Евгения Сафонова
Белая королева
История вторая
Зола и хрусталь
Я искал тебя ещё прежде, чем узнал о тебе.
Ты была так прекрасна, когда я впервые узрел тебя, – у меня и сейчас не хватит слов, чтобы описанное соответствовало истине. Ты будто явилась из всех песен, что я любил; из тех снов, что я не видел, но мечтал увидеть; из книг, что тогда я ещё не читал.
Ты вернула мне голос, когда мир хотел оставить меня немым.
В твоём белом дворце вечность ледяными осколками стелется под ноги. Перебирая эти осколки, будто они могут сложить ответы на вопросы, что когда-то так меня мучили, я чувствую себя богаче, чем когда-либо в мире людей.
Пока моя память о прошлом жива, я запишу то, что ещё помню. Ты подарила мне место подле себя и своего трона, чтобы я пел тебе, – а мои песни рождались из боли, оставшейся среди смертных вместе с прежней жизнью.
Я рад, что отринул её.
Да только лучшие песни рождаются из боли, хотим мы того или нет.
* * *
Замок вырастает среди вересковых полей к вечеру следующего дня.
Накануне мы с Чародеем сели в почтовую карету и проделали в ней ту часть дороги, которая совпала с нашей. Заночевав в гостинице, мы продолжили путь на заре и покинули карету на очередном перекрёстке, чтобы дальше устремиться пешими.
Я не знала, куда направляется мой спутник, – он лишь обмолвился кратко про «место, где есть все ответы». Но ледяная звезда стремилась в том же направлении, и у меня не было причин возражать… пока я не ощутила, как цепочка на шее тянется вбок, в сторону уходящей правее дороги.
Она бежит среди колючего сухого вереска, тянущегося сколько хватает взгляда. Повернув голову, я вижу вдалеке лес – и соседствующий с ним замок.
– Стойте. – Я замираю у поворота, указывая на тёмные зубчатые башни. – Если верить звезде, нам туда.
Чародей останавливается почти сразу, повернув ко мне голову птичьим профилем. Щурясь, он смотрит сперва на звезду, которую я выпростала из-под одежды, как только мы оказались вдали от людей (чем дальше она от меня, тем спокойнее). Следом – на замок, словно оценивая неприятеля.
– Крюк небольшой. Близится ночь. Если нам дадут там кров… – После недолгих раздумий он сворачивает на дорогу через вереск. – Да будет так.
Я бреду следом, наблюдая, как приближаются башни над древними крепостными стенами. Замок тебе понравился бы: он совсем как из сказок, которыми мы зачитывались в детстве.
– Вы говорили, что учились магии сами, – изрекает Чародей, пока мы шагаем под серым небом по дороге, чуть раскисшей от недавнего дождя.
– Да. – Я прячу под плащ зябнущие руки, которые щиплет свистящий ветер пустошей.
– И смогли погубить целый сад?
– Я не стала бы лгать.
– Охотно верю. Но не каждый маг… даже джентльмен, и куда более зрелый, чем вы… сумеет овладеть Даром на таком уровне только по книгам. – Уважение в его голосе скрашивает для меня горькую пилюлю слов «даже джентльмен». – Нам предстоит опасное путешествие. Если хотите, я мог бы поучить вас азам. Контролировать силу. Если мы попадём в ситуацию, где пригодится умение постоять за себя…
– И вы не сможете меня защитить?
Долгие мгновения я слышу только шорох ветра в вереске, шелест наших одежд, лёгкое чавканье, с которым грязь неохотно отпускает наши подошвы.
– Смогу. – Он не подпускает в голос ни отзвука чувств, и разочарования, если оно есть, – тоже. – Раз вам так угодно.
Я не отвечаю. До самого замка мы больше не разговариваем.
Я сама не знаю, почему не сказала «да».
* * *
Вблизи становится лишь яснее, что замок сложен много веков назад. На месте ворот в крепостных стенах брешь, одна из многих – свидетельство упадка некогда великого рода. И всё же в окнах горит свет, суля тепло и укрытие от ливня.
Пока дождь прячется в тучах, темнеющих над нашими головами, но не слишком старательно.
