Елена Ядренцева
Фуга
IV
Вот что Томасу никогда не нравилось, так это мэрия – облицованное темно-зеленым камнем здание, на диво неуклюжее снаружи и ослепляющее белым цветом внутри. Впрочем, там подавали вкусный кофе. Еще во внутреннем дворе росли вечнозеленые кусты и меж камнями брусчатки пробивалась трава, и в этом-то условном саду Томас сейчас и расхаживал туда-сюда, кивая одинаковым местным служительницам в пышных белых юбках.
Дождя не было, и часть столиков с едой вынесли на улицу. Музыканты устроились здесь же, держали инструменты наготове, но играть торжественно и на публику еще не начали. По правде говоря, и публика-то только-только собиралась. Томас прохаживался по аллеям взад-вперед и обдирал листочки у кустов, растирал в пальцах. Ну где они?..
– Мастер, а вы чего внутрь не заходите?
– Жду одной встречи.
– Важная встреча-то?
– Довольно-таки да.
Он знал, конечно, знал, что вокруг думают и о чем прыскают в кулак – свидание, у мастера свидание! Ну да, свидание, с пятью одновременно. На всякий случай проверил петлицу – вдруг там гвоздика «я тоскую по тебе» или ромашка «жду любви», но нет, там торчала себе еловая ветка – «я мастер города и выше этих дел», – как и положено. Как хорошо, что она есть.
По правде сказать, Томас сам не понимал – надеялся он, что приютские не придут, или не надеялся. Не придут – неудобно перед Анной, а придут – перед всеми остальными. Например, с Рыси станется прислать две сладких парочки, и они примутся целоваться еще на входе. Или явятся пьяными. Или попросят разрешения исполнить песню. Или достанут из карманов орешки, финики, сушеную вишню и начнут угощаться на глазах у всех, а то и угощать. Или будут ходить за ним весь вечер, потому что он их любимый мастер и они его глубочайше почитают.
Когда он приходил в Приют, Рысь встречал его на пороге, а позади толпились так называемые младшие – дети тринадцати-пятнадцати лет с грустными глазами, и смотрели они с такой надеждой, что он отводил взгляд. Некоторые подходили обниматься, и Томас честно старался не морщиться и улыбаться не очень фальшиво.
– Мастер, а вы нас любите?
– Эм, я…
– Да любит, любит, – кивал Рысь, подходя ближе, и к нему тоже льнула парочка-другая. – Мастер нас обожает просто, что неясного?
Томас смотрел ему в лицо поверх детских голов – что вы им вот сейчас плетете? Зачем это? В толпе детей они поднимались на второй этаж, где ждали старшие, и это был еще один раунд. Раз-два-три – и:
– Что, мастер, у вас все еще нет девушки?
– Мастер, а вы не думали найти жену?
– Мастер, воблы хотите?
– Мастер!
– Мастер?..
– Вы таким выглядите… ммм… усталым, знаете…
Яркие платья, накрашенные глаза, мятые майки, пестрые рубашки. Иногда люди прыскали от смеха, как будто знали что-то, чего Томас не знал; некоторые при его появлении затихали и молча провожали взглядом.
Другие с ним просто не здоровались – обычно тоже дети, чаще мальчики, нарочно проходили мимо, даже толкали и оборачивались: как он? что он? Томас смотрел на них в ответ, пока они не отводили глаза первыми. «Что вы от меня ждете? Что я сделаю?» Один такой однажды спросил, есть ли у него, Томаса, мечта, и Томас выдал что-то в духе «честно исполнять долг».
– А у нас какой долг?
Его тогда спас Рысь – вынырнул из толпы, вклинился между ним и мальчиком, отрезал:
– Долг – не замучить мастера вопросами и не ходить, куда не надо. И с ума не сойти. А этот парень, кстати, хочет стать историком… Вы как настроены насчет книг принести?
– Располагаю только нынешней эпохой.
– Ну хоть нынешнюю. – Рысь усмехался и глядел на него ясными глазами, и Томасу снова чудилось несказанное.
На десятом оборванном листочке подошла Анна в праздничном полосатом колпаке с вуалью, откинула вуаль, выругалась неподобающе для мэра и спросила:
– Ну и чего? И где? Вы им хотите дать последние инструкции?
