Елена Серебрякова
Камень власти
© Серебрякова Е.А., 2021
Часть I. Манушкина избушка
Глава первая
Жизнь в Чернопенье текла медленно и спокойно. Слава Богу, поветрия и засухи не коснулись этого края. Люди жили в достатке и довольстве. Пережитое Еремеем Прозоровым и Барбарой осело в душе тяжким грузом. Но со временем тяжесть стала привычной и будоражила только по датам событий.
Отрок Матвей – сын Еремея, к двенадцати годам овладел грамотой и счетом. Сильнее всего отрок тянулся к своему деду-тезке, Брюханову. Ежели они оставались вдвоем, то остальной мир для них не существовал. Все интересы и занятия обоюдные, без вмешательства третьих лиц. По числам, известным только им двоим, ходили на могилу Людмилы, матери Матвея и дочери деда. Вдвоем посещали поминальные службы в удельном храме. В положенные дни ходили всей семьей. Но проделывать сказанное вдвоем считалось особенным ритуалом. Еремей к деду не ревновал, он на всю жизнь запомнил его слова «Людмила ушла, а заместо себя оставила мне внука».
Еремей завел библиотеку, собирал мудрые мысли по устройству государства, много писал про события, коим был свидетель, но своими трудами не подменял летописца. Он сравнивал, делал выводы и формулировал заветы для потомков.
Захворал дед Брюханов неожиданно. Утром встал бодрый, за трапезой шутил и намеревался с внуком идти достраивать игрушечный терем. К полудню занемог, к вечеру слег и так, не вставая с кровати, к утру отдал Богу душу. Никто не был готов к такому несчастью. Поначалу Барбара всех убеждала, что дед Матвей вот-вот очнется от глубокого сна. Ее сын Александр начал выть так, как мужику даже в малом возрасте выть не пристало бы. Еремей держал себя в руках, только отдавал команды, связанные с подготовкой к погребенью. Сильнее всех страдал Матвей. Он сел на табурет рядом с вытянувшимся дедом и, не мигая, смотрел в потолок, сжав свои скулы. Ни единой слезинки он не проронил. Бабы просили Еремея вывести сына из оцепенения, заставить его заплакать. Но Еремей не обращал внимания на советы старух, он знал, что сын прощается с дедом так, как в свое время прощался он со своими родителями. В первое время после погребения отрок каждый день ходил на могилу своего деда. На сороковой день попросил отца отвезти его в Москву, где, как он знал, имеется родовой особняк рядом с Красной площадью.
– Дома стало невмоготу, такого одиночества я раньше не чувствовал.
Еремей понимал сына и не хотел ему перечить. Стали собираться в дорогу, готовить одежду и еду всего на одну седмицу. Еремей рассчитывал пожить в Московском доме, навестить старых друзей, узнать последние столичные новости. Думал, что для сына срок подходящий.
Фотий распорядился дать охрану для сопровождения боярина. Условились, что кнети не будут дожидаться возвращения и встанут сразу на обратную дорогу.
Ехали без спешки, путь одолели за два светлых дня. Столица встретила гостей богатыми домами, многолюдием и постоянным гомоном. Казалось, жители специально перекликаются, чтобы создавать шум для поднятия настроения. Все сразу рассмотреть и составить мнение Матвею оказалось невозможно. Пестрые одежды, на ногах сапоги разного цвета, валенки чудных фасонов, на головах кто во что горазд: треухи, меховые колпаки, высокие столбы и просто шкуры, сшитые с трех сторон.
Получалось, что Еремеев особняк самый старый из всего третьего ряда на Ордынской дороге Замоскворечья. Его дом окружали новострои со свежей краской, с белеными кирпичными стенами и высокими подклетями. Особняк будто старик поме́нял ростом и своими серо-темными оттенками кричал о полном безлюдии внутри него. Калитка не открылась, она заскрипела и упала прямо в проем. Снег высотой в пояс шел до самого дома. Ступени сгнили, пришлось залезать на крыльцо почти ползком. Парни-охранники оказались очень кстати. В сарае нашли материалы, из них смастерили новые ступени, отремонтировали ворота и калитку. Лопатами расчистили остатки снега.
