Елизавета Бережная
Из-за зеркала
Пролог
Он Элси сразу не понравился. Она никогда раньше не видела его в автобусе. А ведь здесь, в селе, все друг друга знали. Так принято, это незыблемое правило – видеть каждый день одни и те же лица, здороваться с одними и теми же людьми. Но в это утро появился он, и что-то изменилось. Элси очень хотела понять, что именно.
Странный мужчина в слишком аккуратной черной рубашке и слишком дорогих брюках, слишком городской, идеальный, чужой, мужчина с орлиным взглядом, красивый, надо признать, мужчина, он смотрелся в грязном старом автобусе нелепо, неуместно. Люди вокруг болтали, оборачивались, смотрели в окно – это было нормально. Он же почти не шевелился – и это нормальным не было.
Обычно люди не ведут себя так: не пялятся на незнакомцев всю дорогу, даже не пытаясь скрыть свой интерес. Сначала Элси было не по себе. Она подумывала даже выйти. Ничего, пешком до школы недалеко. Но мужчина продолжал смотреть. И интерес поборол осторожность.
Элси улыбнулась и нарочно встретилась взглядом с пустыми серыми глазами. На тонких губах незнакомца вспыхнуло что-то, очень похожее на улыбку. Уголки рта дернулись вверх, на щеках появились морщинки. Глаза остались матовыми, непроницаемыми, как стена. Больше попыток Элси не предпринимала.
Автобус с лязгом и грохотом катил по сельской дороге. Его нещадно швыряло по камням. Водитель бормотал под нос слова знакомой песни. Шуршало радио. Позади бабульки с соседней улицы обсуждали новые семена и нынешнее весеннее потепление. Элси совсем расслабилась. В отражении оконного стекла незнакомец выглядел не столь неприятным. По его длинной тонкой фигуре то и дело пробегали пушистые деревья и крошечные частные домики. Застывали на его лице облака. Путалось в его волосах крошечное солнце.
Элси точно знала: он вышел на остановку раньше и до последнего не сводил взгляда с нее, простой сельской девчонки. Нет, Элси он не понравился. Не понравился и точка. Но почему тогда на полях тетради появился его нелепый карандашный портрет?
На следующее утро Элси отказалась от заманчивого предложения доехать в школу на машине и стояла на остановке, вдыхая противную дорожную пыль. Мчались мимо редкие машины, оставляя за собой шлейф чисто деревенского, свежего и грязного одновременно, воздуха. Блестели на солнце глаза-фары. Далеко, у поворота, уже виднелся автобус. Его фары сверкали немного иначе.
– Опять опаздывает, – буркнул кто-то в толпе.
Толпа, состоящая из этих кого-то, вечно торопилась в свое куда-то. Элси ее решительно не понимала. С каким удовольствием она прошла бы теперь по ощетинившейся дорожке в тени свежих апрельских листьев, чтобы найти в молодой траве нарцисс, или тюльпан, или россыпь крокусов. Можно останавливаться на каждом шагу, присаживаться на корточки, вдыхать сладковато-свежий запах расцветающей жизни. Можно испачкать о невысохшую после дождя землю форменную юбку. Можно опоздать в школу. Потому что ничего не может быть важнее бьющей в голову весенней свободы.
Элси улыбнулась. Оказывается, может. То, ради чего она выбрала не удобную машину и не утонувшую в зелени дорожку, а душный дребезжащий автобус, до прибытия которого оставались считанные минуты.
Из-под старого столба остановки, прорывая растрескавшийся асфальт, вылезал крошечный одуванчик. Он вырос посреди камня и осколков. Он тянулся пушистой желтой головкой к свету. Элси смотрела на него каждый раз, когда приходила на остановку. Вылез этот наглец пару недель назад и уже расцвел.
Справа загрохотало, заскрипело. Толпа колыхнулась и потекла вперед. Автобус опустил грузное тело, тяжело выдохнул и открыл двери для пассажиров. Элси запрыгнула на подножку и за наводнившими автобус головами тщетно пыталась разглядеть ту, которая ей не понравилась.
Знакомые лица, знакомые плакаты, даже грязь по углам и исцарапанные металлические люки знакомые. А незнакомца нет.
Он не появился. Напрасно Элси вглядывалось в лица. Его надо было забыть и слушать знакомые песни по радио, думать о весне, о школе, о предстоящих экзаменах и еще о многом другом, о чем обычно думают семнадцатилетние девушки. Но Элси не могла. Не выходило из головы отражение в окне с матовыми серыми глазами.