– Предварительные, – уточнил Томас, – и бесполезные. Вуаль вот там вот сверху можно закрепить, если вдруг вы интересуетесь.
– Да? Сделайте, а?
И как раз когда Томас, склонившись над ней, закреплял вуаль, очень стараясь, чтобы вышло ровно, дети Приюта пришли и встали рядом. Надо отдать им должное – они молчали. Ждали, пока он разберется с неработающими застежками и пока Анна не вытащит откуда-то из складок платья пару булавок, ждали, пока он этими булавками кое-как прикрепит вуаль к колпаку, и даже не фыркнули, обозрев результат. Просто стояли.
А потом Анна подняла глаза и разглядела их тоже – тощего встрепанного парня в оранжевой бабочке и с зеленой серьгой в ухе, видимо старшего, и девочку в блестящем черном платье, длинных перчатках и со сложной прической, и еще одну девочку – в кожаной куртке, с взглядом исподлобья, и мальчика – единственного в нормальном костюме и с тетрадью под мышкой.
И конечно, Анна была б не Анна, если б тут же не восхитилась всеми сразу.
– Вот это я понимаю, гости так гости! – сказала она, переводя азартный взгляд с одного приютского ребенка на другого. – Мастер, а мастер, а вы что нас не знакомите?
– Господа, – констатировал Томас с каменным лицом, – эта женщина – Анна Риданайхэ, мэр. Анна, это те самые жители Приюта, которых вам так захотелось нынче видеть.
Кто-то из упомянутых жителей громко фыркнул.
– Я Вам Клянусь, – объявил вдруг старший, с серьгой, и ухмыльнулся: – В смысле, это меня так зовут, такое прозвище, еще с первого дня. Я тогда, видимо, немножечко превысил привычный людям лимит восхищения, или что там, и вот с тех пор жалкий глагол – моя судьба. Ну то есть еще два местоимения тоже присутствуют, но они-то при быстрой речи сокращаются, и таким образом, госпожа мэр, очень приятно, меня зовут Клянусь, и мы благодарим за приглашение от имени всего Приюта в целом, и вы позволите…
Он опустился было на одно колено и попытался поцеловать Анне руку, но Анна ожидаемо отмахнулась. Не вставая, Я Вам Клянусь пожал плечами, скорчил рожу и повернулся к остальным: «Вы чего ждете?» Теперь они подходили к Анне по очереди, представлялись и пожимали протянутую ладонь. Я Вам Клянусь так и стоял горестным памятником и мешался, а Томас думал, почему их четверо, когда в письме он ясно говорил о пятерых.
Между тем вперед вышла девочка в перчатках:
– Леди. – Она слегка присела в реверансе, у нее было шелковое платье, которое действительно ей шло, а из прически тут и там торчали кончики деревянных шпилек, явно нарочно. – Мы сначала имели глупость думать, что это шутка, что вы нас позвали.
– Александр, – представился темноволосый мальчик с тетрадью, очень серьезный. Взгляд у него был ясный и прямой, и он как будто спрашивал тебя, имеешь ли ты право смотреть так же. – Я думаю, что эта ваша инициатива войдет в историю как очень показательная.
– Щепка. – Девочка в кожаной куртке сжала Анне ладонь скупым мужским движением. – У вас нижнюю юбку видно, если что.
На одну секунду Томас испугался, что вот сейчас повиснет эта тишина, этот мягкий идиотский ступор, в какой так ненавидел впадать он сам, – когда и вежливым нужно остаться, и ответить достойно, и ладони в карманах потеют, но Анна была не того десятка. Только фыркнула:
– Ой, правда, что ли? Слушай, серьезно, видно, вот спасибо… – и заплясала на месте, расправляя складки неким диковинным соответствующим образом, и махнула рукой – мол, шли бы вы пока.
– Что? – спросила девочка, которую звали Щепкой. Она взяла бутерброд, но есть не ела, да и вообще чаще смотрела себе под ноги. – Ну что опять? У нее правда там торчали кружева.
– Воспитанный человек не заметил бы, – отмахнулся Я Вам Клянусь. Они как раз добрались до столов с едой, и теперь он жевал все время, фоном.