На третий день Еремей повел сына на Красную площадь, заодно прошлись по торговым рядам. Матвей такого обилия товаров еще никогда не видел. Еремей зорко следил за взглядом сына, надеялся определить его интерес и, стало быть, порадовать отрока обновой или какой-то безделицей. Но Матвею быстро надоело шастать по рынку, и он запросился домой. После тишины и раздолья Чернопенья главная базарная площадь столицы была трудной для восприятия. Только задуманное Еремей еще не завершил. Повел сына в Посольский приказ. По дороге просветил отрока чем занимаются специально подготовленные люди для спокойствия и развития Отечества.
Когда старинный друг Еремея дьяк Румянцев Степан Владимирович увидел гостя, он не поверил своим глазам. Друзья обнялись и расцеловались. Еремей представил своего сына. В своем возрасте Матвей еще не достиг того роста, когда можно посмотреть друг другу в глаза. Дипломат сел на табурет и взял отрока за обе руки. Сразу определил схожесть с отцом – русые кудри, орлиный нос, голубые глаза. Румянцев стал задавать всякие вопросы. Матвей, не тушуясь, отвечал коротко, точно и честно. В конце концов дьяк погладил мальчика по голове и взглянул на Еремея:
– Надолго в столицу?
– Прибыл на седмицу. Нынче четвертый день. Может пойдем, Степан Владимирович, на улицу, здесь как-то неудобно.
– Ты прав, у нас считают будто у стен имеются уши.
Для разговора выбрали уютный уголок на Васильевском спуске. Тут у Покровского собора с тыльной стороны, как правило, было тихо. Первым разговор продолжил Степан Владимирович. Говорил, нисколько не стесняясь присутствия отрока, как бы давая ему наперед свое доверие.
– На колее государя нашего Иоанна Васильевича похоже пошла последняя верста. Главная примета в пробудившейся беготне недругов из числа ближних бояр.
– Не впервой на Руси меняется помазанник Божий? – удивился Еремей, – чего опять не хватает? Всей Европе доказали свою силу. С Москвой считаются и решения без оглядки на нас не принимают. Сибирью Русь увеличила свою территорию. По сути, получила кладовую сокровищ, вся Волга вплоть до Хаванского моря наша, крымчакам укорот дали.
– Все так, Еремей, но вот с наследником престола беда. Федор Иоаннович особого рвения к государственным делам не испытывает. Занят делами божественными и семейными. Ежели не на молитве в церкви, так в покоях своей жены разговоры разговаривает.
– Есть и другой наследник – Дмитрий.
– Мал он.
– Так Иоанн Васильевич не сразу встал на обе ноги.
– Про Дмитрия забудь, за Федором стоит силушка несметная. Жена его Ирина – сестра боярина Бориса Годунова, а он уже давно на виду у многих власть творящих.
– Что плохого, что власть примет Федор Иванович?
– Похоже, ты потерял чутье. Очень успокоился в своей глухомани, – заявил Румянцев и внезапно умолк.
Мимо проходили два боярина в высоченных шапках и собольих шубах. Дипломат повернулся к ним лицом и поздоровался. Те в ответ лишь кивнули и проследовали далее.
– Знатные персоны? – спросил Еремей.
– Знатные-то знатные, но тебе лучше их не знать!
Румянцев еще немного помолчал, потом продолжил.
– Эти двое ведут разговор, что род Рюриковичей изжил себя и пресечь его надобно по смерти нынешнего царя. В этом они не одиноки.
– Звучит как детская игра в горелки.
– Разве на Московии в такие игры ранее не играли? Не тебе сказывать сколь вреда могут принести такие горелки. На Руси ежели где всколыхнет, так отзовется везде. В порубежье только и ждут, когда у нас заполыхает. Поверь, я уж доподлинно знаю.
– Ты сам то, чего желаешь?
– Желаю, как прежде, но такому приходит конец. Меня тянут к себе и сторонники Рюриковичей, и их противники. Под благовидным предлогом отказываю и тем, и другим. Переношу окончательное решение. Они начали угрожать.
