Дмитрий Емец
Заступники земли русской
ЯРОСЛАВ МУДРЫЙ
СКОРБЬ ВЕЛИКАЯ
У недавно отстроенных каменных стен Десятинной церкви Пресвятой Богородицы в Киеве толпился народ. Начал стекаться он сюда еще с рассветом, а теперь к полудню стало совсем не протолкнуться. Как гороху насыпало люда киевского: и ремесленники с закопченных приднепровских проулков, и торговцы, и челядь из Детинца. Переговариваются, галдят, теснят друг друга, ругаются. Внутрь храма никого не пускают: у дверей плотно сомкнулись дружинники. На суровых бородатых лицах застыло новое, какое-то непонятное выражение. То ли торжественность, то ли затаенная скорбь – поди разбери. Но важное что-то, страшное – это ощущалось всеми.
– Что стряслось, соколики? Али умер кто? А? Страсть знать охота! – изнывала от любопытства дородная тетка.
– Ступай, мать. Прочь пошла! Не велено сказывать! – глухо ответил ей пожилой дружинник, щеку которого, подходя к самому глазу, пробороздил длинный шрам. В глубине этого шрама, у глаза, что-то странно поблескивало.
Другие дружинники тоже отмалчивались.
Да разве скроешь правду?! Всеведущие побирушки уже разносили слухи.
– Святополк-то, окаянный, хотел утаить смерть отца! Как умер Владимир наш, Солнышко Красное, разобрал Святополк потолок между клетьми, в ковер спрятал тело отцово… Не хотел, чтоб ведали о его смерти.
Стон пронесся по толпе. Волнами раскатился страшный шепот: умер, почил старый князь Владимир, надежа Русской земли. Вот зарыдала в голос молодуха, вот торопливо закрестился монашек, вот чумазый подручный кузнеца неуклюже стянул заскорузлой ручищей баранью шапку.
– Неужто умер старый князь? А где положили его? – спросил у побирушки молодой боярич.
– В Десятинной церкви, батюшка! Помилуй Господи нас, грешных! За грехи, за грехи наши! – Побирушка притворно вздохнула, не сводя глаз с кошелька.
Цепкая рука, схватив монету, мгновенно перестала трястись. Нищенка сунула денежку за щеку и, юрко, словно салом намазанная, протискиваясь, скрылась в толпе. Добычливый нынче день у побирушки, такой день целый год кормит.
Внезапно толпа расступилась, словно тесто, по которому провели острым ножом. Киевляне молча смотрели, как к храму, ни на кого не глядя, двигался старший сын Владимира Святополк. Сквозь притворную скорбь проглядывала озабоченность. Между бровями залегла складка. Перед Святополком, грубо расталкивая киевлян, колотя замешкавшихся мечами в ножнах, шли его телохранители варяги.
Шептала неодобрительно толпа:
– Гля, иноземцами себя окружил… варягами. Мало они нам крови перепортили.
– И то правда. Русская дружина у него не в чести. Недаром отец в заточении его держал. Сказывают, за то, что поддавался Святополк католичество принять, полякам отдать город свой Туров… Жена-то его самого Болеслава Польского дочь. Она ему и нашептывает…
– Вот горе-то, не в отца сын пошел. На кого оставил нас князь Владимир?
СВЯТОЙ КНЯЗЬ БОРИС
Ни много ни мало, двенадцать сыновей осталось у почившего князя Владимира – крестителя и заступника земли Русской. Еще при жизни раздал Владимир сыновьям уделы во владение. Старший Святополк сидел в Турове, Борис – в Ростове, Глеб – в Смоленске, Ярослав – в Новгороде, Святослав – в стороне древлянской. Грузный телом Мстислав сидел в Тмутаракани, единокровный, от Рогнеды же, брат его Всеволод во Владимире-Волынском, Судислав – во Пскове.
