Евгения Штольц
Демонология Сангомара. Драконий век

Полная версия

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© Евгения Штольц, 2025

© Алексей Попов, 2025

© Оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2025

* * *

И даже проклятая смерть не так страшна, как вечное душевное одиночество.

Глава 1. Праздник Сирриар

Спустя тридцать лет,

Брасо-Дэнто, 2197 год

Пока за окнами шумел дождь, знаменуя начало осени, старому Филиппу снилось, как, пенясь и бурля, шумела река, перекатываясь по камням. В реке кто-то был. Порой на поверхности показывалась чья-то голова: то черноволосая, то рыжая. Вскидывались к небу руки. Долетал хриплый крик о помощи, но река затыкала тонущего водой, будто кляпом, и увлекала дальше по течению. И Филипп все бежал, но не мог догнать. А потом показался берег реки и утопленник, повернутый так, что нельзя разобрать, как он выглядит. Филипп приблизился, но не успел помочь: сердце утопленника не билось.

Он так и не нашел сил всмотреться в мертвое лицо, и неожиданно сон сменился другим. Этот сон был уже не такой четкий, но такой же тяжелый. Вполоборота стояла Йева, едва поглядывая из-за плеча, и у ее ног скакали чертята и вурдалаки. Большие глаза зеленели мрачным ельником, и под ними протянулись глубокие тени. Действительно, вокруг раскинули лапы ели, запахло сырой землей и хвоей; и Филипп шагнул к дочери, однако застыл подле нее, переминаясь с ноги на ногу. Вот она подняла на него взгляд из-под пушистых ресниц. Ее губы что-то шепнули, изогнувшись в печальной улыбке. Филиппа неожиданно накрыла острая боль, он вскрикнул и проснулся. Йева… Она умерла… Ее дар только что перетек в кого-то другого. С трудом дышащий старик поначалу подорвался для защиты дочери, но тут же сообразил, что произошло, и без сил присел обратно. Он оперся о колени и свесил голову, отчего седые длинные волосы укрыли его осунувшееся лицо.

Покои были прибраны так, точно в них никто не жил. Пустые сундуки стояли с откинутыми крышками. Гардины плотно сдвинули и разровняли. На столе лежал футляр с завещанием, а также гербовый перстень – то немногое, что пока еще принадлежит нынешнему графу. В остальном покои уже подготовили, чтобы принять наследника графа. Месяц назад, по окончании жатвы, прибывшие из Молчаливого замка вампиры сделали опись имущества, казны и прибрали все важные документы к рукам. Близился тот день, когда Филипп фон де Тастемара станет простым именем в перечне бывших старейшин. И никем более. Ему предстоит исчезнуть отовсюду. Он уже чувствовал себя бесплотным гримом, которого все видят, но никто не обращает на него внимания, гримом, который растворится с рассветом, вот-вот готовящимся наступить и пролить скудный свет на замок Брасо-Дэнто.

Так Филипп и просидел на постели, пока в дверь не постучали. Это был старый Базил. Проплакавший всю ночь управитель пробормотал, что отряд сопровождения уже собирается, но пришел он по другому поводу: из Офуртгоса прибыл гонец от графини Йевы фон де Артерус. Граф прикрыл дверь и присел в ближайшее кресло, где распечатал принесенную тубу и достал несколько бумаг. Одна из бумаг была завещанием, вторая – письмом, предназначавшимся ему, а третья – письмом Горрону де Донталю.

Отец, помнится, Вы порой рассказывали мне, будто жизнь напоминает солнце, восходящее над горизонтом и стремящееся к закату.

Я часто думала над Вашими словами и задавалась вопросом: если предположить, что бытие бессмертных – это невероятно длинный день, то что же есть светило, способное так долго пребывать в небе? Что удерживает его? А что заставляет зайти за горизонт? Благодаря Вам у меня появилась возможность узнать все лично. То, о чем ранее приходилось лишь догадываться, ныне предстало передо мной. После моего прибытия в замок Офуртгоса я пыталась найти в себе великое мужество, коим наделены Вы, искала умение править землями, быть тверже Вороньего камня, чтобы отплатить за Вашу любовь ко мне и не очернить Ваше имя. Вместе с тем я понимала, что ничем из этого не обладаю… Ничего я не могла дать Вам взамен… Совершенно. За что же Вы любили меня, отец? Отчего глядели так тепло, если я не приходилась Вам ни сыном, ни управителем, ни воином?

