Евгений Анисимов
Петербург времен Петра Великого

Полная версия

«Время, время, время»

Позднюю осень сменила зима, и Петр отложил поход вниз по Неве до весны 1703 г. В ту зиму отряды Меншикова, как сообщала газета «Ведомости», нападали на мызы и деревни в окрестностях Кексгольма и захватили «простых шведов мужеска полу и женска 2000» человек. Уже с середины марта 1703 г. Петр был в Шлиссельбурге и спешно готовился к будущему походу. Он боялся упустить время, не хотел, чтобы шведы перехватили инициативу. 6 апреля он писал Шереметеву, что ждет его с полками и что «здесь, за помощию Божиею, все готово и больше не могу писать, только что время, время, время, и чтоб не дать предварить неприятелю нас, о чем тужить будем после»^[42].

23 апреля армия Б.П. Шереметева от Шлиссельбурга двинулась вниз по Неве, по ее правому берегу, и вскоре подошла к Ниеншанцу. Комендант крепости Йохан (Иоганн) Аполлов прекрасно понимал, что силы сторон неравны. Уже в октябре 1702 г. он со своим гарнизоном в 800 человек изготовился к обороне: подготовил все 49 пушки цитадели, а 20 октября приказал поджечь город и казенные склады на берегу Охты. Но русские тогда не пришли, из Риги и Выборга помощи Аполлов не дождался, и 9 апреля 1703 г. он писал королю: «Как только лед сойдет с Невы, противник, вероятно, придет сюда со своими лодками, которых у него имеется огромное количество, обойдет крепость Шанцы и встанет на острие Койвусаари (Березового острова), откуда у него будет возможность препятствовать всему движению по Неве». А 26 апреля Аполлов уже доносил о действиях противника: «Около трех часов он штурмовал бастионы Пая и Сауна. После двухчасового сражения атаку русских отбили… В моем распоряжении 700 здоровых мужчин. Командира полка нет, я сам настолько устал, что меня должны сажать в седло, чтобы я мог проверять построения обороны. Я вижу сейчас, что они идут вдоль берега с развевающимися белыми флагами»^[43]. После неудачного приступа войска Шереметева начали рыть апроши и ставить батареи, следы позиций которых, согласно Н. Цылову, сохранялись еще в 1705 году^[44]. 28 апреля Петр I во главе флотилии лодок с гвардейцами проследовал вниз по Неве мимо Ниеншанца, с бастионов тщетно пытались огнем этому воспрепятствовать^[45]. Так в самом конце апреля 1703 г. Петр в первый раз оказался в тех местах, с которыми впоследствии навсегда связал свою жизнь. Плавание вниз по Неве имело отчетливо разведывательный, рекогносцировочный характер – русское командование опасалось, как бы флотилия адмирала Нуммерса, базировавшаяся в Выборге, не подошла на помощь осажденному гарнизону Ниеншанцу. Поэтому Петру необходимо было знать о силах и расположении шведских кораблей. Лодки дошли до взморья, шведов видно не было, на Витсаари (Гутуевском острове) Петр оставил заставу из гвардейцев и на следующий день, 29 апреля, вернулся в лагерь под осажденным Ниеншанцем.

Первое морское сражение в устье Невы в 1703 г.

30 апреля русскими была предпринята попытка нового штурма, который гарнизон вновь отбил. Нужно согласиться с теми историками, которые считают, что взятие Ниеншанца было достататочно кровопролитным с обеих сторон. Впрочем, было ясно, что крепость обречена. Поэтому комендант Аполлов, исполнив свой долг, перед лицом этого подавляющего превосходства осадного корпуса противника (особенно после продолжительного, 14-часового обстрела и взрыва порохового погреба^[46]), согласился на почетную сдачу. Это произошло 1 мая 1703 г. Согласно условиям капитуляции Аполлов на следующий день, 2 мая, вручил на серебряном блюде городские ключи фельдмаршалу Шереметеву и под барабанный бой вместе с гарнизоном, семьями солдат и офицеров, а также сидевшими в осаде горожанами, покинул крепость^[47]. Русские вступили в крепость, был устроен праздничный молебен в Шлотбурге – так переименовал русский царь шведский Ниеншанц. Тогда же состоялся знаменитый военный совет, решивший судьбу Петербурга. Историк Г.Г. Приамурский считает, что между названием стоявшего у истоков Невы Шлиссельбурга («Ключ-город») и названием переименованного после взятия Ниеншанца Шлотбурга («Замок-город») существует устойчивая аллегорическая связь (ключ – замок)^[48]. Впрочем, скорее всего, слово «замок» читалось с ударением на первом слоге.

Портрет героя на фоне города:

Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев

Когда после очередной военной кампании Шереметев приезжал в Москву или в Петербург его приветствовали как никого другого из генералов Петра I – почти всю Северную войну он был главнокомандующим русской армии, ее старейшим фельдмаршалом! Боярин Шереметев всегда верой и правдой служил государю. Он воевал с турками, татарами, шведами, душил мятежи казаков и стрельцов. Крупный, даже толстый, с бледным лицом и голубыми глазами, Шереметев выделялся среди прочих вельмож своим благородными, спокойными манерами, любезностью и воспитанностью. Петр – государь деспотичный, склонный к непристойным розыгрышам и шуткам над подданными, никогда не позволял себе проделывать их со старым воином.

Однако при всех своих заслугах Шереметев не был выдающимся человеком. Борис Петрович – личность вполне заурядная, неяркая, без воображения и духовных исканий. «Не испытлив дух имею», – признавался он в письме своему приятелю Ф.М. Апраксину. Но зато он обладал другими достоинствами. В нем была та солидная надежность, которая внушает подчиненным уверенность и придает мужество даже в самом жарком бою. Возможно, поэтому Петр и вверил ему свою армию. Шереметеву случалось поступать не так, как хотел государь – человек порывистый и стремительный. Часто царь требовал от Шереметева быстроты, активности, бывал недоволен, когда фельдмаршал мешкал. Письма Петра I к нему полны понуканий и угроз. Но при этом царь не спешил расстаться с Шереметевым. Он знал наверняка, что старый конь борозды не испортит и что российский Кунктатор зря не будет рисковать, не бросится, подобно плебею Меншикову, на авантюры. Шереметев вел «негероическую», но рациональную войну, насколько она возможна в России.

Жизнь этого богатейшего вельможи была тяжелой, изнурительной. Грозный для врагов, он был придавлен страшной ответственностью, все время боялся не только за врученную ему армию, но и за себя. Петр I, используя способности и опыт Бориса Петровича, все-таки чуждался его и не пускал в свой ближний круг. Шереметев вечно страшился прогневить царя, лишиться его милости, пожалований и похвалы. А государеву холопу они всегда так нужны! В письме к секретарю Петра I А.В. Макарову он с тревогой вопрошал: «Нет ли на меня вящего гнева Его величества?» В конце жизни, уже смертельно больной, фельдмаршал боялся, как бы царь не заподозрил его в симуляции, в нежелании судить царевича Алексея Петровича – ведь он в 1718 г. получил строгий указ царя явиться в Петербург и участвовать в суде над наследником. Шереметев слезно умолял, чтобы врачи освидетельствовали подлинность его болезни. Он умер в Москве 17 февраля 1719 г. В завещании он просил похоронить себя в Киево-Печерском монастыре – святом месте, особо почитаемом им. Но государь решил участь покойного иначе: даже последние желания подданных для него ничего не значили. Тело Шереметева привезли в Петербург, и его могила стала первой в некрополе знатных покойников Александро-Невского монастыря. Так, даже смерть старого фельдмаршала, как и прожитая в вечном страхе и трепете его жизнь, послужила высшим государственным целям.

Б.П. Шереметев

Выбрать место, или Прощание со Шлотбургом

Заняв Ниеншанц (Шлотбург), Петр I, по-видимому, поначалу намеревался здесь обосноваться как в Шлиссельбурге. Однако вскоре царю стало ясно, что ни местоположение крепости, ни ее оборонительные сооружения не отвечают критериям тогдашней фортификационной науки. Из Шлотбурга, весьма удаленного от устья Невы, трудно было контролировать самый выход Невы в залив. Тогда и возникла идея строительства более мощной и расположенной ближе к взморью крепости. Замечу, что это не было такой уж новой, оригинальной идеей. Как говорилось выше, об этом думал и Эрик Дальберг. В 1698 г. он писал, что для упрочения шведского господства в устье Невы нужно или перестраивать существующий Ниеншанц, или построить новую крепость при впадении Невы в Балтийское море.