Мы пересекаем двор и возвещаем о своём прибытии ударами массивного молотка по дубовым дверям, закаменевшим от времени. Нам отворяют. Приветливая прислуга впускает нас; мы представляемся ложными именами, отцом и дочерью, что держат путь на север.
Пока о нас докладывают хозяевам, мы ждём в холле. Гобелены на стенах колышутся на сквозняке, и на одном я узнаю герб легендарного, но обедневшего семейства.
– Миледи приютит вас под своим кровом и отужинает с вами, – докладывает, вернувшись, пожилая добродушная экономка. – Сын её в отъезде, а с тех пор, как дочери вышли замуж, она рада любой компании, – добавляет женщина, прежде чем повести нас в отведённые покои.
Я думаю, что тоже буду рада компании незнакомой мне леди. Может, она прольёт свет на то, зачем звезда привела меня сюда. А пока я храню молчание, и за нас обоих говорит Чародей. Спрятанная под плащ звезда, тянувшая меня в замок, мирно улеглась на груди, как только я переступила порог.
Заговаривать с экономкой мне не дозволено.
Нас с Чародеем разводят по смежным покоям. Мы договариваемся отдохнуть, пока нас не позовут к ужину. Однако, немного полежав на пропахшей пылью кровати с балдахином, я понимаю, что не могу бездействовать.
Замок прячет загадку, которую я должна разгадать. Ответ, который поможет вернуть тебя.
Я выскальзываю из комнаты и направляюсь к соседней двери. Сжимаю кулак для стука… но так и не решаюсь побеспокоить того, кто за ней.
Чародей просил об отдыхе. Если мы столкнёмся с опасностью, лучше ему и правда набраться сил.
Полутёмными галереями и винтовыми лестницами, где в креплениях на сырых стенах мерцают вместо факелов магические кристаллы, я спускаюсь обратно ко входу; покинув гостеприимный кров, обхожу замок кругом. Исследовать лабиринты незнакомых коридоров без Чародея я не рискну – неведомо, с чем там можно столкнуться. Другое дело – двор, который не кажется опасным даже в сгущающихся сумерках.
Клёкот гуляющих здесь кур окончательно развеивает мою тревогу.
Что возвращает её, так это ряд могил и курганов на заднем дворе.
Вчитавшись в строки на надгробиях, я понимаю, что набрела на родовое кладбище. Над захоронениями, примыкающими к крепостной стене, высадили деревья, сливающиеся во вторую стену – зелёную.
Моё внимание привлекает дыра, зияющая в этой стене пустотой болезненной, как вырванный зуб. Точно там росло то, что затем вырубили.
Вглядываясь в эту прореху, я и замечаю в лесу башню.
Она мерцает ровным голубым светом далёких окон, возвышаясь и над лесом, и над крепостной стеной, и над деревьями, что сторожат могилы передо мной. Я не помню, чтобы видела её, когда мы приближались к замку, – и осторожно, непонимающе прокладываю путь по мокрой траве между надгробиями.
За древесными стволами виднеется крупная каменная кладка, в одном месте обрушившаяся под гнетом веков. Я бесцеремонно перелезаю через мшистые валуны, способные преградить путь курам, но не мне. Лес тут же оказывается рядом, за пологим холмом да неширокой полоской вересковой пустоты. Вереск цепляется пальцами-веточками за подол плаща, будто силясь удержать меня, пока я приближаюсь к холму.
Башня всё так же светится над облетевшими кронами звёздным маяком.
Я замираю у подножия холма, за которым ждёт лесная тьма.
…голубой свет зовёт, манит к себе, однако звезда на моей груди неподвижна. Чем бы ни был этот свет, он горит не для меня. И едва ли безобиден.
Я с трудом отрываю от сияющих окон взгляд, вязнущий в звёздном мерцании, как в смоле. Опустив глаза, обнаруживаю себя у большого плоского камня, заросшего ржавым мхом.
Он слишком далеко от крепостной стены и слишком близко к подножию холма, чтобы оказаться здесь случайно. Он скорее походит на древний алтарь, чем на обычный камень.
Кому в старину люди подносили дары у таких холмов, я вспоминаю слишком поздно. В тот самый миг, когда лесная тьма оживает – и её посланник скользит ко мне, едва касаясь ногами сохлого жёлтого вереска.