Все эти вопросы, и о солнце, и о Вас, занимали всю меня. А потом мне выпала возможность понять, на чем же зиждилась Ваша любовь, почему вопреки всему Вы относились ко мне чутко, ласково и трепетно. Пока сам не полюбишь кого-то, эта простая истина будет оставаться непонятой. Любовь… Что же она такое? Долг ли это? Или свобода? Когда я обнаружила в старой корзине дитя, то и помыслить не могла, что получу ответы на все свои вопросы, а весь мой серый, бессмысленный мир сузится до небольшого, но яркого просвета, что доселе рассеянный свет теперь будет литься исключительно на это дитя, чья улыбка делает его лишь ярче. Мне кажется, теперь я понимаю, что есть любовь и почему она одновременно и долг и свобода.

Знаю, Вы получите это письмо перед отъездом в Йефасу. Я сделала это намеренно. Вам должно быть понятно почему. Мой долг любви двояк. Прежде всего я Ваша дочь, обязанная Вам жизнью и всем, чем Вы меня наделили. Но вместе с тем теперь я также и мать. Пусть Ройс мне и неродной по крови, но, молю, вспомните, как Вы подобрали в Далмоне двух совершенно непохожих на Вас своими рыжими волосами детей и воспитали как своих! Прошу Вас понять, почему я поступила именно так, а не продолжила быть тем солнцем, что повисло бы безжизненным камнем под небесным сводом, не давая ни тепла, ни света! И прошу Вас поддержать Ройса при передаче им моего завещания в Йефасу, когда будете приводить в исполнение собственное. Передайте также письмо, которое подписано Горрону де Донталю, лично ему в руки. Для нас близится закат, отец, и уже другие солнца продолжат наши деяния.

Прощайте…

Старые глаза графа продолжали пробегать строку за строкой, не видя, пока тоскливо не дрогнули. За окнами грянул гром. Ненадолго отложив письмо, Филипп поднялся из кресла и принялся обходить свой замок в ночной тишине. Никто ему не встретился, кроме одного полусонного слуги. До рассвета вернувшись в свои покои, старый граф прилег в постель и не был ничем занят, кроме того, что бродил уже не по замковым коридорам, а по коридорам собственной памяти. «Все годы этого заморыша Ройса не брали ни болезни, ни дикие звери, ни какие-либо другие обстоятельства. Больше четырех десятков лет удача шла по пятам, чтобы в один день подарить ему бессмертие. Не потребовалось никаких заслуг, никакой военной доблести, выдержки, благородства, коими был наделен Уильям. Только любовь матери…» – думал он с раздражением и чувством горькой утраты. Приподнявшись с постели, Филипп пересел в кресло и вновь взялся за письмо Йевы. Ее последнее письмо. Рука ее больше уже ничего не сможет написать. Так он и просидел до самого рассвета, утонувшего в густом шумном дожде. С первыми лучами солнца он отправится в путь на праздник Сирриар, чтобы, как и дочь, передать свой дар дальше. Кому? Он не знал. Это за него решили другие.

* * *

Где-то вдали, разрывая серую завесу, пропел рог. Убрав ладонь ото лба, граф поднялся, повесил на плечо суму, куда положил все необходимые бумаги, а также ключи от всех дверей и кованых сундуков. Ненадолго, чувствуя потребность, он подошел к окну в железной оплетке. Перед ним был Брасо-Дэнто, едва подрагивающий под дождем редкими огнями. Все в этом городе казалось одновременно и родным, и чужим. Точно Филипп больше не хотел его видеть. Хотя не его ли трудами отстроилась добрая половина города? Да, Брасо-Дэнто был небольшим, места для расширения у него почти не было, но все здесь прошло через заботливые руки старого графа Тастемара. Именно он перенес стены далеко вперед, переделал рынок, выложил булыжниками всю мостовую, которая в давние времена знавала лишь грязь. Всякая улица была занесена в план, всякий дом обязан был быть чистым, ухоженным, а общественные здания говорили на сто голосов, вечно шумели – там вершилась жизнь города. Расположенные у западного подножия горы кобыльи конюшни на протяжении веков славились своими жеребятами. Как же поступит со всем этим новый хозяин, задумался Филипп. Сколь крепка окажется его рука, сколь выверена? Как воспримут все жители? Что-то ненадолго взбунтовалось внутри, но тут же умолкло, будучи придавленным тяжелой, изнуренной душой.

