Евгения Черноусова
Злоключения на острове Невезения
– Я как бывший медик и неверующая позволяю после смерти меня не только вскрыть, но и нашинковать. Но воля покойной выражена была внятно и недвусмысленно: не вскрывать, похоронить в Ссёлках. И мы должны её уважить. Вот покойница, вот её пробитый висок, вот угол сундука, с которого кровь не стёрта. Пишите протокол на коленке – и баста! Этот урод утверждает, что просто отмахнулся, свидетели, такие же бандиты, это подтверждают. Вскрытие иного не докажет.
Самый гадкий момент – при пересчёте не хватило трёх с небольшим хвостиком миллионов. В рюкзаке оказалось 12 миллионов, причём под пачками денег обнаружилось хозяйственное мыло. Марья Кузьминична сразу заявила, что мыло это у неё с полки вчера стащила бандитка по имени Тина. Но как оно могло там очутиться, если чулан всё время был закрыт и под наблюдением? Три миллиона, которые так и пролежали на столе рядом с уснувшим бандитом, по их утверждению, они сами дали Тине, убеждённые, что она никуда не денется.
Кто их украл? Естественно было предположить, что они уплыли с Тиной и Борькой. Но полицейские, обозлённые деревенской неуступчивостью, предположили, что деньги на мыло подменили те, кто чулан открывал. Взревела Паня. Из слов, ею произнесённых, в литературе употребляются только союзы. Марья Кузьминична, к несправедливости жизни привычная и ничего хорошего от власти не ждущая, сказала:
– Паня, успокойся. Пусть ответят на вопрос: на кой мы их вызвали? Могли спокойно утопить этих троих, разделить все 15 миллионов и после этого улететь на Багамы. Пусть обыскивают всю деревню вместо того, чтобы двух беглецов искать. Это для них и привычнее, и добычнее.
Всё это довершилось интервью заместителя губернатора, которое он поспешил дать центральному каналу, мол, наша доблестная полиция успешно обезвредила банду, и никто не пострадал. А потом другие бесконечно тиражировали это интервью на фоне кадров с замотанными в скотч бандитами и стоящими рядом старухами. Приличнее всех поступила телерадиокомпания, в которой работала Ангелина. В нескольких фразах сочувственно изложили ситуацию, в которой оказались пожилые жители деревни, посетовали на негибкость административно-территориального деления, что давно следовало закрепить деревню за Ссёлками, указали на вину Рясовского участкового, который был обязан проверить относящиеся к его участку населённые пункты, а такие удалённые – тем более. А потом повторили монолог Елены Николаевны Рясовой, прозвучавший у них год назад в связи с махинациями чёрных риелторов.
К вечеру в деревне не осталось посторонних. Надя Рясова закатила глаза и сказала вслед вертолёту:
– Он улетел, но обещал вернуться! Ах, шалунишка! Спрашивается, на кой ляд мы их звали? Только время потеряли! Давайте теперь поминки готовить!
Утром приехали на военной машине с высокими колёсами Ангелина и Зимин. Его встречали со слезами. И он кинулся к старухам, будто год не виделись. А когда выехали на шоссе неподалёку от Ссёлок, их встретили и местные, и приехавшие на заказном автобусе старухи из большого Рясово. От шоссе и до церкви все двигались пешком. Марья Кузьминична услышала недоумённый шёпот местных: «Почему не вопят?» Удивилась: они что, не знают, что у Лены – родни никого. Оказалось, что в Рясово, в отличие от других деревень, сохранилась традиция причитаний. Неожиданно тонким-тонким голосом вступила Наташа:
– Круглая-то ты да сиротиночка,
Уж бедная ты да ягодиночка,
Уж никто тебя не провожает,
Ни отца-то у тебя да ни матери.
Провожают тебя да люди добрые,
Люди добрые да всё соседушки,
Люди добрые да ото всей души,
Ото всей души, да не от радости…
Это завораживающее гипнотическое пение прорвало какие-то шлюзы в душе, и вдруг полились слёзы. Она плакала, вспоминая Ленино миролюбие, её трогательные рассказы, незлобивость, нелёгкую судьбу, преданность непутёвому племяннику Феденьке. Когда тонкий голос Натальи внезапно смолк, вступил низкий грубый голос Пани:
– Как подымись, да туча грозная,
Упади, да с неба камушек,
Расколи-ка гробову доску,
Вы слетите с неба, ангелы,
Положите в тело душеньку…
Замолчала Паня, и из конца процессии, где шли приехавшие из большого Рясово, откликнулись:
– Я путем иду, широкоей дороженькой.
Не ручей да бежит, быстра эта реченька.
Это я, бедна, слезами обливаюся…
В церкви Марья Кузьминична простояла недолго. Как-то неловко она чувствовала среди молящихся. Поставила свечу перед какой-то иконой и вышла на воздух. Следом за ней вышла продавщица Света:
– Ой, не могу службу отстоять, дела ждут, побежала я.
– Пойдём, Света, мимо почты, я деньги сниму, заодно рассчитаемся.
– Если туго с деньгами, я подожду. Похороны ведь!
– Нет, Лена оставила деньги на похороны. Что останется, этому Федьке-паршивцу велела отдать.
– Тратьте, не экономьте, Федька уж полгода как умер, – сказала вышедшая со Светой специалист Рясовской сельской администрации, привезшая старух, которую по-прежнему они звали секретарём сельсовета.
– А что же, а Лена… – растерялась Марья Кузьминична.
– Я получила бумагу и положила её в сторону. Старая она, чего было смысла жизни её лишать? Сказала, Федька наказан на год запрещением посылок.
– Да, человек надеждой жив. Спасибо вам!
Вернулась вовремя, чтобы успеть проводить гроб от храма до могилы. Когда, кинув горстку земли, отошла к Пане, та с тоской ей сказала:
– Эх, думала, это место для меня… да вот соседушка опередила…
– Ты что? Твои ведь все в большом Рясово!
– Мои на небе, а в Рясово только могилы. А я хорошо, если два раза в год там бываю. Уйду – и никого с нами не будет. А тут, покуда живы, меня соседи навещать будут.
– Да, я тоже с мамой моей рядом не упокоюсь, – сказала Анна. – Здесь наше место.
– О чём вы толкуете, подружки, – обнял их подошедший сзади Зимин. – Жить надо! Назло пенсионному фонду! А давайте я вам пример дам для подражания! Иду я, значит, вчера по Горьковской, а впереди над тротуаром зонт телепается такой радужный, перламутровый… ну, где-то в области моего пупка, а из-под него ножки такие капелюшечные, да на каблучке малюсеньком. Заглядываю я под зонт, а там…
– Да неужто наша графиня? – ахнула Паня.
– Она самая! Я поздоровался, она в ответ кивнула этак свысока… вот как жить надо! Любит она себя!
– Ну, что ж, – вздохнула Паня. – она мне чуть не в матери годится. Что барыней себя вела, так мы сами ей дозволяли. Что с ерундовиной этой скандал получился – да шут с ней, она же плохого не хотела, это мозгляк ейный вонь поднял. Дай ей бог до ста и дольше!
Через день позвонил следователь, сказал, что в лозинках под мостом труп утопленницы обнаружен, надо, мол опознать. И замолчал многозначительно.
– И для чего вы мне это говорите?
– Я должен вызвать вас для опознания.
– Ну, попробуйте, – усмехнулась она и прервала разговор.
Перезвонил потом не он, а Ссёлковский участковый. Да, вода спала, сказала она. Но не настолько, чтобы можно было пройти. Машина, может, и проедет, но таксисты рисковать не будут. Да и зачем ей эта докука, за сто вёрст ехать и на покойницу глядеть. Ах, гражданский долг? Когда это она задолжать успела тем, кто свой служебный долг не выполняет? Ладно-ладно, на него конкретно у неё обиды нет, пусть присылают машину завтра с утра пораньше. Да, поедет она с Тимофеем. Заодно врачу его покажет и кое-какие покупки сделает.
Тимофей сегодня с утра копался в своих завалах. Одной рукой ему было неловко, но пришли Маруська с Наташей ему помогать. К приходу Марьи Кузьминичны почти всё уже было разобрано, прибрано и на три кучки разложено: что цело, что ремонтировать или на запчасти отложить, что на вышвыр.
