Ева Арк
Королева не любившая розы
9 ноября осада Монтобана была снята, а осадные сооружения и окрестные деревни сожжены. Королевская армия потеряла половину состава. Чтобы реабилитироваться, Люиню была нужна хотя бы небольшая победа. Он осадил небольшую крепость Монёр, которая сдалась 12 декабря, была разграблена, сожжена и полностью разрушена. Однако в той местности свирепствовала эпидемия «пурпурной лихорадки» (вероятно, скарлатины). Люинь тоже заболел. Людовик приехал к нему и три дня навещал больного, но потом врачи решительно запретили эти визиты. Однако король пообещал умирающему позаботиться о его сыне, своём крестнике. Он присутствовал при смерти своего фаворита 21 декабря и невольно скопировал гримасу, исказившую его лицо в последний момент.
– Мне вправду больно, я любил его, потому что он любил меня, однако ему чего-то недоставало, – признался Людовик Бассомпьеру.
Во всяком случае, Люинь умер очень вовремя. Король не скрывал, что действия фаворита его раздражали и он устал от него. Тело пришлось бальзамировать, чтобы доставить в Тур, где состоялось отпевание. На почтовых станциях слуги, сопровождавшие гроб, играли в кости на его крышке.
Королева-мать в это время находилась в родовом замке Ришельё и они вместе радовались, узнав об этой неожиданной смерти.
Всех придворных занимал один вопрос: кто теперь займёт место Люиня в сердце короля? С недавних пор он часто ездил на охоту с молодым дворянином Франсуа де Баррада, и некоторые уже начинали перед ним заискивать. Однако Людовик заявил:
– Я не намерен возносить одних в ущерб другим!
Он решил обойтись без фаворита.
Как обычно бывает, после смерти временщика вскрылись его многочисленные злоупотребления. Выяснилось, что Люинь даже присвоил кое-какие драгоценности французской короны. Людовик ХIII велел арестовать его секретаря и начать следствие. Когда комиссар, которому оно было поручено, прямо сказал королю, что расследование может задеть доброе имя покойного коннетабля, Людовик раздражённо ответил ему:
– Исполняйте свой долг и вершите правосудие!
Король сохранил за сыном Люиня все посты и титулы его отца, за исключением должности коннетабля. Было решено, что в период его малолетства Пикардией будет управлять его дядя герцог де Шон, однако братья и сестра Люиня, Антуанетта д’Альбер, должны были покинуть двор. Точно так же король намеревался поступить и с его вдовой, но Анна Австрийская ни за что не хотела с ней расставаться, тем более что Мария де Роган опять была беременна: не прогонять же из столицы женщину на сносях! Пришлось ограничиться удалением её из Лувра. Людовик, прежде симпатизировавший жене своего фаворита, резко переменился к ней, когда узнал, что она, оказывается, наставляла мужу рога с герцогом де Шеврёзом. Несмотря на детство, проведённое в атмосфере распущенности, и дурной пример собственного отца, король считал узы брака священными, а супружескую измену недопустимой.
Глава 5
Триумф королевы-матери
Все умные политики после смерти Люиня считали:
–В скором будущем королева-мать вернётся к власти!
Однако первые шесть месяцев после смерти Люиня вакантное место королевского наставника занимал принц Конде. После возвращения в Париж Людовик ХIII не позвал мать в Совет. 17 января 1622 года Мария Медичи посылает ему в качестве подарка изображение Людовика Святого, украшенное жемчугом и бриллиантами стоимостью в 30 000 ливров. И собственноручно приписывает:
–Я посылаю его Вам вместе с моим сердцем и горячими молитвами, которые я возношу к Господу!
Поблагодарив её, Людовик дарит матери серьги стоимостью в 45 000 ливров. Так весь январь проходит в уверениях в дружбе и любви. 31 января король уступает наполовину:
–Королева-мать может участвовать в заседаниях некоторых советов.
