Елена Арифуллина
Последние станут первыми
Я столкнулась с ним в начале следующего квартала. Высокий мужчина лет сорока в деловом костюме, измятом и перепачканном так, словно в нём неделю спали на вокзале. Он шёл размеренной походкой, глядя в пространство и бормоча себе под нос. Я застыла на месте, но он успел меня заметить. Стоя руки по швам, как оловянный солдатик, я уставилась ему в правый глаз, исступлённо твердя про себя: «Уходи! Уходи! Уходи!». Он рассматривал меня, стену ближайшего дома, афишную тумбу, и, казалось, не отличал одного от другого. Просто детали пейзажа…
Лицо абсолютно расслаблено, глаза смотрят в пустоту. Жужжит, как шмель, повторяя неразборчиво одно и то же слово. Я прислушалась.
– Опаздываем… опаздываемопаздывае…опаз…Дываем. Опа…
– Опаздываем – подхватила я, стараясь копировать интонации.
Он моргнул.
– Опаздываемопаздываем, – жужжала я. – Опаз…
– …дываем.
«Я – это ты! Я —это ты!» – повторяла я про себя, чувствуя, как на лбу выступают капельки пота.
Присоединиться к дыханию… Самая простая установка раппорта… Ну…
Он зашагал дальше, повторяя своё заклинание, а у меня подкосились ноги. Я не упала только потому, что оперлась плечом на афишную тумбу.
Яркие афиши сообщали о распродаже шуб и ожидаемом приезде «любимицы публики, звезды эстрады Ангелины Чернобаевой». Потомственная гадалка Маргарита предскажет вам будущее… Интересно, предвидела ли она такой оборот событий?
Второго я заметила слишком поздно. Он выскочил из-за угла, словно летя на крыльях разорванной в лоскуты, чудом державшейся на плечах рубашки. Увидел меня и бросился через улицу. Я бежала как заяц, молясь о том, чтобы успеть добежать до следующей улицы – там начинались частные дома, и был шанс юркнуть в ворота. Кроссовки глухо стучали по тротуару, воздух раздирал пересохшее горло, боль в боку делалась всё острее, но я чувствовала, что убегаю от смерти.
Полуприкрытую калитку я увидела, когда начало сводить ноги. Метнулась в неё, повернула массивную ручку, навалилась всем телом на грубо сваренные железные листы, и с замирающим сердцем услышала удаляющийся топот.
Мой преследователь, кажется, так и не понял, куда же я делась. Я сползла на потрескавшийся асфальт и долго не могла отдышаться.
До сквера на Пионерской я добралась минут за двадцать: кралась окольным путем, озираясь, как воровка. По дороге никого не встретила, но хватило и того, что было видно сквозь заборы из сетки-рабицы.
Пожилая женщина грызет выдернутую из грядки морковку – прямо с землёй, весь подбородок в чёрных разводах, а она всё жуёт и жуёт.
Подросток остервенело доламывает детский велосипед: руки изодраны в кровь, лицо искажено гримасой ярости.
Я переложила из руки в руку монтировку и поняла: вряд ли смогу кого-то ей ударить. Вмазать человеку по голове металлической палкой в два пальца толщиной… Знаю, видела, что бывает после таких ударов. А бить надо именно по голове – либо по рукам, ломая суставы.
Это люди. Люди, с которыми случилось что-то страшное и непонятное. Внезапный психоз? Это состояние может пройти? Само по себе или после лечения?
Ответы на вопросы будут потом – может быть. А пока нужно просто остаться в живых.
Сквер я перейти не успела. В противоположном его конце появились люди. Согнувшись пополам, я метнулась к большой клумбе, прорвалась сквозь кусты роз и упала ничком, прячась за колючими зарослями. Авось сюда никто не полезет…
– Ой… – тихо сказали рядом.
Это оказалась девчонка лет пятнадцати. Зарёванная, лицо в царапинах, майка разорвана и перепачкана.
– Вы откуда?
– Из больницы. Помолчи пока.
Она всхлипнула и умолкла, а я осторожно устроилась так, чтобы видеть сквозь путаницу стеблей всё, что происходит неподалеку.
Их было пятеро. Двое крепких мужчин и три женщины: пожилая и две помоложе. Но они не были ни группой, ни компанией. Просто брели в одном направлении. Вот одна из молодых – высокая, в ярко-голубом платье – обогнала мужчин…
Передний размахнулся и одним ударом сбил её с ног.