– Глянь, Маша, какой порядок навели, – похвасталась Наташа. – Он ведь тут сидел, паутиной заросший. А железки – дело наживное, ещё купит!
– Завтра покупать поедем, – сказала Марья Кузьминична. – Полиция за нами машину пришлёт. Придётся за это на покойницу поглядеть, но зато потом пойдём покупать всё, что душеньке угодно… но в пределах означенной суммы.
– Этого хватит, тётя Маша, – радостно сказал Тимофей. – Тут многое уцелело. Я ещё покопаюсь, может, ещё что-нибудь до вечера восстановлю.
Выходя из прозекторской в коридор, Марья Кузьминична с возмущением сказала:
– Вот скажи, для чего они нас сюда притащили? Её о пороги так побило, что даже не разобрать, не то он её убил, не то река. Ни лица, ни обуви. Куртка, вроде, её. Но таких в большом городе сотня на километр. Тимочка, ты что так побледнел? Ох, бедный, не привык ты к такому… давай-ка на воздух!
Сзади тащился сопровождавший их полицейский. Она усадила Тимофея на лавочку, сказала:
– Дыши!
Поглядела на полицейского и что-то в памяти забрезжило. Вспомнила, как стояла эта белобрысая у шкафа и шарила взглядом по сторонам и сказала:
– Ну-ка, встань вот так, боком, – отошла в сторону, вернулась, подняла его руку. – Ну, точно! Давай-ка вернёмся.
Полицейский, тоже отчасти утративший свежий цвет лица, поплёлся следом за ней. Она влетела в прозекторскую и спросила патологоанатома:
– Скажите, а руки у неё в каком состоянии?
– Отпечатки, возможно, восстановим, я же сказал… а что?
– Девчонка была левша. Но это, наверное, по трупу не определишь? Зато на левой руке на запястье вверх от мизинца у неё был не то шрам, не то ожог, не то родимое пятно. Красноватый такой серпик.
– Есть!
Он показал.
– Она, Тина!
Полицейский, снова слегка позеленевший лицом, оживился:
– Это можно считать уверенным опознанием? Давайте запишем!
Марья Кузьминична расписалась в его бумагах и вернулась во двор:
– Пошли, Тимофей, я участковому позвонила, он обещал нас от Ссёлок до дома довезти. А то эти: «мы вас катать не намерены, или сразу отвезём, или сами добирайтесь». Здесь в двух кварталах травматология, санитар мне сказал. Чтобы побыстрее, купим платный талон, да и всё!
В травматологии к ним присоединился Зимин. Он перечислял названия магазинов и их адреса, Тимофей кивал: «Это серьёзная сеть… нет, туда не пойдём… большой, говоришь… ладно, посмотрим». Осмотр врача его заинтересовал гораздо меньше. Ну, а в магазине терпение у неё лопнуло. Оказывается, Тимофей не собирался всё покупать в одном месте! Они ходили, консультировались, записывали цены и параметры, собираясь сюда вернуться, если в следующем магазине будет дороже или не тех производителей. И Марья Кузьминична решительно сказала:
– Мужики, я для вас только кошелёк. Пока вы до кассы не дошли, мне тут делать нечего. В следующий магазин пойдёте без меня. Я двинусь по своим покупкам, а вы позвоните мне, когда дело дойдёт до пробивания чека.
Она посетила пару аптек, пополнив свои изрядно пощипанные после недавних событий запасы, потом не удержалась и пошла по магазинам. В очередном её застиг звонок Зимина: «Тимоха начал затовариваться». Выяснил, где она находится, и посоветовал добираться пешком, тут, мол, недалеко, и дал ориентиры. И Марья Кузьминична бодро зашагала по тротуару, иногда поглядывая на противоположную сторону, потому что после того, как она пройдёт мимо банка, следовало повернуть направо. Вот и он… господи, а ведь это тот самый, ограбленный! Она даже приостановилась. Потом опомнилась и пошла дальше. Потом снова оглянулась. Следующее за ним здание – ювелирный магазин. На крыльце рядом с урной курил охранник. «Вот профессия», – вздохнула Марья Кузьминична. Пригляделась и вздрогнула. Сволочь, небось, не раз вот так курил с соседом по службе. А сам обрекал его на смерть.
Что делать? Нет, первым делом свои заботы, этот отморозок теперь никуда не денется! И она устремилась к компьютерному магазину.
Их взяли у кассы, когда она вставляла карточку в терминал. Оказывается, всё время, пока они ходили по магазинам, их «вели», ожидая, когда они начнут тратить три миллиона. Тимофей расстроился, что покупка не состоялась, Марья Кузьминична пришла в бешенство. Она сказала:
– Вот смотрите, на карте моё имя и дата выдачи. Полгода назад! Счёт проверяйте, а пользоваться им вы мне не запретите! Давайте терминал, я плачу! Тимочка, получай товар, вот чек! А за эту задержку я могу их достойно наказать. И поверь, я это сделаю!
Зимин сказал:
– Достали! Помню, был древний фильм «Процесс и трёх миллионах». Там жулики решили банкира обокрасть, другой жулик решил этих жуликов обокрасть, а в результате его ещё один жулик опередил. Полиция запуталась в них. Так и наша полиция… тоже шибко умная.
Разобрались довольно быстро. Баланс она им сразу распечатала, и денег там всего-ничего, а через сорок минут они каким-то образом умудрились добраться до её вклада и убедились, что он сделан два с половиной года назад, а полгода назад перенесён на новый счёт под новые проценты, и никаких движений средств кроме процентов за это время не происходило. Невнятно извинились. Марья Кузьминична махнула рукой:
– Не стоит беспокоиться. Завтра проклятьями будете мою голову покрывать!
Позвонила тому, кто недавно пригнал им армейский вездеход. Объяснила ситуацию и мотивы, почему не захотела сообщать о преступнике.
– Хотите – сами задерживайте, хотите – местную полицию привлекайте. Снимайте шоу в любых ракурсах. А нам много не надо, просто доставку до дома обеспечьте за информацию!
Постепенно все втянулись в привычную круговерть, только Паня, заходя, вздыхала: «Вот, теперь ты на бою живёшь», имея в виду, что её хата теперь с края, да Марья Кузьминична за готовкой, иной раз забывшись, говорила себе: «Надо Лену угостить» и тут же вспоминала, что Лены больше нет. Перезванивалась пару раз с Зиминым. Его Нину выписали из больницы, и долечивалась она в санатории, и муж с ней. Говорил: «Если бы престарелые дома такие были, я бы записался!»
Как-то крутилась у плиты, обед готовила. Стук в дверь. Кто бы, Паня в такую пору не ходит. Открыла. Лицо знакомое, следователь, но не тот, что самый противный, постарше. И Зимин за ним!
– Кузьминична, не смотри зверем, человек меня подвёз!
– Ну, заходите. А что, вода ушла?
– Да нет, у них автомобиль вездеходный.
Разговаривали спокойно, без взаимных претензий. Вечером собрались, Марья Кузьминична соседям вкратце изложила:
– В общем, взяли этого Борьку отмороженного. И представьте, урки его не выдавали, хотя знали прекрасно, кто он есть. Убить собирались, а полиции сдать – нет! И как свой своего находит? Двое бугаев – в розыске, приехали к долговязому, дружку по отсидке. Решили ограбить ювелирный магазин, предложили Борьке в долю войти, он отсоветовал, мол, трудно будет потом цацки загнать, и предложил взять соседний банк, он, мол, давно всё продумал. Там расчёт был на то, что в охране ребята разболтались и мышей не ловили. Привлёк к этому делу Тину как водителя. Утверждает, что кроме имени ничего о ней не знал. Врёт, на такие дела случайных людей не берут. В общем, она больше недели караулила на маршруте, где объезд, там медицинский центр строят, техника дорогу раздолбала, и в непогоду пробка бывает. Как назло, погода сухая всё была, помните? А накануне мелкий дождь пошёл. И на второй день грузовик застрял как раз в нужном месте, перекрывая инкассаторам выезд. Девчонка подаёт сигнал, хватает машину и едет на встречу с ними, бандиты звонят условным звонком, охранник открывает, выстрелы, ограбление удалось! Главное, уходили они пешком дворами, а сели в машину в четырёх кварталах на тихой улице. Девушка за рулём, рядом с ней парень, машина не вызывает подозрений и вырывается из города. Дальше идёт уже не по Борькиному плану, а по бандитскому. Молодые надеялись поделить деньги и разбежаться в разные стороны, а их не выпустили и привезли к нам. Адрес дал Максим, он с Федей сидел. Передал Лене привет от покойного племянника. А я-то думала, что они её запугали! А они её убили этими словами: от покойного! Дальше рассказываю. Три миллиона девчонка умудрилась вытащить в день приезда. Там же в кладовке, после пересчёта, пока долговязый с Борькой за замками в Ссёлки ездили, а два бугая водку пили. Мыло в кладовке там же взяла.
– А на нас поклёп был! И не извинились, – возмутилась Паня.
– Не привыкли они извиняться. Продолжаю. Эта пара надеялась на следующий день сбежать. Но влил дождь, и дорогу закрыло. А дальше продолжался трёхкратный обмен шила на мыло. Борька нашёл деньги в её сумке и переложил в свою. Тина обнаружила пропажу и поняла, что молча спереть мог только он, урки бы шум подняли. Она не глупее его, сообразила, где искать. Сунула ему в сумку мыло, которое стащила у меня. Договорилась с Борькой бежать на плоту. Потом закатила истерику бандитам, мол, хочу свою долю! Они ей дали подержать, решили, что никуда не денется. Спьяну, конечно, они все дни пили, Света сказала, что четырнадцать бутылок у неё взяли. Пакет она передала Борьке, а он спрятал его в бане, зная, что никто из его компании за водой не ходит. Не учёл только одного: что урки опомнятся и решат деньги отобрать. Девчонка от них убежала, не зная, что он деньги до плота не донёс. Возвратиться к бане побоялись, решили бежать с тремя миллионами, причём каждый считал, что они у него. Убил ли он её, или она разбилась о камни, экспертиза не выявила. Но, когда дома вытащил из сумки хозяйственное мыло, испытал шок. Надеялся только, что отсидится, а потом вернётся в баню за тем пакетом. Потерял сознание, когда во время допроса узнал, что деньги найдены.
– А другие деньги что, утонули?
– Это зависит от того, что там ещё было. Если сумка не тяжёлая, может, ещё всплывёт. Вот повезёт кому-то!
– Да, пусть лучше у себя оставят, чем деньги банку сдавать, – сказала Анна. – Вот бы нашли их такие бедняги, как те, что от грабежа пострадали! В одной семье дети без отца, в другой мать-одиночка теперь с инвалидностью. А банк ни копейки не дал, говорят, это их халатность!
Сороковины пришлись на субботу. Думали протопить дом Лены, чтобы помянуть её в родном доме. Но потом Марья Кузьминична сказала:
– Не будем менять традиций. У нас банный день. После бани все подымаются ко мне, поскольку я ближе. Нас всего десять человек, чего мудрить!
– Год не пей, два не пей, а после бани выпей, – потёр руки Рясов.
– Васька, мы не на пьянку собираемся, а помянуть хорошего человека, – одёрнула его жена.
– Надь, да это поговорка такая!
– Алкаши и грязнули придумали! Я предлагаю родниковые поминки!
– Ну, уж ты сказанула, – возмутилась Паня. – До этого даже Меченый не додумался!
Сидели старики, вспоминали. Марья Кузьминична знала соседку всего два с небольшим года, а местные жили рядом всю жизнь – свою или её, в зависимости от возраста. Истории весёлые и печальные, поучительные и дурацкие. Тимофей шепнул ей:
– Вернусь домой – запишу. Боюсь, это будет хроника умирающей деревни.
– Типун тебе на язык! Зимин рекомендует долго жить, как наша аристократка, назло пенсионному фонду.
В дверь постучали. Все как-то резко смолкли. Кому бы явиться, если вся деревня здесь? Хозяйка выбралась из-за стола и вышла на террасу:
– Господи, Юрий! Что же мать не предупредил? Проходи, у нас поминки!
Наташа прослезилась:
– Сыночка! Аль случилось что?
– Это у вас случилось! Я только узнал – сразу поехал! Всё, мать, хватит тебе одной жить! Собирайся, поехали!
Марья Кузьминична пересадила Тимофея на своё место, усадила Юрия рядом с матерью, подала чистый прибор и пошла в горницу за стулом для себя. Ничего не подобрала, и пошла во двор, какой-нибудь чурбачок решила принести. Не возвращалась так долго, что за ней уже собирались послать Тимофея. Но тут она вернулась с пластмассовым бочонком:
– Тут пока сообразишь, что можно под сиденье приспособить…
– Думочку подложи, – передала ей с дивана подушечку Паня.
– Так что ты решила, Наташа?
– Маша, да уезжала я к ним, когда река не туда потекла. Не могу я в городе! Людей стесняю, сама стесняюсь! Домой приехала – у-у! Такая… свобода!
– Мама, да что у нас, неволя? Или тебя кто обижал?
– Сынок, мне восемьдесят годов скоро. Я тут всю жизнь. Я сама себе хозяйка. Я ещё в силах себя обиходить. И ещё… стыд меня гнетёт. Я так испугалась! На этом конце бандитов ловили, а я у Рясовых прижухла как мышь под веником. Простите, люди добрые!
– Тётя Наташа, перестань, – возмутился Тимофей. – Никто из нас ничего сделать не мог. Только тётя Маша, как она говорит, воевала используя науку.
– Это какую науку?
– Психологию и фармакологию.
– Марья Кузьминична, скажите вы, что мне делать? Ведь это мама моя! Как я могу её после всего здесь оставить?
– Юра, мы не воевали, мы в заложники попали. Это могло быть в любом городе. Скажешь, нет? Наоборот, я бы сказала, теперь можно надеяться на спокойную жизнь. Снаряд дважды в одно место не падает.
– Ну, коли всё обсказали и всё пожрали, так идти вон не пора ли, – хлопнула по коленям Паня.
Все зашевелились. Марье Кузьминичне нужно было кое-что обсудить, и желательно бы в узком кругу, а потом она решила: а почему? Вместе горе мыкали. И сказала:
– Ну-ка, сядьте. Пока здесь все, а Юра тоже свой, должна я вам сказать…
Присели, глядя насторожено. Паня сказала:
– Ну, не томи. К детям, что ли, надумала?
Марья Кузьминична встала, откинула в сторону думку, открутила крышку бочонка и выложила из него на стол три целлофановых кирпича:
– Вот. Видно, побоялась девчонка, что Борька у неё деньги отберёт. Помнишь, Тимофей, как она по двору моему моталась? Дождик тогда ещё припустился, и я за ней не пошла. А она, значит, место искала, чтобы деньги спрятать и позже сюда вернуться. Думала, небось, что нас убьют, и дом пустой будет. Его-то могли опечатать, а сараюшки не стали бы. Давайте решать, соседи, что делать с ними.
– Как что? Сдать полиции, – возмутился Юрий.
– После всего хорошего? А вот фигушки, – возразил Тимофей.
– Отдавать не надо, но тратить их как-то стрёмно, – подала голос поразительно молчаливая сегодня Маруська. – Мне-то давать бесполезно, я хоть сколько дай, всё равно пропью. Может, Зиминым квартиру купить? Нина после операции, ей в городе лучше.
– А ты меня спроси, хочу ли я в городе? Нет у меня никого кроме Жорки. Да вы вот. А прежние знакомые сразу раззнакомились, как мы в нищету впали.
– Анька правильно сказала, кровавые это деньги, – вздохнула Паня. – Начнём тратить – замараемся. Я так думаю… надо как в Нюсиной песне…
Замолчала. Все ждали продолжения.
– Тётя Паня, не томи, это какая песня? – не дождавшись продолжения, спросила Маруська.
– Про Робин-Бобина.
– «Робин-Бобин Барабек скушал сорок человек», – вспомнил Тимофей. – Прогулять, что ли?
– Да нет! Он же как ты… всё с луком ходил.
– Паня имеет в виду Робин Гуда из Шервудского леса, – улыбнулась Марья Кузьминична. – Он грабил богатых и отдавал бедным.
– Вот и я так сказала!
– Паня всё правильно сказала, – потянулся к бутылке Рясов. – Значит, отдать двум несчастным бабам – вдове и подстреленной. За это надо выпить!
