Евгения Черноусова
Утятинская торговка
Вскоре Аркадий Борисович засобирался к сыну. О том, что его Боря сидит в тюрьме, старичок сказал ей чуть ли ни в день знакомства. «От сумы да от тюрьмы», – горестно вздохнула в ответ она и по его взгляду поняла, что эту поговорку Варя тоже употребляла. К поездке своего хозяина Ира подошла со всей ответственностью. После ночной смены она вышла на Ленинский проспект и спросила у первого попавшегося мужчины простого рабочего вида и с незлым лицом: «Дяденька, а где тут тюрьма?» Он стал ее расспрашивать, и она наплела ему, что мама попросила ее навестить дядю. Добравшись до этого мрачного здания, Ира оробела, но все-таки вслед за женщинами с узелками и кошелками просочилась в приемную. Там она уцепилась за пожилого, как ей казалось (лет под сорок) старшину сверхсрочной службы. И повторила ему ту же историю, только сказав, что ей предстоит ехать в Мордовию. Дядька ткнул ее в список у приемного окошка, а увидев, как старательно, высунув язык, Ира переписывает все в тетрадку, проникся к ней сочувствием и пояснил, как что заворачивать и к чему придираются. А потом, умилившись собственной добротой, записал ей имя своего сослуживца, который перевелся именно в этот лагерь.
В общем, Ира через Зинаиду Захаровну достала все разрешенные продукты и упаковала их: «И не забудьте, сверху я положила водку и сало. Этот сверток передадите Иванову Алексею Кузьмичу, видите, я тут записала? И привет ему от Моргачева Родика, он знает. И не тушуйтесь, все мы люди, и все водку пьют. Не откажется, не сомневайтесь».
Через три дня Ира пришла встречать Аркадия Борисовича на вокзал. Поезд задержался, и когда наконец прибыл, у Иры зуб на зуб не попадал.
– Ирочка, ну зачем ты! Ой, а руки-то какие холодные! Поехали на такси!
– Что вы, Аркадий Борисович, дорого!
Но он уже открывал дверцу серой «Волги» с шашечками. Проехаться в такси Ире очень хотелось. Она на нем только в Калининграде ездила с Ахмадом.
– Ну, как?
– Ира, какая ты умница! Я сразу спросил Иванова, а он оказался на дежурстве. Передал сверток… Ира, небо и земля! Сумку просмотрели очень поверхностно, не ждал как всегда, сразу в комнату отвели. И Боря тут же пришел.
– Вот видите, Аркадий Борисович! Все мы люди! Ну, и как сынок ваш? Держится?
– Он никогда вида не покажет, если что не так. Но не изменился, не похудел, не поседел. Просил передать тебе привет.
– Какие мы с вами… болтушки, вот! Вы даже ему обо мне рассказали.
– А как же, Ира! Ты же моя опора. Кстати, он мне хорошую идею дал насчет тебя. Потом расскажу.
Про идею Ира забыла. Но через три месяца, когда Аркадий Борисович получил разрешение на очередное посещение сына, идею в несколько переиначенном виде пришлось реализовать.
Вернувшись с ночной смены, она обнаружила хозяина на полу. Вызвав «Скорую», пыталась своими силами привести его в чувство. Уходя, кругленький лысенький врач, сочувственно схватив ее за руку, сказал:
– Крепитесь, голубушка.
– Что? – испуганно вскинулась Ира.
– Вам что, не сказали? – удивился врач. – А больной в курсе.
– В каком курсе?! – со страхом спросила Ира.
– Онкология у вашего дедушки. И жить ему осталось… не знаю, сколько, но немного. Боли начнутся – приходите к лечащему врачу за обезболивающими.
Ира долго стояла в коридоре, боясь войти к Аркадию Борисовичу. «Только не плакать!», – говорила она себе.
– Ирочка, расстроил я тебя.
– Ну что вы, Аркадий Борисович! Вы поправитесь!
– Нет, Ирочка. Будем смотреть правде в глаза. У меня не хватит сил даже к Боре съездить. Придется тебе.
– Аркадий Борисович!
– Да, Ира. Я все бодрился, а теперь понял: Борю я больше не увижу.
– Ну что вы, он выйдет через три месяца!
– Но я-то столько не проживу. Ира, не перебивай! Я должен сохранить все, что нажил, для Бори. Знаешь, что будет с квартирой, как только я умру? Ее тут же отберут. И моему сыночку некуда будут вернуться…
– Разве так может быть?
– Так со многими было. Знаешь, что мы сделаем, Ира? Мы распишемся! – Ира смотрела на старика ошарашено, даже, кажется, открыв рот. – Ты сохранишь жилплощадь и все, что здесь есть, как моя вдова, для моего сына.
– Разве так можно, Аркадий Борисович?
– Это законно, Ира. Ты поможешь мне?
– Вы же знаете, я для вас… всё!
– Ты ведь Зине позвонила? Зина договорится в загсе, чтобы нас расписали побыстрее.
Зинаида Захаровна забежала к ним вечером после работы. Она минут десять посидела со стариком, обсуждая его дикую идею, потом вышла к Ире на кухню:
– Ирка, ты надеешься облапошить Наппельбаумов?
Ира, продолжая помешивать кашу, подняла на нее глаза. У них давно уже установились доверительные отношения. Единственное, в чем они расходились, – в оценке старика. Для Иры он был здесь самым близким человеком, добрым и заботливым. Наверное, она так к нему привязалась, потому что у нее с детства не было родного мужчины: отца, дедушки… А Зинаида Захаровна, которая была подругой покойной Фанни Иосифовны, считала Аркадия Борисовича хитрым, жадным и бессердечным. Ира удивлялась, как можно так думать о человека, которого знаешь лет двадцать, если не больше.
– Зинаида Захаровна, вы с нами поужинаете?
– Овсяную кашу? – фыркнула та в ответ.
– Еще есть блинчики с творогом, – мирно ответила Ира.
Навалившись своим большим бюстом на кухонный стол, Зинаида Захаровна резала блинчики на мелкие кусочки и быстро отправляла их в рот. Потом, подкрашивая губы и косясь на Иру, что-то, видно, для себя решала. Щелкнув застежкой сумочки, сказала:
– Простота хуже воровства. Значит, Наппельбаумы тебя облапошат.
– А что с меня взять? У меня и нет ничего.
– Молодость, моя милая. Молодость и красота. Вернется этот фармазон Борька и продаст тебя своим уголовным дружкам. Сам-то он, говорят, женщинами не интересуется.
Насчет продажи Ира только хмыкнула: здесь вам не Эль-Бахижа. А насчет того, что он женщинами не интересуется, даже обрадовалась: ей же ехать к незнакомому дядьке. Истинного смысла Зинаидиного намека она не понимала: решила, что он как пожилой, серьезный человек на баб внимания не обращает.
Через несколько дней их тихо расписали в кабинете заведующей загсом. Свидетелями были Зинаида Захаровна и какой-то длинный носатый дядька с красивым портфелем, который сразу за порогом распрощался и, несмотря на уговоры Зинаиды отобедать в ресторане, убежал.
Они сидели в ресторане втроем. Зинаида Захаровна все поглядывала на часы: заканчивался ее обеденный перерыв. Залпом выпив компот, она сказала:
– Завтра с утра пойдем с тобой в паспортный стол. Не опаздывай!
– Зина, подожди. – Аркадий Борисович вынул из кармана коробочку и подал Ире. – Вот, при тебе дарю. Это от бабушки моей остались. Фаня их никогда не носила.
– Я даже и не видела их у нее, – сказала Зинаида Захаровна, рассматривая массивные старинные серьги.
– Ой, зачем, – испуганно замахала руками Ира.
– Бери, бери, – сказала Зинаида. – С паршивой овцы хоть шерсти клок. Как пропишешься, с Искожа рассчитывайся. Пойдешь к нам центральный универмаг ученицей.
– Я не могу. Там же платить будут мало.
– Аркадий Борисович зарплату тебе еще не выдавал? Сколько платить будешь? Двадцать пять?
– Тридцать, – ответил старик.
– Какая зарплата? Я ведь живу на всем готовом.
– Поэтому и не шестьдесят. Ну вот, месяц продержишься. А там и в продавщицы переведут. Ты что, не видишь, как у тебя от этой химии ногти ломаются и волосы ползут?
Зинаида снова взглянула на часы, ойкнула и помчалась к выходу. А Аркадий Борисович сказал:
– Ира, теперь с моей фамилией твои черные тебя не найдут.
– Точно! – обрадовалась Ира. – Спасибо вам большое!
– Только ты лучше матери и сестре свою фамилию не говори. Женщины, знаешь… могут проговориться. А когда Боря вернется, он придумает, где тебе жить.
И вот Ира сидит напротив этого Бори. Он читает письмо отца, а Ира разглядывает его. На отца не похож. Разве вот нос. А овал лица другой, и фигура… старичок худенький, а этот видишь… бугай какой. Внезапно зэк поднял на нее взгляд:
– Тебя как зовут? Ирина?
– Ира. Ираида.
– Значит, Ида. – Ире это не понравилось, но возражать не осмелилась. – Что, отец действительно так плох?
– Он вдруг резко сдал за последние две недели. Мы его уже теперь одного не оставляем.
– Мы? С кем он сейчас?
– Зинаида Захаровна переселилась на время моего отъезда. А днём Цецилия Львовна заходит.
– Это кто?
– Племянница её.
– У неё нет племянницы. А! Циля шепелявая! Как ты считаешь, почему ему стало хуже?
– Он упал. Я в ночную смену работала, возвращаюсь – лежит. Потом вроде встал, но после загса резко ослабел. Он, наверное, держался тем, что вас ждал. А теперь решил, что не доживёт – и держаться перестал.
– Он очень к тебе привязался.
– И я к нему. Не сомневайтесь, Борис Аркадьевич, я всё сделаю так, как он решил. И… кушайте, пожалуйста!
Ира прорвалась к начальнику.
– Не понимаю, девушка, чего вы от меня добиваетесь! Отпустить вашего родственника раньше, чем истечёт срок, не может никто!
– Да я и не жду! Просто скажите мне, как сообщить ему, когда папаша его помрёт!
– Телеграмму пошлите!
– Господи, да будьте же милосердны! Сколько их там в бараке? Имеет право человек поплакать, потеряв единственного родного человека.
– Мне что, вашего человека в шизо отправить?
– А медицинского изолятора у вас нет?
Начальник захохотал:
– Ну что за нация! У царя царицу выпросят! Ладно, на тебе вот… позвонишь на этот телефон, но только с 8 до 16, поняла? Сам ему скажу и в изолятор помещу, иди уж! А домашнего телефона не дам, а то ты мою семью взбаламутишь!
Аркадий Борисович умер утром, не дожив до возвращения сына всего пару недель. Так Ира впервые оказалась в Утятине.
Пасмурным днём автобус подъехал к кладбищу. У ворот их ждали Земфира Рувимовна, племянница покойного, с матерью Марией Давидовной, старуха Левина из их дома и ещё какой-то съёжившийся старичок, которого Ира больше никогда не встречала. Потом автобус с покойником и старухами поехал вверх по серпантину, а немногочисленная процессия двинулась вслед за ним. На обратном пути Мария Давидовна ухватила под руку Зинаиду Захаровну, а Земфира пошла рядом с Ирой. Ира иногда украдкой поглядывала на свою спутницу, пытаясь вспомнить, кого она ей напоминает. И только подходя к воротам, догадалась: одну из сестёр Шишмарёвых с картины Брюллова. Зинаида рассказывала Ире, что Земфира вконец замордована матерью и только в 31 год вдруг взбрыкнула и вышла замуж за местного алкаша Ваню Куркина. Теперь Ваня, которого дуры-бабы прописали, закатывает скандалы и срамит жену-учительницу, а она не знает, куда деваться. «Надо же, такая красавица – и никакого личного счастья», – сочувственно подумала Ира.
– А почему только бабушка с сыновьями и невесткой здесь похоронена? – спросила она Земфиру. – Аркадий Борисович говорил, что семья здесь с незапамятных времён.
– До революции за Маяком еврейское кладбище было, – ответила она. – Сейчас там только гранитные осколки из земли торчат. Маленькой я туда с бабушкой ходила. Хоть и не было могил, но она помнила, где они раньше были. Теперь уже никто ничего не помнит. Да и евреев в Утятине мало осталось. А дедушка – он в Гражданскую войну в Сибири погиб, там где-то и похоронен.
Зинаида Захаровна подрядила кого-то из своей многочисленной родни, и Ира поехала за Борисом Аркадьевичем на почти новом «Москвиче». Дальней дорогой они почти не разговаривали. Когда вошли в дом, Зинаида Захаровна неожиданно для Иры встретила сына подруги с объятиями и причитаниями. «А как же "фармазон Борька", – подумала она. – Сейчас она искренна или тогда была?» За столом говорили мало, но потом всё-таки Борис Аркадьевич, подняв бокал, поблагодарил женщин за то, что поддерживали его отца в последние, самые тяжёлые месяцы.
– Ладно, Боря, – махнула рукой Зинаида Захаровна. – То дело прошлое. Давай думать о настоящем. И о будущем. Ира, как её Аркаша просил, добро для тебя сохранила. А что с ней теперь будет? Ирка, не встревай, я дело говорю.
– Тётя Зина, вы меня неблагодарным считаете? Что отец велел, то будет исполнено. Тем более, я ещё за изолятор ей должен.
– Какой изолятор, Боря?
– Медицинский, тётя Зина. Спасибо, Ида!
– Я вас не обидела, Борис Аркадьевич?
– Ты что! Меня начальник вызвал и сообщил, что папа умер. И говорит: «Посиди». И вышел. Я сидел долго один. А потом пришёл санитар и отвёл меня в больничку. И я там два дня в карантинном изоляторе один лежал. А потом этап пришёл, и меня в барак отправили. А перед выпиской начальник меня спросил: «Ну как, пришёл в себя?» Я ему: «спасибо», а он: «родственницу благодари». Это сколько же ты ему дала, Ида?
– Да нисколько, Борис Аркадьевич! Только когда обещал, я ему бутылку коньяка, и то брать не хотел.
– Коньяк-то хоть хороший?
– Я с нашим директором советовалась. Армянский Ереванского разлива, 4 звезды.
Через неделю они все вместе поехали в Утятин. Сошли с рейсового автобуса у кладбища.
– Иди, Боря, вперёд, у нас другая скорость, – сказала Зинаида Захаровна, взяв Иру под руку. Они пошли по вьющейся серпантином узкой дороге, покрытой свежим асфальтом. Борис Аркадьевич кивнул и пошёл напрямую по тропинке. – Пусть с родителями поговорит в одиночестве.
– Господи, до меня только дошло, что мать тоже во время его отсидки померла…
Когда они добрались до могилы, Борис Аркадьевич сидел на скамейке и глядел на холмики: поросший травой над матерью и глинистый над отцом.
– Мама же почти два года как померла, что же папа памятник не поставил?
– Готов памятник, здесь он, в гранитной мастерской. Аркадий Борисович сразу на двоих заказал, только место для своей… даты оставил. Я им бумажку отдала, должны уже выбить. Но ставить можно только через полгода.
– Почему?
– Земля должна осесть.
Ире странно было, что она, такая молодая, должна объяснять этому пожилому, по её представлениям, человеку очевидные вещи.
С кладбища они направились в гости к родственникам. Жили те в необыкновенном доме, который утятинцы называли «нерусским» то ли за то, что был он на рубеже веков построен владельцем электротеатра Исааком Левиным; то ли за то, что в нём и сейчас почему-то квартировали люди разных национальностей: евреи, латыши, казахи и даже невесть каким образом оказавшийся в России китаец, правда, с русской женой; а может, из-за необычного вида: над крышей дома возвышалась башенка с флюгером.
Сидя за столом, на часто ловила не себе недоброжелательный взгляд Марии Давидовны. Но в последние годы в ней выработалась странная черты: она терялась, когда к ней относились хорошо, но собиралась в случае агрессии.
– Ой, Боренька, ты теперь в родном доме никто… – запричитала старуха, поняв, что Иру её взгляды не трогают.
– Это кто же так решил, не вы, тётя Маня? – холодно возразил племянник.
– Как же, добро, что родители наживали, чужим людям достанется…
Договорить она не успела. За дверью послышался шум и пьяные выкрики. По тому, как побледнела приникшая к плечу брата Земфира, Ира поняла: Ваня Куркин.
– Вот, Боря, что твоя сестрица учудила, – запричитала Мария Давидовна. – В своём доме мне покоя нет. Вот к чему глупые браки приводят. И тебе такое же соседство предстоит!
Ира увидела, что Борис Аркадьевич сжал в руке вилку так, что рука побелела. Ещё до этого он косился на скулу двоюродной сестры, на которой явственно проступал синяк. Поняв, что он может не выдержать, встала и открыла входную дверь. Ваня Куркин оказался, хоть неопрятным и пьяным, но довольно интересным мужчиной, явно моложе жены. С порога он начал горланить, что обычно горланят пьяные мужики.
– Ладно, зятёк, на таком языке будешь разговаривать в подворотне. А как проспишься, поговорим, – сказала Ира. Взяла его руку и с силой вывернула, так что он взвыл. Земфира вскочила, но Борис Аркадьевич придержал её. Подталкивая Ваню коленом, она довела его до ступенек и спросила. – Сам спустишься или тебя спустить? Скажешь ещё раз «мать», пересчитаешь до этой матери все ступеньки.
И пришлось спустить. Ваня с грохотом съехал до первого этажа, где из-за двери жадно следила старуха Левина.
– Он прописан здесь, – сказала Земфира. – Сейчас участкового приведёт, чтобы тот его вселил.
– Вот с участковым и поговорим.
– Ира, ты бы не вмешивалась, – тихо сказала Зинаида Захаровна.
– Но кто-то должен. А мне это сделать безопаснее, – и покосилась на Бориса Аркадьевича.
Звонок раздался минут через двадцать. Ира по-хозяйски распахнула дверь. За порогом хрипло дышал тучный милиционер в тёмно-синей шинели. «А у нас в Уремовске все уже в новой серой форме», – заметила она, вспомнив местного участкового, очень нагло положившего глаз то ли на Иру, то ли на квартиру Аркадия Борисовича.
– Проходите, пожалуйста, присаживайтесь к столу, – приветливо сказала она. – А ты, зятёк, у входа постой. И мать свою лучше не вспоминай, а то опять ступеньки пересчитаешь.
– Документы ваши посмотреть можно?
– Конечно, вот паспорт.
– И остальные тоже. Так, Наппельбаум, родственница?
– Родственница.
– Вы… Кугель. Тоже родственница?
– Знакомая.
– Вы… так, уже паспорт поучили? И прописка есть, – стало быть, знал, кто перед ним и откуда он недавно вернулся. – Да, сестрице вашей требуется защита.
– Об этом мы и хотели с вами поговорить. Я понимаю, что всем не угодишь, но, как человек опытный, подскажите, как прекратить эти безобразные сцены, – выставляя перед ним чистую тарелку, спросила Ира. – Водочки?
– При исполнении, – вздохнул он. – А вот перекусить не откажусь.
Ира придвинула к нему поближе тарелку с курицей, искоса поглядывая на Марию Давидовну, буквально трясущуюся от негодования по поводу Ириного поведения. Но старуху с одной стороны ухватила за руку дочь, с другой положила на плечо руку Зинаида Захаровна.
– Что вы притихли? Закусывайте, – обратилась она к остальным. – Рыба какая вкусная! Земфира Рувимовна, вы готовили?
– Мама, – тихо ответила она, косясь на мать.
– Мария Давидовна, научите?
Старуха только сверкнула глазами. А Ира безмятежно жевала, хотя, если откровенно, рыба была пересолена. Когда милиционер насытился и отодвинул тарелку, она, поспешно вскочив, спросила:
– Чайку?
– А вот… что там, компот?
– Морс, – вскочила и Земфира. – Налить?
– Меня Ира зовут. А как вас звать-величать? Не обращаться же «товарищ милиционер»?
– Павел Петрович меня зовут.
– Так вот, Павел Петрович, как вы считаете, что делать бедным женщинам?
– Разменивать квартиру.
– Что? – взвизгнула Мария Давидовна.
– Ну, не хотите разменивать, живите с зятем. Вы же его прописали…
– Я в суд подам, – возник прикорнувший на табурете у входа Ваня.
– Может?
– Да. И по суду ему комната будет…
– Значит, будем размениваться.
– Да кто ты тут есть, вертихвостка? Квартиру зятя захапала, но моей ты не получишь!
– Помолчите, тётя Мания, – вмешался доселе молчавший Брис Аркадьевич. – Ваш зять вас не бил?
– Да посмел бы он…
– А Фиру посмел.
– Боря, я сама…
– Сама два раза на кулак наткнулась.
– Земфира Рувимовна, заявление напишете?
– Какое заявление…
– Вот так всегда.
– Тогда так. Фира, я квартиру размениваю… свою, свою, тётя Маня! Уже договорился. Я переезжаю в Успенск. Это Подмосковье. Поедешь со мной. А тётя Маня будет жить тут с зятем.
– Что? Зема, ты бросишь меня на старости лет!
– Ей что, тут погибать из-за ваших квадратных метров? Тётя Маня, или вы соглашаетесь на размен, или Фира отсюда уезжает! Фира, скажи, ты поедешь со мной?
– А что мне ещё остаётся? Я себя так опозорила… мне ученикам стыдно в глаза смотреть…
– Всё, договорились.
Мария Давидовна заплакала. Она причитала, что все против неё: и родная дочь, и единственный племянник, что всех их настроила против неё эта подлая пролаза. Вот что она сделает: она уедет в Уремовск к сестре Розе и приживалкойу неё будет доживать свою несчастную жизнь…
– Значит, квартиру вы всю зятю оставляете? – спокойно спросил милиционер.
– Я тут буду жить… и мама моя, – буровил пьяный Ваня.
– На порог не пущу! – вскочила Мария Давидовна.
– Так что придётся разменивать. Ну, успокоились все? Будем о деле говорить?
– Павел Петрович, у вас есть предложение? – тихонечко спросила Ира.
– Я так думаю… квартира напротив. Старуха Лиго. У неё двухкомнатная. Она совсем плоха, племянница с дочерью за ней ходят. У них комната в Васильевке. Они съедутся в вашей квартире, вы переедете в их, а Ваню – в Васильевку.
– Не хочу в Васильевку!
– Как в вытрезвителе посидишь, так захочешь.
– Земфира Рувимовна, вы знаете эту квартиру? Она вас устраивает?
– Да, это хорошая квартира…
– Мария Давидовна, вы согласны на обмен?
– Я не согласен! – крикнул Ваня.
– Сейчас согласишься, – сказал милиционер и вышел. Все потянулись вслед за ним на лестничную площадку, а Ира проскользнула и в соседскую квартиру, когда дверь ее открыла симпатичная блондинка средних лет с ямочками на щеках.
Когда спустя минут пятнадцать они вышли оттуда, Ира в сердцах спросила:
– И что это у вас все бабки такие противные?
– Это ты верно… все. И ты станешь бабкой, так тоже вредничать начнешь.
– Но не по отношению к своим! Они за ней ходят как за родной, а она: пусть квартира государству отойдет!
– А ты молодец. Как здорово насчет лерик… реликвий, в общем, барахла ее и фотографий. Ведь задумалась, дура старая. Так, Куркин, за тобой сейчас «люся» приедет, я от Лиго позвонил.
По лестнице загремели сапоги. Два милиционера взяли Ваню в клещи и потащили вниз. Он упирался и орал: «Зема, ты у меня попляшешь!»
– Так, граждане, – сказал на прощание участковый. – С Куркиным я на трезвую голову завтра поговорю. Придется ему согласиться. Но сами-то не тяните, а то бабка Лиго, не ровен час, помрет.
Этот обмен состоялся довольно быстро. А вот у Бориса Аркадьевича что-то не срасталось. Мешала и его судимость, и здешний участковый, который питал какие-то надежды по поводу Иры и ее квадратных метров.
Однажды, вернувшись с работы, Ира застала у них в доме Марию Давидовну, которая горько жаловалась племяннику на зятя. Оказалось, он опять проник к ним в дом и побил Земфиру. У Иры руки опустились:
– Вы что же, дочь одну оставили?
Мария Давидовна отвернулась от нее, гневно бормоча насчет всяких пролаз, которые лезут не в свое дело. Ира бросилась к телефону, и заказала переговоры с Утятином на номер квартиры Лиго. Поговорив со старшеклассницей Таней, она попросила ее помочь отправить соседку в Уремовск. Толковая девочка связалась с участковым и матерью, которая работала на почте. Через полчаса Ире позвонили с Уремовского Главпочтамта и попросили встретить их машину, которая минут через сорок высадит их родственницу на углу Ленинского и Бабушкина.
Когда Борис Аркадьевич ушел встречать машину, телефон зазвонил снова. Звонила Цецилия Львовна, которая предупредила, что об Ире сегодня спрашивали какие-то кавказцы:
– Ты извини, Голенкова, они мне не понравились. Я сказала им, что ты рассчиталась, чтобы завербоваться в Воркуту. Но вдруг они тебе нужны? Поэтому я обещала им узнать у родственников других завербованных, куда точно ты поехала.
– Они мне не нужны. Я их боюсь.
– Тогда я завтра им скажу, что тебе что-то не понравилось, и ты решила ехать на Дальний Восток на рыболовецкий промысел. Пусть ищут!
– Спасибо вам, Цецилия Львовна!
– Да не за что, Голенкова! (Даже Цецилия не знала о браке Иры, хоть и была родственницей Зинаиды Захаровны)
Когда младшие Наппельбаумы пришли, Ира уже взяла себя в руки. Однако Борис Аркадьевич через некоторое время вышел вслед за ней в коридор и спросил:
– Что-нибудь случилось?
– Нет… мне надо уехать.
– Куда?
– Не знаю…
– Подожди немного, я уже подобрал тебе квартиру. Сегодня придет маклер.
– Нет. Я должна уехать из Уремовска.
Помолчали. Потом Борис Аркадьевич осторожно спросил:
– Ида, если тебе все равно, куда ехать, может, ты в Утятин поедешь?
Ира глядела непонимающе. А он сказал:
– Моим родственницам все равно в Утятине не жить. В ту квартиру, что я тебе нашел, мы их поселим, а ты в их переедешь. Ну? Соглашайся!
Ира согласилась. И живет здесь уже сорок без малого лет. Наученная горьким опытом, она маме и Томке о месте своего жительства не сообщала, посылая письма и переводы через знакомых, выезжавших в другие города. Только лет десять назад, уже после смерти мамы, она проговорилась сестре, где живет. Последний раз своих преследователей она видела в Геленджике лет тридцать назад, когда отдыхала там вместе с мамой и Славкой. Тогда она и узнала, кто «наводил» их на нее. Когда она поспешно швыряла вещи в чемодан, объявив маме, что должна срочно уехать, мама сказала, что одна с ребенком тут не останется. И они поехали домой, несмотря на горькие слезы Славика. А дома Томка набросилась на нее, орала, что Ира испортила отдых и ей, и ребенку, что она подлая, недаром ее до сих пор разыскивают… И осеклась.
– Так это ты им сказала, что я в Геленджике? Ну ладно, ты сестру не пожалела. Но как ты не подумала, что сына и маму вместе со мной могут убить?
Томка фыркнула:
– Придумаешь тоже – убить!
Мама вмешалась:
– Доченьки, не ссорьтесь! Ира, Тома права! Если твой муж столько лет тебя разыскивает, значит, любит. Может быть, стоит еще раз попробовать?
– Что попробовать? Мама, тебя когда-нибудь били по лицу? А кулаком в живот? Тома, ты прогадала. Они тебе сколько дали, пятьдесят? А за турбазу я заплатила почти триста. Предложила бы мне поторговаться, я бы дала больше!
Теперь, зная, что земляки Ахмада разыскивали не Иру, а камень, она понимала, что была права, когда говорила об опасности для мамы и Славки. Они пытали бы ее до смерти, не пожалели бы и родных.
УСПЕНСК-УТЯТИН, НАШИ ДНИ.
Путаясь в большом мужском халате, с полотенцем на голове, Ираида Семеновна прошла на кухню. Константин молча поставил перед ней тарелку с чем-то мясным.
– Ешь, Ида, – сказал старик. – Разговаривать будем на сытый желудок. Ты вообще сегодня ела?
Взявшись за вилку, Ираида Семеновна вспоминала, что она ела сегодня. Утром чай, потом в дороге, как обычно, после четырех часов пути, они останавливались с Сережей в дорожном кафе. Ей было тошно, и она опять попила только чая. В Москву они приехали уже после трех, есть хотелось уже, но надо было спешить по базам. Потом после падения опять чай у арабов. В общем, это ее первая полноценная еда за сегодняшний день.
Молчаливый Константин поставил перед ней чашку, взял опустевшую тарелку, вымыл ее под краном, вытер и убрал в шкаф. Потом сел к столу. Придвинулся к столу и старик.
– Если разговор у тебя деловой, будет присутствовать Константин. Я давно уже отошел от дел, если что-то делаю, то его руками. Доверяй ему как мне.
– Ладно. Небольшое вступление о моей личной истории просто необходимо, – Ираида Семеновна в электричке продумала, как будет рассказывать Борису Аркадьевичу о камне, и теперь говорила четко, без пауз. – Мама растила нас сестрой одна. Жили мы очень скромно. После школы я поехала в Калининград и поступила в институт рыбной промышленности на бухгалтерское отделение. Почему в Калининград – к морю хотелось из наших равнинных мест: романтика! Почему на бухгалтерское – там всего четыре года учиться. Почему мама не возражала – надеялась, что я за моряка выйду замуж и буду жить богато, в отличие от нее. Она посылала мне десять рублей с аванса и десять – с получки. Это было почти треть ее зарплаты. Присылала посылки с вареньем и компотом. Да, еще старые пододеяльники для гигиенических нужд: она завхозом в детсаду работала. Я получала стипендию тридцать пять рублей. В общем, жила я хорошо. Но потом… В нашем институте учились иностранцы. В основном, кубинцы и арабы. Однажды к «Колоске»… это танцзал, он вообще-то «Космос» назывался… познакомилась я с Ахмадом. Любовь, черт ее дери! Я голову потеряла. Да что там, мне едва восемнадцать стукнуло! Я летнюю сессию завалила! А он уже диплом защищал. Ахмад на технологическом факультете учился. У них тогда еще нефти не было, так его папаша, сын султанчика местного, рыбой промышлял. Меня и вызывали, меня и прорабатывали, а я себя не помнила. Ну, поженились мы по советским законам. Еще ума хватило гражданства не поменять, спасибо партии и комсомолу за патриотическое воспитание. Приезжает юная жена в Эль-Бахижу, а там…
– Еще одна жена, – впервые прервал молчание Константин.
– Типичная история, да? И султан – не султан, а так… предприниматель. И дворец – не дворец, а лабиринт из хижин, одна к другой прилепленных. А там две жены, я третья. У первой, видишь ли, детей нет, у второй – две дочки. Одна надежда на свежую кровь. Я влюблена была в него как кошка, а возненавидела как тигрица. Со старшей женой, как ни странно, подружилась. Захира непростая была девочка, себе на уме, несколькими годами всего старше меня. Таджичка по матери, русский язык знала очень прилично. Их, восточных женщин, подростками замуж выдают. А я, хоть и восемнадцатилетняя, дура-дурой. Дралась, ругалась. Его только распаляла. Пару раз прибил… и сильно. Решила отомстить. Там у них дворником Саддам. Страшный такой, старый, грязный, кривой. Вот я с ним. Как ни странно, мужик-то оказался вполне. Ахмад рядом с ним слабак. И с одного раза залетела. Я-то и не поняла, от кого. Но поняла, что если рожу, намертво меня этот ребенок привяжет к Ахмаду. А Захира, которой я сказала, что хочу избавиться от беременности, сразу мне: от Саддама только дочки бывают. Вот тогда я поняла, почему Инам… это вторая жена… так перед ней заискивает. Правда, меня Захира не шантажировала. Может, не успела. Привела бабку-соседку, сделали они мне что-то изуверское. Началось у меня воспаление. Я молчала, пока сознание не потеряла. Недалеко был международный госпиталь красного креста. Туда и отвезли. Врач сказал: дикие вы люди, как можно такое терпеть. Матку удалили. Я Ахмаду говорю: отпусти, зачем я тебе теперь. Захира потом сказала: сама виновата. Он же все делает наоборот. Попросила бы не бросать, враз бы к маме отправил. Я ей сказала: удавлюсь. Ну, она и обещала мне помочь. Соседи мешки в столицу отправляли. Меня под мешки – и до консульства довезли. Я без паспорта, плачу на крыльце. Охрана местная. Обыск был такой унизительный. Но впустили меня наши. Приехал Ахмад, отдал советский загранпаспорт. Сказал положенные по их законам слова о разводе. Подписал бумаги о разводе по нашим законам. Вернулась домой, устроилась на работу на завод копировщицей. Через три месяца появились эти черные. Я их только увидела – подхватилась и в Новогорск уехала. Устроилась там на работу на стройку. Через два месяца опять они. И как повезло, что я из окна их увидела! Я в Уремовск сорвалась, еще до этого слышала, что там на Искоже общежитие дают. На всякий случай своим не говорила, куда уехала. Сообразила, что эти дома узнают, где я. Потом и в Уремовске меня стали искать. Спасибо вам, в Утятин направили. Вот… до сих пор жива. А сегодня встретила я бывшего жителя Эль-Бахижи и узнала, что Ахмад умер. Я связалась с Захирой и узнала, отчего так упорно он разыскивал меня после того, как сам же и отпустил…
