Елена Шевелева
Душа которая не сдается

Полная версия

Посвящается моему сыну Даниилу

«Звук поцелуя не так громок, как выстрел пушки,

но его эхо звучит намного дольше!»

Надпись на El Muro del Beso, Barcelona

Глава 1. Дом, которого больше нет

Знаете, какая самая главная достопримечательность на Земле?

Я вот в шесть лет знал.

– Мам, а какая самая главная достопримечательность на Земле? – спросил я однажды, пока гонял машинку по кухонному столу.

– Ну, не знаю… – она задумалась, а я терпеть не мог, когда взрослые медлят с ответами.

– Это то, что есть в каждом городе или что редко встречается? – уточнил я.

– Ну, наверно, то, что редко встречается.

– Тогда это война, – выдал я, как будто это был факт из энциклопедии. А потом, подумав, добавил: – Нет, наверно это то, что в каждом городе есть – это люди…

Через пару минут, уже углубившись в игру, бросил вскользь:

– Представляешь, они разбомбили больницу! Правда, все спаслись… – и улыбнулся.

Гениальная логика, да? Как будто шестилетний я уже что-то знал, но пока не мог этого осознать.

И вот, спустя 11 лет, я сижу в Барселоне, в квартире с белыми стенами, которые пахнут чужой жизнью, и листаю телеграм-каналы. Снова и снова. Разбомбленный роддом. Разбомбленный театр. Разбомбленный торговый центр.

Только на этот раз никто не спасся.

И если честно, у меня нет никакого права на этот гребаный стыд, потому что я сижу на мягком диване в квартире с кондиционером, а не в подвале под звуками сирен.

Но он есть.

Если вы когда-нибудь поживёте в хорошем районе Москвы, то поймёте, что это своего рода пузырь. Красивые дома, парки, кофейни с хипстерскими названиями, где бариста помнит, что ты пьёшь свой матча латте. Люди бегают в парке по утрам, обсуждают отпуск в Италии, выкладывают фотки с бранчей. И у всех какая-то иллюзия, что так будет всегда. Когда кто-то из одноклассников сказал, что услышал где то, что скоро будет война, над ним посмеялись и назвали дебилом.

Дома у меня была огромная комната, похожая на капитанскую рубку, мощный ноут, коллекции камней и солдатиков разных эпох, и в целом жизнь мне нравилась.

А потом БАХ! – и твой пузырь лопается.

Война? В двадцать первом веке? В Европе? Серьёзно? Мы же цивилизованные люди, у нас же Netflix, как это вообще возможно?

Родители выключили телевизор на следующий день. Решили, что это лучший способ бороться с реальностью.

А я – нет.

Я залип в телеграме, мониторил всё подряд, врубился в ситуацию сильнее, чем любой взрослый. От страха и бессилия потели ладони, все внутри сжималось и было трудно дышать. И чем больше я читал, тем больше становилось стыдно.

Как будто я дал согласие всему этому происходить.

Как будто я лично это одобрил.

И этот липкий стыд, он как вирус – распространяется по телу, раз, и ты уже заражён.

Мы все думали, что вот-вот проснёмся, и всё будет, как раньше. Ну потому что, come on, это же абсурд! Это как если бы кто-то сказал, что теперь у всех вместо Wi-Fi будет голубиная почта. Нереально!

Но оно не заканчивалось. А наоборот. Сначала из-за санкций нам отрубили платежные системы, потом забанили фейсбук и инстаграм. Начали закрываться брендовые магазины, Макдональдс, исчезли какие-то товары из магазинов, к которым я привык. Кофе в капсулах или пенка для умывания. Казалось бы, мелочь, но каждая потеря отдавалась болью сердце.

А потом объявили мобилизацию.

И вот тут родителям переклинило конкретно.

Я помню тот вечер. Вроде ничего не предвещало. Я сидел у себя в комнате, ковырял что-то в телефоне, как вдруг заходит отец. Серьёзный, сосредоточенный, с таким выражением лица, как будто ему только что сообщили, что его аккаунт в Steam навсегда забанили.

– Мы уезжаем, – сказал он.

– Что?!