Что-то внутри судорожно дергалось, рвалось наружу. Как сумашедшее, приплясывало сердце. В автобусе было душнее, чем обычно, несмотря на открытые до упора люки. Элси едва не пропустила свою остановку, так внимательно она перебирала взглядом лица, много-много красных от жары лиц. Все они были правильными, нормальными, настоящими и привычными. Скучными. Все они что-то выражали, что-то говорили, куда-то и зачем-то смотрели, прятали какие-то вполне определенные мысли. А тот незнакомец… Элси поняла, что в нем ей не понравилось. Он весь был каменный, или гипсовый, или стеклянный. Будто вовсе не человек.
Не появился незнакомец и на следующий день, и на следующий, и через неделю. А потом Элси надоело ездить на автобусе. Она нашла целую полянку ирисов, скрытых в высокой, давно некошеной траве заброшенного участка. Она порвала колготки о колючие лапы дикого крыжовника, и руки ее горели от крапивы. Но в школу она влетела ко звонку с довольной улыбкой и гнездом на голове.
Такой Элси видеть привыкли. Классная, очень пожилая и очень нормальная женщина в огромных очках и неизменном массивном черном платье, встретила ученицу сухим:
– Приведи себя в порядок, Алиса.
Поджатые губы и притворно строгий тон – единственное, что она позволяла себе в отношении Элси. Сельской школе никто больше не принесет столько бесполезных грамот.
Элси училась и делала это вполне неплохо, но серые школьные стены высасывали из нее все, что давали весенние цветы. Она скучала наедине с дряхлыми учебниками за своей первой партой и ждала, страстно, с нетерпением, того момента, когда сможет вырваться из тисков школы. Ждала и боялась, потому что не знала, куда податься ей, любящей все живое и цветущее, одиноко-свободное странной сельской девчонке. Ее пугали, отталкивали большие города, которые топорщатся высотками, тянутся лабиринтами улиц. Но она хотела, ужасно хотела…
Стать кем-то.
– Романтична до ужаса, – смеялась мама.
Сделать что-то настоящее, обязательно свое, такое, после чего можно будет смело сказать: “Я чего-то стою”. В Элси очень глубоко жил червячок задавленных амбиций, гордый червячок, который, заметив внимание к себе странного незнакомца, поднял голову.
Элси весь день смотрела на рисунки на полях и решила: она шанс на хоть что-нибудь интересное не упустит. И на другой день снова поехала на автобусе.
Элси дождалась. В тот день лил теплый весенний дождь. Под ногами текли бурные ручьи. Мокрая, липкая земля забивала подошву, брызги нещадно пачкали новые колготки. Уже стемнело, чертовы дополнительные перенесли на вечер. Теперь приходилось шлепать домой пешком, мешая туфлями грязь.
Запах петрикора стоял в густом душном воздухе. Тяжелые облака упали на землю пуховым одеялом, и все живое задыхалось под ним, как в бане. Обычно Элси нравились дожди. Но в этот раз противно сводило легкие и грязь хлюпала и взвизгивала под ногами. Цветы спрятали головки. Нечего было ловить в сером дымном воздухе. Даже зелень крон поседела. Будто и не апрель вовсе, а старик-ноябрь.
– Не промокла? – раздался за спиной оклик.
Элси обернулась. В паре шагов от нее, увязая в грязи лакированными черными ботинками, стоял он. Стоял, как ни в чем не бывало, спрятав в карманы брюк белые руки, с насмешливой полуулыбкой на губах, и самым бесстыдным образом пялился на мокрую, уставшую Элси.
– Мы с вами уже виделись.
Что-то подсказывало: не так должна повести себя нормальная семнадцатилетняя девушка на пустой дороге с незнакомцем. Не стоять неподвижно и не пялиться в ответ. Но непослушное сердце сделало кульбит и застучало где-то в пересохшем горле.
– Алиса Войская, – медленно, по слогам произнес незнакомец. Он, как гурман, пробовал фамилию на вкус, долго вертел ее на языке, пережевывал, а потом нахмурил брови. Не понравилась.
– Мы разве знакомы? – Элси не понимала: удивлена она, рада или напугана.
Незнакомец улыбнулся, на этот раз почти искренне, и даже соизволил представиться:
– Владимир Филов. – Прозвучало так, словно и фамилию, и имя он только что выдумал, и это его очень веселило.