– Здравствуй, дитя, – говорит один из Дивного Народа, одарив меня улыбкой неуловимой, как отблеск пламени. – Не видел тебя здесь прежде. Ты гостья в стенах, оставшихся за твоей спиной?
Та, что отняла у меня тебя, бела как снег, но он красен как огонь – и прекрасен не менее. Красны его волосы, глаза, плащ, шёлк струящихся одежд. Лишь кожа пеплом бледнеет в сумраке.
Он всё ближе, а я стою, не смея отступить, отвернуться, побежать. Проронить хоть слово в ответ. Быть неучтивой с одним из Дивного Народа – хуже, чем смерть, но ледяная звезда по-прежнему спокойно лежит у меня на груди.
Поэтому я молчу.
– А-а, – протягивает фейри; ему не нужна гитара, чтобы это прозвучало песней. Вдруг оказывается прямо против меня, и длинный палец пепельным мотыльком касается моих губ. – Вижу нити немоты, сковывающие эти прелестные уста… Белая Госпожа снова играет в любимые игры с судьбой.
Я по-прежнему неподвижна. Я не решаюсь даже отшатнуться.
Я пытаюсь не встречаться с ним взглядом, держа глаза долу, но те же длинные пальцы берут меня за подбородок, заставляют поднять голову и увидеть очи с танцующим в них красным пламенем. Во взоре фейри – ни симпатии, ни вражды, одно любопытство.
– Мой господин мог бы помочь тебе. Разрушить обет… Выполнить сделку. Вернуть того, кого ты так жаждешь вернуть. Ты ведь за этим явилась сюда, дитя? В поисках ответов, в поисках его следов?
Сердце отплясывает кадриль в грудной клетке, но я не размыкаю губ.
Даже когда белая ладонь спускается по подбородку и шее к груди, накрывая ледяную звезду под плащом.
– И ты действительно намерена держать обет, данный той, что украла у тебя самое дорогое? Верить компасу, что она тебе дала? Принимать на веру, что похитительница твоего брата хотела тебе помочь? – В его смехе шипят угли, сбрызнутые водой. – Забудь о её лжи. Идём со мной.
Бледные пальцы соскальзывают с моей груди, легонько сжимают мою безвольную ладонь. Я зябну от волнения и испуга, но едва ли прикосновение фейри почти обжигает только поэтому.
– Если кто и может помочь тебе, это мы.
Мне стыдно за своё легковерие. Я не знаю, что думать, нужно ли думать вообще. Пламя в его глазах охватывает весь мир, я больше не вижу ни леса, ни вереска, ни холма. Лишь чувствую, как поднимается моя рука, лежащая в огненной руке фейри, как делает шаг тело, когда он тянет меня за собой…
И как меня резко, болезненно дёргает назад – когда в мою свободную кисть вцепляется другая, цепкая, как птичья лапа, ладонь.
– Я уже взял Леди-Дрозд под своё крыло, гость из Дивной Страны. – Смутно знакомый голос рвётся сквозь пелену, порождённую пламенем перед моими глазами: словно настоящие живые слова пробиваются через марево сна. – Я обещал помочь ей в поисках брата. Отпустить её под защиту даже столь могущественных покровителей, как вы, было бы недостойно джентльмена. Не сдержать обещание – клятвопреступление, с которым я едва ли смогу жить.
Этот голос, это касание сужают огненное море передо мной до красных радужек, недобро мерцающих в густеющей тьме.
Я вновь торопливо отвожу взор, отчаянно ругая собственную неосмотрительность.
– О, это ты. Старая сломанная игрушка Белой Госпожи, до которой ей больше нет дела, – насмешливо отвечает тот, кто не спешит выпускать мою ладонь из хватки огненных пальцев. – Намерен помочь этому ребёнку столь же успешно, как когда-то помог себе? Нравится, что отыскал в целом свете кого-то, кто может тебя понять? А ведь если всё закончится так же печально, единение ваше станет ещё совершеннее… сможете хоть до конца короткого людского века плакать друг у друга на плече.
– Позволь людям совершать свои ошибки, гость из Дивной Страны. – Голос Чародея ровнее тиканья часов. – Тем интереснее вам наблюдать за нами, не правда ли?
На сей раз ответом ему служит лишь тоскливый скрип деревьев в чаще.
Самым краем глаза я вижу улыбку, которой фейри одаривает нас, прежде чем позволить моей кисти скользнуть на свободу.
Чужак с огненными глазами тает в сиреневых сумерках задутым свечным огоньком. Чародея это не успокаивает; он тянет меня прочь от холма и каменного алтаря так стремительно, будто гость из Дивной Страны гонится за нами по пятам. Я не прекословлю и сама тороплюсь вернуться к провалу в стене. Не прекословлю, и когда меня подсаживают на валуны, словно на коня, чтобы легче было вскарабкаться обратно и скорее оказаться за защитой крепостных стен.
Лишь спрыгнув по ту сторону, я позволяю себе на миг оглянуться.
Меня не удивляет, что башня над лесом исчезла вместе с огненным гостем.
Чародей соскальзывает с разрушенной стены на траву рядом со мной. Без единого слова подаёт мне руку, теперь уже предплечье – по этикету. Я принимаю её, и меня ведут обратно в замок, по-прежнему молча.
– Можете не делать мне выговор. – Я первой нарушаю молчание, не дожидаясь, пока из него родится то, чему в подобной ситуации родиться будет вполне ожидаемо. – Я повела себя глупо, когда отправилась бродить по окрестностям одна. Больше я не подвергну себя подобной опасности.
– Хорошо, что так. Вы всё же в действительности мне не дочь, чтобы мне дозволено было вас воспитывать.
Бесконечная сдержанность тона с лихвой выдаёт, как много Чародею хочется сказать на самом деле.
Я понимаю, что вертящийся на языке вопрос, особенно при текущем настроении моего спутника, обречён упасть в пустоту. И всё же не могу удержать на губах слова:
– То, о чём он говорил…
– Вы помните единственное условие нашей сделки, Леди-Дрозд?
Рука под моей рукой остаётся спокойной, как и голос, обрывающий меня прежде, чем я успеваю договорить.
В этом спокойствии звучит эхо чего-то, от чего мне делается страшнее, чем при встрече с одним из Дивного Народа.
– Да, – откликаюсь я очень тихо. – Помню.
– Тогда, полагаю, вам не о чем меня спрашивать, – дружелюбно заключает Чародей, прежде чем ступить на широкое гранитное крыльцо и под накрапывающим дождём подвести меня к двустворчатым дверям замка. – Зато мне хозяйку этой обители – ещё как.
* * *
Слова гостя из Дивной Страны звучат в моей голове, когда по гулким переходам мы приближаемся к обеденной зале.
Часть меня всё ещё не уверена, что в медовой паутине его речей не было крохотной доли истины; что звезда на моей груди действительно призвана мне помочь. Ледяной компас неподвижен с поры, как мы прибыли в замок – и заговорить с со знакомцем Белой Королевы, способным ответить на иные из моих вопросов, он мне не дозволил.
Мы переступаем порог залы с длинным тёмным столом и низкими арками каменных сводов, сложенными во времена, когда под ними пировали рыцари и поедали целых кабанов, бросая кости охотничьим псам. Только тут я понимаю: всё было не напрасно.
Цепь на моей шее оживает. Компас на её конце тянется к хозяйке дома, ждущей во главе стола.
Это леди серая, как камень окружающих её стен. Серы выцветшие кудри, простое платье, глаза, в которых отражаются отблески очага, прожитые годы и горечь потерь. Однако она улыбается нам с теплом, которого не ждёшь от кого-то вроде неё, и приветствует нас, как дорогих гостей.
Разомкнув наконец не сжатые обетом губы, я отвечаю тем же.
Услышав это приветствие, Чародей кидает на меня один быстрый взгляд. Мне не требуется кивать, чтобы подтвердить: перед нами та, ради кого мы здесь.
Пища далека от той, что я оставила дома, и всё же вкусна. Пока мы едим, хозяйка дома расспрашивает Чародея о происходящем в стране и в мире, на фронте и в тылу. Тот охотно отвечает, но я понимаю: это усыпление бдительности, плата за ответы на его собственные вопросы, что только грядут.