– В дому у тебя все в порядке?
– Жена и дочь Дарья, слава Богу, здоровы.
– Дочь поди уж взрослая?
– Девятый годок пошел. Только боюсь за них. Дочь единственная, детей у меня более не будет.
– Может тебе, Степан Владимирович, сопроводить их ко мне. У меня в усадьбе спокойно. Ведь сам по мне отметил. И место мое не такое дальнее. Поди, знаешь Кострому? Бывал ни раз?
– Я почему-то думал ты где-то в Астрахани. Но коли так, мысль хорошую ты мне подсказал. Надобно с женой посоветоваться. Тебе-то не будет в тягость?
– С женой переговори, а завтра по вечеру приходи ко мне, посидим и обговорим.
– Наверное ты прав, но мне надо спешить в Приказ, а то хватятся, а я неизвестно где!
Друзья расстались и каждый пошел своей дорогой. Уже дома Матвей стал расспрашивать отца про все заботы дипломатической службы. Судя по интересу, отроку понравился Румянцев, удивила его осведомленность.
Утром Матвей снова вернулся к разговору про Посольский приказ. В конце попросил оставить его в Москве под присмотром Степана Владимировича.
– Что ты будешь тут делать один?
– Почему один? Наймем сторожа и кухарку, приглашу преподавателей, хочу дальше учиться.
– Сие похвально, только без Румянцева Степана Владимировича решение принять не могу.
Жену и дочь отправили в Тверь с купеческим обозом. Сговорились, что Еремей встретит их на дорожной станции и они втроем по ледяной дороге Волги двинутся прямо в Чернопенье. Матвею нашли сторожа и приходящую кухарку. Для учебы наняли двоих учителей: одного по географии и страноведению, другого для обучения немецкому и шведскому языкам. Румянцев обещался раз в неделю навещать отрока.
Минуло две седмицы со дня отъезда Еремея, жены и дочери Румянцева. Московский колокол известил народ о кончине первого царя руса Иоанна IV Васильевича. Завершилась эпоха расширения территории русичей, укрепления границ, эпоха создания органов государственного управления и период зарождения в королевствах Европы ненависти к Московии, которую после назовут одним словом «русофобия».
Недолго ждали нового царя. На престол вступил законный наследник, сын последнего царя Феодор Иоаннович. Народ облегченно вздохнул, дескать все по правилам и по закону. Сторонники лоскутных обрезков в виде удельных княжеств попрятались в своих норках до поры до времени. Соседи ждали первых шагов царя Федора, чтобы определить новые отношения с Русью.
Еремей привез в Москву семью Румянцева и первым делом навестил сына. Отрок сразу высказал довольство своей новой жизнью, похвалился новыми знаниями и порадовал твердой убежденностью в выборе своего будущего. Степан Владимирович при встрече дал лестную характеристику Матвею и, как бы невзначай, обронил, что о таком зяте он мог бы только мечтать.
А время побежало дальше, отрок превращался в юношу, и Румянцев начал доверять ему поручения, учил определять суть длинного сообщения и укладывать эту суть в короткие строчки. Матвей составлял обзорные документы, учился докладывать о прочитанном по заданию своего наставника. Еще парень часто присутствовал на переговорах с иноземцами, иногда толмачил. В шестнадцать годов Матвей был зачислен в штат Посольского приказа для исполнения отдельных поручений.
Летом 1588 года ему дали задание отвезти в Кострому важный документ, положенный в специальный пенал. Выделили охрану и определили седмицу на исполнение.
Исполненное поручение давало Матвею возможность на пару дней заглянуть в Чернопенье. Такому раскладу кнети тоже обрадовались. Впервые за четыре года Матвей оказался в родной сторонушке. Все, кто видел Матвея еще отроком, подивились изменениям в его облике. Парень возмужал, раздался в плечах, звенящий голос сменил полноценный баритон. После того, как охладел первый восторг от приезда дорогого гостя, Матвей уединился с отцом. Было понятно, что батюшка хочет о чем-то рассказать, но никак не может подобрать нужных слов.
– Что с тобой, батюшка? Ты всегда учил признаваться в правде, не бояться косых взглядов и кривотолков.
– Случаются в жизни такие вещи, о коих прямо не скажешь. В данном случае лучше будет услышать новости от меня, чем от шептунов. Вышло так, что ощущения одиночества мучило не только меня одного. То же самое испытывала Барбара. Горя́ привели нас с ней в единую постель.
– В грехе живете? Ну, да Бог вам судья. Не осуждаю, не могу и не хочу. Право на земную радость вы заслужили с ней сполна.
– Так не думает сын Барбары Александр. Мы вынуждены от него прятаться и тайно искать уединения. Боюсь, что он при случае тебе наговорит такого, что ты изменишь ко мне отношение.
– Слушать его не стану, но парню пора определяться с постоянным занятием, поди до сих пор живет на всем готовом! Кроме польского языка, коему Барбара научила нас двоих, чего-то еще освоил.
– Если честно, то не пойму в кого он уродился. Яруло я знал прекрасно и почивания на лаврах за ним не водилось. Барбару видел в разных ситуациях. Терпелива, сердобольна и трудолюбива.
– Думаю, за Александром грешки водятся кроме самой ленивости.
– Любит урвать, что плохо лежит. Но все это половина беды. Схватишь его за руку на грехе, а он глядит светлыми глазами и отказывается от содеянного.
– Барбара знает об этом?
– Она в растерянности. Плачет и молится.
– Хочешь, поговорю с ним?
– Словами ему уже не поможешь. Будь моя воля – посадил бы в темницу на хлеб и воду, ходил бы к нему иногда и спрашивал о планах на будущее.
Встреча один на один Матвея с Александром состоялась. Тот сперва высказал недовольство своей жизнью. Потом пустился в оскорбления своей матери, потом перешел на отца Матвея. Тут терпение Матвея закончилось и Александр был нещадно бит. Остался с синяками на лице и разбитым носом. Но у него хватило ума никому не пожаловаться.
Еремей вдвоем с сыном сходили на кладбище. Могилки деда Брюханова и Людмилы были ухожены. Кресты от пропитки специальным раствором, Еремею посоветовал Фотий, сохранили деревянную структуру и блестели на солнце сотнями зайчиков. Потом отец и сын сходили в церковь, поставили поминальные свечи за упокой раба Божьего Матвея и рабы Божьей Людмилы. Отдельную свечу Еремей поставил за упокой своих молодцов и Яруло. За здравие всех живущих свечи поставили перед образом Преподобного Николая Чудотворца.
Глава вторая
Между Москвой и Переславлем в семи верстах от Сергиева Посада раскинулось село Сухоруково. Своим рождением и названием оно обязано Корнею Сухоруку, переселенцу из Ростовского княжества во времена Ивана Калиты. Нужда заставила Корнея искать счастье в неведомых землях. Московские кнети разорили его хозяйство, забрали все ценное, вплоть до серебряной пуговицы. Невмоготу расставаться с добром, нажитым потом и кровью. Как ни убеждали московские разбойники, что добро пойдет в Орду в обмен на спокойствие, на выкуп русичей из полона жуткого, на оплату ярлыков правления, Корней был уверен, что словами детей не накормишь и зимой ими печь не истопишь.
Взамен князь давал любые бесплатные земли вокруг Москвы и строительный лес на обустройство.
– Родивый сообразит, – любил повторять Иван Данилович и создал-таки удаленные от столицы посады для защиты города.
Корней ухватил себе поляну с плодородной землей, кусок леса и берег реки Вори, небольшой, но полноводной. Корней возвел жилище и вторым по важности поставил православный храм. Сходил в Лавру и позвал священника на освящение и регистрацию. То ли храм, созданный от души притягивал к себе своей силой, то ли место оказалось удачным, но народ потянулся в село Сухоруково. Ближние соседи скорее из-за зависти дали Корнею прозвище Ухват. Потом прозвище перешло в казенные бумаги и превратилось в фамилию для последующих поколений.