Петр I и его советники, независимо от Дальберга, взвесили оба эти варианта и остановились на втором из них. Произошло это на военном совете в лагере под Шлотбургом 2 мая 1703 г., когда, согласно «Журналу, или Поденной записке Петра Великого», решался вопрос: «Тот ли шанец (Ниеншанц-Шлотбург. – Е. А.) крепить или иное место удобнее искать (понеже оной мал, далек от моря и место не гораздо крепко от натуры), в котором положено искать нового места, и по нескольких днях найдено к тому удобное место – остров, который назывался Люст Елант (то есть Веселый остров)»^[49]. Естественно, что окончательному выбору места для крепости предшествовала тщательная рекогносцировка. В источниках есть противоречия относительно времени ее проведения. Из цитированного выше отрывка «Журнала» следует, что поиски начались после принципиального решения военного совета в лагере под Шлотбургом о строительстве крепости в новом месте. Та же версия изложена и в сочинении анонимного автора «О зачатии и здании царствующего града Санкт-Петербурга». Автор этот причудливо сочетал в своем труде легенды и действительно происходившие события. Он упоминает, что Петр плавал в устье Невы 14 мая и «усмотрел удобный остров к строению города»^[50]. Отсюда следует, что Петр был на Заячьем острове после занятия русскими Ниеншанца 1 мая 1703 г. Однако известно, что «Журнал, или Поденная записка» писался уже после 1721 г. и мог неточно, как и сочинение анонима, отразить происшедшие события. Зато в другом источнике – «Журнале Кабинетском» за 1703 г., который заполнялся ежедневно подьячими Кабинета Петра I в течение всего его царствования – говорится, что еще во время осады Ниеншанца, «господин капитан бомбардирский (Петр. – Е. А.) изволил осматривать близ взморья удобного места для здания новой фортеции и потом в скором времени изволил отыскать единой остров, зело удобной положением места», на котором и основали крепость^[51]. Иначе говоря, Петр обследовал это место, уже плывя на Гутуевский остров или возвращаясь с него, то есть в самом конце апреля 1703 г. Впрочем, правы могут быть оба источника – дело было весьма ответственное, и осматривать берега Невы пришлось, видимо, не раз. Впрочем, сколько не смотри – всюду, как писал впоследствие один из первых строителей Петербурга Доменико Трезини, «там были только пустоши, леса и вода»^[52].

Отступление:

Соблазн обмана

Несколько лет тому назад мне показалось, что, благодаря архивисту С.В. Казаковой, я ухватил-таки птицу истории за хвост и теперь станет возможно ответить точно на один из важнейших вопросов истории Петербурга – кто подал мысль основать в устье Невы Петербург; и знать, на кого сетовать, когда месишь грязь со снегом и сгибаешься под ледяным ветром на улицах города. В фондах Российского государственного исторического архива хранится копия грамоты Петра Великого некоему крещеному в православие финну Семену Иванову, который получил от царя награду – урочище Красный Кабачок на Петергофской дороге – за то, что, будучи лоцманом, толмачом и проводником, «указывал где быть корабельному строению и зданию (то есть строительству. – Е. А.) для Санкт-Петербурга». Но, увы, анализ копии грамоты и сопутствующих ей документов убедительно показал, что грамота эта – типичная фальшивка, составленная потомками лоцмана Семена Иванова, и фраза о «здании» – строительстве Петербурга придумана и вставлена, очевидно, подкупленным родственниками канцеляристом^[53].

Нет, не мог действительно существовавший и награжденный царем за лоцманскую работу Семен Иванов указывать Петру место, где лучше построить Петербург! Основание города явилось не следствием удачной находки Семена Иванова, а результатом продуманного замысла Петра I и многих окружавших его людей. Весной 1703 г. царь, отыскивая место для будущей крепости, тщательнейшим образом осматривал побережье Невы. Он исследовал территорию не один, а в сопровождении различных специалистов – основание крепостей в то время было серьезнейшей наукой, требовало рекогносцировки на местности, анализа чертежей, промеров глубин, обсуждения многих технических вопросов с фортификаторами, артиллеристами и моряками. Скорее всего, прав Феофан Прокопович, который писал в своей «Истории императора Петра Великого», что царь, «сед на суда водныя, от фортеции Канцов по реке Невы береги и острова ея даже до морского устья прилежно разсуждати начал, не без совета и прочиих в деле том искусных»^[54].