Ничем не выдав своего разочарования, Мария Медичи сносит обиду и ждёт своего часа. Она старается поддерживать хорошие отношения не только с сыном, но и с невесткой и на публике обычно появляется вместе с молодой королевой.
Четырнадцатилетний герцог Анжуйский, красивый и дерзкий, тоже был ежедневным гостем Анны Австрийской. При жизни Людовика ХIII Гастон носил титулы «Месье» или «Единственный брат короля». Мария Медии боготворила своего младшего сына за его жизнерадостность и преданность ей. Таким образом, Людовик и Гастон являлись антиподами по своему характеру. Король, похожий на своего отца в его презрении к роскоши и в готовности мириться с временными лишениями, и Месье, привередливый, любящий роскошь и ищущий удовольствий. Одежда последнего всегда была надушена и сшита из самых дорогих тканей, на его белых руках сверкали перстни, а светлые волосы отличались идеальной укладкой. Кроме того, Гастон был прекрасным танцором и обладал мелодичным голосом, а лёгкая шепелявость его речи вскоре вошла в моду при дворе. Тем не менее, под этой женоподобной внешностью таился героический дух его предков. Его искусство фехтования, как и стрельба из лука, были достойны восхищения. А то, с какой лёгкостью и изяществом Гастон держался в седле, всегда было предметом зависти его брата. В то время как король в его возрасте довольствовался ловлей в силки мелких птиц, принц принимал участие в настоящей охоте и организовал грандиозное строительство псарен и конюшен в своём замке Монтаржи.
Находясь в Париже, герцог Анжуйский делил своё время между Лувром и Люксембургским дворцом, где вместе с матерью проводил много времени в мастерской Рубенса, которого Мария Медичи вызвала из Антверпена в конце 1621 года для украшения своего жилища. Художник подписал с флорентийкой контракт на создание серии «История Марии Медичи» из двадцати одной композиции и трёх портретов для галереи в западном крыле Люксембургского дворца. Ввиду непростой политической ситуации во Франции он решил работать в Антверпене, приезжая в Париж. Очарованная Рубенсом Мария доверила ему также написать «Историю Генриха IV», которая должна была занять место в восточной галерее дворца. За обе серии Рубенс получил 60 000 ливров. В свой черёд, Людовик ХIII заказал ему двенадцать полотен, воспроизводящих «Историю Константина».
В Лувре Гастон развлекал прекрасную королеву и её придворных дам. И в покоях Анны Австрийской, как в старые добрые времена, раздавались взрывы смеха и звуки остроумных реплик. Вдобавок, с ленивым добродушием герцог частенько исполнял роль арбитра в мелких спорах между своей матерью и невесткой.
Однако в начале марта 1622 года произошёл серьёзный инцидент, после которого Мария Медичи возненавидела невестку. Находясь на половине молодой королевы, она наткнулась на аббата Руччелаи, своего бывшего сторонника, а ныне смертельного врага, и приказала немедленно выгнать его вон. Анна Австрийская тотчас пожаловалась супругу:
–Какое право имеет королева-мать отдавать приказы в моих покоях?
Дело было передано на рассмотрение Совета, и Мария Медичи слёзно просила короля её простить. Но случай отыграться представился очень быстро. Врачи подтвердили, что Анна вновь беременна. Ждали рождения дофина, даже потихоньку начали распределять должности в его «доме».
Случилось так, что принцесса де Конти, подруга королевы, заболела и была вынуждена оставаться в постели в своих покоях в Лувре. 14 марта Анна в сопровождении компании придворных отправилась навестить её. Вечер прошёл весело благодаря остротам и забавным рассказам маршала де Бассомпьера и герцога де Беллегарда. В десять часов вечера королева попрощалась с Луизой Маргаритой. Чтобы попасть в свои апартаменты, ей нужно было пройти через большую галерею Лувра, в конце которой стоял трон под балдахином для завтрашнего государственного приёма. Так как там было темно, как в погребе, Мария де Роган и Габриэль де Верней, фрейлина королевы, подхватили свою госпожу под руки и побежали. Анна налетела на трон, упала и сильно ушиблась. Через два дня у неё случился выкидыш. Врачи определили, что «сорокадневный» (как пишет Эроар) эмбрион был «мужеского пола». Королю пока решили ничего не говорить – он собирался в новый поход на гугенотов.