Очередным наследником Корнеева начинания стал неизвестно какой по счету в смене поколений правнук Фома. Очередной владелец Сухоруково добросовестно делал то, чем занимались его предшественники: сеял рожь и ячмень, выращивал домашних животных, ловил рыбу, ходил на охоту. И семье пропитание, и навар от торговли. Одна шкатулка с золотом, другая с серебром. Но не ради богатства жил Фома, его заносило то в одну, то в другую сторону То плуг закажет у кузнеца по собственным чертежам, соху прилюдно подвергнет сжиганию; то дикими семенами засеет часть пашни, а на другой год соберет невиданный урожай; то снасть придумает для ловли рыбы, раньше невиданную. Много планов роилось в голове Фомы, в том числе дорогу надобно проложить до тракта на Москву. Его пашни на возвышенности, а съедешь с них, и вода хлюпает. Уже несметное количество камней заложили в дорожные провалы, но на другой год твердость уходит как в бездонную пропасть. Прицепился к зимней одежде. Больно тяжелыми для него стали тулупы. Овечьих шкур полно, а выделывать их и делать легкими никто в окрест не умеет.
Однажды прослышал Фома про скорняка из Переславля. Попалась в руки шкура, выделанная этим мастером. И загорелся Ухват познакомиться с ним, выудить хитрости выделки шкур или просто секрет купить. Выбрал время в межсезонье и поехал в Переславль, нашел мастера, познакомился с ним. Архип особо не секретничал. Шкуры он сперва вымачивал в растворе соли, потом мездрил, снимал острым ножичком слой жира со шкуры. Показал сколь надобно, чтобы достичь желаемого.
– Важно не переборщить, иначе будут дырки от времени. Недоделать тоже плохо, – учил мастер.
Перед следующей операцией он ходил на барскую конюшню и собирал лошадиную мочу, в нем шкуры держал целых пять дней. Сразу предупредил, что на вонищу обращать внимание не надобно. Главное оказалось впереди. После сушки шкуры надобно мять. У Архипа стоял деревянный станок для этих целей. Три валика и две ручки для вращения.
Мастерская стояла на берегу реки Трубеж. Пока Архип рассказывал, внимание Фомы привлек мужик, который сплавлял на плоту груз на четыре-пять телег. Плыл легко, лишь шестом регулировал направление движения. В конце разговора Фома спросил про реку. Архип объяснил, что впадает она в Плещеево озеро, и из него сплавщики идут в разные стороны, ибо посадов и дорог по берегу сколь угодно.
На возврате домой Фома бубнил одни и те же слова «поехал за одним, возвращаюсь с другим». Три дня ушло на строительство плота, еще половину дня загружали мешки с зерном. До вечера дошли до пересечения Вори с трактом на Москву. Проблема перевозки грузов от Сухоруково до большой дороги была решена просто и дешево. Осталось лишь поставить амбар на берегу и тогда будет полное довольство.
Водное царство захватило Фому с такой силой, что впору жить прямо у самой реки. В его голове роились идеи нового вымола, быстроходного плота, возвращение судов вверх по течению с помощью лошадей по берегам. Некоторые идеи он фиксировал на чертежах, потом аккуратно складывал в отдельный ларец с замочком на крышке.
Однажды по глубокой осени Фома увидел вереницу людей, человек пять – шесть. Присмотрелся, а это слепцы с мальчиком поводырем. Отроку лет одиннадцать, не более. Поводырь подвел своих подопечных к Фоме и попросил разрешения передохнуть под навесом у ворот. Под крышей стояли скамьи и длинный стол. Как только слепцы расселись, слуга по команде Фомы принес хлеб, кувшин молока, варенные яйца и соленые огурцы. Перед Фомой сидели люди разных возрастов и различимы по грамотности. У двоих сразу почувствовалась правильная словесность. У остальных с манерой говорить было не все приемлемо. В лицах проглядывалось особое единение – их общая беда, нарушившая основную связь с внешним миром и называлась эта беда – слепота.
– Давно идете? Откуда? – спросил хозяин не из любопытства, просто выказать человеческое сочувствие.
– Весной вышли из Казани. На одном месте нельзя задерживаться надолго, – сказал самый старый из всех и пояснил, – привыкают и перестают подавать.