– Вам… – Элси запнулась. Всякий раз, когда она представляла встречу с этим человеком, он или молчал и смотрел тем же прошивающим насквозь взглядом или объяснял, что забыл здесь. Теперь же он не делал ни того, ни другого. Он вел себя слишком нормально.
– Я следил за тобой, и ты это знаешь.
Судя по лицу Владимира, вид у Элси был правильный: будто все тучи разом рухнули ей на голову.
– Ты должна была замечать странности, – продолжил он.
“Как в романе”, – промелькнула мысль. Промелькнула и скрылась. И ничего не осталось. Элси призналась:
– Замечала.
В ее жизни много странностей. И главная из них стоит сейчас и смотрит сверху вниз матовыми глазами.
– Я приду завтра. А ты подумай. Вспомни, Элси, – пафосно закончил Владимир, развернулся на облепленных грязью каблуках и зашагал удивительно бесшумно по пустой темной улице. Элси не смогла его окликнуть. Почему-то нельзя было ни в коем случае нарушить воцарившуюся тишину. Нельзя было прогнать хилую дымку тайны, которая повисла над дорогой. Элси казалось, что она видит ее: изорванную, жалкую, тряпочкой болтающуюся в ветках старого ореха.
Владимир ушел. Его длинная фигура скрылась за поворотом. А Элси все стояла. Стоял в горле ком, стоял в носу петрикор. Стоял в ушах голос. Он повторял, настойчиво, как мантру: “Подумай. Вспомни. Подумай. Вспомни” и обязательно в конце добавлял такое непривычное на чужих губах ”Элси”.
Владимир знал это имя, имя, которым Элси и дома называли редко. Для всех вокруг она была Алисой, просто Алисой Войской. И в паспорте стояло это же сухое, жесткое, как асфальт, имя. Элси оно не нравилось, но ничего, привыкла. Потому что не принято, потому что неправильно, потому что мама сказала: “Так нужно”. Сказала и ничего не объяснила. А теперь, Элси чувствовала: у нее появился шанс узнать о себе хоть что-нибудь…
…настоящее.
Дорогу перебежала, поднимая клочки грязи, смольно-черная кошка, оглянулась, сверкнула глазами и юркнула в темноту. Элси отмахнулась: опять показалось. Опять ей показалось, что кошка на нее посмотрела совершенно по-человечески осмысленно. Вот они, странности, крошечные, ничего не значащие и почему-то интересные мужчине с матовыми глазами. Элси шла домой и пыталась припомнить каждый случай, когда ей казалось, что животные ведут себя странно.
Вот на прошлой неделе она видела во дворе огромную красивую птицу. Размером с большого попугая, такая же яркая, с отливающими металлическим блеском перьями, она сидела прямо на земле и смотрела в окно. И глаза у нее были большие, черные и ужасно умные. Элси птицу сфотографировала, но на снимке остался пустой газон без единого перышка.
Странности. Они вертелись над головой и щекотали горящие щеки. Они шептались с ветром и прыгали по веткам. Они до самого дома довели Элси и сгрудились там, под окнами, за дверью, потому что дальше пройти не могли. В доме ничему странному и необъяснимому места не было.
– Поздно ты, – вынырнула из кухни мама. С ее плеча спрыгнул уютный запах свежей выпечки. – Давай за стол.
У Элси было правило: дома не говорить о том, чему место за дверью. Но сегодня, жуя горячие сырные булочки, она решилась.
Мама долго молчала, настолько долго, что Элси успела сначала обрадоваться, потом испугаться и отсчитать пару сотен ударов жилки под тонкой кожей.
Мама сказала:
– Он прав.
Сказала, тяжело вздохнула и долго молчала, прежде чем объяснить. Элси сначала не поверила, потом не поверила еще раз, и только когда серебряная монетка луны выкатилось на черное ночное небо, а ее отражение повисло в бездне чайной кружки, когда голова окончательно отказалась работать, а сердце устало колотиться, призналась себе:
Правда. Она полукровка.
Элси не спала всю ночь. За дверью не спала мама. Ровному стуку ее шагов вторил унылый ветер. Элси думала совсем не о том, о чем, наверное, следовало думать. Она то ли устала удивляться, то ли просто устала, но сердце больше не колотилось и в голове было пусто. Элси легко перебирала безжизненные обрывки старых мыслей и удивлялась сама себе. Как могла она раньше не замечать очевидного?
– Ты не такая, как все, – сказал Владимир на следующее утро, когда Элси столкнулась с ним на прежнем месте. Он и сам был прежним: идеальная восковая фигура. Грязь под ногами еще не высохла.
– Знаю.
Владимир был вторым после мамы, кто слова “не такая, как все” произнес гордо, без насмешки. Для него это был комплимент.
– И что ты выбираешь?
Он знал. Он все заранее знал. Он схватил Элси матовыми глазами и держал за шкирку. Он решил все за нее, когда в первый раз позволил увидеть себя в автобусе.
– Ты можешь, как нормальный человек, поступить в хороший вуз, потом учиться, потом работать… – у Владимира была странная манера говорить. Он выражал жалкие тени эмоций не словами и не интонациями, а взглядом.
Владимир тоже был не таким, как все. Поэтому Элси смело его перебила:
– Второй вариант. Выбираю второй.
Владимир хмыкнул, как будто снисходительно. Но Элси показалось, что промелькнуло в глубине его глаз что-то настоящее в эту секунду и что ямочки-улыбки на его белых щеках были тоже настоящими. Если бы Владимир сказал хоть что-нибудь, Элси обязательно завалила бы его вопросами. Но он поднял руку, развернулся и ушел. Только через плечо бросил:
– Тогда жду тебя завтра на этом месте, стажер.
“Завтра на этом месте”, – отстукивали часы на стене в душном классе.
“Завтра на этом месте”, – гремели колеса автобуса.
“Завтра, завтра, завтра”, – нашёптывал ветер за окном.
Элси никогда не ставила отметки в календаре. Ей нравились спонтанность и белый цвет. Но в этот раз она сделала исключение и поставила большую жирную точку. Красную. Потому что “завтра” может перевернуть ее жизнь.
***
Зазеркалье. Непреложная истина. Любой ребенок знает, что Зазеркалье есть. Любой ребенок знает еще, что попасть в него нельзя и нельзя даже пытаться. И любой пытается. Элси помнила, как часами смотрела в зеркало в ванной, касалась его кончиками пальцев, закрывала глаза, шептала глупые слова, которые услышала когда-то. Пыталась, пыталась, пыталась, а мама ее не останавливала и грустно улыбалась. Теперь Элси поняла, почему. Ее отец был не космонавтом и ученым. Он просто пришел из-за зеркала и за зеркало вернулся.
Все эти годы мама знала: когда-нибудь Зазеркалье заберет Элси. Поэтому молчала. Но Элси была слишком сумасшедше счастлива, чтобы думать об этом.
Она решила. На следующее утро она стояла на пустой сельской дороге ровно на том же самом огромном красноватом булыжнике, который вчера блестел под лакированной туфлей Владимира.
– Вовремя.
Элси вздрогнула.
– Как вы?..
Владимир прижал палец к губам. У кого-то другого это вышло бы смешно. Но ослушаться Владимира Элси почему-то не смогла, как бы ни хотелось вывалить из головы спутанный клубок вопросов. Пришлось терпеть. Пришлось идти, наступая точно в следы ботинок Владимира в дорожной пыли. Идти, как в первый раз, по знакомым с детства дорожкам, и вертеть одну под микроскопом единственную мысль: “Как Владимир может ходить настолько бесшумно?”
– Что значит стажировка? – спросила Элси, когда безлюдные дорожки закончились, а тишина и без ее помощи разлетелась вдребезги от хруста шагов и гула чужих голосов. – Я еще школу не закончила.
– А зачем тебе школа? – отмахнулся Владимир и сразу стал в глазах Элси еще выше.
Они пробрались кушерями к речке. Элси расцарапала руки и зацепила голой лодыжкой крапиву. В такие дебри обычно не забиралась даже она. Владимиру же все было ни по чем. Он шел по извилистой заросшей тропинке с тем же видом, с каким шел бы по центральной городской улице, и так откидывал сухие ветки, будто смахивал пылинки с пиджака.
Владимир остановился, когда впереди показалась груда торчащих из воды досок. Раньше они были рыбацким мостиком. Давно, наверное, очень давно. Теперь эти доски были похожи на разинутые пасти крокодилов. Ржавые гвозди сверкали опасным металлическим блеском. Скалились острые, обломанные ветром и течением деревянные зубы. Жуткое место. Элси знала множество других, красивых и уютных, подходов к речке. Что-то ей подсказывало, что Владимир их тоже знал.
– Была здесь раньше. – Он не спрашивал.
– Не люблю это место.
– Зато они любят.
Элси не видела лица Владимира, но могла поспорить: он усмехнулся. В камышах что-то заскреблось и заворочалось. Оглушительно треснула сухая ивовая ветка. Что-то тявкнуло, пробежал ветерок по сырой траве, и прямо из мелководья, где обычно гнездятся утки и снуют мелкие ужики, выпрыгнула лохматая дворняжка.
– Собака? – вырвалось у Элси.
– Для людей – собака, – поправил ее Владимир.
Элси, наверное, слишком привыкла быть человеком. Пес остановился в шаге от нее, подметая землю лохматым хвостом, поднял одно ухо, наклонил голову и обнажил в совершенно не собачьей улыбке блестящие клыки. Он смотрел на Элси умными глазками-бусинками, но это все еще был пес, самый обычный дворовый пес.
– Реверсус, – сдался Владимир. Как будто от этого стало понятнее.
Он смеялся. Он привел Элси на речку, чтобы смотреть на собаку. Это глупая шутка. Элси готова была развернуться и уйти, но ровно в этот момент с лица Владимира сползла улыбка. Он наклонился, подзывая пса. И голос его зазвенел в утренней тишине до жути громко.
– Можешь пойти за ним, он приведет тебя туда, где был в прошлый раз с человеком. У Реверсусов обычно не больше пары мест. Они живут там, куда человек редко заходит.
Элси молчала, загипнотизированная голосом Владимира. Пустые глаза разглядывали вертящегося под ногами пса, и было в них какое-то новое страшное выражение.
– Свободный Реверсус, когда встречает человека, считает его своим и сопровождает до дома. Потом запоминает дом на всю жизнь. Странные создания. У нас они не встречаются.
Элси открыла рот, но ни одно слово не пробилось в густой воздух. Ей нужно было спросить, где это “у нас”. Ей очень много надо было спросить. Но она стояла, смотрела, как Владимир чешет пушистую голову Реверсуса, и ноги ее приросли к земле, вплелись в пучки мокрой травы и отказывались двигаться.
– Их много таких. Которых люди не замечают. Я тебе покажу, если согласишься на стажировку. – Голос прилетел откуда-то из-за реки. Элси вздрогнула: на секунду ей показалось, что матовые глаза Владимира остекленели, а сам он как-то съежился и постарел.
Реверсус волчком крутился под ногами. Элси долго смотрела на него, чтобы не столкнуться взглядом с Владимиром. Она не хотела, честно не хотела, но вдруг поняла: у этого существа своего человека еще не было. И, возможно, никогда не будет.
– Не будем здесь задерживаться, – бросил Владимир.
Элси успела почувствовать, как чужие пальцы сжали ткань футболки, как по обожженным волоскам пробежала дрожь, потом услышала щелчок, и земля ушла из-под ног. Река отчего-то оказалась сверху, разлетелась осколками, и те закружились в бешеном водовороте. Элси зажмурилась на секунду, а когда открыла глаза, никакой реки не было. Она снова стояла на земле, под ногами хлюпала грязь, весенний пыльный ветер колотил по щекам, на него можно было списать предательский жар, шныряющий под кожей. Только на футболке остались складки от крепкой хватки Владимира. Не показалось.
– Нам не стоило приводить Реверсуса к дому, – просто объяснил тот. У него все выходило просто. Он говорил с Элси, будто они знакомы всю жизнь. Будто таинственный мир Зазеркалья не оставался для нее загадкой.
– Куда теперь?
– Куда решишь, стажер.
И они пошли туда, куда указала Элси – в сторону старого кладбища, уже много лет как забытого и брошенного на волю природы. Элси ткнула пальцем интуитивно: где же быть потусторонним существам, если не на кладбище. Наверное, Владимир посмеялся бы над ее стереотипными представлениями о магии, если бы умел смеяться. Хорошо, что он не мог читать мысли. Элси хотела верить, что не мог.
Кладбище встретило незваных гостей жутким дыханием прохлады и стонами старика-ветра, прочно обосновавшегося здесь прошлой зимой, когда снесли ряд деревянных заброшек. Теперь кладбище стояло обнаженное, окруженное завалами человеческого и природного мусора. Остров, навсегда утонувший в тумане дряхлой низины. Даже у земли не осталось сил его держать.
– Не лучшее место для первой стажировки, – сухо прокомментировал Владимир, пожал плечами и ускорил шаг.
Элси стало не по себе. Она нарочно шла чуть позади: боялась увидеть тот стеклянный блеск в серых глазах, который почудился ей на реке.
– Ты ведь не ждешь встречи с мертвецами? – Владимир издевался. Но даже это выходило у него снисходительно и совсем не обидно.
Элси успела десять раз пожалеть о своем решении и столько же раз попытаться свернуть в менее зловещее место, но Владимир настойчиво шел вперед и даже пообещал с механической улыбкой на губах, что будет интересно. У любого другого это вышло бы грубо. А Владимиру шло. Вселенская невозмутимость слишком приросла к его лицу, не отдерешь.
– Слушай в оба, Верменов сложно не заметить.
Если и сложно, то Элси упорно делала это следующие десять минут. А внимательные глаза Владимира, не мигая, следили за ней. Элси и про ветер забыла, и про облезлые, изъеденные временем могилы, и про россыпь надгробных плит впереди. Глаза начали слезиться от слишком пристального вглядывания в паутину шипастых лап древних деревьев.
– Слышишь?
Элси слышала: скрипнула доска, зашуршала трава, взвился, прорубая туманные баррикады, ветер. Все это было настолько знакомо, настолько обычно, что она мотнула головой.
– Мертвые зовут.
Звякнуло где-то далеко стекло, разнеслось по воздуху и вонзилось в кожу крошечными осколками.
– Звон разбитых зеркал. Прислушайся.
Еще одно. И еще. Сотни, тысячи крошечных осколков наводнили серебристый от тумана воздух. Все они звенели, звенели, не переставая. И в этом звоне Элси отчетливо слышала человеческие голоса, но не могла разобрать слов.
– Думаешь, почему на кладбищах жутко? – прошептал над ухом голос Владимира. Он тоже походил на стеклянный. – Эти птички из того мира, о котором люди не любят говорить. Они чувствуют смерть. Они питаются духом смерти. Они – вестники смерти.
Воздух завис над головой неподвижным стеклянным куполом. Элси разглядела в ветках крошечных черных птичек. Таких увидишь – не заметишь. Их было много, ужасно много. Они облепили старые деревья сплошным живым одеялом. У Элси в глазах рябило от их блестящих глазок и звенело в ушах от тихого реквиема.
– Заметила, – хмыкнул Владимир. – Закрой глаза…
Темнота. Хлопок. И тишина.
– Но куда они?.. – Элси снова смотрела во все глаза, но ветки опустели. Ни одной живой души не осталось на старом кладбище.
А потом не осталось и кладбища. Оно прыгало за спиной в такт быстрым шагам, пока не исчезло совсем. Уже стали попадаться на кривых дорожках прохожие, когда Владимир вынул руки из карманов и снова заговорил:
– Все от тебя зависит. Согласишься, и узнаешь.
Много узнаешь, увидишь, услышишь, почувствуешь такого, о чем раньше даже не подозревала. Он не договорил.
Элси молчала, пинала камень смотрела под ноги, а голова трещала по швам. Глаза болели – слишком ярко. В ушах шумело – слишком громко. Грудь стягивало – слишком много. Слишком неожиданно. Будто ходил всю жизнь в черных очках, как слепой, а тут взяли и сдернули очки. Мир оказался гораздо больше, чем тебе вбивали в голову семнадцать лет.
Слепому недостаточно прозреть, чтобы научиться видеть.
– Мне нужно время, – сдавленно прошептала Элси.
– Оно не будет ждать тебя, ты понимаешь.
Владимир снова был серьезен и до ужаса спокоен. Только воспаленное воображение Элси приписывало его голосу грустные нотки.
– Подпиши, если решишься. И жди меня здесь через неделю.
В его руках появился лист желтоватой плотной бумаги. Элси вцепилась в него дрожащими пальцами. Владимир уже собирался уходить, когда ему в спину ударился вопрос, неожиданный даже для самой Элси.
– Как вас зовут? По-настоящему.
– Профета Спекулум, – усмехнулся Владимир и вместо того, чтобы уйти, просто растворился в пыльном воздухе.
Элси понадобилась целая ночь, чтобы понять: Владимир снова ее обхитрил.
И ещё одна – чтобы идти по пустой лунной дорожке, вслушиваться в приглушенные голоса ночных птиц и представлять лицо Владимира в тот момент, когда она вручит ему подписанный договор.