Женщина упала и осталась лежать. Остальные прошли мимо, не оборачиваясь.
Девчонка рядом со мной тихо плакала, зажимая себе рот.
Упавшая зашевелилась. Поползла, встала на четвереньки. С трудом поднялась на ноги и, шатаясь, побрела дальше. Она не вытирала капающую из носа кровь, крупные капли падали на асфальт, и следом тянулась кровавая дорожка.
–Тебя как зовут? – вполголоса спросила я.
– Яна-а-а…
– Яна, кончай реветь!
– Ладно-о-о-о… – она шмыгнула носом.
– Успокойся и расскажи, что ты видела.
Увидеть Яна успела совсем немного. Накануне она весь день провела с парализованной бабушкой. Тетка должна была прийти утром, но так и не пришла. На звонки никто не отвечал. Покормив старуху, Яна решила сходить в магазин и узнать, что к чему.
Первый прохожий встретился на соседней улице. К счастью, он был немолод и грузен. Яна всегда неплохо бегала, а страх придал ей резвости. Отдышавшись, она решила идти домой, к родителям. Но тут везение закончилось. От встреченного на углу молодого парня убежать не удалось.
Тут Яна разрыдалась, и дальше информацию пришлось вытягивать по кусочкам.
– Он меня с ног сбил и…
– И что?
– Начал майку на мне рвать. Он не говорил совсем, только мычал, будто глухонемой. А глаза как у зверя какого-то…
– Он тебя что – изнасиловал?
– Не успел. Тут другой такой же припёрся. Они драться начали, а я отползла подальше и дёру. Спряталась здесь, отсидеться хотела.
Меня словно кипятком ошпарило: Димка! За это время, безумное, растягивающееся, вместившее в себя столько, что, кажется, хватит на год жизни, я ни разу не вспомнила о нём.
Телефон в моей руке казался чем-то надежным и успокоительно обычным. Вот сейчас услышу Димкин голос, и можно будет подумать, как вырваться из этого кошмара…
Димка не отвечал. Номер Натальи Николаевны – тоже.
Страх нарастал с каждой минутой, и страшнее всего была неизвестность.
В сквере появились люди, и я услышала, как часто задышала рядом Яна.
– Папа! Там папа! – пробормотала она и поднялась на ноги.
– Стой! – я попыталась схватить её за щиколотку, но не успела.
– Па-а-а-па-а-а!
Она уже бежала через залитый солнцем сквер навстречу тем, от кого надо было прятаться или спасаться бегством. Я поползла дальше, в колючую чащу неухоженных роз, но звенящий вопль настиг меня на полдороге.
Как убивали Яну, я не слышала: выронила монтировку и зажала уши. Сквозь кусты было видно, как один из тех, кто методично втаптывал её в асфальт, вдруг оторвался от этого занятия и направился к клумбе. Распластавшись на редкой пожухшей траве, я молилась о том, чтобы он меня не заметил. Тело само вспомнило науку деда Прохора: расслабься. Растекись по земле, смешайся с ней. Впитайся в землю. Дыши редко… ещё реже… Неглубоко… Меня здесь нет… Нет… Нет…
«Люська невидимой становиться могла, если хотела» – явственно прозвучал в ушах голос деда Прохора.
Яна уже не кричала, только хрипела. Один из её убийц стоял у клумбы: мне были видны только ноги в старых кроссовках. Вот он потоптался на месте и шагнул вперед…
Меня здесь нет… Меня нет нигде. Меня никогда не было.
Он пошел прочь, а я всё продолжала твердить без слов свою мантру, пока не отключилось сознание.
Очнулась я быстро: солнечный блик по-прежнему лежал на осколке стекла перед носом. Было тихо, монтировка валялась, там же, куда упала. Осторожно подхватив её, я выглянула из кустов, готовая тут же спрятаться.
Никого. Только тело, похожее на изломанный манекен.
С трудом передвигая ноги, я доковыляла до того, что совсем недавно было юной девчонкой – перепуганной, избитой, но живой. В груде мяса ничего о ней не напоминало.
Я едва успела сделать несколько шагов в сторону, и меня вывернуло наизнанку.