– Мы уезжаем, Илья. В другую страну.

А потом начались разговоры – про билеты, про визы, про выбор между Лиссабоном и Барселоной. Остановились на Барселоне из-за моря и местного IT-сообщества. Мой отец – фаундер нескольких платформ и мобильных приложений. Сыграло свою роль и удобное авиасообщение с миром

.

И вот, через месяц мы сели в самолёт.

Москва осталась где-то позади.

Барселона – да, классный город. Правда.

Красивый, солнечный, шумный. Витиеватые улочки Готического квартала, широкие пляжи Барселонеты, белые яхты, покачивающиеся в порту. Веселые люди играют в футбол прямо на песке, а уличные музыканты заливаются на каждой площади. Все приветливые, расслабленные, улыбаются тебе. И много, так много солнца!

По своему незнанию мы поселились в Равале – районе с ужасной репутацией, где живут эмигранты. Здесь соседствуют марокканские лавки, индийские забегаловки, китайские продуктовые, и запахи специй перемешиваются с гарью от мопедов. Испанцев тут нет. Сразу чувствуешь, что ты в каком то другом мире.

В первый же день у мамы украли телефон. Просто стащили со стола на террасе ресторана, одним ловким движением, пока она отвлеклась. Это был, знаете, такой символичный жест от города: «Добро пожаловать, наслаждайтесь!»

Мы гуляли по набережной, ели чуррос с горячим шоколадом. После поднялись на гондоле на Монжуик, откуда барселонский порт раскидывается, как гигантская картина. Мы смотрели на город сверху, и отец сказал что-то вроде:

– Видишь? Теперь это наш новый дом.

Но внутри меня что-то протестовало.

Нет. Это не мой дом.

Школа… О, школа – это вообще отдельная тема.

Большая, частная, с несколькими кампусами, футбольным полем и зоной для прогулок с пушистыми соснами. Всё сделано в стиле «дорогие детки дорогих родителей». Тут такие ученики, что смотришь их Инстаграм – и понимаешь, что ты, конечно, нищеброд в сравнении с ними.

Дети бизнесменов и топ-менеджеров корпораций, наследники богатых каталонских семейств, респектабельные индусы – все с идеальными улыбками, одеты в old money и чем-то в глазах, чего у меня нет. Полная уверенность, что в их мире все стабильно.

И среди них с какого то перепугу оказался я, простой московский парень Илья Штерн.

С моим рюкзаком, купленным ещё в Москве, кроссовками, в которых я проходил полтора года, и карманными деньгами, которых не хватит даже на половину их ежедневных расходов в кафе. В моем мире стабильности не было от слова совсем.

Первую неделю я тестил почву. Оценивающий взгляд, покер-фейс, полное безразличие. Я умею казаться человеком, которому всё равно.

Но на самом деле мне не всё равно.

Я быстро нашёл общий язык с ребятами, которые говорили по-русски. Мы как-то сразу поняли друг друга без лишних слов.

Наверное, у нас у всех выработалась какая-то внутренняя защита – что говорить, как отвечать.

Если спрашивают про войну, мы обычно говорим: «Мы против, как и все нормальные люди».

Мне, если честно, немного проще, чем многим, кто приехал из России.

Теоретически я могу сказать, что я еврей.

И это даже не ложь. Дедушка Штерн – вполне себе настоящий, хоть и обрусевший до невозможности. Ну а что вы хотели? Советский Союз, ассимиляция, все дела. Он не празднует шаббат, не носит кипу и, скорее всего, никогда не открывал Талмуд. Но фамилия у него еврейская, и этого, как оказалось, вполне достаточно, чтобы в нужный момент сказать: «Я вообще-то еврей», если вдруг разговор заходит в опасную зону.

Дедушка с бабушкой остались в Москве, и это отдельная боль. Им обоим уже за 80, и я понятия не имею, как они там, одни, в этом кошмаре. Мама каждый день созванивается, спрашивает, как они себя чувствуют, купили ли лекарства. Они, конечно, говорят, что всё нормально. Но я то знаю, что на самом деле нихрена не нормально.

Так что да, если надо, я могу быть евреем. Это тоже часть меня.