– Еще ходим по монастырям и храмам в надежде получить исцеление. Молимся и водицу святую пользуем, – вступил в разговор еще один слепец.
– Помнишь, как митрополит Алексий исцелил Туйдулу, мать хана Золотой орды? Он без боязни пошел к татарам по их приглашению, с собой принес святую воду и молитву.
– Кто же подсказывает вам где храм, а где монастырь? Землица наша для пешего бывает порой пустынна.
– Идем себе вдоль Волги и удивляемся, сколько святых мест по берегам. Видно так Господь распорядился.
– И что длинная река Волга? Много о ней слышал.
В разговор вступил отрок. То ли пользовался чужим сказом, то ли сам уже побродил по свету.
– Волга, она через всю Русь проходит. Далеко за Тверью ручейком начинается, а заканчивается в необъятном Хаванском море.
– И что, ты видел это море?
– Кто до Астрахани доберется, тот море обязательно увидит.
– Большое оно? – Фома представил Плещеево озеро, когда с одного берега другого не видно, – поди как от Переславля до Москвы?
– Как от Переславля до Архангелогородской окраины. Слыхал про такое? – отрок победно глянул на Фому.
Фоме действительно стало стыдно, любопытство его распирало и взяло верх.
– Скажите, от Переславля где ближе всего Волга протекает? В какую сторону идти надобно?
Один слепец назвал Тверь, другой выдавил из себя малоразличимое название, отрок твердо сказал: «Углич».
– Гляди, боярин, от Переславля дойдешь до Ростова. По пути можешь заглянуть в Годеново, крюк не длинный, но там Христос каменный в полный рост, свалившийся с неба стоит. Упал прямо в болото, аккурат в тот день, когда Византия пала. А болото за ночь превратилось в возвышенность и теперь там стоит храм и открылся монастырь.
– А Христос где? – начал расспрашивать Фома, будто отрок ему врал. Но вступились слепцы и подтвердили такое явление.
– Христос прямо в храме установлен и к нему можно приложиться. А в Углич от Ростова пойдешь влево. Там дорога одна, заодно зайдешь к источнику преподобного Ириарха. Попъешь водички и иди по единственной дороге через Юхотские земли и выйдешь к Угличу. Красивый город, залюбуешься. Вторая столица.
– Почему?
– Ведь там живет наследник престола царевич Дмитрий. Как Иоанн Васильевич отдал Богу душу, его туда и отправили, – ответил на вопрос первый слепец и добавил, – видать в Угличе спокойнее.
– Я слышал, что наследник совсем мал, – не унимался Фома.
– Семь годков. Так с ним мать, Мария Нагая, ее братья и слуг человек триста. Но они городу не помеха, – закончил свой сказ слепец.
Гостей проводили, дали на дорогу еды. Они надеялись прожить в Сергиево-Троицкой лавре до весны. Потом двинуться дальше и ходить так всю оставшуюся жизнь. Отроку похоже сие занятие по душе. Все лучше, чем сиротствовать в хозяйском доме или пристать к душегубской ватаге.
Слепцы ушли, а Фома потерял покой. Ему очень захотелось увидеть Волгу. Только на дворе межсезонье и по слякоти далеко не уедешь.
Не выдержала неугомонная натура. После первых морозов двинул по означенному маршруту. С ним поскакали двое ражих мужиков, помощников по хозяйству. На третий день взору открылся город Углич. Встретил путников перезвонов церквей, коих в округе находилось видимо невидимо. Действительно, вторая столица Руси. На линии вымолов жизнь замерла. Волга покрылась льдом и речные суда стояли у самого берега или лежали у кромки льда на берегу. На реке по любому угадывалась длинная широкая лента, по которой смелые ямщики уже гоняли вовсю. Оглядевшись, Фома пошел к Кремлевским воротам. Именно там он надеялся свести знакомство с местным служкой. Деловых можно определить сразу. Они передвигаются, будто в надетом на все тело стеклянный пенал. Внешний мир их не интересует, у них своя удивительная жизнь и всякий народишко только мешается под ногами. Опыта у Фомы в таких делах не было. Он неоднократно слышал, что официальный путь усыпан подношениями. Можно разориться или дождаться второго пришествия, но вопрос не решить.