Когда пробил час и умер Владимир, в Киеве оказался один только корыстный Святополк. Любимец отца князь Борис незадолго до этого был вызван из Ростова и с дружиной киевской послан вдогон печенегов. Опустошили печенеги окраинные русские земли и, стремясь сохранить захваченную добычу, ушли в степи. Им-то вослед и отправил Владимир сына Бориса, недавно лишь вышедшего из отроческого возраста, но уже славного своею доблестью.
Перед тем как вскочить на коня, Борис зашел в терем к отцу. Вздрагивал слабый огонек свечи перед иконой Спаса. Старый князь Владимир, Владимир Красное Солнышко, как с любовью называли его в народе, сидел в деревянном кресле. Несмотря на теплую весну, в комнатах было жарко натоплено, а на плечах у Владимира был еще и меховой плащ.
У окошка звенел склянками лекарь-грек. Увидев сына, князь Владимир слабо махнул рукой. Перед тем как скользнуть в дверь, грек коротко, но очень внимательно взглянул на Бориса из-под тонких белесых бровей.
– Борис!
Услышав хриплый слабый голос отца, так не похожий на прежний, зычный его голос, который Борис помнил с младенчества, юный князь вздрогнул.
Сухие губы Владимира усмехнулись.
– Жалко тебе меня? Видишь, мерзну, а бывало в походах, что и поздней осенью ночевывал на одном войлоке. Просыпаешься поутру – а на войлоке лед… Подойти ближе, Борис!
Жаркий ломкий шепот отца втискивается в уши сыну:
– Борис, найди печенегов, отбей у них русский полон и возвращайся! Стар я уже, нужна мне опора. Когда придется умирать, отдам тебе престол Киевский. Знаю я, ретив ты к вере православной, как и мать твоя, царевна греческая Анна. Ведай, нет у меня надежды на Святополка. Когда дал я ему Туров, едва не ушел он к полякам, запрудил город латинскими попами. Не вмешайся я – перешел бы в католичество… Все понял? А теперь поцелуй меня и ступай! Ступай же!
Прыгающими губами коснулся князь Борис отцовой бороды и, сдерживая слезы, выскользнул из терема.
– Скоропослушливый он у меня! Боюсь за него! – глядя на закрывшуюся дверь, тихо сказал князь Владимир.
* * *
Мать князя Бориса и князя Глеба греческая царевна Анна была ревностной христианкой и детей воспитала истинными христианами – не внешними только, но и по духу. С детства знакома им была книжная премудрость. Окруженные священниками, больше времени проводили они не в седле и не в упражнениях ратных, но в храме либо в тереме отца своего Владимира, слушая, как решает он дела государственные.
А вечерами, читая вслух младшему брату Глебу о страданиях святых мучеников, Борис обливался слезами и, падая на колени, горячо молил: «Господи Иисусе Христе! Удостой меня участвовать в произволении Святых Твоих; научи меня идти по их следам. Молю тебя, Господи, да не увлечется душа моя суетой мира сего; просвети сердце мое, чтобы оно знало Тебя и Твои заповеди; даруй мне дар, какой даровал Ты угодникам своим».
«И Глебушке тоже! И для меня попроси!» – глядя на брата смышлеными глазенками, повторял за ним маленький Глеб.
Не ведали тогда братья, что, и правда, сбудется по мольбе их…
* * *
Погоня за печенегами оказалась напрасной. Дружина Бориса разминулась с ними в степях. Сколько русичи ни всматривались в даль, ничего не видно было, кроме ковыля и знойного марева, висевшего в воздухе от полудня до самого заката.
– Опоздали! Проведали о нас печенеги, ушли на края степей своих! Разве найдешь их теперь? – хмуро говорили усатые киевские дружинники.
Возвращаясь из похода, дружина остановилась для отдыха на берегу реки Альты. Здесь и нашел князя Бориса прискакавший на взмыленном коне гонец, привезший ему весть о смерти отца его князя Владимира.
Велика была скорбь Бориса. Целый день не выходил юный князь из шатра, молился, оплакивал отца. Тем временем известие о смерти Владимира облетело лагерь. Собравшись вокруг шатра, дружина обратилась к Борису через своих воевод:
– Не время сейчас скорбеть, княжич! Здесь с тобою войско! Иди в Киев и садись на отчий стол, как тебя все желают!
Предложение было заманчивым, но Борис знал: чтобы ему сесть в Киеве, придется обойти старшего брата и, возможно, пролить его кровь. «Да не увлечется душа моя суетой мира сего», – всплыли в его памяти слова детской молитвы, столь глубоко запавшей ему в душу.
– Ступайте от меня, искусители! Не могу поднять руки на Святополка. Пусть он будет мне вместо отца, – твердо отвечал Борис своим воеводам.
– Не доверяй ему, княжич! Темная душа у Святополка. Не простит тебе брат любви киевлян. Пока ты жив, не сможет он надежно сидеть в Киеве, – загудела дружина.
Не слушая возмущенного гула голосов, Борис ушел в шатер. Ум подсказывал ему, что воеводы правы и Святополка нужно опасаться, но христианская душа протестовала против пролития родной крови.
– Ведаю, что без воли Господней и волос единый не упадет с головы моей! – успокаивая себя, говорил Борис.
Наутро, чтобы отнять у старшего брата все поводы к опасению, княжич распустил дружину и войско и остался один со своими слугами.
Иначе действовал Святополк. Никому не доверяя, он от всех своих братьев ожидал коварного шага и желал лишь опередить их. Черная мысль о братоубийстве пришла к нему в ночь, когда умер Владимир и Святополк тайно перевез его тело в Десятинную церковь Пресвятой Богородицы.
«Перебью братьев своих и один приму власть на Руси! Коли я не поспешу, то братья мои поднимутся на меня!» – помыслив так, Святополк послал гонца к Борису.
– Скажешь, что желаю я иметь с ним любовь. Пускай приходит ко мне без страха: дам я ему волостей более тех, что наследовал он от отца. Скачи же! – велел он гонцу.
Гонец еще был в пути, а Святополк уже поспешил в Вышгород и тайно призвал к себе вышгородских боярцев – Тальца, Еловита, Лешька и Путшу.
– Привержены ли вы мне всем сердцем? – испытующе обратился к ним Святополк.
– Можем головы свои сложить за тебя! – поблескивая маленькими кабаньими глазками, отвечал Путша.
– Тогда, не говоря никому ни слова, ступайте и убейте брата моего Бориса! Щедро награжу вас!
– Исполним, князь! – ответили боярцы и, избегая смотреть в водянистые глаза князю Святополку, сели на коней.
Скача без устали, Путша с товарищами прискакал на реку Альту и, подкравшись к шатру Бориса, услышал, что юный князь слушает заутреню и читает шестопсалмие и канон. Было это 24 июля 1015 года, на девятый день, как умер князь Владимир.
– О чем он молится? Поди послушай! – велел Путша юркому Тальцу. Тот ужом скользнул к шатру и приник к нему ухом.
Остальные убийцы, притаившись в камыше, с нетерпением ждали его возвращения. Талец вернулся бледный, с прыгающими губами.
– Князю Борису ведомо, что мы пришли! – сказал он в страхе. – Я слышал, как он молится. «Господи, – говорит Борис. – Ты пострадал за грехи наши; удостой и меня пострадать за Тебя. Умираю не от врагов, а от брата; не поставь ему того во грех».
– Ох ты Господи! Не по своей воле творим, заставили нас… – Еловит пугливо хотел перекреститься, но не закончил крестного знамения: рука отказалась повиноваться.
– Надо скорее покончить с делом! Подождем, когда князь ляжет, тогда и убьем его, – сумрачно сказал Лешок.
Тем временем, причастившись Святых Тайн и простясь со всеми, князь Борис спокойно лег в постель. Выждав некоторое время, убийцы все разом кинулись к шатру и, страшась войти в него, стали пронзать шатер копьями.
Вместе с князем они поразили и его верного слугу – отрока Георгия, родом венгра. Славный отрок, почуяв беду, попытался своим телом прикрыть Бориса и погиб, пронзенный со своим господином одним копьем. Уже мертвому Георгию Путша отсек голову и сорвал у него с шеи золотую гривну – подарок князя.
Затем, завернув еще живого Бориса в полотно от шатра, убийцы положили его на воз и повезли в Киев, послав прежде сказать Святополку, что дело сделано. Проведав, что брат его еще дышит, испуганный Святополк направил двух варягов. Варяги встретили воз с Борисом у киевского бора и, пронзив сердце раненого князя своими мечами, положили его тело в церкви Святого Василия.
Когда убийцы вернулись, Святополк велел позвать к себе Путшу.
– Говорил ли что перед смертью Борис? – глядя в сторону, спросил он у него.
Ожидая обещанной награды, Путша самодовольно поправил на шее золотую гривну, лишь недавно обтертую от крови.
– Разве все упомнишь? Говорил, умираю, мол, от брата. Не поставь ему того во грех… – сказал он.
Услышав это, Святополк покачнулся, потемнел лицом.
– Вон! Пошел вон, пес, пока я не велел тебя повесить! – заорал он на Путшу.
Пугливо втянув голову в плечи, точно каждый миг мог ее лишиться, вышгородский боярец выскочил из терема.
СВЯТОЙ КНЯЗЬ ГЛЕБ
Запятнав единожды руки братской кровью, Святополк совсем утратил разум.
– Бориса я убил, хочу теперь убить Глеба, дабы, выросши, не стал мстить он мне за брата своего единокровного, – сказал он своим приближенным варягам.
– Как хочешь ты убить Глеба? Он далеко, в Муроме. Если пойдем мы в Муром, не пустит нас туда его дружина, – отвечали ему варяги.
– Не тревожьтесь! Я выманю Глеба из Мурома. Ведомо мне, как любит он отца. Узнав, что его зовет отец, сам выйдет он нам навстречу, – сказав так, коварный брат послал к Глебу гонца с письмом:
«Глеб! Отец наш Владимир болен и зовет тебя. Поспеши же к нему!»
Едва получив такую грамоту, юный князь Глеб, совсем еще отрок годами, спешно стал собираться в Киев.
– Идти ли нам с тобой, княже? – обратилась к нему муромская дружина.
– Спешу я к отцу моему. С дружиной путь мой будет долог, отец же мой слаб, – отвечал Глеб.
Взяв с собой лишь нескольких отроков, Глеб отправился в Киев. Когда он пришел на Волгу, то у нынешней Твери конь его упал в рытвину. Юный княжич не успел освободиться из стремени и сильно ушиб себе ногу.
Нога сразу распухла, и о том, чтобы вновь сесть в седло, нельзя было и думать. Отроки стали отговаривать Глеба продолжать путешествие.
– Останемся здесь, пока не сможешь ты вновь ехать на коне, – говорили они.
– Нет, – отвечал Глеб. – Как могу я мешкать, когда старый отец мой болен и ждет меня? Мы поплывем водой на Смоленск, чтобы спуститься в Киев Днепром. Готовьте ладьи!
Сплавившись до Смоленска, Глеб остановился для недолгого отдыха. Здесь его настиг посланец от брата его князя Ярослава.
– Какую весть привез ты? – ломким юношеским голосом обратился к нему Глеб.
Бородатый гонец протянул княжичу берестяную грамоту:
«Глебе, не ходи в Киев, возвращайся в Муром; отец наш умер, а брата нашего Бориса убил Святополк».
Княжич трижды прочитал грамоту. Ему не верилось, что такое возможно. Неужто Святополк мог поднять руку на родного брата, утаив смерть отца?
– Не может быть того, чтобы брат мог убить брата. Пойду сам к Святополку и расспрошу его. Если же правда окажется, что убит Борис, то лучше мне быть с ним на небесах, чем в этом злом мире, – отвечал Глеб и, прихрамывая, пошел к ладье.
Бывшие с ним отроки и гонец Ярослава поражены были твердостью князя Глеба, столь редко встречающейся у безусого еще юноши.
Вскоре убийцы, посланные Святополком, встретили ладьи Глеба на середине реки. Увидев их, отроки Глеба схватились за оружие. Однако бой со взрослыми мужами был неравным, и вскоре двое отроков были убиты.
Видя, как гибнут напрасно его слуги, князь Глеб крикнул своим отрокам:
– Не сражайтесь за меня, велю вам! Прыгайте в воду и плывите к берегу! Я же останусь на середине реки. Пусть схватят они меня и сотворят со мной, что велено им!
Плача, отроки повиновались и, прыгнув в воду, поплыли к берегу. Убийцы схватили Глеба, и главный из них, варяг Горясер, приказал тотчас зарезать юного князя, что и сотворено было его же поваром по имени Торчин. Затем тело его было вынесено из ладьи и брошено в глухом лесу.
Пять лет спустя тело Глеба обретено было на том же месте нетленным. Не тронутый хищными зверями и птицами, юный княжич лежал между мшистыми колодами как живой. Тело его было перенесено в Вышгород, где его погребли рядом с братом Борисом.
Вскоре у могил князей-мучеников Бориса и Глеба начали происходить многие чудеса и знамения. Усмотрев в этом произволение Господне, митрополит Иоанн приступил к строительству нового храма. 24 июля 1021 года храм был освящен и нетленные мощи мучеников открыто поставлены в правой стороне церкви. Во время литургии при большом скоплении народа известный всем калека, подползший к раке, встал и вновь обрел способность ходить.
«ДА БУДЕТ БОГ ОТМСТИТЕЛЕМ НЕВИННОЙ КРОВИ…»
Дурные известия приходили в Новгород одно за другим. Не успел Ярослав узнать об убийстве Бориса и о посланных к Глебу убийцах, как новый гонец привез из Киева письмо от сестры Ярослава Предславы.
В письме, посланном тайно от Святополка, Предслава извещала, что третий брат, князь Святослав, сидевший в стороне древлянской, узнав об убийстве Бориса и Глеба, попытался бежать в Венгрию, но посланные Святополком воины настигли его в Карпатских горах и убили.
Горько заплакал Ярослав, проведав о гибели уже трех своих братьев. Позвавши к себе епископа новгородского, с которым привык он советоваться во всех делах своих, князь сказал ему:
– Отче, брат мой Святополк убил братьев моих Бориса, Глеба и Святослава. Если не поднимусь на него, осквернит он землю Русскую принятием веры латинской, как прежде склонял его Болеслав Польский. Благословишь ли меня идти на брань?
– Нет преступления хуже Каинова, а брат твой Святополк истинно Каин. Иди же на брата своего, Ярослав, и да поможет тебе Бог! – отвечал ему владыка.
Проведя в молитве бессонную ночь, наутро Ярослав велел созывать новгородцев на вече. Раскачали язык вечевого колокола два дюжих звонаря. Загудел тревожно колокол. До окрестных деревень докатился его могучий гул, затерялся лишь над холодными водами Волхова.
Когда новгородцы собрались, Ярослав поднялся на деревянный помост, вокруг которого сомкнулась его дружина. Толпа сразу притихла. Стоящие вокруг помоста горожане смогли увидеть своего князя. Был он русоволос, ростом выше среднего, худощав, крепок сложением, с тонким хрящеватым носом. Взгляд его из-под густых бровей был решителен и прям. Во время ходьбы Ярослав заметно прихрамывал: был он хромцом от рождения и лишь по молитве матери своей Рогнеды на девятом году жизни получил исцеление.
Поднявшись на помост, Ярослав прямо и спокойно обратил взгляд к толпе. Рядом с князем стояли епископ и новгородский посадник Константин.
Громкий голос князя далеко разносился в толпе. Назначенные глашатаи – бирючи – подхватывали его слова и зычно повторяли их. Повторять, впрочем, пришлось немного. Ярослав говорил мало:
– Други мои и братья! Отец мой умер, а Святополк сидит в Киеве и избивает братьев. Хочу идти на него, помогите мне!
Новгородцы, знавшие уже о смерти Владимира и братоубийстве, приняли слова горячо любимого ими князя с сочувствием.
– Поможем тебе! Как один встанем за тебя и твою дружину! – отвечали они.
Видя мужество своих новгородцев, тронутый до глубины души Ярослав на том же вече дал Новгороду множество льгот, которых не имел прежде ни один город. Так называемые Ярославовы грамоты, на которых записаны были эти льготы, вручены были новгородскому владыке. Много столетий после того вече решало дела свои, основываясь на данных князем Ярославом грамотах.
Собрав три тысячи новгородцев и тысячу варягов, князь Ярослав вышел из Новгорода и пошел на Святополка.
– Почто спешим, княже, точно оводы за нами гонятся? Мала наша рать, надо бы погодить, пока больше не соберем, – отговаривал его осторожный воевода Будый, дядька и кормилец Ярослава.
Однако князь не хотел медлить.
– Не я стал избивать братию, но Святополк. Да будет Бог отмстителем невинной крови моих братьев, – сказал он.
«МЕДУ МАЛО ВАРЕНО»
Узнав, что Ярослав идет на него, Святополк пришел в ярость и велел собирать полки со всех земель. Кроме того, желая усилить свои рати, он пригласил принять участие в походе исконных врагов русичей – печенегов.
– Зачем зовешь ты печенегов? Мало ли скорби принесли они Русской земле? – отговаривали его киевляне.
– Сам ведаю, что творю. Пускай напьются печенеги крови Ярославовой, захватят полоны новгородские. Уж больно высоко поднял Новгород голову, – с усмешкой отвечал Святополк.
– Что для него русская кровь? Знать, не боле чем вода, коли пролил он уже кровь братьев своих, – роптали втихомолку киевляне.
Собрав войско, Святополк двинулся к Любечу на Днепре. Он остановился со своими ратями на одной стороне Днепра, а на другой стороне Днепра стал Ярослав. Три недели стояли рати одна против одной, не решаясь переправиться для кровавой битвы.
Происходило это оттого, что русичи знали: та рать, которая будет переправляться, заведомо поставит себя в невыгодное положение. Быстрое днепровское течение станет сносить коней и ладьи, а с высоких берегов в наступающих полетят меткие стрелы и копья.
У Святополка был старый воевода по прозванию Волчий Хвост. Тридцать лет назад, еще при князе Владимире, разбил он радимичей и много иных побед одержал с дружиной.
Видя, что новгородцы медлят, Волчий Хвост решился на хитрость. Зная, что набранная рать Ярослава состоит из мирных жителей – горожан и крестьян, Волчий Хвост, выехав на берег, стал кричать им: «Эй вы, плотники! Зачем пришли сюда с хромым своим князем? Вот мы вас заставим рубить себе хоромы!»
Оскорбленные новгородцы отправились в шатер к князю своему Ярославу и сказали ему:
– Завтра же переправимся и ударим на врага. Если же кто струсит и не захочет переправляться, того мы убьем сами, ибо не должно быть промеж нас трусов.
– Да будет так! – перекрестившись, сказал Ярослав.
Желая убедиться в правильности своего намерения ударить первым, князь в ту же ночь послал в Святополков лагерь, где был у него друг.
– О чем сказать, когда найду сего мужа? – спросил молодой гонец.
Ярослав прищурился.
– Скажешь: меду мало варено, а дружины много.
Гонец удивленно заморгал, не веря ушам своим.