– А можете поведать об алтаре у холма, что за замком? – невзначай спрашивает Чародей, когда мы приступаем к десерту. Вилки вонзаются в куски яблочного пирога с сахарной коркой, белой и хрустящей, как снежный наст. – Наткнулись на него с дочерью, когда прогуливались вокруг замка.
– О, наследие суеверной старины, – небрежно отзывается хозяйка дома, помешивая чай потускневшей от времени серебряной ложкой. – Когда-то там приносили дары тем, кого называли Добрыми Соседями, в обмен на блага для нашего рода. Уже века он стоит без дела.
На запястье её кольцо. Оно слишком отливает в красный, чтобы я могла принять его за серебро, особенно в наглядном сравнении с ложкой. Это не драгоценный металл – железо. Не украшение – оберег.
После того, что я видела у ржавого алтаря подле холма, мне не нужно объяснять от кого.
– Я не из тех, кто не верит в Добрых Соседей. Отчего-то мне кажется, что вы тоже, – произносит Чародей мягко. – Трудно не верить в тех, кто расхаживает у твоего порога.
Серебряная ложка застывает в женских пальцах стрелкой вставших часов. В полумраке обеденной залы даже пальцы эти кажутся серыми.
– Вы видели их?
– Со мной многие искали встреч, вот и Дивный Народ решил перекинуться словечком. Должно быть, я на диво приятный собеседник, – разводит руками Чародей. – Насколько могу судить, алтарь и правда давно стоит без дела. У вашего рода с Добрыми Соседями случилась размолвка, верно?
Хозяйка дома прослеживает путь очередного кусочка пирога от тарелки до его губ. Едва заметно подёргивается всем телом, и я понимаю: женщину пробирает дрожь, но едва ли от холода.
– Раз вы так осведомлены в подобного рода вещах…
Серебряная ложка покидает чашку и опускается на блюдце в знак капитуляции.
Хозяйка дома делает глоток чая, смачивая горло, чтобы начать говорить. Я промокаю пересохшие от волнения губы, прежде чем опустить чашку и начать слушать.
– Я расскажу вам эту историю так, – произносит владелица замка на вересковых холмах, – как мне рассказывала её мать, а той – её мать, и так далее. Такой она дошла до меня сквозь сотни лет из уст той несчастной, что видела всё своими глазами. Такой я передала её своим детям. Такой я передам её вам, чтобы вы тоже узнали истину.
* * *
Два обещания взял с меня второй муж, когда умирал. Платить в срок Добрым Соседям и заботиться о его дочери, как о родных моих детях.
И за гранью небытия я буду жалеть, что не сдержала слова. Что слишком поздно вынудила падчерицу пачкать лицо золой. Что не уберегла её ни от внимания Людей Холмов, ни от бала их, где она потеряла башмачок.
– Поклянись, что не дашь её в обиду никому, особенно Добрым Соседям, – сказал мой барон в последний раз, когда мог говорить; когда целебное снадобье уже притупило боль, терзавшую его изнутри, но ещё не смежило веки сном. – Что она продолжит мой род с достойным избранником, когда придёт пора.
– Клянусь, – сказала я, сжимая его иссохшую руку, орошённую моими слезами.
Он уснул с бледной улыбкой на лице, и сон этот стал для него вечным.
Мои дочери горько плакали над его смертным одром, а его дочь – горше них. Но всё же не горше меня.
Мой барон взял меня в жёны, едва я овдовела, с тремя детьми на руках. Владения моего первого мужа примыкали к его владениям, и то был брак, выгодный нам обоим, потому я согласилась на него без лишних раздумий.
Мой первый брак тоже был по расчёту: супруга мне выбрал отец, как заведено, и права голоса я была лишена. Полюбить мужа, седовласого и скупого на ласки, я не смогла, но полюбила рождённых от него дочерей и сына.
Я рассудила, что приму сердцем и детей от нового супруга. Лучше так, чем остаться в мужском мире одинокой женщиной, ничего не смыслящей в военном деле. Многие с жадностью глядели на земли, чьей хранительницей мне предстояло быть, пока мой сын не повзрослеет – лишь мальчик мог стать их полноправным владельцем и правителем.