Проходя мимо запертых комнат, ныне пустых, старый граф на миг застыл. За окном продолжал стегать струями, точно плетками, дождь. Его жена Адерина. Их сын Теодд. Внуки Федерик и Теодор. Леонард. Йева. И Уильям. Филипп пережил их всех. Из-под одной двери пробивался слабый свет – видимо, раскрылась ставня. Графу вдруг захотелось зайти внутрь, и рука коснулась сумы, где лежали ключи. Однако он не решился. Конечно, присланные из Йефасы вампиры пообещали, что комнаты трогать не станут, якобы из почтения к бывшему хозяину замка. Но сказано это было таким тоном, что не оставалось сомнений: стоит хозяину замка смениться, как эти комнаты откроют в числе первых, чтобы продемонстрировать силу новой власти. Присланные вампиры, слуги Летэ фон де Форанцисса, уже уехали, но их присутствие все равно чувствовалось повсюду.

Спустившись, Филипп застал внизу прислугу: молчаливую, глядящую исподлобья. Перед дверями стоял и вытирал рукавом слезы Базил Натифуллус, то и дело утыкаясь в него, чтобы сокрыть свою слабость.

– Все подготовлено… милорд… – произнес он со всхлипом. – Отряд поджидает вас во дворе. Гонец послан вперед, чтобы повсюду вас обеспечили достойным ночлегом. К приезду нового… – управитель не выдержал и издал стон. – Для нового графа тоже все подготовили.

– Все уже предупреждены? – спросил граф.

– Да. И налоговый дом, и охранный.

– А наместники?

– Я лично отослал им письма.

Прислуга вокруг молчала и глядела в пол.

– Спасибо тебе, Него, за службу, – напоследок сказал граф. – И прощай…

По ошибке названное имя деда Базила Натифуллуса заставило постаревшего внука вспомнить, как провожали графа Тастемара в прошлый раз, в 2120 году, и сравнить, как провожают в этот. Граф обернулся на безразличную прислугу, которая стояла с тупым и равнодушным выражением лица. Большинство либо позабыли, что их господин – легендарный воин, либо родились позже. Еще раз оглядев всех присутствующих, а потом и верного Базила, заставшего падение рода Тастемара, во что никогда бы не поверил его дед, Филипп направился к выходу, где его поджидал капитан гвардии, увы, уже не из рода Мальгербов. Увидев, как графская рука лежит на суме, Базил перестал прятать слезы и расплакался еще горше. Он понимал, что в суме не одно, а два завещания и одно принадлежало Йеве, которую он до сих пор любил.

* * *

Спустя три недели

С наступлением темноты в Молчаливом замке зажглось множество огней. Праздник Сирриар – полторы тысячи лет клану – начался. До прежнего блеска были отполированы светильники, обернутые красной тканью, и теперь переливались в свете друг друга. Богатые гобелены обтягивали стены залов и коридоров; скамьи, еще пахнущие деревом, обрамляли алые ковровые дорожки. Всё вычистили – и Молчаливый замок снова напоминал человеческое жилище. Даже самые старые тени, заставшие еще Кровавую войну, прогнали прочь, чтобы не портили праздничный настрой.

