Елена Платцева
Полуночь
Участников эксперимента было несколько – не больше десятка. Постоянное незримое присутствие других ободряло и давало надежду: возможно, хотя бы у одного из нас, невольных пленников своего авантюризма, получится показать, что мы всё ещё здесь, в сознании, проживаем каждый день не за счастливый миг, как было обещано, но за долгую-долгую полярную ночь.
Не пересказать мыслей и чувств, поперебывавших в моей голове в эти дни и месяцы, сложившиеся в годы. Я никогда не слыл религиозным: родители не приучили Верить в детстве, я не Верил ни в юности, ни во взрослой жизни (с моим-то именем!). Тем не менее, в течение этой затянувшейся вечности отчаяния, иногда я взывал к Нему, иногда – к Ним, иногда – ко всем силам вселенной вместе взятым, ангелам и демонам, способным слышать. Никто не приходил на помощь. Я провинился перед Космосом или самой даже Смертью, нарушив естественный ход вещей. Не согласись я на эксперимент – мог прожить пусть не долгую, пусть не очень счастливую, но Жизнь. Мог бы побывать в Гималаях и на Камчатке (раньше всегда считал путешествия дикарём пустой тратой времени, но тогда – руки и ноги отдал бы, чтобы увидеть заснеженные горные вершины и окунуться в горячие источники), мог бы отказаться от бренных благ цивилизации и поселиться жить в глуши или завести семью… Кто знает, как сложилась бы судьба, не поставь я угловатую подпись (будь она проклята!) в контракте подопытного кролика.
По ощущениям прошло не одно столетие, когда, наконец, случилось Событие. Похожую на транс задумчивость прервали звуки достаточно громкие, чтобы быть услышанными: скрежет и стук. Не в лаборатории, здесь, в нашем «склепе». Если бы только моё тело не заспиртовали как препарированную лягушку, сердце остановилось бы от волнения. Без сомнения, это были люди. Люди, вскрывающие коробы криокамер.
Сказать, что я научился за годы терпению – ничего не сказать. Исключительно благодаря ему я продолжал смиренно ждать своей участи. Над моими товарищами по несчастью открывались крышки их высокотехнологичных гробов. Шум мог бы оказаться банальной перестановкой в лаборатории, но нам «повезло». Именно «повезло», в кавычках, потому что выпускать пленников на свободу не собирались. Нас решили сделать музейными экспонатами. Эко ли не диво: живые человеки в неживом обличье!
Только теперь, по первости ослепленный в своем гигантском голубом аквариуме белым светом медицинской лампы, я понял, что веки мои во всё это время были подняты, я хотя бы ВИДЕЛ!
Потом я узнал, что с тех пор как первую партию отчаянных добровольцев законсервировали в стеклянно-металлических банках, эксперимент разрастался, набирая обороты. Подопытных стало несколько десятков, под сотню. И насколько эксперимент был грандиозным, настолько же грандиозным был и провал. Из этой сотни большая половина (в том числе и все те, что подписывали контракт в один со мною далёкий солнечный день) были мертвы. Я научился читать по губам много позже, но легко догадался по оживившемуся лицу хорошенькой лаборантки, что она сказала:
