Евгения Малин
Штиница
Поскорее бы июль! Они с Зиной и Мартой непременнно пойдут рано утром в бор за город, где насобирают земляники – и может быть, им даже повезет купить молока в соседней деревне. Тогда они устроят настоящий пир! Как зимой, когда ели мороженую клюкву с глицерином и заедали остатками пайки хлеба. И еще у них было по целой картошке. Клюква с глицерином казалась сладкой, хоть от нее потом щипало язык и немного болел живот. Но болел он, скорее, от голода.
Только молоко сейчас вряд ли купишь – крестьянам самим не хватает. Казалось бы деревня, свое хозяйство, пусть небольшое, но все же есть, можно прокормиться – а голод временами хуже, чем в городе. Мама с оказией писала, что личные нормы сдачи продовольствия не оставляют ничего для себя, все молоко приходится оставлять на масло, чтобы выполнить норму; картошки тоже едва хватает на семена – все сдано, про хлеб и говорить нечего – та же самая пайка, что в городе. Ребята ищут на полосе прошлогоднюю картошку, мерзлую, подгнившую, которую потом промывают и запекают в печи. У кого в хозяйстве хотя бы две коровы, или земли побольше, ещё как-то справляются, даже выменивают что-то на вещи – одежду или обувь, которые нынче кроме как с рук не достать, но таких мало.
На прошлой неделе соседка из дома напротив, зайдя за нашатырем для мытья окон, рассказывала, как намедни ходила менять вещи на картошку в деревню за рекой и вернулась в одной нижней юбке: ничего из предложенного на обмен хозяйке не понравилось, а вот юбка, в которой пришла соседка – приглянулась. А что ты будешь менять, когда у тебя всего два платья да одни парусиновые туфли, и те штопаные? Но так хочется верить, что им непременно повезет: они насобирают земляники, купят по кружке молока – и устроят себе маленький праздник. Как же это будет вкусно – молоко с земляникой!
Сколько там еще? Восемь уже, и на раздаче тетя Люба. Хорошо-то как! А еще хорошо, что сейчас лето. Июль уже совсем скоро, ягоды пойдут, совсем чуть-чуть подождать осталось. Летом и крыс поменьше. Зимой их было жуть как много. Они с Зиной и Мартой поначалу боялись конечно – визжали, залезали на кровати и стулья с ногами. Крысы поперву тоже от криков убегали – потом освоились, свободно стали расхаживать по комнате, забираться на стол и кровати в поисках съестного, картошку в подполе грызли. Больше у них ловить было нечего: большая часть пайкового хлеба съедалась практически сразу, немного оставалось на «обед», тогда же съедали и по картошке с кожурой вместе, спать ложились обычно голодными.
Погрызенную картошку потом промывали в нескольких водах (на счастье, колодец был рядом, в аптечном дворе), обдавали кипятком, вырезали отметины крысиных зубов, остальное варили или запекали в золе. Траченные крысами срезки выкидывали чуть не со слезами: голодно было жутко, но заболеть – страшнее. О том, что крысы – известные переносчики всякой опасной заразы, часто неизлечимой, им на уроках в фармшколе подробно рассказывали.
Больше боялась Зина за сестру: картошку старались почистить и поставить на огонь, а срезки выкинуть в печь до возвращения Марты из школы, чтоб та ненароком их с голоду не съела. Случай такой уже был – очистки не успели сжечь, и Марта выхватила их у Зины едва не из-под носа. Отбирали с боем, Марта после этого на Зину два дня дулась и не разговаривала. В эту страшно холодную и голодную первую военную зиму (сейчас Лида уже не сомневалась, что далеко не последнюю) картошка была на вес золота, и выбрасывать еду девятилетней Марте казалось ужасным преступлением. Это после того случая они придумали есть клюкву с глицерином, как раз и помирились.