Нам известно, что в свите Петра в то время были два специалиста-фортификатора: французский генерал-инженер Жозеф Гаспар Ламбер де Герэн и немецкий инженер В.А. Киршеншейн. Первый делал чертежи восстанавливаемой после штурма 1702 г. крепости Нотебург-Шлиссельбург, рукой же второго сделаны два первых плана крепости на Заячьем острове. До самой своей смерти в 1705 г. Киршеншейн руководил строительством Петропавловской крепости. А.М. Шарымов, вслед за военным историком Ф.Ф. Ласковским, считает, что проект Киршенштейна был положен в основу проекта крепости на Заячьем острове. Он также отводит большую роль Ламберу, продолжателю школы великого Вобана. Неслучайно осенью 1703 г. Ламбер получил в награду орден Андрея Первозванного. Петр никогда не был щедр на награды высшим и единственным орденом России той эпохи, возможно, так он особо отметил заслуги своего генерал-инженера при основании 16 мая 1703 г. крепости на Заячьем острове^[55]. Кроме того, после Азовских походов 1695–1696 гг. царь и сам приобрел большой опыт в фортификации – ведь тогда ему пришлось долго выбирать место для основания Таганрога, а также крепости Святой Петр в устье Дона. Неслучайно один из рабочих чертежей крепости на Заячьем острове сделан, как предполагают историки, рукой царя^[56].

Отныне и навсегда

Итак, в конце апреля – начале мая 1703 г. Петр I и его помощники выбрали место для будущей крепости у правого берега Невы на низком острове, известном как Енисаари (в переводе с финского на русский язык – Заячий), или, по-шведски, Люст-Эйланд, Люст-Гольм (Веселый остров). В фортификационном смысле остров был очень удобен для обороны устья Невы – огонь с построенных на нем бастионов перекрывал два основных, сходящихся поблизости от крепости корабельных фарватера по Большой и Малой Неве.

16 мая по старому стилю (27 мая по новому) 1703 г. на этом острове началось строительство крепости. Сначала было решено возвести земляные валы с шестью бастионами (больварками), получившими названия по именам тех приближенных Петра I, которые под личную ответственность наблюдали за ходом строительства. Так же Петр действовал в 1696 г. в Азове и в 1707–1708 гг. в Москве, когда возникла опасность наступления шведов на Москву и потребовалось укрепить стены Белого города. Ближе к карельскому берегу располагался бастион, названный по фамилии воспитателя Петра и судьи Ближней канцелярии Н.М. Зотова (Зотов бастион). Другой бастион увековечил имя ближнего стольника, будущего канцлера Г.И. Головкина (Головкин бастион). Получили «свои» бастионы А.Д. Меншиков (Меншиков бастион), боярин князь Н.Ю. Трубецкой (Трубецкой бастион), родственник Петра по материнской линии К.А. Нарышкин (Нарышкин бастион). Эти последние два бастиона смотрели на Неву вместе с Государевым, или Капитанским, бастионом, строительство которого «поручалось» самому Петру I.

Г.И. Головкин

То, что строительство крепости началось с бастионов, кажется важным и символичным. Видный церковный деятель Гавриил Бужинский, первым воспевший в художественном произведении новый город, писал, что Петербург строился сначала не как город, не как столица, а как стратегический объект, оборонительное сооружение^[57]. Для Петра I и командования русской армии именно строительство крепости было делом первостепенной важности. Укрепление устья Невы входило в общий план целостной системы обороны Ингерманландии. Этот план подразумевал оттеснение шведов от обоих берегов Невы, а также строительство оборонительных сооружений на занятой русскими войсками территории.

29 июня 1703 г., в Петров день (то есть в день святых апостолов Петра и Павла), а значит, и в день тезоименитства государя Петра I, произошло важнейшее событие в истории города – он получил имя. До выхода в свет в 1885 г. книги П.Н. Петрова «История Санкт-Петербурга…» ни у кого не было сомнений в том, что 16 мая 1703 г. на Заячьем острове был основан город, который тогда же и получил свое имя – Санкт-Петербург. Вывод этот вытекал из сообщений многих источников, преимущественно позднейшего происхождения. Так, в «Журнале, или Поденной записке» Петра после цитированных выше слов «…Веселый остров» сказано: «…где в 16 день майя (в неделю пятидесятницы) крепость заложена и именована Санктпетерсбург». Примерно о том же пишет в «Истории Петра Великого» Феофан Прокопович: «Когда же заключен был совет быть фортеции на помянутом островку и нарицати ея оной именем Петра Апостола Санктпетебург». В анонимном сочинении «О зачатии и здании… Санкт-Петербурга» подробно описана легендарная история о том, как Петр I 16 мая 1703 г. установил на месте основания города золотой ковчег с мощами Андрея Первозванного, на крышке которого якобы было вырезано: «…основан царственный град Санктпетербург». В конце этой церемонии Петр будто бы сказал: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь. Основан град Санктпетербург»^[58].

П.Н. Петров усомнился в том, что город при своем основании был назван Санкт-Петербургом. Он вообще заявил, что город основан не 16 мая, а 29 июня, и именно с этого дня нужно вести отсчет его истории. Петров сделал столь неожиданный для многих вывод потому, что в исторических документах до 29 июня название города не упоминается вовсе, и только с Петрова дня, когда митрополит Новгородский Иов освятил деревянную церковь во имя святых апостолов Петра и Павла на Заячьем острове, в документах появляется название «Санкт-Петербург»^[59]. Мнение Петрова было сразу же оспорено коллегами, заявившими, что следует разделять два события – день закладки крепости на Заячьем острове (16 мая) и день наименования крепости (29 июня), как различаются день рождения ребенка и его крестины.

Однако все попытки опровергнуть утверждение Петрова о том, что полтора месяца крепость оставалась безымянной, ни к чему не привели. Обнаружилось, что еще 28 июня 1703 г. Петр I пометил свое письмо: «В новозастроенной крепости» без упоминания ее имени и только 30 июня на письме, полученном им от Т.Н. Стрешнева, проставлена помета: «Принята с почты в Санкт-Петербурхе». 1 июля 1703 г. уже сам царь писал: «Из Санкт-Питербурха», а в письме от 7 июля мы читаем: «Из новой крепости Питербурга»^[60]. Историк Н.В. Голицын, пытаясь найти аргументы против точки зрения Петрова, наткнулся на письмо ближнего стольника, будущего канцлера Г.И. Головкина, датированное 16 июля 1703 г., в котором он сообщал своему адресату: «Сей город новостроющийся назван в самый Петров день Петрополь и уже онаго едва не с половину состроили». На письме помета: «Из Петрополя»^[61].

Нельзя не заметить, что в приведенных документах город называется по-разному. Это характерно для начального периода его истории: привычное нам имя – название Санкт-Петербург – привилось не сразу. В документах петровской поры он называется и Петрополем, и Питерполом, и S. Петрополисом. И вообще как только не называли город, получивший впоследствии свое классическое название Санкт-Петербург: Санкт-Питербург, Санкт-Петербурк, С. Петерзбург, Санкт-Петер-Бурх, Санкт-Питер-Бурх, Санктпитербурх, Санктпетербург, Санктъпетербург, Питербурх. По письмам и бумагам Петра I видно, что сам царь чаще всего называл город Санкт-Питербурх, останавливаясь на голландском написании и произношении имени Петр как Питер. Кроме того, в его письмах встречаются и такие варианты: St. Питербурх, St. Питеръбурх, Spбурх^[62]. В те времена не задумывались о написании топонимов. Только что появившийся Шлотбург писался и как Шлотбурх, и как Шлотбурк. Но более всего коверкали название Шлиссельбурга – ну никак русский язык не справлялся с этим словом: Шлюсенбург, Шлютельбурх, Шлютенбурх, Шлиселбурк, Слюселбурх, Слишелбурх^[63], что в конце концов привело к упрощенному народному Шлюшину. Непреодолимым для языка русского человека оказалось и название Ораниенбаума – его можно узнать в Рамбове, Рамбоме, Ранибоме, Ранимбоме, Араним-боме^[64]. Сам Петр, как известно, и вовсе не ломал голову над подобными вопросами и часто писал так, как слышал: «Ингермоландия»^[65] и т. д. То же самое можно сказать и о названии Петербурга. При этом не совсем ясно, когда на смену голландскому написанию названия Санкт-Питербурх (а также Питер-гоф) пришло немецкое написание Санкт-Петербург (а также Петергоф).