– Я хотела ей подсказать.
– М-да? А я думал, ты хотела, чтобы тебя отсюда просто сразу выгнали.
– Ну и выгоняйте.
Она отвернулась, разглядывала то ли разноцветные флажки, то ли женские шляпки в толпе – на любой вкус, то ли ветки деревьев. Как-то так вышло, что Я Вам Клянусь, Александр и Леди теперь стояли втроем, а Щепка – отдельно, будто ее вдруг обвели невидимой чертой; Томасу почему-то сделалось противно. Чтобы отвлечься, он спросил вполголоса:
– Скажите, а почему же все-таки вас четверо? Я звал пятерых.
– А пятая потом придет, – ответил Я Вам Клянусь и от души откусил от пирожного с лимонным кремом. – Она работает пока, в хорошем месте. Что вы так смотрите? Нет, ее там не обижают, и она тоже никого не обижает, она милая. В смысле, вчера она взяла вдруг и бросила меня, но я надеюсь, что она еще раздумает, потому что нельзя в здравом уме считать про меня то, что она тогда говорила, что считает. Это какая-то парабола парабол…
– Гипербола гипербол?
– Да, наверное…
Томас краем глаза смотрел, как ели остальные: Леди маленькими кошачьими укусами, то и дело облизывая губы, Александр так неспешно-основательно, будто от того, насколько тщательно он прожует бутерброд, зависела чья-то судьба. Щепка так пока ни к чему и не притронулась.
– У нас есть белое желе, – сказал Томас, не глядя на нее, сам не зная, для чего вмешивается, – вы еще не имели удовольствия?
– Я только зеленое знаю.
– А вы попробуйте.
Она взглянула на него сердито – он сделал вид, что не заметил, – и действительно положила на тарелку несколько белоснежных упругих кубиков.
– Лучше один, – посоветовал Томас все так же, не глядя, и, конечно, она засунула в рот сразу штуки три – и так и застыла с круглыми глазами. Конечно, белое желе – это не шутки. – Лучше пытаться жевать, – посоветовал Томас снова, – и дышать забывать тоже не стоит, тогда вы справитесь.
Она и правда справилась – не сразу, через несколько минут, с паузами и вдохами сквозь зубы – и тут же кинулась повторить. И еще раз. Это и впрямь затягивает, если понимать: сперва оглушительно кислое, а потом вдруг похожее на пудинг. Будто прыгаешь в ледяную воду и одновременно ешь заварной крем. Когда Томас был маленьким, желе казалось ему развлечением взрослых, чуть ли не инициацией: особым шиком среди молодых людей считалось съесть несколько кубиков подряд, не меняясь в лице. Белое желе жевали на спор, дарили приятелям с намеком – одолеешь или нет, дотянешь ли до сладости? – и в качестве дружеской шутки. Оно вошло даже в пословицы: кислый, будто желе наелся. И если Томас что-то понимал, то для такой, как Щепка, желе было и развлечением, и вызовом. Он сам не знал, зачем именно взялся ее опекать, и сейчас надеялся, что Щепка что-нибудь поймет. Хоть и жила в Приюте, кто там знает о желе.
Между тем сад наполнился людьми.
Пришли дамы с улицы Мелких Кувшинок (в Асне называть улицу именем собственным считалось не только плохой приметой, но и лишним риском: обладая таким именем, улица может обрести и отдельную душу, а этого ни один порядочный мастер допустить не может. Одно дело – общаться со всем городом сразу, и другое – с каждой улицей. Для города это сродни расстройству личности, и для мастера тоже) – жилье там стоило дороже всего в городе; и адвокат, которая по случаю праздника даже сменила обычный костюм на темно-синий; и тучный судья, который каждый поворот головы совершал с таким видом, будто делал одолжение; и единственный друг отца, от которого не хотелось прятаться, редкостный умница, чудак и книгочей, каштановые волосы собрал в извечный хвост.
И как раз когда все они заметили рядом с Томасом новые лица и нацелились подойти с расспросами, на летней сцене в другом конце сада Анна начала речь.