Много позже мой барон открыл мне: он возжелал меня, ещё когда я была чужой женой, едва увидав на свадебном пиру, где я сидела на высоком помосте – не с ним. А после успел жениться сам, но счастья не обрёл – и, схоронив супругу, ждал, когда я стану свободна.
Мой барон был нежен и хорош собой: противоположность моему первому мужу. Его род – древен, богат и могущественен, его поля – щедры на урожаи. Мор обходил стороной как его стада, так и людей. Ни муж мой, ни его предки не знали поражений в бою, покуда сражались на родных землях.
Говорили, сами их владения восстают против захватчиков. Говорили, в подвалах его замка можно найти сундуки, злато в которых не иссякает. Говорили, его роду покровительствуют силы могущественнее людских.
Когда эта молва донеслась до меня, мне уже не было дела ни до его богатства, ни до его побед. Боги не дали нам с ним общих детей, но дали нам возможность познать любовь.
Мой барон печалился, что я не могу подарить ему наследника, но принял моего сына и дочерей, как родных. И всё же любимицей его осталась дочь от первого брака, прекрасная, как бледная весенняя заря. Её мать была ещё прекраснее; говорили, что в ней течёт кровь фейри, но мой барон не пал жертвой её красоты. Брак их стал плодом разума, а не сердца, жена была с ним холодна, а год спустя умерла при родах, оставив после себя лишь горстку воспоминаний, орешник, проросший над её могилой, и синеглазую белокурую девочку.
Мои дети унаследовали мою внешность – волосы цвета рыжей осени и глаза серые, как гроза. Они были красивы, но падчерица моя среди них сияла, как жемчужина на палой листве.
Порой лучше тлеть, чем сиять. Сияние может привлечь взоры, от которых стоит прятаться.
Я помню, как впервые увидела на лице моего барона страх.
– Сегодня матушка передала мне послание, – сказала его дочь за обедом.
Мой барон сперва лишь улыбнулся, а я, взглядом осекая смешки детей, ласково произнесла:
– Уверена, она часто посылает тебе весточки во снах.
– Нет, то было наяву, – возразила падчерица серьёзно. – Я сидела у орешника, под которым спит матушка, и тут в ветвях его запела маленькая белая птичка, и в этой песне я различила человеческий голос. Она сказала, что матушка послала её с небес. Что она – моя фея-покровительница и мне стоит лишь загадать желание под этим орешником, чтобы оно исполнилось.
Тогда я не распознала опасность. Моя падчерица прожила уже тринадцать вёсен, но казалась сущим ребёнком в сравнении с моей младшей дочерью – и часто говорила с красногрудыми малиновками, с амбарным котом, с отцовскими псами, дремавшими у камина. Она кормила птиц зимой и оставляла объедки мышам. Доброе дитя, верившее, что мир тоже добр, любившее сказки и песни больше обыденной жизни.
Даже страшные истории о Людях Холмов – о похищенных девушках, о людях, угодивших в сети их чар и погибших так, – не пугали её, а завораживали. Она верила, что фейри не обидят тебя, если ты ведёшь себя с ними как подобает. Недаром в сказках славные кроткие девушки вознаграждались и лишь грубиянок ждало наказание.
Мои дочери порой поддразнивали сводную сестру за это. Я жёстко осекала их, не делая различий между своей и чужой кровью.
– Быть может, то был белый дрозд, посланник Людей Холмов, – сказал мой сын, и тон его был шутливым лишь отчасти. – А то и вовсе кто-то из них обернулся птицей.
Мой барон поднялся из-за стола. Когда я вновь увидела его лицо, на нём не осталось и следа улыбки.
Он подошёл к родной дочери и, присев перед её стулом, взял её за плечи – тогда ещё худые, острые, совсем не девичьи.
– Родная моя, – сказал он, заглядывая в синие глаза, так похожие на его собственные, – если увидишь эту птицу ещё раз, никогда, никогда и ничего у неё не проси.
– Почему? – ответила моя падчерица пытливо и недовольно.
– Потому что она и правда может быть послана Людьми Холмов. А их дары опасны, как они сами.
Тогда, глядя на его бледный лик, я задумалась, что молва может не лгать. Что мой барон не понаслышке знает о силах могущественнее людей и об их подарках.
Мне не пришлось долго ждать, когда мои подозрения подтвердятся.
Две ночи спустя, когда мы лежали в постели, разгорячённые и утомлённые, и я уже собиралась отойти ко сну, муж коснулся поцелуем моего плеча и произнёс:
– Я не был с тобой откровенен, любовь моя. Но мне всё одно пришлось бы открыть тебе правду. После недавних событий я решил поспешить. – Он встал и протянул мне руку. – Идём. Настала пора познакомить тебя с Добрыми Соседями.
Одевшись и накинув плащи, мы миновали лестницы, галереи и переходы, чтобы покинуть замок. По пути мой барон заглянул в кладовую и вышел оттуда с двумя плетёными корзинами, несомненно собранными загодя.
Я не спрашивала, что в них и куда мы идём. Я верила ему больше, чем себе.
Сквозь туман и сумрак летней ночи он повёл меня к опушке леса, что льнул к замковой стене, и остановился у холма, поросшего вереском. Разложил на камне у подножия то, что лежало в корзинах: кувшин молока и кувшин зерна, пару караваев свежего хлеба, резную арфу, отрез гладкого шёлка цвета крови и ещё один – мягкой шерсти цвета травы. А после отступил на шаг и, взяв меня за руку, произнёс имя, звучащее как шёпот тумана, шелест вереска и песня сумрака.
– Не смотри им в глаза. И не говори ни слова, – сказал он мне, прежде чем молочная дымка перед нами обрела очертания.
Казалось, трое людей спустились с холма в тот короткий миг, пока я моргала. Но они не спускались. И то не были люди.
Я хранила молчание, пока Люди Холмов скользили во мгле, и лишь смотрела на них исподлобья. Двое щупали арфу, шёлк и шерсть тонкими пальцами, светящимися облачной белизной. Третий подошёл к нам, почти вплотную, и улыбнулся моему мужу. В улыбке этой тлело тепло лесного пожара, и красками того же пожара отблескивали его волосы и глаза; они мерцали в ночи, и даже в этой ночи, даже исподлобья я видела в них золото и красноту.
– Рады видеть тебя, господин. Всё же решил познакомить нас с новой женой?
Он казался сотканным из огня и теней, что отбрасывает костёр, и белого пепла, что остаётся, когда костёр догорает. Он говорил так, как иные люди поют, но в песне этой ревело пламя и трещали угли.
Он был прекраснее любого мужчины, что я когда-либо видела, – и пугал больше, чем я когда-либо в жизни пугалась.
– Рад видеть вас, Добрые Соседи, – сказал мой муж, поклонившись, словно слуга. – Давно пора было представить вам хозяйку моего сердца и моего дома. Её вы будете оберегать, если меня не станет.
Гость из-под холма подошёл ко мне; трава не приминалась под полами его одежд. Некоторое время он смотрел на меня, а я, не решаясь опустить голову, вглядывалась в лесную чащу мимо его плеча. Вдали, за холмом, сияли над древесными кронами окна высокой башни – голубым светом, призрачным и странным, прохладным, как лёд.
Я никогда не видела эту башню прежде – в лесу, на который смотрела из окна каждый день.
– Красивая. Пусть и смертная. – Гость из-под холма коснулся моей щеки тонкими пепельными пальцами, гладкими и горячими, как нагретый камень. – Ты знаешь толк в женщинах, господин. Достойный наследник своего рода. – Прежде чем отнять руку, он посмеялся: тихо, коротко и шипяще, будто на угли плеснули водой. – Она украсит собой наш бал, когда придёт час.
Они исчезли так же, как и появились, – за одно мгновение, словно порыв ветра сдул клубы дыма. С ними исчезли и шёлк, и шерсть, и арфа, и даже корзины. Только камень остался, голый и пустой.
Мой муж повёл меня обратно к замку, и я не противилась. Лишь оглянулась напоследок через плечо, но башня над лесом исчезла вместе с гостями из-под холма.