Заходясь в спазмах рвоты, сгибаясь пополам, я продолжала ощущать запах парной крови, и от него тошнило еще сильнее. Кровь заполнила извилистую трещину в асфальте, перелилась через ее края, поползла тонкой струйкой дальше – прямо передо мной…
Разогнувшись наконец, я тупо смотрела на темно-красную полоску, словно на линию границы, с трудом понимая, где нахожусь и что происходит. Оказалось, что монтировка сжата у меня в кулаке так, что пальцы побелели и почти не ощущаются. Рука стала одним целым с железной палкой.
Теперь было ясно, куда идти. Только добраться бы живой и невредимой.
Я перешагнула через струйку крови и пошла дальше.
Два квартала вперед, потом налево. Третий дом от угла, фасад пятиэтажки из белого силикатного кирпича. Яркая вывеска «Сафари». Шесть ступенек вниз и металлическая дверь – приоткрытая! Чуть не задохнувшись от счастья, я прикрыла за собой дверь и бросилась к прилавку. Всё, что мне было нужно, оказалось в стеклянной витрине. Я разбила стекло монтировкой и схватила новенькую «Сайгу».
За окном скрипнули тормоза, по лестнице простучали тяжёлые шаги, и через несколько секунд наши взгляды встретились. Крепкий невысокий мужик лет сорока в чёрной форме охранника с пистолетом в руке. А от его левого колена на меня смотрела смерть. Молчаливая смерть чепрачного окраса, без поводка и намордника. В неё я и прицелилась.
– Убери ствол, – в голосе мужика была угроза.
– Отзови собаку.
– На счёт «три», одновременно. Раз, два, три – лежать!
Пёс мгновенно выполнил команду, улёгся где стоял, но не сводил с меня глаз. Я опустила ствол карабина. Охранник сунул пистолет в кобуру, но что-то подсказывало: чтобы достать его, потребуются доли секунды.
– А ствол держишь как надо. Где научилась?
– У меня первый разряд по стрельбе.
Он тихо присвистнул, и собака тут же насторожилась.
– Хоть бы и мужику впору. Ардон, место!
Пёс прошёл за прилавок и начал там шумно топтаться.
–Я Сергей, в охране здесь работаю.
– Я Вера, врач.
– Какой?
– Психиатр.
Он хмыкнул.
– Таких, как ты, здесь много понадобится. Видела, что в городе творится?
– Видела, но мало. Поздно встала сегодня.
– А меня должны были в восемь сменить. Час, полтора – никого. Стал звонить – никто трубку не берет. На улице шум какой-то. Решил посмотреть, ставни поднял… Никаких ужастиков не надо. На войне такого не видел. Ты хоть что-нибудь понимаешь?
– Почти ничего.
– А я понимаю. Дёргать надо.
– Куда?
– Куда угодно. Ты представляешь, что будет?
– Не очень.
–На крайняк завтра к вечеру здесь будут все: и ФСБ, и вованы.
– Что за вованы?
– Вэвэшники.
– Почему?
–Ты что, с Луны свалилась? Все, кому надо, не получили утренних рапортов. Вечером тоже не получат. Вот тогда и пойдёт собачья свадьба. Всё оцепят по периметру: карантин, «егоза», блок-посты. Всех задерживают до выяснения обстоятельств. Оно тебе надо? Вот скажи: ты хоть одного нормального видела?
– Нет, только семьдесят третьи.
– Это ещё кто?
– Эф семьдесят три – шифр идиотии. Когда увидела их близко, ничего другого не пришло в голову.
– В доме напротив булочная. Там целая стая паслась, одного в толчее затоптали. Дёргать надо! Я выходил машину подогнать. Хочешь, поехали вместе. Раз такое дело, лишний стрелок не помешает.
– Поеду, только сделаем крюк в Хомутовку – это час от города по шоссе, потом минут десять от развилки.
– На хрена?
– Сын у меня там.
Слово «сын» выговорилось так легко, что я отстранённо удивилась естественности своей лжи.
– Ну, если так… Только не рассусоливать: в машину и поехали. Большой парень?
– Двенадцать лет.
Ещё одна ложь, и вновь без малейших угрызений совести. Димке скоро исполнится одиннадцать, но он высокий и крепкий для своего возраста. Нужно, чтобы Сергею даже в голову не пришло, что мальчишка может стать обузой…
– Ему тоже можно ствол взять, дробовик лёгкий. Стрелять умеет?
– Н-н-нет, – ответила я виновато.