Неудачная осада Монтобана свела на нет все успехи королевского оружия. Приходилось всё начинать сначала. 19 марта король лично отправился в парламент, чтобы зарегистрировать эдикты о налогах для финансирования нового военного похода. Королева-мать, Гастон и Анри де Конде получили позволение его сопровождать. Несмотря на то, что большинство Совета и весь двор были против новой войны («бородачам» не хотелось опять тащиться по разбитым дорогам на юг вслед за королём), Людовик неожиданно уехал на фронт в Пальмовое воскресенье 20 марта 1622 года.
Дальше скрывать правду о состоянии здоровья королевы было невозможно. В Орлеане получив письмо от Эроара, Людовик ХIII пришёл в неописуемую ярость: он едет на войну, рискует жизнью, королевству просто необходим наследник, а его жена так наплевательски относится к своим обязанностям! Король тут же написал королеве, герцогине де Люинь и мадемуазель де Верней, велев двум последним немедленно покинуть двор.
Тогда вдова Люиня решила сделать ход конём: отправила гонца в Лан, где находился сорокалетний герцог де Шеврёз (по слухам, её любовник) и предложила ему свою руку. Клод Лотарингский, сын герцога де Гиза, был человеком вялым и нерешительным. Друзья отговорили его от опрометчивого шага, который привёл бы к ссоре с королём, и он ответил отказом. Но Мария де Роган, родив девочку, сообщила королю, что приняла предложение герцога де Шеврёза и просит разрешения на брак, а сама отправилась к «жениху»:
–Я предлагаю Вам сделку: Вы женитесь на мне и распоряжаетесь моим состоянием, я остаюсь при дворе и распоряжаюсь своей жизнью. Во всём остальном – полная свобода для Вас и для меня».
Герцог де Шеврёз капитулировал, и в этом браке Мария де Роган родила ещё трёх девочек.
После очередного выкидыша Анны Австрийской королева-мать разругалась с невесткой, доведя её до слёз. Вместе с Гастоном она хотела следовать за своим старшим сыном, но, к её удивлению, король отказал. Тем не менее, Мария Медичи организовала нечто вроде преследования и неоднократно писала ему:
–Заклинаю Вас заботиться о себе и помнить, что сейчас нехорошее время года в жарких провинциях.
В это время Людовик XIII одерживал победы на поле брани. Подобно отцу, он лично возглавил атаку на остров Рье у побережья Вандеи, где укрепился герцог Субиз. Считалось, что остров надежно защищён болотом и рекой, но король в полночь форсировал канал, ведущий прямо к крепости. Офицеры и он ехали верхом, пехота шла по пояс в ледяной воде (дело было 16 апреля). Субиз ускользнул, преодолев реку вплавь и с четырьмя сотнями уцелевших добрался до Ла-Рошели.
В конце апреля Людовик вновь был в Сен-Жан-д’Анжели. Он въехал в город, надвинув шляпу на глаза, избегая смотреть на развалины. Город Руайян взяли после двухнедельной осады. Тоннен защищал Монпульян – сын маркиза де Лафорса, ровесник короля, воспитывавшийся при дворе. Людовик в своё время очень благоволил к нему, так что даже заставил нервничать Люиня, но молодой гугенот покинул двор, поскольку дорожил своей религией больше, чем карьерой. Во время осады он был ранен в голову и вскоре скончался. Смерть сына и поражение Субиза заставили Лафорса прислушаться к выгодным предложениям, которые ему сделал Конде. 25 мая он сдал королю Сент-Фуа-ла-Гранд, а взамен получил 200 тысяч экю и маршальский жезл, а позже был назначен коннетаблем. Герцог де Шатильон последовал примеру Лафорса и сдал королю Эг-Морт, тоже став маршалом.