– Давным-давно мой предок заключил с ними сделку, – сказал мой барон, когда мы вернулись за крепостные стены и лес остался за бревенчатыми воротами. – Их покровительство в обмен на подношения… и услугу.
– Услугу? – спросила я, лишь теперь осмелившись заговорить.
– Раз в три десятилетия они имеют право позвать к себе женщин нашего рода. А те обязаны принять приглашение, иначе это оскорбит Добрых Соседей и сделке конец.
– Зачем?..
– Говорят, они хотели наших женщин, но мой предок был слишком умён и порядочен, чтобы просто отдать их. Тогда Люди Холмов пошли на уловку. Оставили за собой право пригласить наших женщин на бал – или на пир, в ту пору, когда балов ещё не было. – Мой барон пожал плечами. – Тогда люди плохо знали и ловушки Людей Холмов, и то, как избежать их. Многие из женщин, отправлявшихся в их владения, никогда не возвращались. Над многими из тех, кто вернулся, Люди Холмов обретали власть. Фейри не могут вредить нам, покуда мы придерживаемся правил, но они как никто умеют заставить нарушить их. – Его пальцы крепче сжали мои, пока мы шаг за шагом приближались к стенам, ставшим для меня родными. – Осталось три весны, прежде чем три десятилетия истекут и они позовут тебя и наших детей.
– Ты должен был рассказать мне сразу.
– Чтобы ты отказалась от меня, узнав об этом?
Я не ответила. Ведь я и правда отказалась бы – почти наверняка – и потеряла бы больше, чем сохранила. Вздумай боги завтра забрать мою жизнь, я не жалела бы ни об одном дне с момента, как я во второй раз дала брачные клятвы у алтаря.
Но на кону стояла не только моя жизнь.
– Не бойся, любовь моя, – сказал муж, угадав мои мысли. – За века наш род усвоил законы, что помогут избежать сетей их гламора. Я научу тебя. Ты и твои дети благоразумны, вы не угодите в ловушку. Только вот моя дочь… – Он покачал головой, и я вспомнила о белой птице. – Она наивна. Она красива. Они любят красивые вещи, а наивных легко заманить в западню.
– Люди – не вещи.
– Не для них. – Он помолчал немного, пока мы поднимались по лестнице навстречу остывшей постели. – Я мог открыться тебе раньше, признаю. Но, думаю, едва ли смог бы открыться позже.
– Почему?
Мой барон улыбнулся – болезненной, безрадостной улыбкой.
– Добрый Сосед сказал «рады видеть тебя, господин», – ответил он сдержанно и печально. – Обычно он говорил «рады видеть тебя в добром здравии».
Мой барон сгорел от болезни прежде, чем наступила зима. Хворь долго пряталась, не проявляя себя, но после принялась глодать его изнутри жадным зверем, сжирая плоть, оставляя кости, кожу и боль.
За считаные месяцы от мужчины, которого я любила, остался живой скелет. Лишь дурманящие зелья до последнего позволяли ему не страдать. Чем дальше, тем больше времени он проводил, опоенный ими, во сне. И меньше – со мной.
Я снова стала вдовой. Только теперь у меня было четверо детей вместо трёх. Да ещё расколотое сердце, которое – я знала – не сможет ни срастить, ни тронуть больше ни один мужчина.
Мой сын был уже достаточно взрослым, чтобы управлять всеми землями, доставшимися ему. Помощь Добрых Соседей должна была довершить остальное. Я осталась хранительницей замка – и всех привилегий и обязанностей, что к нему прилагались.
Мой барон научил меня всему, чему должен был, чтобы мы жили безбедно и не лишились волшебного покровительства. Я знала, что и когда оставлять на камне у верескового холма. Когда стоит звать тех, кому эти дары предназначены, а когда – просто оставить подношение и уйти. Что в их владениях нельзя ни есть, ни пить, ни расставаться с одеждой, в которой ты пришёл. Что с их балов нужно бежать, пока часы не пробили двенадцать, ибо в полночь сбрасываются маски и развеивается гламор, и лучше не быть там, когда это произойдёт. Что лгать им нельзя, но можно утаивать часть истины. Что они боятся холодного железа, соли и амулетов из рябины.