– И это все? Боле ничего, княже?
Ярослав ободряюще хлопнул парня по плечу.
– Ничего. Он поймет. Ступай же и возвращайся скорее с ответом!
Вскоре гонец, переодевшись в крестьянское платье, отчалил на юрком челне. Не ложась спать, князь Ярослав с нетерпением ожидал его. Прибыл гонец уже перед рассветом. Он порядком устал и продрог от сырого речного тумана, непроницаемым покрывалом висевшего над Днепром.
– Проходи к костру. Привез ответ? – обратился к нему князь.
Замерзший гонец послушно подвинулся ближе к огню и повернул к князю скуластое лицо. Видно было, что он в растерянности и сам не понимает смысла привезенного им сообщения.
– Нашел я мужа сего хитроумного. На твой вопрос велено тебе сказать: «Если меду мало, а дружины много, то к вечеру дать!»
Русские люди недаром прозвали впоследствии Ярослава Мудрым. Получив такой ответ из лагеря Святополка, он сразу понял, что это был совет начать битву ночью.
Дождавшись вечера, князь приказал новгородцам грузиться в ладьи и переправляться на другой берег. Погода благоприятствовала замыслу. Ночь была темной, мглистой, холодной. Над рекой, как и накануне, висел густой туман.
Ярослав сидел в головной ладье и слушал негромкий плеск весел. Судя по этому плеску, соседние ладьи были где-то близко, но уже на расстоянии копья едва можно было разглядеть их очертания.
На сердце у Ярослава было тяжело.
«Как тать крадусь в ночи на брата своего. Если и одержу победу, то будет ли в том слава? Братья мои возлюбленные Глеб, Борис, Святослав, вопиет ко мне кровь ваша!»
Переправившись, новгородцы и бывшие с ними варяги оттолкнули от берега все ладьи, чтобы ни у кого не было соблазна бежать, если бой повернется не в их пользу. Когда последняя покинутая ладья, исчезнув в сумраке, поплыла по течению, полки стали строиться. Чтобы узнать среди ночи своих, Ярославовы ратники повязывали головы полотенцами либо оторванными от рубах белыми лоскутами.
Закончив приготовления, войско тихо двинулось вдоль реки и вскоре, оставшись незамеченным, подошло к самому лагерю Святополка. Было очень холодно. Изо рта при выдыхании вырывались облачки пара. Во мраке слышно было, как беспечно пирует Святополкова дружина.
Внезапно пиршественные шумы стихли: должно быть, кто-то из ратников Ярослава неосторожно возвысил голос или слишком близко подошел к кострам.
– Друзья! Ударим же дружно и будем все как единый воин! – зычно крикнул князь, выхватывая меч.
Услышав призыв своего князя, новгородцы с громким гиканьем обрушились на вражеский стан. Войско Святополка расположено было между двумя озерами, за одним из которых стояли лагерем союзные ему печенеги.
Натиск новгородцев был таким дружным, что противники дрогнули. Едва успев взяться за оружие, они отступили к озеру и вынуждены были выбежать на лед. Тонкий лед стал трескаться, и дружинники Святополка шли ко дну, проклиная своего князя-братоубийцу.
Тщетно Святополк звал печенегов. Те, находясь на другом конце озера, страшились переправляться и не могли оказать ему помощи.
Победа Ярослава была полной. Разбитая дружина Святополка искала спасения в прибрежных лесах. Печенеги, видя, как повернулось дело, спешно удирали, так и не решившись вступить в битву.
Под покровом тьмы Святополк с отборной сотней всадников, бросив остальную свою дружину, бежал в Польшу к Болеславу, а Ярослав сел в Киеве на столе отца своего Владимира и деда Святослава. Узнав о приближении князя, народ киевский вышел из стен города, радостно приветствуя его.
Отважные новгородцы, оказавшие Ярославу помощь, были щедро награждены и отпущены домой. На Русской же земле воцарился мир, однако был он недолгим.