По галереям шествовали вампиры. Звенел женский смех. Ему вторил мужской, наигранно живой и неестественный. Шелестели тяжелые парчовые одеяния красных, ярко-алых, багровых, приглушенно коричневых или черных цветов. Был и модный нынче шелковый пурпур, облегающий бледные тела. Мерцали драгоценные камни и золото. Приодели даже тех диких старейшин, кто обычно не носил ничего наряднее простой рубахи. Все в Молчаливом замке будто пыталось продемонстрировать, что он переживает не годы упадка, а годы подъема. В глаза гостям швыряли золотую пыль, но то была пыль, приобретенная за счет займа у Глеофского банка: из-за потерянных земель и власти хозяин клана больше не мог сам платить за такие празднества. Так что все гости делали вид, что восторгаются этим показным величием, преисполнены им и рады быть его частью, отчего даже их голоса звучали наигранно: слишком высоко или слишком низко. Порой смех затихал, будто его владелец раздумывал, приемлемо ли вообще смеяться, а потом продолжался, уже надрывнее и громче.

Щурясь от слишком яркого света, Филипп шагнул в зал. Ему позволили передать дар после праздника. Еще один широкий жест от главы Летэ фон де Форанцисса. Именно потому Филипп обвел зал мрачным взглядом мертвеца, с погребением которого решили повременить. Все вокруг ему напоминало похоронные корзины, куда клали погибших аристократов, одев их в шелка, нанизав на пальцы перстни, обложив золотыми украшениями, посудой, оружием и уздечками с драгоценными каменьями. Кто знает, может, это последнее свидетельство богатства – символ как раз-таки богатой смерти?

В центре располагались длинные столы, подставленные красноватому свету подвешенных под потолок больших канделябров, зажигаемых с помощью лестницы, то и дело перетаскиваемой туда-сюда. Пахло цветущим анисом и сухой лавандой. Их уложили на блюда, окропили человеческой кровью, дабы придать запахам изысканности и ублажить вампирский нюх. На столах были графины из золота, а также украшенные драгоценными камнями кубки для господ. В зале пировало больше двухсот вампиров: перешептывающихся, смеющихся и кокетничающих. Некоторые повернули головы, заметив графа, чтобы поприветствовать. Другие не обратили на него внимания. Только Амелотта де Моренн, чье лицо обрамляли большие рубиновые серьги, смерила его тяжелым взглядом, который все же затем дрогнул. Памятуя о подруге, герцогиня горестно вздохнула, однако с ее поджатых морщинистых губ в сторону Филиппа не слетело ни единого злого слова.

Вампиры разговаривали о немногом. Их занимали в основном собственные дела, а дела у них были уже не так велики, как раньше. Оглядываясь в поисках Горрона де Донталя, который еще не появился, Филипп присел туда, куда указал церемониймейстер, – посередине стола – и прислушался.

– У меня идет все прекрасно, – хвастался один, попивая из кубка кровь.

– Юг не трогает тебя?! – удивлялся другой.

– Совсем нет! Я заключил выгодный договор с несколькими приближенными к королевскому двору, – вампир блеснул клыками. Впрочем, получилось у него слишком наигранно. Хотя некоторых ему и удалось убедить в том, что у него все замечательно.

– Может, рано или поздно мы узнаем, кому они передали дары Джазелонна и Тирготта? – шепнул граф Мелинай, слыша этот разговор из-за своего стола.

– Ты еще на что-то надеешься, Мелинай? – спросил барон Теорат Черный. – Никто не вернет нам дары. А после того, что случилось с тобой, ты бы лучше о нашей безопасности подумал. Не ровен час – придут и за нами.

Красавица Асска на другом конце стола, услышав это, торопливо вскинула руку с наполненным рубиновой кровью кубком.

– Выпьем за великий клан! – прощебетала она. – Долговечности нашему клану и моим отцу и матери!

– За клан! – поддержали все.

Теорат промолчал и понимающе переглянулся со своим другом Шауни. Они так и не испили из кубков. В это время один из гостей, который расслышал ранее сказанные слова, вдруг поднялся и, подойдя, негромко обратился к Теорату:

– Прошу простить, а что произошло с графом Мелинаем?

– Бывшим графом, – уточнил Теорат.

– Давайте не будем об этом, – натянуто улыбнулся Мелинай, уже сожалея, что задал вопрос. – На празднике принято веселиться, а не обсуждать разного рода личные неприятности, которые никого не касаются.