Мужика без стеклянного колпака он приметил сразу. Тот сперва скрылся за воротами, потом вышел из них с пеналом, в коих носят важные бумаги. Фома двинулся за ним и тот привел его в городскую тюрьму. В первый момент Фому сильно смутило, но спохватившись, он понял, что парень вхож в круги охранителей. Порфирий оказался курьером при воеводе. На потребность Фомы отозвался с искренним удовольствием и стал делиться всем, что знал про речные передвижения по Волге. Одобрил идею поставить новый вымол и перевозить грузы. Вызвался свести с нужным человеком. Посоветовал именно зимой решить этот вопрос, а то летом сбегаются купцы, хитрые людишки и цены уходят к облакам. Порфирий, как и обещал, переговорил с ярыжкой из Земельного приказа. Но тот даже знакомиться с Фомой не захотел. Назвал сумму и велел курьеру указать отведенное место. Все нужные документы принес Порфирий. В бумагах значилось, что Фома Сухоруков, сын Иванов, получает в распоряжение землю и обязуется построить вымол и амбар, купить речное судно, перевозить на нем грузы и людей до города Ярославля и назад. Фома спросил про ограничения. Порфирий дал грамотный ответ, типа первое время работу новичка будут контролировать и года два он должен находиться на виду.
– А то ведь как бывает, уйдет хозяин в поход до Астрахани. А ты жди его до осени. Пока не уразумят, что ты за человек, то доверять не станут.
С первой оттепелью оставил Фома на хозяйстве в Сухоруково своего среднего брата. Сам уехал в Углич. Почти задарма купил строительный лес. Нанял толковых, мастеровых ребят и работа закипела. Однажды вышла незадача. Со стропил строящегося амбара упал верховой рабочий. И как на грех напоролся на сук, пробил мякоть верхней части ноги. Конечно, рану обработали, ногу завязали, но рана начала гноиться. Мужик оказался неспособным к дальнейшей работе. Фома вспомнил советы целительницы из Сухоруково и спросил у местных ягоды оранжевой королевы. Те недоуменно пожали плечами. Фома взял с собой одного из помощников, и они пошли в лес. Долго ли, коротко ходили, но в конце концов отыскали кусты в желтеющими ягодами. Стали собирать в лукошко. Вдруг оба встали будто вкопанные. За кустом малины стоял волк. Он не скалился, не показывал клыки, не рычал, он будто о чем-то просил.
– Слышь, Фома, – прошептал помощник, – слыхал я, что волки иногда у людей помощь просят.
Фома кивнул и сделал два шага навстречу волку. Тот медленно развернулся к нему задом, потом повернул голову и посмотрел прямо в глаза. Фома пошел за ним, а тот все ускорялся и ускорялся. Пришлось даже догонять. Волк, а точнее волчица, привела их к охотничьей яме. На дне обреченно сложив лапки, лежал волчонок. Кричать уже не было сил. Он только чуть-чуть разевал свою крошечную пасть. При падении волчонку повезло. Он не задел тельцем острые колья. Но испуг от безысходности и потери сил овладели им сполна. Мать-волчица отбежала немного и легла, положила свою морду на передние лапы. Достали веревку и привязали ее к дереву. По ней Фома спустился вниз, надел рукавицы и взял волчонка в руки, примерился и бросил его наверх. Помощник умело поймал щенка. Когда собрались уходить, увидели, что волчица облизывает своего детеныша и воспроизводит звуки, похожие на довольное урчание.
Снадобье раненому мужику помогло и на пятый день он уже сидел на верхотуре. Строители приносили с собой узелки с едой. Кто-то уходил утолить голод домой. Иногда еду приносили близкие люди из семьи: дочери, малолетние сыновья, сами жены. К этому привыкли и уже никто не обращал внимания. Фома и его помощники столовались у старушки из дома на соседней улице. Ходили два раза в день – утром и ближе к вечеру. Особых изысков не требовали, платили справно и не жадничали.
Среди строительной артели особо выделялся Домиан, мужик из Рогозового посада близ Углича. Ему еду приносил сынишка и чувствовалось, что это поручение он выполняет с удовольствием и без принуждения. В один из дней обед ему принесла дочь. Домиан сразу спросил про подмену. Та сообщила, что мать разрешила Сашке пойти с соседскими ребятишками на Волгу ловить рыбу.
– Сашок и так безотказный в домашних делах, а тут вроде у всех ребят единое желание проявилось, – оправдывалась дочь.
– Ты, Лушка, парня мне не порть. А то, ишь, с матушкой сговорились и пожалели мальца.
Фома посмотрел на дочь Домиана и увидел не Лушку, а вполне сформировавшуюся молодую девицу, очень приятной наружности. Называть ее Лушкой язык не поворачивался. Лукерья – дело другое. Казалось, имя придумано специально для этой девушки, а не наоборот.
После трапезничества Фома подошел к Домиану и высказал восхищение красотой его дочери.
– Толку что? – возмутился древодел, – в голове никакого ума, дура дурой.
– Я не заметил, – удивился Фома.
Домиан пояснил:
– Придумали с матерью, то бишь с моей женой, песню про счастье. Недавно парень сватался к Лушке. Видный, работящий и не пьющий. Они с моей женой отказали ему и его сватам. Стыдоба на весь посад пошла. А эти долдонят одно: «хотим счастья».
– Спорить не буду, но несчастных женщин видел. Сказывают, нет большего наказания, чем делить постель с нелюбимым мужиком.
– А ты где на всех любимых наберешься? Стерпится, слюбится!
– Бывает, что не слюбляется. А ты, говорят, известный во всей округе мастер наличников. У тебя каждый узор не только красив, но и содержателен.
– Эх, Фома, ушли, те времена, когда на это обращали внимание. Но через те самые наличники намедни вызывали меня к царевичу, точнее к его матери, Марии Нагой.
– Так у них вроде терем каменный. Неужели тоже наличники нужны?
– Не наличники она заказала.
Домиан перешел на шепот, взял Фому за рукав и повел в сторону.
– Царский трон она заказала для своего сына.
Фома опешил.
– Так вроде Феодор Иоаннович, дай Бог ему здоровье, царствует и уходить никуда не собирается.
– Ты ведь знаешь, как у нас уходят, – Домиан начал говорить совсем неслышно, – вроде утром бегал, а в полдень кувырк и нету.
Фома со всей крестьянской хваткой гнул свою линию и не упустил подвернувшийся случай.
– Домиан, можно глянуть на будущий трон? Ей Богу, никому не скажу, словом не намекну.
– Так я же его только начал.
– Все одно глянуть охота. Когда еще царский трон увидишь?
– Ладно приходи. Только когда?
– Давай послезавтра. Престольный праздник, я работы отменю, и мужики отдохнут, и мы с тобой отметим. Утром схожу в церковь и сразу к тебе. Сказывай, где живешь?
В праздник Святой Троицы Фома отстоял службу в Спаса-Преображенском храме. Причастился, поставил свечи за здравие и за упокой. У кремлевских ворот ждали своего часа три коляски, все, которые тогда лётали по городу. Фоме понравился ражий мужик с аккуратной бородой и в разноцветном кафтане. Сговорились, но сперва заехали на рынок. Купленные гостинцы удивляли многих встречных: пряники мятные в коробе; связка баранок, густо осыпанных маком; мешочек с орехами и туесок меда. Создавалось впечатление, что мужику деньги девать некуда, или собрался кого-то подкупить.
Дом древодела выделялся из общего ряда изразцами и яркими красками. На каждой воротине висели по звезде неправильной формы, но они нисколько не портили восприятие, наоборот, неправильные формы притягивали внимание. Возница развернул коляску в сторону города и повторил договоренности заехать за Фомой, как только колокольный звон позовет всех на вечернюю службу. Видать в семье Домиана ждали гостя и за улицей наблюдали из окон. Не успел Фома приблизиться к воротам, как калитка отворилась, показался хозяин в нарядной рубахе с убранными под ленточный пояс волосами и лучезарной улыбкой.