Узнав о таких повышениях по службе, Конде с иронией сказал Бассомпьеру:
–Для карьеры гораздо надёжнее поднять мятеж, чем верно служить королю!
Победное шествие снова застопорилось: Конде допустил стратегическую ошибку – штурмовал Сент-Антонен с наиболее укреплённой стороны и в результате войска понесли тяжелые потери. 1 сентября Людовик начал осаду Монпелье и спустя полтора месяца всё ещё топтался под стенами города. Погода испортилась, антисанитария вызвала эпидемии. Обе стороны были готовы к переговорам. 8 октября были оговорены условия мирного соглашения. На следующий день Конде явился к Людовику XIII настаивать на продолжении войны, но тот отрезал:
–Больше не о чем говорить, я так решил.
Конде испросил разрешение уехать в Италию, получил его и тотчас умчался. А король 18 октября 1622 года утвердил мирный договор, по которому гугеноты сохранили из восьми десятков крепостей только две: Ла-Рошель и Монтобан. Это был худой мир, который, конечно, лучше доброй ссоры, но всё же не являлся окончательным решением вопроса.
Однако теперь у короля были развязаны руки, и он пошёл прямиком на Авиньон, чтобы встретиться с герцогом Карлом Эммануилом Савойским, тестем своей сестры Кристины Французской. Во время этого похода он перевооружил свою роту конных карабинеров, выдав им кавалерийские мушкеты, и перевёл в неё несколько особо отличившихся гвардейцев, ставших теперь «мушкетёрами».
Анна Австрийская забрасывала мужа просьбами простить её подруг Марию де Роган и Габриэль де Верней. Однако Людовик безапелляционно ответил:
–Решение, которое я принял, стало плодом зрелых размышлений, я не могу его изменить.
Королеве пришлось покориться. Узнав, что его воля наконец-то исполнена, Людовик отправил Анне письмо: он желает её видеть, пусть приезжает в Арль.
Мария Медичи, обрадованная опалой Конде, тоже захотела увидеться с сыном. Людовик держал путь на Лион, чтобы создать лигу Франции, Савойи, Венеции и швейцарцев против Испании. В Лионе Людовик пробыл с 6 по 20 декабря. Там собралась вся королевская семья. Анна, возлагавшая большие надежды на эту встречу и ожидавшая найти в муже хотя бы искру былой любви, была поражена его холодностью и сухостью. Новоиспечённая герцогиня де Шеврёз приехала с ней. Из уважения к её новому супругу, который не раз помогал ему в трудное время, король разрешил ей исполнять прежние обязанности, но так и не простил.
Такую перемену можно объяснить характером самого Людовика, который унаследовал от матери упрямство, вспыльчивость и злопамятность, но при этом не умел лицемерить и был последователен в своих поступках. Он принимал или отвергал людей целиком, раз и навсегда. Кроме того, король находился под влиянием своего духовника отца Арну, который, как все католические проповедники, утверждал:
–Нет ничего более недостойного, чем любить супругу как любовницу.
В то же время Людовик с подозрением относился к нежной дружбе своей жены и брата.
В свите королевы-матери приехал епископ Люсонский, которого папа наконец-то произвёл в кардиналы. В присутствии обеих королев, всего двора и князей Галликанской церкви Людовик возложил на Ришельё доставленные из Рима пурпурную мантию и кардинальскую шляпу. Кардинал произнёс пылкую речь, уверяя короля в своей преданности и желании верно ему служить. Однако Людовик отказался от услуг Ришельё, которого считал «назойливым занудой». Тогда кардинал опустился на одно колено перед королевой-матерью, снял шляпу и положил к её ногам:
–Сим пурпуром я обязан Вашему Величеству, и он всегда будет напоминать мне о торжественном обете: не щадить своей жизни и, если надо, пролить свою кровь, служа Вам.
Мария Медичи, с которой сын теперь был подчёркнуто любезен и предупредителен (возможно, в пику жене), вызвалась помирить супругов. За обедом она подвела Анну к Людовику и соединила их руки. Соединения душ не произошло, однако король вновь стал исполнять супружеский долг: Франции был нужен дофин.
Никогда ещё король не воздавал больше почестей своей матери, чем теперь. Людовик ХIII настолько уважительно относился к её высказываниям и настолько был благодарен ей за помощь, что собирал свой Совет в спальне Марии Медичи, но это нисколько не мешало ему по-прежнему не доверять Ришельё.
Казалось, две главные проблемы – внутренняя и внешняя – кое-как улажены. Но придворные интриганы не привыкли сидеть без дела. Отец и сын Брюлары – канцлер Силлери и статс-секретарь по иностранным делам Пюизье – постепенно прибирали власть к рукам и выдавливали из Совета соперников. Такая участь постигла, в частности, маршала Шомберга.
–Канцлер и его сын… начинают пользоваться ещё более безраздельным влиянием, чем герцог де Люинь, – писал нунций Корсини. – В их руках печати и канцелярия, иностранные дела, коннетабль, зависящий от капризов их кузена господина де Бюльона, и финансы, поскольку маркиз де ла Вьевиль должен ежедневно отчитываться об их состоянии перед управляющим советом, которым руководит канцлер.
Кстати, оба не стеснялись брать взятки. Чтобы сохранить все выгоды своего положения, Брюлары старались поддерживать хорошие отношения с королевой-матерью и с домом Гизов. Они строили планы брака принца Гастона с герцогиней де Монпансье (её мать овдовела и вышла замуж за герцога де Гиза), но, похоже, повторяли ошибку Кончини, не принимая в расчёт короля.
А вот Анна Австрийская своё влияние на супруга утратила окончательно. Пылкая любовь уступила место собственническим чувствам с примесью ревности. В двадцать один год испанка была в расцвете своей красоты и многие молодые дворяне тайно вздыхали по ней.
–Королева была привлекательна, ей были присущи мягкость, доброта, обходительность, в её характере и уме не было и тени притворства, – так характеризовал её в своих мемуарах Франсуа де Ларошфуко, в молодости состоявший в свите королевы.
Любителей говорить комплименты его жене король принимал за опасных обольстителей, забывая, что Анна – испанка, а в Испании отдавать королеве почести входило в ритуал. В своих мемуарах Франсуаза де Мотвиль, её дама, утверждала, что Гастон позволял себе большую вольность по отношению к невестке, прикрываясь именно «испанской галантностью». А в марте в Люксембургском дворце во время балета «Праздники Юноны», в котором Анна предстала в облике богини, в одной из сцен молодой герцог Анри де Монморанси встал перед ней на одно колено и продекламировал:
Богиня! У твоих я ног.
Надеждой робкой замираю.
Тебя один достоин бог,
И всё ж любви твоей алкаю.
О, если б на единый миг
Я на его небесном троне
Воссел, его принявши лик,
В его пурпуре и короне!..
При этих словах Людовик вскочил с места и вышел из зала, а Анна побледнела от страха. Позже госпожа де Мотвиль засвидетельствовала:
–Королева оказала мне честь, сказав мне – и при этом смеясь над своим былым тщеславием, – что она никогда не думала о чувствах, которые мог питать к ней герцог Монморанси: она не замечала их и воспринимала всё, что говорили о ней в обществе, как дань, которую, как она думала, все обязаны приносить её красоте.
–Она не чувствовала себя оскорблённой, когда в неё влюблялись, – подтверждал Ларошфуко.
Друзья Монморанси посоветовали ему некоторое время держаться подальше от двора (а, главное, от Анны Австрийской). А лицемерная Мария Медичи добровольно взяла на себя задачу убедить своего сына в том, что весь этот шум, оскорбляющий молодую королеву, был всего лишь происками врагов Монморанси.
Во время этого знаменитого балета Анну впервые увидели два молодых человека, один из которых сыграл значительную роль в её жизни. В те времена знатные особы имели право появляться на всех праздниках без приглашения, и они этим правом воспользовались. Младший из них был Карл Стюарт, принц Уэльский, наследник английского престола. Его же спутника звали Джордж Вильерс, герцог Бекингем. Вместе друзья направлялись инкогнито в Испанию, чтобы договориться о браке принца с инфантой Марией, сестрой Анны Австрийской. Путь лежал через Францию, где они остановились у герцога де Шеврёза, состоявшего в родстве со Стюартами, и посетили Люксембургский дворец. На следующий день юный Карл написал своему отцу:
–Королева Франции – самая красивая.
А Бекингем, вернувшись в Англию, прислал в подарок Анне Австрийской восемь лошадей, и она их приняла.
В апреле 1623 года молодую королеву ждало ещё одно унижение: Людовик, подстрекаемый своей матерью, приказал, чтобы в его отсутствие доступ мужчинам в её покои был закрыт. Таким образом, она обрекалась на заточение в Лувре, как её невестка Елизавета, королева Испании, в Эскориале.
–Но это может нанести ущерб моему авторитету как правящей королевы Франции и инфанты Испании! – воскликнула Анна.
Тем не менее, Марии Медичи посредством Ришельё удалось убедить сына, что если приёмы из Лувра будут перенесены в её дворец, это позволит избежать многих зол из-за молодости и неопытности Анны. В ответ та отказалась приезжать к королеве-матери, в чём её поспешила поддержать герцогиня де Шеврёз. Двор молодой королевы казался скромным по сравнению с великолепным двором Марии Медичи, и испанке приходилось во всём уступать свекрови, из-за чего её политическое влияние было ничтожно.
В июле с Анной случился нервный приступ, она упала и поранила руку и лицо, так что её даже пришлось уложить в постель. Поговаривали о «падучей». Но короля это происшествие совершенно не тронуло. Летом 1623 года Людовик, подверженный перепадам настроения, забросил все дела и пропадал на охоте – в вёдро и в дождь, ночью и днём, в жару и в холод, забывая поесть и поспать, как сообщал в своей депеше Корсини. Чтобы не возвращаться лишний раз в Париж, он велел построить для себя небольшой охотничий домик близ городка Версаль. Охота была для него не просто развлечением, а разрядкой: после стольких месяцев напряжения он испытывал жгучую потребность хотя бы ненадолго отвлечься от подступающих со всех сторон проблем. Правда, носиться по лесам за диким зверем было довольно рискованным занятием: Людовик падал с лошади, его кусали собаки, один раз он чуть не утонул в реке.
–Я просто не знаю, как может человеческое тело сносить такие тяготы, – писал итальянский дипломат. – Что до всего остального, он совершенно не занимается делами, из чего следует, что, если он продолжит вести такую жизнь, просто невозможно, чтобы у него не появился фаворит, даже желательно, чтобы он был; остаётся молить Бога, чтобы он даровал ему в фавориты добронравного и благонамеренного человека.
В фавориты Людовика одно время прочили капитана королевских гвардейцев, не ладившего с Брюларами, Жана Кайлара д’Андюз де Сен-Бонне, более известного как господин де Туара. Несмотря на пышный титул, он был бедным дворянином из Лангедока, младшим из девяти детей. Ровесник Ришельё (он родился в 1585 году), служивший ещё Генриху IV, Туара сделался верным спутником Людовика на охоте. Он решил попытать удачу и стать вторым Люинем, начав настраивать короля против его министров и принца Конде. Но Людовик, не желавший, чтобы ему указывали что делать, быстро пресёк эти попытки. Всё-таки, король извлёк кое-какие уроки из прошлого. Ему нужен был надёжный товарищ, покорный его воле, однако он бы не потерпел, чтобы тот забрал власть над ним самим.
–Король опасается власти того, кто им повелевает; однако он не смеет перемениться, а природа его такова, что он всегда подпадает под чьё-то влияние», – писал венецианский посол Пезаро.
В октябре вдова коннетабля де Монморанси, бывшая статс-дама Анны Австрийской, потребовала предоставить ей должность обер-гофмейстерины, отобранную у герцогини де Шеврёз. Людовик передал этот вопрос на рассмотрение Совета, но в результате решил дело сам, попросту упразднив саму должность. Таким образом, Мария де Роган теперь могла появляться при дворе лишь как супруга обер-камергера и не могла так же часто, как раньше, видеться со своей задушевной подругой.
Конде, вернувшийся из Италии, но сидевший в своей вотчине Берри, исподволь мутил воду, подстерегая случай выйти на первый план. Брюлары пытались нейтрализовать Марию Медичи, которая снова была на коне и плела свои интриги, Монморанси открыто враждовали с Гизами, а новоиспечённый кардинал Ришельё засыпал Людовика посланиями, обличая беззубую внешнюю политику, непротивление Испании и взывая к памяти покойного Генриха IV.
Что же касается Анны Австрийской, то, несмотря на все запреты короля, кавалеры по-прежнему продолжали увиваться вокруг неё. Одним из них был Роже де Сен-Лари, герцог де Бельгард, человек, принадлежавший к другому поколению. Этот старинный фаворит Генриха III предпочитал молодых пажей, но оставался чувствительным и к женским чарам. Он доказал это, соперничая с Генрихом IV в любви к двум его любовницам и выступая в роли волокиты при его вдове. После подобных подвигов он не мог остаться не у дел – и в конце 1623 года принялся ухаживать за супругой своего третьего повелителя. Возможно, к этой «страсти» «древнего волокиту» (ему было 60 лет), подтолкнули друзья королевы, желая повеселиться. Однажды Бельгард спросил у Анны Австрийской:
–Как Ваше Величество поступили бы с тем, кто заговорил бы с Вами о любви?
–Я бы убила его, – последовал ответ.
–Ах, умираю! – воскликнул Бельгард.
Отправляясь в поход, он настойчиво просил королеву «оказать ему милость». Анна была немного обеспокоена, но совершенно напрасно: Бельгард всего лишь хотел, чтобы её белая ручка прикоснулась к гарде его шпаги. Хотя он был искренен и хотел добиться удачи, но его манера ухаживать за прекрасными дамами уже вышла из моды.
–Восхищение, проявленное ко мне герцогами де Монморанси и де Бельгардом, это лишь их справедливая дань привлекательности королевы! – гордо отрезала в ответ на ревнивые попрёки супруга Анна.
Тем временем по наущению Ришельё канцлер Вьевиль обратил внимание короля на то, что весьма значительные суммы не доходят до казны, оседая в карманах канцлера Пюизье. Наконец, состоялось еще одно тайное заседание в узком кругу: Людовик, королева-мать, Ришельё и Вьевиль.
Гром грянул три дня спустя, вечером 1 января 1624 года: Людовик XIII потребовал у канцлера печать. Когда, наконец, все печати были возвращены, король передал их председателю парламента д’Алигру со словами:
–Я избрал Вас по собственному побуждению; Вы никому больше этим не обязаны, служите мне как порядочный человек.
Брюларам, отцу и сыну, велели удалиться от двора. При этом королевский гонец уточнил, что если они считают себя невиновными в злоупотреблениях, которые им приписывают, то могут остаться в Париже, но при условии, что парламент проведёт расследование их дел. Канцлер ответил:
–Лучше мы уедем.
А Людовик заявил послу Пезаро во время аудиенции:
–Впредь я не буду поступать, как раньше, я хочу во всём доходить до сути.
Королевские «каникулы» закончились. Но когда Мария Медичи попросила сына ввести в Совет Ришельё, Людовик ответил:
–Я не сомневаюсь в лояльности кардинала; но почему бы ему не съездить в Рим, чтобы научиться смирять свою гордыню и подавлять страсть к господству?
Королева-мать стала просить Вьевиля употребить свое влияние с той же целью. Но тот, как и прочие министры, боялся умного кардинала, прекрасно понимая, что рано или поздно тот станет играть в Совете первую скрипку.
–Как бы Вашему Величеству не пришлось однажды раскаяться, что Вы способствовали возвышению человека, которого ещё не знаете, – пророчески сказал он.
Тогда упрямая Мария Медичи заперлась в своём Люксембургском дворце, строительство которого, начатое в 1615 году, постепенно подходило к концу, и не показывалась при дворе. Вьевиль предложил королю сделать очередную уступку матери: выделить кардиналу место где-нибудь на краешке стола, поручив ему, к примеру, разбирать депеши. Получив это предложение, Ришельё вежливо ответил:
–Благодарю Вас, Ваше Величество, но моё слабое здоровье не позволяет мне занять столь ответственный пост.
Борьба самолюбий окончилась в пользу Марии Медичи. В апреле, когда двор переехал в Компьен, Людовик рано утром вошёл в спальню матери и сказал:
–Я принял решение, избрав одного из своих слуг для руководства делами, чтобы все знали, что я желаю жить с Вами в добром согласии не на словах, а на деле.
29 апреля 1624 года в два часа дня Ришельё впервые был приглашён на заседание Королевского совета. Ему объявили, что он вправе высказывать своё мнение в ходе совещаний, но не должен вести никаких дел помимо заседаний. Таким образом, Ришельё занял важное место при дворе.
Летом двор кочевал по загородным резиденциям: Людовик затеял перестройку Лувра, чтобы превратить его из средневековой крепости в нечто более напоминающее королевский дворец. Площадь жилых помещений предстояло увеличить в четыре раза, остатки ненужных средневековых укреплений снести, зловонный ров, в который сбрасывали нечистоты, засыпать. В Большой галерее, соединявшей Лувр с дворцом Тюильри, должны были разместиться Монетный и Печатный дворы, а Квадратному двору предстояло принять законченный вид, увенчавшись павильоном с часами. Сооружение павильона поручили архитектору Жаку Лемерсье, однако строительство, начатое в 1624 году, завершилось только в год его смерти, когда самого Людовика уже давно не было в живых.
Тем временем первый министр Вьевиль энергично взялся за внешние дела: заключил союз с Соединенными провинциями против Испании (10 июня 1624 года), изрядно продвинулся вперед в переговорах о браке между младшей сестрой короля Генриеттой Марией и принцем Уэльским. Однако посольство, отправленное в германские княжества, даже не везде было принято. Курфюрст Саксонский иронично осведомился у французского посла, правит ли ещё во Франции король, а услышав утвердительный ответ, заявил:
–Странно! Уже целых четыре года мы ничего о нём не слышали.
Гордый Людовик был уязвлён до глубины души. Маркиза Вьевиля сделали первым министром потому, что он был богат, а значит, как наивно полагал король, не имел нужды воровать. Но маркиз решил сэкономить на других и сократил число раздаваемых королём пенсий, чем восстановил против себя придворных. Он позволял себе весьма вольно трактовать решения Совета и нелицеприятно высказываться по поводу Людовика ХIII и Марии Медичи. Чтобы раскрыть глаза королю, Ришельё печатал анонимные политические памфлеты, которые распространяли книгоноши на Новом мосту и набережной Августинцев.
В августе Людовик сообщил матери и Ришельё, что намерен снять Вьевиля с поста и арестовать вместе с его тестем. Маркиз сам принёс прошение об отставке, однако король его не принял, поскольку виновный в злоупотреблениях должен был быть наказан «при исполнении». 13 августа Людовик вызвал Вьевиля к себе в Сен-Жермен и сурово отчитал, невзирая на его оправдания. Как только первый министр вышел из королевского кабинета, капитан гвардейцев задержал его и доставил под охраной в Амбуаз. Напрасно Вьевиль слал умоляющие письма Ришельё, который стал исполнять обязанности главы Королевского совета, хотя и не получил пока официального назначения. При этом на всех главных постах кардинал расставил своих людей.