– Так уж и не касаются. – И барон закончил: – Раз на меня так пристально смотрит наша прекрасная Асска, то придержу эту недавнюю историю при себе. Слишком она непраздничная. А вот, кстати, и главный любитель празднеств. Наш герой и спаситель.

И Теорат обратил свой непроницаемо-темный, как у коршуна, взор к показавшемуся из-за угла пышно разодетому Горрону де Донталю. Филипп тоже увидел его, поднялся из-за стола и пошел навстречу.

– Филипп! Кого я вижу, дружище? – улыбнулся Горрон графу.

Два родственника обнялись.

– Рад видеть вас, друг мой, – Филипп был серьезен и не поддался харизматичной улыбке герцога. – Вы, как всегда, одеты по моде: пурпур с золотом. И, как всегда, ваши глаза горят огнем молодости, как у юноши, который только вступает в жизнь.

– Я предпочитаю оставаться таким всегда. Это мой выбор, который будет со мной до конца! – Горрон рассмеялся. – А ты, как всегда, одет по старинке, в зеленое сукно. Ты ждал меня раньше? Прости, наш глава попросил меня съездить в Глеофию по его делам, которые он не доверяет даже своим вампирам, так что пришлось задержаться. Но я сделал все, чтобы прибыть сюда поскорее!

Как правильно подметил граф, Горрон был одет не по-северному, а, скорее, на южный манер. Он носил узкие шаровары, а сверху пурпурно-золотой табард из дорогого сукна. Свою голову он покрыл шапероном, накрученным по типу тюрбана. Обаятельно всем раскланявшись, дескать, от его появления праздник станет интереснее и жарче, Горрон де Донталь ненадолго покинул зал вместе с Филиппом.

Они отошли недалеко от зала и устроились в алькове, чтобы иметь возможность пообщаться без лишних ушей.

– Ну что, как тебе твой преемник? – спросил в нетерпении бывший герцог, как только присел на каменную скамью ниши.

– Нас не познакомили.

– Как?! – не поверил Горрон. – Ты даже не знаешь, кому передашь дар?

– Узнаю во время обряда, – граф нахмурился. – Но вы сами в письме упоминали о военачальнике Галлении. Это же он?

– О нет… Все понятно… – И Горрон со вздохом добавил: – Ты не представляешь, сколько сил я потратил, чтобы преемником выбрали именно его! Галлений был военачальником Сциуфского княжества с 2155 по 2193 год. Только его усилиями в эти земли долгое время не мог зайти враг. Но Галления оклеветали при дворе. Сам же князь и приказал ему пойти прочь, куда глаза глядят. Ну а теперь Сциуфское княжество горит и в скором времени будет подмято под Глеофскую империю… – И он заметил поучительным тоном: – У одних добродетелей одни недруги, правда?

– И где Галлений, в зале?

– Он не в зале, а в Аутерлоте-на-Лейсре. Я веду с ним переписку. Галлений не знает, чем заняться дальше: всю жизнь воевал.

– Погодите. Разве Летэ не принял прославленного военачальника?

– Нет! А знаешь почему? – Горрон развел руками. – Потому что в Галлении наш глава прежде всего усмотрел тебя!

– И даже не дал простой приют?

– Наотрез отказался! Я оплачиваю Галлению и кров, и кровь.

– Ему что, не нужен опытный военачальник? – глухо спросил граф.

– Прости меня, друг. Правда, я пытался… – шепнул Горрон, вслушиваясь в окружение. – Но для Летэ теперь куда важнее выказывание преданности, нежели подтверждение ее делами. Он убеждает всех и самого себя, что клан наберет былую мощь, но приближает к себе тех, кто ему в этом не помощник. Следующим Тастемара станет не опытный военачальник. И даже не управитель… Нет, им станет любящий поэзию виконт…

– Не надо! – прервал его Филипп. – Не называйте имени этого задолиза! Не хочу посрамить память своих предков тем, что пойду и придушу его на пиру, как собаку! Пусть увижу его внизу, в пещерах… Я буду ослаблен… – Его колотило в бешенстве. – Насколько же надо быть кретином, чтобы… передать аванпост Севера, где нужна твердая рука… И кому? Тому, кто все разрушит! За что мы воевали вместе с предками?

