной деревянной раме.
Зеркало было мутное и потому волшебное. Морщины и прочие несущественные детали внешности оно не отражало, и Марфинька в нем смотрелась именно той, кем себя ощущала: богиней утренней зари.