– Добрый вечер, друзья, – сказала она помолодевшим, ясным, весенним голосом, которым всегда говорила на публику. – Я очень рада вас приветствовать на нашем очередном мероприятии. Мы надеемся, что каждый найдет здесь что-то приятное для взора и желудка, заведет интересные разговоры… И что в какой-то момент каждый из вас поймет, для чего именно сюда пришел.
Томас вздохнул. Он уже примерно представлял, что будет дальше.
– Банкет, – вещала Анна, постепенно расходясь и возвращаясь в привычную колею слов-паразитов, и ее вуаль развевалась на ветру, как флаг, – так-то мероприятие стандартное. Но вот на этот к нам пришел мастер – где вы, мастер? – и еще гости, которых не все из нас ожидали увидеть, но которым, я вот просто уверена, все рады. Это дети Приюта, что на холме, и мы рассчитываем, что некоторые слухи будут сегодня развеяны, так сказать, из первых рук. Я прошу детей Приюта вместе с мастером подняться на сцену.
И оркестр наконец грянул в полную силу.
– Мастер, это плохая мысль на самом деле, – озабоченно говорил Я Вам Клянусь, пока они пятеро пробирались сквозь толпу. – Это ужасная мысль. Ничего не выйдет. Может, вы одного из нас типа забудете?
– Да я бы и себя с удовольствием забыл, – вздохнул Томас, – увы. Таково наше с вами на сегодня испытание.
– Да ну его…
На сцене Я Вам Клянусь не спеша взял у Анны микрофон, вышел вперед, откашлялся и замер. Томас замер тоже, потому что в толпе перед сценой заметил Инессу Ванхва.
– А я-то думала, когда она придет, – вздохнула Анна шепотом за его спиной, и Томас кивнул.
Инесса щурилась, переводила взгляд с Я Вам Клянусь на Томаса, как будто выбирала первую жертву, и походила на старую черепаху. Но черепахи не бывают председателями, не выставляют собственных кандидатур на должность мэра и не лелеют многолетние обиды.
– Спасибо! – возвестил Я Вам Клянусь. – Мы очень рады, что вам нравится, что мы пришли!
И тут Инесса поправила сумочку, расправила на шее ожерелье и сказала, вроде бы ни к кому не обращаясь, но так отчетливо, что на сцене было слышно:
– А мы вот что-то и не очень рады, знаете.
Я Вам Клянусь закашлялся и попытался снова:
– До меня тут доносятся какие-то грустные слова, но тем не менее я хочу сказать, что праздник получился замечательный! Флажки и шарики – кому такое не понравится? Мы очень рады, что нас пригласили, и надеемся, что вы не пожалеете!
– Уже жалеем, – сказала Инесса. Кумушки из ее комитета стояли вокруг, прямые как палки, поджимали губы, но нет-нет да и пихали друг друга локтями.
– Я считаю, что дружба лучше вражды! – не смутился Я Вам Клянусь.
Анна покачала головой.
– Надо было Артура позвать, – сказала Леди, – он бы не услышал. Я имею в виду, что есть такие люди, которые не слышат то, что им не нравится.
Я Вам Клянусь вещал:
– Бывают ситуации, в которых люди не хотели бы оказаться, но вынуждены! Я считаю, это не повод их презирать, этих людей, а повод посочувствовать, потому что у всех у нас свои печали!
– Кто-то с печалями, – сказала Инесса в полный голос, – а кто-то с отклонениями.
Томас смотрел на ее лицо, а не на сцену и потому вздрогнул, когда над садом раздалось:
– Мы вообще-то нормальные. То есть я хочу сказать, что мы не это… мы не дефективные.
У микрофона стояла Щепка и смотрела Инессе прямо в лицо.
– Я знал, я чувствовал, что нельзя ее пускать, – бормотал рядышком Я Вам Клянусь, закрыв лицо руками, – я вам клянусь, я это знал, как свои пять…
– Ну живем мы в Приюте, что теперь-то? Мало ли кто еще представляет опасность. Что мы, хуже всех?
– Вот это я называю «молодая кровь», – сказала Анна, шагнула вперед, обняла Щепку за плечи и с безмятежным видом отобрала микрофон. – У вас будет возможность познакомиться поближе, наших гостей можно найти около мастера. А сейчас ешьте, пейте, опустошайте наш базар и помните, что в конце вас ждут танцы и аукцион. Добро пожаловать всем до единого, кто сейчас здесь находится, и мы начинаем.
Опустила микрофон, сдвинула вниз до упора регулятор мощности и только после этого привычно фыркнула, будто все предыдущее было в порядке вещей:
– А что, сойдет, недефективные мои.
– Я дефективный, – отрезал Я Вам Клянусь так резко, будто нормальным считаться было зазорно. – Щепка и Александр, деньги возьмите, тут Рысь выдал на всех, а я забыл.
«Откуда у них деньги? Как они вообще… – Томас потер переносицу, опомнился и мысленно сказал себе то же, что говорил всегда. Когда дело касалось отношения к Рыси, он всегда с собой спорил – и всегда проигрывал. Итак: – Это все не моя печаль, не мое дело. Вообще все, что касается Рыси, не моя печаль, а то, что все-таки приходится с ним сталкиваться, – прискорбная данность и не более того».
На обратном пути к облюбованному столику на них уже не смотрели украдкой, а пялились в открытую.
– Не обращайте внимания, – предупредил Томас всех разом, но в особенности Щепку. – Людское любопытство безгранично. Я здесь два года и то до сих пор достопримечательность. Просто потерпите.
В этот раз опыт пребывания достопримечательностью пригодился ему в полной мере.
– Добрый вечер! – кричали женщины в модных полупрозрачных платьях, перекрывая музыку. – Представьте нас!
– Я Вам Клянусь! – перечислял Томас, кивком указывая на обладателя прозвища. – Леди! Щепка! Александр! Нет, я не знаю, отчего зависит выбор прозвищ!
Дети, слава богу, пока не вмешивались.
– Это инициатива Анны! – втолковывал Томас уже судье, гадая, слышит ли тот вообще что-нибудь: по лицу не понять. Судья только прихлебывал из фляжки и снисходительно ждал объяснений, иногда хмыкал. Но Томас старался: – Анна решила! Познакомиться! Расходы! В память об отце! Дети отличные! Дети, знакомьтесь, это городской судья! Приветствую!
– А Рысь еще ругался, что мы рвано говорим, – фыркнула рядом Щепка, и у Томаса недостало сил толком возмутиться. Тем более что к ним подходила адвокат, а значит, надо было заново поведать всю эту историю в нескольких словах, придав ей видимость необязательной беседы.
– Разного возраста! Имеют основания! Завет отца! Позвать – выдумка Анны! Щепка и Леди, Я Клянусь и Александр! В гости не нужно, специфичные условия! Можно руки пожать! Они живые!
Адвокат пережала руки всем по очереди. Ее, конечно, распирало от вопросов, но вместо них она расплылась в улыбке и пригубила шампанского. Вот все бы так делали. Гости всё не кончались, всё смотрели.
– Очень воспитанные! – объяснял Томас Инессе; его не покидало ощущение, что он на рынке и старательно что-то продает и что Щепка вот-вот снова что-нибудь скажет. – Да, могут выходить! Да-да, разумные! Стесняются! Боятся! Нет-нет, не нужно трогать, можно спрашивать!
Инесса хмыкала, смотрела сверху вниз. Дети сбились в кучку и делали вид, что все это их не касается. Первым, кто обратился напрямую к ним, был друг отца, которого Томас уважал. Йэри его звали. Он подошел в своем расшитом золотом жилете, утащил с блюда, стоявшего рядом, пару виноградин и сказал:
– Совершенно невозможно здесь находиться.
И музыка стала тише ровно настолько, чтоб можно было говорить, не повышая голос. Йэри оглядел приютских и спросил будто даже с раздражением:
– Сколько можно терпеть чужие приставания? Есть же у вас желания, имена, собственная воля, в конце концов, так где они?
Приютские явно подумали, что им мерещится. Томас при первом знакомстве тоже так решил. Йэри был высок, носил конский хвост и костюмы по моде прошлой эпохи и либо не замечал людей, либо вел себя с ними как старый приятель. Старый и очень-очень раздражительный. Никто не ведал, откуда он взялся, может, только отец.
– Анна вообще подумала об этической стороне дела или как обычно? Нет, ну это черт знает что такое!
Йэри поморщился, проглотил виноградные косточки, поскольку сплюнуть их ему не позволяло воспитание, и продолжил, уже не ерничая, глядя на каждого приютского в отдельности, будто именно он был ему важней всего на свете, – сам Томас так тепло смотреть не умел:
– Я очень рад видеть вас наконец в приличной обстановке, а не когда кто-то из вас бежит за табаком или за булками на улицу Второго Шанса. Они там правда настолько вкусны?
В этом весь Йэри: знал какие-то их тайны, о которых Томас и понятия не имел. Булки с улицы Второго Шанса были, видимо, каким-то общим местом, потому что даже Леди оттаяла и сказала с человеческим выражением лица:
– Ой да, настолько.
– Я вот никак не доберусь попробовать, а зря. Ну как вам, кстати, наша дорогая мэр?
– Она смешная.
– Она любит быть смешной.
Пару минут Йэри смаковал виноград, чуть покачиваясь в такт музыке. На них смотрели, но подойти не решались, и Томас смог наконец перевести дух. Задумчиво потягивал что-то темно-зеленое и мятное, пока Йэри вполголоса болтал с детьми. Он умел нравиться, когда того хотел, – вот даже эта Щепка его слушала, не подходила и сама не заговаривала, но слушала, и это было главное. Разговор с Йэри – как прийти домой холодным вечером, и сесть куда-нибудь под лампу с абажуром, и знать, что все правильно сделал, молодец. Будто все наконец стало хорошо, даже если ты толком и не знал, что это «хорошо» вообще такое. Томас как-то пытался расспросить отца, но получил совет не маяться ерундой – универсальную формулу на все случаи жизни, и Йэри так и остался старым знакомым, который жил себе в Асне в доме на окраине, то держал книжную лавку, то закрывал ее, и старел медленно, если вообще старел. Отцово наследие богато было на всяческих приятелей один другого странней, которые как-то сами по себе решили, что дружба с отцом распространяется и на сына. Томас не возражал, был вежлив, впускал их в дом, предлагал чай, кофе и выпивку и старательно делал вид, будто помнит, как их зовут. Выслушивал их сетования насчет сада, который правда очень запустил, пропускал мимо ушей подернутые ностальгической дымкой воспоминания и пожимал плечами на расспросы.
Томас не сразу понял, что, пока он думал об отцовских друзьях и знакомых, один из этих друзей на него смотрел, и это был даже не Йэри – тот увлекся детьми.
За спиной Йэри и гостей из Приюта стоял Яблоко и в своей якобы скромной манере тихо ждал, пока его заметят. Яблоко был как раз из тех отцовских приятелей, которых не любить, в общем-то, не за что, но и любить никак не получается. Томас всегда его избегал и никогда не мог даже себе самому объяснить, почему именно. Может, потому, что Яблоко говорил редко и с ленцой и походил на ящерицу, которая греется на солнце.
– Добрый день, мастер, – сказал Яблоко спокойно, и все приютские как по команде обернулись.
Йэри тоже обернулся, но с расстановкой, медленно, как оборачиваются неоспоримые хозяева. Сам Томас себя таковым сейчас не чувствовал.
– И вам добрый, – согласился в той же спокойной манере. Какой смысл выказывать неприязнь, если она ни на чем толком не основывается? Какой смысл спорить на глазах приютских? Тем более что Яблоко в Приют был вхож и вроде даже там за что-то отвечал. Томас не вмешивался в их взаимоотношения, а Яблоко не попадался на глаза – как выяснилось, до поры до времени.
– Какие славные у вас сегодня гости, – заметил он, сграбастал с блюда яблоко и с хрустом, с наслаждением надкусил.
Томас вдруг понял, что понятия не имеет, откуда взялось это его прозвище и как его зовут на самом деле.
– Так вы друг друга знаете?
– Можно сказать.
– О, мы так знаем, что вообще-вообще отпад, – подтвердил вдруг Я Вам Клянусь и усмехнулся: – А с Рысью-то у них что за идиллия. Я даже спать от умиления перестал, вы знаете.