Но даже в те моменты, когда я отшучиваюсь или держу лицо – я чувствую.

И чувствую слишком много.

Я всегда замечал людей, их эмоции, их боль. В метро, в магазине, на улице – иногда я ловлю чей-то взгляд, и мне кажется, что я считываю то, что исходит от человека – не слова, не выражение лица, а что-то глубже, его состояние. И часто это тяжёлое чувство, оно прилипает ко мне, и я потом весь день хожу с чужой болью, даже если виду не подаю.

Поэтому, когда вечером я включаю фильм «Жертвоприношение» Тарковского, я понимаю его героя так, как будто он мой двойник.

Этот фильм… Он завораживает.

Эти длинные кадры, где тишина важнее слов. Как будто время останавливается, и ты зависаешь внутри этих сцен. Как он медленно идёт, говорит, думает. Как мир вокруг него рушится, но он верит, что может спасти его – просто пожертвовав всем, что у него есть.

Он молится.

Он говорит: «Господи, если ты спасёшь этот мир, я отдам всё, что у меня есть».

И он делает это.

Он сжигает свой дом. Буквально.

Поджигает, стоит и смотрит, как пламя жрёт его вещи, его прошлое, его красивую, уютную, безопасную жизнь. Смотрит, как рушится всё, что у него было.

А потом его забирают в психушку.

Потому что когда ты делаешь что-то настолько радикальное, тебя не объявляют спасителем – тебя объявляют сумасшедшим.

Но он не сопротивляется.

Он знает, что сделал то, что должен был сделать. Что его жертва была нужна. Что она изменит мир, даже если никто этого не увидит.

И вот я смотрю на это и думаю: а если бы мне пришлось?

Смог бы я отказаться от всего, если бы знал, что это может что-то изменить?

Я не уверен.

Но эта мысль не отпускает.

Глава 2. Узкие улочки

Я гулял по Готическому кварталу. Просто брёл, никуда особо не торопясь. Эти улицы будто специально созданы для того, чтобы заблудиться. Узкие, извилистые, с высокими домами, которые не дают солнечному свету пробиться до земли.

В воздухе пахло морем, выпечкой и какой-то сыростью. Туристов почти не было – вечер, все разбрелись по ресторанам. И в этот момент я почему-то чувствовал себя спокойно. Почти как дома.

Но тишину разорвал резкий крик.

– Аааааа!

Я обернулся на звук. Спереди, метрах в двадцати от меня, двое парней в капюшонах выскочили из переулка. Один из них прижимал к груди женскую сумку.

Через секунду из-за угла выбежала девушка. Темные волнистые волосы разлетались по плечам, ярко-красный шарф развевался за спиной. Она кричала на испанском, пыталась их догнать, но один из парней резко толкнул её.

Она упала.

Не знаю, что на меня нашло. Я даже не успел испугаться. Один из парней бежал прямо на меня, я сделал шаг вперёд и выставил ногу.

Он рухнул, как мешок. Сумка вылетела из его рук, глухо стукнувшись об мостовую. Его напарник даже не остановился – умчался дальше, бросив его.

Парень на земле поднялся, зло глянул на меня, как зверь, но не стал ничего говорить. Просто рванул следом за своим товарищем.

Сумка осталась лежать.

Я поднял её и подошел к девушке. Она уже встала, стряхивая пыль с коленей.

Лицо у неё было сердитое, но с каким-то странным спокойствием. Она как кошка стряхнула с себя пыль, когда неуклюже приземлилась.

– Ты в порядке? – спросил я, протягивая ей сумку.

Она посмотрела на меня настороженно, но быстро взяла сумку.

– Gracias, – сказала сначала по-испански, а потом, переходя на английский: – Спасибо.

– Не за что, – отозвался я, чувствуя, как внутри всё ещё гремит адреналин.

Она слегка нахмурилась, словно пыталась понять, что это за странный парень с акцентом.

– Ты откуда? – спросила она.

Я слегка замялся, ожидая очередного вопроса про войну, но вместо этого сказал с лёгкой усмешкой:

– Из России.

– О, понятно, – спокойно кивнула она. Ни сарказма, ни вопросов, ничего.

Я смотрел на неё, и почему-то не хотел, чтобы этот разговор заканчивался. У неё были тёмные глаза и приятный тёплый голос. Я не мог объяснить, но чувствовал рядом с ней что-то, чего не чувствовал уже очень давно.

– Меня зовут Лея, – сказала она.

– Илья, – ответил я.

Она чуть прищурилась.

– Забавно. Почти одинаковые имена.

– Может, это знак, – пошутил я.

Она усмехнулась.

– Может быть.

Мы постояли ещё несколько секунд, и я заметил, как она слегка закусила губу, будто не решаясь что-то сказать.

– Слушай, а давай обменяемся контактами? – Она достала телефон. – Чтобы не потеряться.

Я добавил её в свой инстаграм. Когда я открыл её профиль, первая вещь, которая бросилась в глаза – странная надпись под аватаркой. «Случайности неслучайны», а рядом – какие-то символы, похожие на древние знаки.

– Что это за знаки? – спросил я, показывая экран.

Она взглянула и слегка улыбнулась.

– Долгая история. Может, как-нибудь расскажу.

– Окей, расскажешь, – эхом повторил я за ней.

Несколько секунд мы просто стояли на улице, в тишине, нарушаемой только отдалённым шумом города. И я не знаю, что за приступ мужественности на меня нашел, но слова сорвались сами собой:

– Я провожу тебя, вдруг эти твари вернутся!

Лея удивилась, но не отказалась.

– Ладно, если хочешь.

Мы пошли вместе. Я шёл рядом с ней, и впервые за долгое время меня не тянуло в телефон, не хотелось никуда сбежать. Я чувствовал тепло и покой. Что-то очень правильное было в этом моменте.

Мы шли по старым улицам, разговаривая о всякой ерунде: о городе, о том, что происходит в Москве, как она попала сюда. Она сказала, что живёт здесь с дедушкой, что они переехали несколько лет назад из Израиля. Я сказал, что приехал месяц назад, и она кивнула с понимающей улыбкой.

Возле её дома, у массивной деревянной двери, нас ждал старик. Лет семидесяти, с острой бородкой и ясным взглядом. Он стоял, скрестив руки, и, увидев нас, чуть нахмурился.

– Это твой дед? – спросил я шёпотом.

– Ага, – подтвердила она.

Дед смерил меня внимательным взглядом, будто видел насквозь.

– Это кто? – спросил он на иврите.

Я не понял слов, но почувствовал интонацию.

– Это Илья, – ответила Лея. – Он мне помог.

Старик кивнул, но взгляда с меня не отвёл.

– Спасибо, – сказал он неожиданно на английском. Голос у него был низкий, но тёплый.

– Не за что, – ответил я.

Лея улыбнулась мне в последний раз, коротко помахала рукой.

– Увидимся, – сказала она, открывая дверь.

Я стоял, пока они не скрылись внутри, чувствуя, как эта странная лёгкость всё ещё не отпускает.

Увидимся. Я точно хочу тебя увидеть снова.

Глава 3. Неожиданное знакомство

Прошло две недели, но я так и не написал Лее.

Не то чтобы я не хотел – хотел, и ещё как. Но каждый раз, когда открывал инстаграм, чтобы набрать ей сообщение, что-то внутри меня стопорило. Может, страх, может, какая-то неуверенность, а может, просто тот самый мой внутренний голос, который любит тянуть время и делать вид, что ничего важного не происходит.

Но что-то действительно произошло.

После той встречи во мне как будто включился тумблер. Я начал замечать всё вокруг, что связано с еврейской темой.

Барселона, оказывается, была не просто городом Гауди и пляжей. В ней был целый еврейский квартал, скрытый в узких улицах Готико. И однажды я просто пошёл туда гулять.

Я шёл по мощёным улочкам, разглядывал старые каменные стены, древние надписи, и что-то внутри отзывалось, как будто я знал эти места. Не по фото, не из статей, а изнутри.

Как будто я ходил здесь когда-то давно.

Я даже не думал, куда иду, но ноги сами привели меня к старинной синагоге. Она была небольшой, скрытой между домами, и, если бы я не знал о ее существовании, то легко мог бы пройти мимо.

Я остановился у двери, вглядываясь в тёмные своды, когда за спиной раздался знакомый голос.

– Неожиданная встреча, Илья.

Я резко обернулся.

Передо мной стоял дед Леи.

Тот самый старик с пронзительным взглядом, который встретил меня у их дома.

Он был здесь не просто так. Я заметил, что у входа висит афиша:

«Ханука – время чудес»

Лекция: профессор Авраам Бен-Ицхак

Я перевёл взгляд на него, пытаясь понять, как так получилось, что я оказался именно здесь, именно в этот день.

– Вы… будете сегодня выступать? – спросил я, чувствуя, как внутри что-то тёплое разливается.

– Да, – кивнул он. – Сегодня пятая ночь Хануки. Мы зажигаем свечи. Буду говорить про чудеса.

Он пристально посмотрел на меня.

– Тебе стоит прийти.

Я замялся.

Я не знал, почему он меня приглашает. Почему мне это важно. Но в этот раз голос внутри не стал спорить.

– Ладно, – сказал я. – Я приду.

Я вошёл в зал, когда уже собирались люди. Атмосфера была… странной, но уютной. Запах воска, старого дерева, голоса, говорящие то на английском, то на иврите, то на испанском.

Я сел в дальнем ряду, закрыл глаза и ждал.

И вот на сцену вышел дед Леи.

– Друзья, добро пожаловать. Сегодня пятая ночь Хануки – праздника света и чудес. И сегодня я хочу рассказать вам о том, что чудеса происходят не только в древних историях, но и прямо здесь, вокруг нас. Просто мы не всегда умеем их видеть.

Он говорил на английском, что было неожиданно. Я ожидал испанского или иврита, но нет – как будто специально для меня.

– Много лет назад в Иерусалимском храме произошло чудо. Масло, которого хватило бы на один день, горело восемь дней… Но задумайтесь: что на самом деле было чудом? То, что масло горело? Или то, что кто-то решился его зажечь, зная, что его недостаточно?

Я слушал его голос и чувствовал, что он говорит не просто о древних событиях.

Он говорил обо мне.

О том, что иногда нужно сделать шаг, даже если ты не уверен, что у тебя хватит сил. Что иногда чудо – это не магия, а просто решение не сдаваться.

И тут меня накрыло.

Я раньше думал, что чудо – это когда происходит что-то сверхъестественное: молния ударила, разверзлись небеса, появился ангел и сказал тебе, что делать.

Но нет.

Чудо – это когда ты идёшь, не зная куда, и оказываешься в нужном месте.

Когда ты теряешься в чужом городе, а ноги сами приводят тебя туда, где ты должен быть.

Когда ты встречаешь человека, и он почему-то важен, хотя ты ещё не знаешь почему.

Чудо – это когда огонь горит дольше, чем должен.

И когда ты решаешь его зажечь, даже зная, что его может не хватить.

Я смотрел на свечи, которые зажигали в центре зала, и чувствовал, как что-то внутри меня вспыхивает.

Как будто я просыпаюсь.

И в этот момент я почувствовал её.

Я обернулся.

В конце зала стояла Лея.

Она заметила меня и улыбнулась – просто, искренне, без тени сомнений.

Я почему-то улыбнулся в ответ.

Она была здесь.

Случайность?

Нет.

Случайности неслучайны.

Глава 4. Голос прошлого

После лекции люди неспешно расходились, гасли свечи, воздух был пропитан теплым светом и запахом воска. Я собирался уйти, но, прежде чем сделал шаг к выходу, дед Леи – Авраам – подошел ко мне.

– Илья, останься. Выпьем чаю.

Это прозвучало не как вопрос, а как что-то само собой разумеющееся.

Лея уже стояла рядом, глядя на меня так, будто знала, что я соглашусь.

Я кивнул.

Мы сидели за круглым деревянным столом. Чай был крепким, пряным, с медом. Авраам сидел напротив меня, неторопливо помешивая ложечкой в кружке.

– Ты вернулся, – сказал он.

Эти два слова пронзили меня, как током.

Я посмотрел на него, пытаясь понять, что именно он имеет в виду.

– Вернулся? – переспросил я.

– Да.

– Но… я тут в первый раз.

Он усмехнулся, как будто ему не нужно было ничего доказывать.

– В первый ли?

Я сглотнул.

– Вы знаете… – я сделал глоток чая, собираясь с мыслями, – у меня странное чувство. Я гулял по этим улицам и… как будто знал, куда идти. Как будто ноги сами меня вели.

Авраам внимательно смотрел на меня, но ничего не говорил.

Я вздохнул и продолжил:

– Какое то ощущение знакомого места. Это… Я не знаю. Как будто я уже был здесь раньше.

– Именно.

– Но… это же невозможно, верно?

Он чуть наклонился ко мне, скрестив руки.

– А что для тебя возможно?

Я замолчал.

Лея смотрела на меня с лёгкой улыбкой, но не перебивала. Её глаза светились в полумраке комнаты, и я кожей чувствовал этот свет.

– Я не знаю, – выдохнул я. – Просто всё это… слишком странно.

– Странно, – повторил Авраам. – Только потому, что ты привык считать себя тем, кто родился в одном теле, в одном городе, в одно время.

У меня мурашки пошли по коже.

– Так вы хотите сказать, что это не так?

Он не ответил прямо.

– Скажи мне, Илья, что ты чувствуешь, когда заходишь в эти переулки?

Я задумался.

– Как будто я ищу что-то.

– Или кого-то.

Меня пробрала дрожь.

Я взглянул на Авраама, но в его глазах было только тепло.

– Что такое душа, Илья? – вдруг спросил он.

Я моргнул.

– Не знаю… Что-то духовное?

– А чувствуешь ли ты свою душу?

Я осёкся.

– Ну… наверное…

– Нет, – Авраам покачал головой. – Ты чувствуешь тело. Ты можешь ощутить его. А душу нельзя «ощутить» как физическое тело. Душа – это ты. Это тот, кто спрашивает.

Я переваривал его слова, пытаясь понять, почему они вызывают у меня такую внутреннюю бурю.

– И что значит… это странное чувство?

Авраам улыбнулся.

– Это голос души. Это её способ напомнить тебе, что всё уже было. Что ты не в первый раз идёшь по этому пути.

Я вдруг вспомнил, как гулял по кварталу, как сердце замедлялось на некоторых улицах, как внутри было чувство возвращения.

– Вы хотите сказать… что я вернулся с какой то целью?

Авраам кивнул.

– Именно.

Я сглотнул, чувствуя, как в груди разворачивается что-то большое и тяжёлое.

– Но… если я вернулся, если мы все возвращаемся… Почему мы не учимся на ошибках? Люди опять воюют, теряют близких, разрушают жизни… Если мы сюда приходим снова и снова, почему не становится лучше?

Авраам посмотрел на меня долгим взглядом.

– Потому что душа приходит в этот мир не за комфортом. Она приходит за исправлением.

– Исправлением?

– Тикун.

Я чувствовал, что это слово важно, хотя не понимал его.

– Душа спускается в этот мир, чтобы пройти путь. Она возвращается, чтобы завершить то, что не было завершено. Иногда она несёт с собой память, иногда – только чувства, только знаки. Как твои.

Я смотрел на него, и во мне что-то щёлкнуло.

– Но если всё это так… зачем вообще столько боли? Почему невозможно просто жить счастливо?

Авраам вздохнул.

– Потому что мы учимся. Потому что без боли мы не видим Света.

Он сделал паузу, словно давая мне время осознать.

– Войны, разрушения, страх… – он задумался. – Это тьма, которую создаёт сам человек. Но её можно преодолеть. И иногда… для этого в мир приходят души, которые способны видеть больше, чем другие.

Авраам замолчал.

Я почувствовал, как Лея снова посмотрела на меня. Как будто она давно знала то, что я только начинал понимать.

– Добро пожаловать домой, Эли, – тихо улыбаясь сказала она.

Я взглянул на неё, в её голосе и облике было что-то родное.

Как будто я уже слышал эти слова когда-то давно.