– Тише, Филипп!

– И ни единого следа Уильяма. Они терпят, как попирают их, как забирают тех, кого они приняли в свой клан на законных основаниях! С другой стороны – я рад! Рад, что не застану падения!

Горрон дернул Филиппа за рукав. Но тот уже и сам понял, что их могут услышать. Он схватился за свои седые космы, остывая, потому что прямо сейчас готов был сорваться со скамьи и кинуться в пировальный зал, чтобы лишить жизни того, кто собирался стать следующим графом Тастемара. Однако его держали оковы клятвы, данной клану, и он бился внутри самого себя, как лев в клетке, ранясь о прутья.

– Какой стыд и позор для моего рода… – сокрушался Филипп. Прикрыв глаза ладонью, он запрокинул голову.

– Ну ты хотя бы увиделся со своей дочерью? – печально поинтересовался Горрон.

– Нет. Она передала дар без меня, только заранее прислала письмо, да и оно пришло с опозданием. Попросила поддержать ее «преемника». Я не поддержал его, так как не имею прав, но оговаривать не стал… – Старый граф выдохнул, придя в себя, и достал послание. – А еще она просила передать вам письмо лично в руки.

– Она была прекрасной дочерью, друг, – сказал Горрон, принимая послание. – Сочетала в себе качества, которые имеет редкая женщина: мудрость, немногословие и преданность. Просто ее преданность обернулась против нее самой, когда в ее руки попал ребенок, который нуждался в ней больше, чем ты. По крайней мере, ей так могло казаться.

Герцог Донталь решил, что прочтет ее письмо позже. Скорее всего, Йева хотела поделиться воспоминаниями о том, что было между ними все те тридцать лет, когда они жили в одной спальне. Это касалось только их двоих. Хотя Горрон и предполагал, что она поблагодарит за поддержку, за то, что не позволял ей предаваться унынию, но женские письма порой способны удивлять. А приятно удивляться он всегда любил, поэтому такой подарок положил у сердца.

Старый граф не откликнулся.

– А что с Ройсом? – спросил герцог наконец, поглаживая письмо.

– Зашел ко мне перед пиром, – отчужденно ответил Филипп.

– И теплого общения не вышло, не так ли?

– Нам пора на пир.

– Ох эта родовая упертость! – Герцог достал письмо. – Хотя бы скажи, его хромота не твоя заслуга? Слухи, что это ты сделал его калекой, ходят повсюду. Я отказываюсь в них верить, но не было времени встретиться с тобой. То я в Глеофии прошу займ на ремонт башен после погрома их велисиалами, то в Солнечном Афше торгуюсь от лица нашего главы, то унимаю бунты в Йефасе, то опять скачу в Глеофию, чтобы взять займ уже на праздник. Моим желанием помочь клану пользуются, причем непрестанно. – И он едва слышно добавил: – У меня складывается впечатление, что мне нарочно не позволяют общаться с другими старейшинами, каждый раз отсылая как можно дальше.

– Это потому, что вы слишком хороши и пользуетесь почтением у всех старейшин. На вас не повлиял даже мой поступок. А Ройса я и пальцем не тронул… – сказал Филипп, потом увидел, как Горрон поднялся со скамьи. – Куда вы? Зал в другой стороне.

– Пропаду с пира ненадолго, – вампир помахал посланием. – Но мы с тобой непременно пообщаемся! Признаться, перенос твоего обряда был моей просьбой. Я беспокоился, что не успею к тебе, – его губы растянулись в печальной улыбке. Он действительно имел в совете вес. – А ты мой любимый и единственный брат, поэтому… Ты понимаешь все сам… Я не мог не проститься с тобой и попросил Летэ одарить тебя щедростью и передать дар позже. Так что встретимся уже за столом, на празднике, который правильнее назвать похоронами клана, и повеселимся от души, как принято нынче выражаться, «с пылом Фойреса»! Попомни мои слова!