– Ладно, научить недолго. Всё, хорош трындеть, время пошло.
Он методично выбил стёкла из витрин моей монтировкой и стал вынимать ружья.
– Патроны доставай, – бросил он мне.
– Где они?
– Так ты ж зарядила – или?…
– Не успела.
Он изумлённо оглянулся на меня и расхохотался так, что Ардон заворчал под прилавком.
– На понт взяла, молодец! Внизу, слева. Подожди. Стань и стой, пусть он тебя обнюхает. Ардон!
Пёс подошёл, повинуясь жесту хозяина, и словно нехотя обнюхал мои ноги.
– Свои! Всё, теперь можно, он не тронет. Доставай коробки, неси к выходу.
Я молча повиновалась. Явно офицер в отставке: нарастают императивные интонации, входит в привычную роль командира… Плевать, мне это на руку. Моих целей проще достичь под его руководством, а ему нужен хвостовой стрелок.
– С «Сайгой» дело имела? Сама зарядишь?
– Если покажешь, как.
Он снарядил магазин, присоединил его – и споро проделал обратные операции.
– Теперь сама. Молодец, руки на месте. Дошли патрон. И в карман возьми про запас, патронов много не бывает. Всё, пошли на выход. Ардон!
Я вышла на яркий солнечный свет, увидела видавшую виды «Ниву», у дома напротив труп, похожий на груду тряпок – и голова опять закружилась.
Вцепившись в карабин, я огляделась, и стала между выходом и машиной, держа оружие наизготовку. Сергей в несколько приёмов перетаскал из магазина охапку ружей, груду коробок с патронами, загрузил их на заднее сиденье и сел за руль. На шее у него висел бинокль.
– Назад садись! – скомандовал он, открывая переднюю дверцу. Я забралась на заднее сиденье. Ардон вспрыгнул на «штурманское» место, и Сергей тронул машину.
– Слушай сюда. Сейчас съездим, осмотримся. Почему-то эти, двинутые, всё утро шли туда, – он махнул вправо, – к реке. Поедем, посмотрим. Я понял, что они бросаются на движущееся. Если затормозим прежде, чем нас увидят, то быстро привыкнут, что стоит тут какая-то дура, которой раньше не было. Понаблюдаем и уедем. Машину им не догнать. Окна я закрыл. Задача понятна?
– Так точно.
– Ты что, в армии служила?
– Нет, просто вырвалось. Умеешь построить.
– Кто на что учился… Всё, подъехали.
Набережная и берег реки были забиты людьми. Кто- то спускался к воде, пил, черпая горстью или опустив лицо в воду. Над набережной стоял нечленораздельный шум, словно гул пчелиного роя. Он проникал даже сквозь закрытые окна. Похоже, некоторые повторяют одно и то же слово, как тот «семьдесят третий», к которому мне удалось присоединиться.
Несколько магазинов, выходящих на набережную, были разгромлены. Повсюду валялись огрызки фруктов, куски хлеба, чего-то ещё… Среди мусора лежало несколько трупов. Их никто не убрал, даже не оттащил в сторону.
– Тьфу, блин… И гадят здесь же. Смотри, смотри!
Сергей сунул мне в руки бинокль, и окуляры приблизили всю эту фантасмагорию – так, что ужас ледяной лапой сдавил моё горло.
Стеклянная витрина фургончика со сладостями – и пожилая раскосмаченная женщина, бьющаяся об неё головой в попытке дотянуться до кремовых тортов. Стекло забрызгано кровью, кровь течёт с разбитого лба, капает на грудь, а она всё продолжает долбиться головой об стекло… Хочет разбить витрину, чтобы достать пирожные, или пытается вынести себе мозги? У них что – болевая чувствительность исчезла? Вот она пошатнулась и осела на асфальт, бредущий мимо парень в спортивном костюме наступил на её откинутую руку… Оба никак не отреагировали.
Спариваются в позе «догги-стайл» мужчина и женщина средних лет… Стоп, я подумала «спариваются»? Не трахаются, не занимаются любовью или сексом. Спариваются, ритмично ухая, на глазах равнодушной толпы – или стаи? Но в стае должна быть какая- то иерархия, а здесь аморфная масса.
Мужчина, видимо, причинил партнёрше боль – она взвизгнула и укусила его за руку. Он, не прекращая фрикций, свернул ей шею, подхватил за плечи и продолжил процесс, ухая всё громче и громче, не обращая внимания на то, что её голова безжизненно болтается.
Бинокль выпал у меня из руки. Сергей молча забрал его и приложил к глазам.
– Ты видел эту парочку справа? Он в зеленой майке…
– Видел.
Меня ненадолго вырубило. Когда я очнулась, женщина лежала на мостовой, белея задом из-под задранной юбки. А её убийца выходил из дверей магазина с батоном колбасы. Идущий навстречу парень попытался выхватить колбасу, получил сокрушительный удар в ухо, дал сдачи, и оба, вцепившись друг другу в глотку, упали на мостовую. Рыжая девочка лет десяти подхватила колбасу и кинулась прочь, двое подростков побежали следом…
– Слушай, поехали отсюда. Я больше не могу.
– Не нравится – не смотри. Нужно понять, с кем мы имеем дело. Ещё десять минут – и поедем. Ты заметила? Они всё прямо в штаны валят.
– Не заметила. Мне и так хватило.
Справившись с дурнотой, я продолжала смотреть в окно, не в силах отвязаться от мысли, что сплю и вижу кошмарный сон.
Парень с разорванным ртом, бредущий куда-то с половиной батона в руке.
Старуха, перемазанная кровью и шоколадным кремом.
Подросток в чёрной майке с дикарским удивлением рассматривает яркие коралловые бусы на шее тоненькой девушки, пытается их сорвать – она визжит и раздирает ему лицо ногтями…
«Нива» дёрнулась вперёд, и я вцепилась одной рукой в сиденье, не выпуская из другой карабин. Несколько «семьдесят третьих» побежали вслед, но быстро отстали. Мы остановились в нескольких кварталах от набережной, посреди площади и устроили военный совет.
– Рассказывай, что увидела.
– А ты?
– А я потом.
– Ну, что… Никакой организации. Ни групп, ни пар. Каждый сам по себе. И тут же все против всех. Навыков нет. Заметил, что все пьют из реки? Хотя в магазинах полно воды и напитков. Ни у кого не видела открытой бутылки, банки, вскрытого пакета с чипсами. Хлеб, колбаса – то, что не упаковано и пахнет. Похоже, остались только инстинкты. Галдёж, как в обезьяннике… Связной речи нет. Некоторые вроде что-то талдычат, повторяют без смысла, как попугай. Один на улице повторял «опаздываем» – может, говорил с кем-то, когда это случилось?
– Случилось – что?
– Хрен его знает. Что-то.
– Всё? Ни у кого нет ничего в руках. Я ещё утром заметил: когда они одного такого же добивали толпой, ни у одного не было ни камня, ни палки. И вожаков нет. Стадо.
– Похоже, болевая чувствительность на нуле. Как эта бабка долбилась головой о стекло – бр-р-р…
– Бешеные они какие-то. С пол-оборота заводятся. Что случилось, как думаешь?
– Понятия не имею. Массовое отравление – чем? Вода? Какой-то газ? Нет таких заболеваний, чтобы здоровый человек проснулся идиотом. Самое главное: мы-то отчего в своём уме?
– Вот я и говорю: сдёргивать надо. Пока не прилетели и не разобрали нас на анализы. Значит, так. У тебя документы с собой?
– Нет, дома.
– Где – «дома»?
– В больнице.
– Ты там живёшь?
– Да, в подвале.
– Ладно, хоть не в морге.
– А там патологоанатом живёт.
– Ты что, серьёзно?
– Абсолютно. Переоборудовал один бокс и живёт.
– Ну и бардак у вас в больнице, однако. Ладно, сейчас заезжаем в пару магазинов по дороге, затариваемся, я тебя подбрасываю к больнице, еду домой, потом забираю тебя – и на объездную. Да, ты водишь?
– Вожу что?
– Машину, блин!
– Нет, – подавленно сказала я.
– Ладно, стреляешь, и то хлеб. Что ещё от бабы требовать… Выходи, прикрывай. Ардон, пошли.
Он впустил пса в открытую дверь магазинчика, помедлил несколько секунд и вошёл туда сам. Я топталась у машины с карабином наперевес, поглядывая по сторонам, пока он загружал в «Ниву» коробки с тушенкой и упаковки минеральной воды.
В булочную Сергей зашел только после того, как Ардон прочесал торговый зал и подсобку.
– Пошли сюда.
Я вошла вслед за ним в ювелирный магазин и слова сказать не успела, как он разбил моей монтировкой – значит, и её прихватил? – несколько витрин с золотыми украшениями.
– Ты что, рехнулся? Что ты делаешь?
Он одним гибким кошачьим движением повернулся ко мне, и на лбу у меня выступил холодный пот. Я уже видела это лицо – маску ярости с неистовыми бледными глазами… Вчерашняя сцена на базаре, Стасик размазывающий кровь и слезы по своему лицу пожилого ребенка…
– Ты со мной так не разговаривай, поняла? – сказал он медленно, с присвистом дыша сквозь зубы. – У меня после контузии нервы ни к черту. Повторяю ещё раз, для тех, кто в танке: распоряжаюсь я. Ты делаешь, что сказано. А нет – чапай пешком в свою Хомутовку.
– Командовать своим псом будешь. Хочешь иметь на своей стороне ещё один ствол – держись в рамках. Тебе нужен лишний стрелок, мне – колеса, так что давай будем взаимно вежливы, договорились? Я была неправа, слишком резко высказалась. Нам лучше прорываться вместе, чем порознь, согласен?
– Ну.
– Так вот, во-первых, здесь явно есть камеры. Во-вторых, зачем нам сейчас побрякушки?
– Ещё раз, для сильно умных. По пунктам: камеры я отключил: этот магазин тоже наша фирма охраняет, и я здесь бывал. Кстати, и там, в «Сафари», тоже отключил – как только понял, что жареным пахнет. А золото – если эта заварушка затянется, то цениться будут консервы, оружие, патроны – и золото.
– А ещё бензин и лекарства.
– Правильно. Подумай, что взять в больнице. А пока держи.
Он вынул из разбитой витрины несколько планшетов с золотыми цепочками и сунул их мне.
– На, выбери десяток подлиннее и потолще и надевай. Только этикетки оторви.
– А ты?
– И я тоже. Бери еще золотые часы с браслетом, кольца, серьги – бриллианты вон на том прилавке.
– У меня уши не проколоты.
– Ну и зря. А так бы вынула серьгу, отдала солдатику на блок-посту – все довольны, и пацан не спалится.
Я механически застегивала на шее золотые цепи, думая, что никогда не имела столько украшений – и никогда они не приносили так мало радости.
– Под одежду спрятала? Всё, пошли!
Сергей высадил меня у шлагбаума, перекрывавшего въезд в больничный двор, и «Нива» исчезла за углом.
Я побрела к двери в подвал по раскаленному асфальту, в который раз чувствуя иррациональность происходящего. Что за дешевый боевик. Обвешанная золотом, как новогодняя елка, «Сайга» наизготовку, с досланным в ствол патроном, палец на спусковом крючке – неужели это я? Труп, облепленный мухами, и золотые часы на моей руке, сжимающей карабин – бред, бред, бред… Может быть, я сплю? Но от черно-красной лужи на асфальте тянуло таким знакомым по кафедре судебной медицины сладковатым смрадом, что стало ясно: это не сон и не кино, на набережной по-прежнему жрут, дерутся и убивают – походя, невзначай.
В городе, кажется, не осталось нормальных, вменяемых людей. А что происходит за его пределами? Что с Димкой?
Я несколько раз подряд набрала его номер, потом номер Натальи Николаевны. Никто не ответил, и стало ещё страшнее. Но сквозь страх, как росток сквозь асфальт, пробивалось ясное осознание: жив Димка или мёртв, но я его найду. И ничто меня не остановит, кроме смерти.
Железная дверь подвала отгородила меня от безумия этого дня, и на миг показалось, что всё по-прежнему – как неделю или месяц назад. Я потрясла головой, избавляясь от опасной иллюзии, и принялась собираться. В первую очередь документы. Паспорт в карман джинсовой рубашки, застегнуть клапан, проверить, что пуговица пришита крепко. Диплом и врачебную печать – во внутренний карман сумки. Я вывернула на стол кошелёк и выбрала купюры из груды мелочи. Там же оказалась бумажка – то, что нагадал мне Повелитель птиц, так и не собралась прочесть предсказание. И его в карман вместе с деньгами – память о том мире, который ушел, наверно, навсегда. Даже если всё будет по- прежнему, я-то прежней уже не буду.
Я вдела в шлевки джинсов старый Андреев ремень. Единственная его вещь, которая у меня осталась, обычный офицерский ремень из неизносимой сыромятной кожи, подписанный с внутренней стороны синей шариковой ручкой.
– А что здесь написано – «Змей»?
– Их всегда помечают, чтоб не путать. А это моя кличка, ещё с училища, с первого курса. И ремень ещё с училища.
– Змей-то почему?
– Из-за фамилии.
– А я её так и не знаю.
– Простая у меня фамилия – Кобрин. Это деревня такая под Питером, недалеко от Гатчины – Кобрино. Вроде предки оттуда были. В училище сначала, конечно, Коброй звали, пока я кое-кому рыло не начистил. А потом на рукопашке просекли, что из захватов всегда ухожу и растяжка хорошая. Вот и прилепили. Змей так Змей. Так и осталось.
– Чем же тебя кобра не устроила?
– Да ну, в женском роде…Был бы ещё лётчиком – ладно, Покрышкин вон на «Кобре» летал. И Речкалов – тот пятьдесят немцев на «Кобре» завалил.
– О нём я и не слышала.
– Ну да, мы же ленивы и нелюбопытны…
– Я исправлюсь. А другой ремень у тебя есть?
– Конечно.
– Тогда оставь этот здесь. Вернешься – заберешь.
Воспоминание оказалось таким живым и болезненным, что я застонала сквозь зубы. И, словно затем, чтобы наказать себя за слабость, затянула ремень так, что стало трудно дышать. Еще раз обругала себя и ослабила ремень – так, чтобы стало удобно. Ветровку, белье, джинсы, пуловер, несколько футболок – что ещё?
Свистульку. Керамическую птичку, память о счастливом времени, когда жизнь осыпала меня своими дарами, возвращая недополученное в детстве и одинокой молодости. Радость, от которой, кажется, вот-вот взлетишь в вечернее небо под звонкий переливчатый свист… Птичка умещается в кулаке, она и не весит- то ничего, и места не займёт, уверяла я кого- то про себя, заворачивая игрушку в носовой платок и пристраивая её в карман сумки рядом с дипломом и печатью.
Дура. Сентиментальная дура.
Я застегнула карман на «молнию». Пусть дура, но свистулька поедет со мной – в неизвестность и дальше.
Картинки этого безумного дня, казалось, отпечатались у меня на сетчатке, и, бросая вещи в спортивную сумку, я видела их вновь и вновь. Лицо «семьдесят третьего» – маска, на которой не осталось ничего человеческого. Толпа на набережной: живые и мертвые вперемежку. Йеху. Биомасса. Что же всё-таки случилось?
Я вскинула сумку на плечо, подхватила карабин и пошла к выходу, не оглянувшись. Заперла за собой дверь в подвал, кинула связку ключей в наружный карман сумки и застегнула молнию.
Чтобы миновать труп у окна, пришлось задержать дыхание. По такой жаре набережная скоро превратится в клоаку – еще один повод уносить ноги как можно быстрее. «Семьдесят третьи» явно не могут далеко уйти от воды, ведь они не в силах открыть бутылку или водопроводный кран.
Раскаленный воздух прорезал такой истошный вопль, что я уронила сумку. По двору бежал человек, и было видно, что бежит он из последних сил. А за ним мчался «семьдесят третий», и расстояние между ними сокращалось с каждой секундой.
– Стой! – закричала я и не узнала своего голоса. – Ложись, стреляю!
Человек резко свернул в сторону и упал ничком. Всё остальное мои руки сделали сами. Пуля ударила «семьдесят третьего» в середину груди, отбросила его назад. Когда он упал и забился на асфальте, я не сразу поняла, что произошло. Просто стреляла по движущейся мишени. А человек между тем уже поднялся на ноги и шел ко мне, оглядываясь на лежащее тело.
Это оказался Илья, мой сосед по подвалу. Узнала я его не сразу, так изменилось и осунулось его красивое лицо. Выглядел он лет на десять старше, чем вчера. Интересно, а как выгляжу я? В зеркало так и не посмотрела…
– Ты что-нибудь знаешь? – спросил он сорванным голосом.
– Знаю. Дёргать надо. Сейчас должна подойти машина – может, и тебя захватит.
– Что за машина? Куда ехать?
– Долго объяснять. Давай в подвал за документами, потом пойдем, затаримся лекарствами и спиртом. Я думаю, надо брать антибиотики помощнее, спирт, стерильные бинты. Шприцы, перчатки. Морфий, пантопон, транки какие-нибудь – реланиум должен быть, коробки три.
– Ты что, наркотики же в сейфе. И вообще, зачем это всё – мини- операционную разворачивать?
– Нет, скорее перевязочную, если эти до кого-то из нас доберутся. Ты видел, что они творят?
Его глаза погасли.
– Видел.
Илья не успел дойти до подвала: у шлагбаума остановилась «Нива». Из неё выпрыгнул Ардон, и шерсть на его загривке стояла дыбом. А у Сергея шея была замотана вафельным полотенцем веселенькой расцветки, и сквозь напечатанные на ткани подсолнухи проступали алые пятна.
– Что случилось?
– Сосед чуть не загрыз. Открыл дверь подъезда, а он за ней стоял – видно, открыть не мог. Ну, и кинулся. Ардон, умница, хорошо сработал. Но я- то дурак! Как не сообразил, что эти, …банутые, из подъезда выйти не могут!
Я представила, что по всему городу одуревшие от жары и жажды люди бьются о железные двери, как мухи о стекло, и мне стало нехорошо.
– Пойдем, обработаю, – вмешался Илья.
– Ты что, тоже врач?
– Травматолог. Пошли, здесь перевязочная на втором этаже. Потом сразу лекарств наберем.
– Пошли. Ардон, к ноге!
Все трое исчезли за дверью, ведущей на лестницу. А у меня наступила реакция – затрясло так, что карабин едва не выпал из рук. Сотрясаясь от крупной дрожи, чуть не лязгая зубами от подступающего изнутри холода, я зачем-то подошла к убитому и стала его разглядывать. Остановившиеся карие глаза. Зубы оскалены – от ярости или от боли? Я убила человека, тупо повторяла я про себя. Я убила человека. Нет, я убила существо, которое было человеком ещё вчера – и осталось бы им на долгие годы, десятилетия, если бы не… Если бы не —что? Что превратило молодого парня в зверя? Зверя я и убила, спасая человека. Но от этого не легче.
«Что-то страшное грядет» – было написано на обложке старой книги. Вот оно, пришло и смотрит на меня остановившимися глазами покойника. Оно там, на улицах: жрет, гадит и совокупляется. Неужели в Хомутовке то же самое? Что с Димкой и Натальей Николаевной? Мать Андрея и его сын – я в ответе перед Андреем за них обоих.
– Поехали, со своими познакомлю, – сказал Андрей давным-давно, в прошлой жизни.
– А они в курсе? Ну, знают о моём существовании?
– Мать – да. А Димке скажем.
– И что твоя мать думает по этому поводу?
– Она знает, что решения я принимаю сам.
– Когда едем?
– Автобус через два часа.
Мы шли по солнечной улице, Андрей здоровался с редкими похожими, а во мне нарастало беспокойство. Как-то меня примут?
– Ты что нервничаешь?
– А как ты заметил?
– Сложно объяснить. Почувствовал. И дышишь ты не так, как обычно.
– Ну, ты даёшь…
– Всё, пришли.
Андрей открыл калитку и пропустил меня вперед.
Во дворе никого, только серый кот развалился на солнце, да воробьи орут в кроне старой вишни.
– Ох, надо матери собаку завести… Хотя здесь не воруют, но мало ли что. Ты подожди здесь, я посмотрю, есть кто дома или нет.
Андрей исчез в доме, а я осталась стоять на солнце, и тут меня окликнули:
– Вы кто?
Мальчишка лет восьми, перемазанный тутовником, в одних джинсовых шортах. Расцарапанный нос, веснушки, серо-зеленые глаза Андрея. Вот и познакомились…
– Здравствуй. Я тетя Вера.
– Здравствуйте. А что вы тут делаете?
– Жду хозяев. А ты здесь живешь, да?
– Ну да.
– А в ножички играть умеешь?
– Это как?
Я извлекла из кармана джинсов перочинный ножик.
К тому времени, когда Андрей вышел из дома, мы почти доиграли партию. Димка оказался хорошим учеником, и игра шла с переменным успехом.
– Тетя Вера, вы только не поддавайтесь!
– Я и не поддаюсь!
– Димка-а-а!
Андрей стоял у крылечка, и Димка тут же повис у него на шее. Так, втроем, мы и зашли в дом.