– Вам тоже нравится? Это же восхитительно. Наша с ним длительная и взаимовыгодная сделка не может, знаете, не вызвать отклика в сердцах. – Яблоко тоже ухмылялся. Ему нравилось. Эту игру «Кто хлеще оскорбит, не оскорбляя» он явно выиграл еще в самом начале. С чего они вообще ее затеяли? – А подрастающее поколение такое тихое у нас, я посмотрю, – протянул Яблоко и откусил еще кусок, – даже забитое, я бы сказал. Слишком воспитанное.
Приютские дети замерли и сжались, будто стоило им дернуться – и все пропало. Замерла в воздухе ручка Александра. Уставилась в землю Леди. Щепка смотрела прямо Яблоку в глаза, будто бросала вызов. Снова вызов?
Я Вам Клянусь, вздыхая, протолкался вперед и заслонил детей собой, но Яблоко как будто этого не заметил. Он медленно огладил взглядом Леди, кивнул при виде Александра и задержался на Щепке.
– Ну и как нас зовут?
– А тебе какая разница?
– Какая интересная реакция. – Яблоко подошел на пару шагов ближе. Взгляд у него был серый и лично Томасу напоминал стаявший снег.
Я Вам Клянусь теперь казался старше лет на пять, дети столпились за его спиной. Лица накрыла общая тень, и вновь Томас почувствовал себя здесь пятым лишним – даже Йэри уместнее смотрелся. Йэри же, кстати, вдруг нахмурился и велел Яблоку, словно давнему знакомому или слуге:
– Это напрасные усилия, не тратьте время.
– А кто мне указ?
– Здравый смысл, хочется думать.
– Да ладно, у меня – и здравый смысл?
– Когда-то он у вас был.
– Ну-у когда-то… – Яблоко сделал скучное лицо, махнул рукой и вдруг фыркнул и зашелся беззвучным смехом, словно старик, хихикающий в кулак. – Ой, не могу, – сказал, переводя взгляд с Йэри на Щепку и обратно. – Ой, не могу, какие все забавные. Пойду-ка я. Мастер, надеюсь вас еще увидеть.
Как именно он растворился в толпе, Томас разглядеть так и не смог, хотя смотрел в костлявую спину, не отводя глаз. Уже упустив, вспомнил кое-что:
– Какая у него там сделка с Рысью?
– Ой, мастер, да ну их совсем, сами спросите, – вздохнул Я Вам Клянусь и покачал головой, словно стряхивал с себя лишнюю взрослость. Получалось так себе.
Как же все-таки Томас не любил, когда вокруг все понимали больше него.
Вечер меж тем шел своим чередом. Александр обреченно согласился сопровождать Леди на прогулке по базару, Я Вам Клянусь переместился в район танцплощадки, и вот так незаметно около Томаса и Йэри осталась только та, которую звали Щепкой. Она смотрела в сторону, делала вид, что ни при чем, и явно хотела, чтоб о ней вообще забыли. Когда стало понятно, что она никуда так и не денется, Томас спросил:
– А вы почему не идете развлекаться?
– Можно я лучше с вами постою?
– А вам не скучно?
Она пожала плечами.
– Холодает, – заметил Йэри, – хотите чаю?
Он не только налил ей чаю с медом, но и каким-то образом выпросил у одной из местных модниц белую шаль, чтобы можно было накинуть поверх куртки, и удалился. К Томасу подходили по городским делам, спрашивали, утвердил ли он планы строительства новых домов – не утвердил, – сетовали, что осень выдалась необычайно ранняя, а эта Щепка все стояла подле него в белой шали на кожаной куртке, грела руки о чашку и молчала. Потом начала потихоньку шмыгать носом, и Томас не выдержал:
– Вы что-то от меня хотите?
– Нет, я просто стою.
– И мерзнете.
– Простите.
– Да за что?
Хотел сказать ей, что внутри, в здании, сейчас теплей, но передумал, сунул носовой платок.
– Я же вам его не смогу сразу вернуть.
– Оставьте себе.
– Ну вы странный, мастер.
Вечер медленно подходил к концу. Томас мрачно приобрел на аукционе женскую позолоченную маску и напольные часы, когда явилась наконец пятая из приютских.