И Горрон де Донталь поспешил прочь, чтобы наедине прочесть, что же написала ему Йева. Любопытство взяло над ним верх. Впрочем, как и всегда.

Филипп поглядел ему вслед. Вскоре он опять сидел за праздничным столом, пил густую рубиновую кровь с маслянистой пленкой и изредка бросал взгляды на сидящего неподалеку от него Ройса фон де Артеруса, преемника его дочери.

* * *

Тогда по тяжелому, волочащемуся шагу Филипп уже понял, кто явился. Слуга открыл дверь. За порогом стоял очень зрелый мужчина: с вьющимися черными волосами, не успевшими обелиться, с грубым крестьянским лицом, посередине которого заметно выделялся большой нос картошкой. Перекашиваясь на один бок из-за ноги, которую давным-давно потрепал вурдалак, Ройс поклонился. В его глазах читалось боязливое уважение, смешанное еще с чем-то, пока нераспознанным.

– Сир’Ес Филипп, – пробасил Ройс. – Приветствую!

– И тебе здравствуй.

После того как еще ребенком преемник Йевы едва не погиб от руки приехавшего графа, который был не рад его появлению, они встретились впервые. Не дождавшись приглашения, Ройс захромал внутрь. Филипп продолжал глядеть в камин, где огонь тянулся языками ввысь, облизывая поленья со всех сторон и отдавая холодным покоям толику своего тепла.

Не решаясь подойти ближе, Ройс замер посередине, между креслом и дверью, и спросил после недолгой заминки:

– Вы передали завещание моей матери? – похоже, он умел говорить лишь прямо.

– Если трясешься, что я подниму вопрос о лишении тебя дара, так знай: я слишком уважаю свою дочь. Даже несмотря на ее сомнительное решение… Завещание уже у нашего главы и внесено в журналы. Ты узаконен, – отрезал Филипп.

Не сказать, что Ройс был громадным, точно скала, однако некоторая массивная угловатость в его облике чувствовалась, и он подчеркивал это меховой оторочкой костюмов, тяжелыми перстнями и таким же тяжелым, мрачным взглядом из-под бровей. Говорил он, приподнимая полную верхнюю губу, будто скалясь. Кожа его, напротив, была болезненно-бледна, покрыта оспинами, как напоминание о его бывшей человеческой натуре. Хотя, надо сказать, Ройс фон де Артерус казался больше сыном лесов и демонов, нежели людей. Слишком часто он бывал среди вурдалаков, отчего, как ни пыталась мать привить ему манеры, вырос диковатым. Уж так он был похож на Райгара Хейм Вайра и Саббаса фон де Артеруса одновременно, что сердце Филиппа сжалось. Он вспомнил поверья, что дар сам выбирает, в ком жить. Выходит, дару его дочь оказалась неугодна? Не поэтому ли ее жизнь так скоро закончилась в угоду более подходящему наследнику? Получается, как бы он ни пытался спасти дочь, она прожила ровно столько, сколько живут вампиры, и даже чуть меньше того.

Старый граф продолжал сидеть в кресле, точно в спальне никого нет. Пальцы его покоились на подлокотниках. Огонь плясал в его синих глазах, отражался от ледяных зерцал. Ройс так и зыркал, прямо, в чем-то невежественно, позволял себе разглядывать того, кто чуть не убил его несколькими десятками лет ранее, пока наконец не процедил сквозь зубы: «Спасибо». В этом единственном слове прозвучал и отзвук благодарности, и враждебности. Ему не ответили. Только на миг граф Тастемара повернул голову и посмотрел на гостя с презрением, показывая, что тому здесь не рады.

После еще одного поклона – более грубого – Ройс захромал прочь.

Того, чего боялась Йева, не случилось. Оба вампира слишком любили ее, чтобы позволять себе нелицеприятные слова в сторону друг друга. Будучи женщиной, Йева смогла в последний раз если не примирить мужчин, так хотя бы воззвать к своей любви, чтобы она стала непреодолимой стеной для обоюдной ненависти. Впрочем, Филиппу отчасти уже все было безразлично. Скоро и он последует за своей дочерью.

* * *

Пир продолжался. Во главе самого длинного стола, в кресле, похожем на трон, восседал Летэ. Он был облачен в пурпурный шелковый костюм, подпоясанный ремнем с рубинами. Такими же большими рубинами бряцал его браслет на белой пухлой руке. На Летэ фон де Форанциссе не было короны, но первое слово, приходящее на ум, стоило взглянуть на выражение лица этого мужчины, – «король». Король вампиров… В порыве ожившей царственности, являя собой ее тысячелетнее воплощение, в шелках и золоте, он пил из кубка кровь и обводил всех величественным взором. На его расчерченном морщинами оплывшем лице впервые за долгое время проявилось радушие. В этом дне он видел символ своей многовековой власти. Пик могущества. Ему так казалось.

По приказу Летэ в зал внесли еще светильники, повесили их с помощью лестниц на шесты, стоящие вокруг столов, – и стало нестерпимо ярко. Так ярко, что многих ослепило сияние короля вампиров. А ведь все враги клана были повержены. После многолетних пыток погиб в подвалах Баммон Кровожадный, до этого долго скрывавшийся, но полученный в ходе обмена. Его дар перетек в молодого барона, сидящего ближе к краю стола и постоянно пьющего за здоровье господина, чтобы убедить его в своей искренней преданности.

Ближе всего к королю вампиров сидели те, кому довелось участвовать в Кровавой войне. Это были десять старейших: Пайтрис фон де Форанцисс, Горрон де Донталь, Амелотта де Моренн, Барден Тихий, Теорат Черный вместе с Шауни де Бекком, Марко, Ольстер Орхейс, Асска фон де Форанцисс, а также Гордий Яхт. Тем, кто родился позже – еще двенадцати, – выделили места подальше. На самом же краю сидели недавно перерожденные вампиры, которые получили бессмертие после обмена пленными, когда Летэ передали десять даров.

Кровь, точно хмель, развязала языки, и все заговорили громче: о политике, в которой старались не упоминать велисиалов, о соседях, об эгусовских шелках, в которые стали одеваться многие богатые дамы Срединных земель, и о сентопийских кружевах, мода на которые почти прошла. Красавица Асска, полюбившая сияющий шелк, улыбалась красными полными губами, напоминающими бутон розы, и они то и дело набухали чувственностью, стоило ей испить свежей крови. В гневе Филипп разглядывал голосящих молодых аристократов за дальним столом – среди них находился его преемник. Ольстер Орхейс рассказывал о своей жизни на пороге Юга, прикладываясь к кубку. Его взгляд был прикован к тому же столу, где находился его пятый преемник – Седрик. То и дело Ольстер дергал себя за рыжую бороду, по которой точно плясал огонь – до того она была яркой, – и хвалился качествами наследника. Распластавшись в кресле так, что из-за стола торчал один его двухцветный шаперон, а сапоги дотягивались до ног сидящих напротив, Горрон де Донталь со скукой глядел прямо перед собой, на деревянный край стола.

Негромкая музыка разливалась по залу вместе с запахами крови. Лютнист с любовью перебирал струны, склонившись над инструментом. Пир был спокойным. Даже слишком.

– Пятого сюда привез! И наконец-то живой, здоровый! Не задохлик! – перекрикивал всех Ольстер. – Седрик при мне с малых лет, повсюду помогал. Все умеет! И с конями заниматься, и мечом махать, и цифры складывать. Преданный! Наконец-то сдохну!

– Ты решил умереть в один день с Филиппом? – поднял бровь Теорат.

– Так совпало. Но почему бы и нет? – ответил Ольстер. – Я же отдал тебе все долги, Теорат?

– Отдал. Иначе бы мы по-другому разговаривали.

– Ну вот! Устал я, понимаешь? Это ты находишь страсть в своих договорах, циферках и товаре, в изымании земель за просрочки, а мне уже ничто не по душе. Так что завтра в полночь мы спустимся с Филиппом в пещеры, откуда выйдут новые старейшины. И уже они продолжат наши деяния!

Теорат дернул плечами, показывая, что ему все равно, что произойдет с этими двумя. Но потом все-таки поинтересовался: