Евгений Сухов
Преступная любовь

Полная версия

Глава 1. Таинственное исчезновение судебного пристава

В среду тринадцатого января одна тысяча девятьсот четвертого года по кабинетам и коридорам Московской судебной палаты, равно как и Окружного суда, пополз весьма недобрый слух. А заключался он в том, что таинственнейшим образом запропастился член Совета судебных приставов Московской судебной палаты титулярный советник Владислав Сергеевич Щелкунов, – мещанин, тридцати девяти годов от роду, милейший человек. У судебного и прокурорского начальства Владислав Сергеевич числился на хорошем счету: обязанности свои исполнял всегда справно и с похвальным рвением, что всегда отмечалось в приказах, и у руководства на его счет имелись серьёзные планы. Через год (может два) по уходу в отставку старшины Совета судебных приставов Михайлова, Щелкунов должен был занять по праву его место. К тому же русской болезнью –то бишь запоем – Владислав Сергеевич не страдал, разве что мог выпить рюмку-другую по случаю. Что же касается женского полу, в скверных историях и в скандалах замечен не был, хотя, будучи второй год вдовцом, время от времени появлялся на примах с женщинами, что совершенно не ставилось ему в вину. Дамы тоже были с ним весьма любезны и обходительны.

Пропажа судебного пристава Щелкунова стала заметной в понедельник вечером одиннадцатого января. Владислав Сергеевич так и не появился ни в своей конторке в судебной палате, ни дома. Не объявился он на службе и двенадцатого января, а тринадцатого утром один из его друзей, мещанин Гавриков, сделал заявление о его беспричинном исчезновении.

Конечно, пропажу человека в Москве назвать явлением из ряда вон выходящим было бы отнюдь не верным. Пропадают люди в Первопрестольной, к сожалению, нередко. Бывает, что по нескольку десятков человеков в месяц исчезают. И по большей части бесследно. Однако надо признать, что пропадают обычно те, которым и суждено куда-то сгинуть, в силу неправедного образа жизни: большинство из них, это беспробудные пьяницы или опустившиеся на самое дно проститутки; отпетые дебоширы и прочие личности из категории неблагополучных, умеющие находить неприятности даже в банальнейших ситуациях.

Тем не менее нередко случается, что теряются люди весьма достойные, имеющие в обществе большое признание и немалые заслуги, ведущие самый благопристойный образ жизни, которых, казалось бы, само проведение уберегает от разного рода неприятностей. И вот на тебе, сгинули, как если бы и не жили!

В этот раз из категории таких вот «благополучных» человеков пропал чиновник Московской судебной палаты, что, само по себе, накладывало особые обязательства на следствия. Он являлся коллегой и предстояло изрядно расстараться, чтобы узнать причину его исчезновения. Не исключено, что пропажа судебного пристава была как-то связана с исполнением им непосредственных служебных обязанностей, в перечне которых имеются крайне непопулярные: такие как арест имущества, взыскание денег с должников и их задержание и прочие действия подобного характера. Но все-таки судебный пристав являлся простым исполнителем, фигурой подневольной, исполняющей чужие приказания. Любой должник должен был осознавать, что укокошив его, дело вряд ли приостановится и уже тем более не пойдет вспять, на завтра вместо него придет другой взыскивать долги, с точно такими же серьезными полномочиями, и вновь прибывший вряд ли окажется менее взыскательным и строгим. На такие должности, чего уж греха таить, подбирают людей весьма далеких от либерализма. А потом, как было известно, никаких щекотливых дел судебный пристав Щелкунов в последнее время не вел и никаких серьезных разбирательств ни с кем не имел. По крайней мере, так утверждали члены Совета судебных приставов и их старшина Михайлов…

Вот такими не особо содержательными сведениями обладал судебный следователь по особо важным делам Иван Федорович Воловцов через час после того, как вышел из кабинета председателя Департамента уголовных дел Судебной палаты статского советника Геннадия Никифоровича Радченко.

– Ты уж, Иван Федорович, ради Бога расстарайся, – как-то не по- начальнически промолвил Геннадий Никифорович, поручая Воловцову дело по розыску судебного пристава Щелкунова. – Сам понимаешь, одно дело, если наш пристав застрял у какой-нибудь дамочки, потеряв в любовном угаре чувство времени и напрочь позабыв про служебный долг. Чего греха таить и такое случается… И совсем другое дело, – вздохнул Радченко, – если его труп лежит, запорошенный снежком, где-нибудь на Лосином острове или вмёрзший в лед в придорожной канаве где-нибудь на окраине города…

То, что розыск был поручен никому-нибудь, а Воловцову, судебному следователю по особо важным делам, свидетельствовало о том, что председатель Департамента уголовных дел Судебной палаты Геннадий Никифорович Радченко все же склоняется к наихудшему варианту…

* * *

С чего начинаются подобные дела?

С выявления свидетелей, которые последними видели пропавшего, и осмотра его места жительства.

Как выяснилось после краткого опроса, последними Щелкунова видели мещанин Гавриков и отставной унтер-офицер Дынник. Они-то и были первыми, которым учинил допрос судебный следователь Воловцов.

Пригласив к себе в кабинет Гавриила Ивановича Гаврикова, следователь Воловцов начал расспрос:

– Стало быть, вы говорите, что вас очень обеспокоило пропажа вашего друга?

– Точно так.

– Расскажите об этом поподробнее, – доброжелательно посмотрел Воловцов на свидетеля, стараясь расположить его к себе.

– Мы должны были с ним увидеться в понедельник в половине седьмого вечера по одному весьма важному делу, – начал свой рассказ Гавриков, слегка подавшись вперед. – Но Владислав не пришел, чего раньше никогда не случалось, и что на него было совершенно непохоже. Раз уж договорились, так он больным будет, но обязательно явится… Признаюсь, меня это значительно опечалило, даже расстроило, и я отправился к нему на квартиру… Когда я постучался к нему в дверь, то мне никто не открыл. Раздосадованный я вернулся домой, решив для себя, что завтра я непременно выскажу ему все, что о нем думаю… – Гавриил Иванович замолчал и невесело усмехнулся на свои собственные невеселые слова, затем продолжил столь же горестным тоном: – Завтра пришло, а Владислав так и не объявился ни на службе, ни дома. Позже выяснилось, что его не было на службе и вчера. Я уже не находил себе места от дурных предчувствий. Дворник Федосей, когда я стал расспрашивать его о Щелкунове, сказал, что последний раз он видел его в воскресенье где-то около четырех часов пополудни. А когда я узнал, что он не ночевал дома и не явился на службу и в среду, тут меня и вовсе не осталось никаких сомнений, что с Владиславом что-то стряслось…

Гавриков замолчал и убито посмотрел на судебного следователя. В эту минуту Гавриила Ивановича посетила горькая мысль: он больше никогда не увидит своего друга…

– В воскресенье, согласно вашего заявления, – глянул следовать Воловцов на листок бумаги, лежавший перед ним, – что вы, Щелкунов и отставной унтер-офицер Дынник обедали в трактире «Лондон», что на Охотном ряду, – повернул допрос в нужное ему русло Воловцов.

– Именно так и было, – без эмоций ответил Гавриил Иванович.

– Щелкунов вел себя, как обычно?

Гавриков неопределенно пожал плечами:

– Все было, как обычно.

– Может, вы заметили в нем какие-либо перемены? Может были какие-то странности? Или он был чем-то обеспокоен или взволнован? – поинтересовался Иван Федорович.

– Ничего такого за ним не припомню. Все было, как обычно, – немного подумав, произнес Гавриков.

– А он никуда не торопился? Может, у него была назначена с кем-то встреча? – спросил Воловцов.

– Нет, он никуда не торопился. Касательно встречи… – Гавриил Иванович чуть пожал плечами. – Нет, он ничего мне не говорил.

– А вот такой вопрос у меня… Скажите, господин Гавриков, – тут Иван Федорович немного помолчал, после чего продолжил, – а не было ли у Владислава Сергеевича причин… наложить на себя руки?

Такой вопрос Иван Федорович задавал неизменно, когда вел дела, связанные с неожиданными исчезновениями (так положено по протоколу), вот только ответ всякий раз был эмоционально разный: от подчеркнуто холодного, до откровенного негодования. Воловцов даже невольно напряг слух, чтобы получше различить тональность.

В глазах свидетеля мелькнула некоторая растерянность, а потом Гавриков ответил со сдерживаемым возмущением:

– Не было и не могло быть.

– Понятно… А каково было его финансовое положение? – не унимался судебный следователь по особо важным делам. Может играл на скачках или карты?

– В полном порядке, – отозвался собеседник Ивана Федоровича. – Он был на хорошем счету и получал очень достойное жалование. А дурных пристрастий не имел.

– Может женщины? – коротко спросил Воловцов.

Гавриков глянул на него немного удивленно:

– А что женщины… Не было у него никаких особых привязанностей к дамам. Да и не юноша он, знаете ли, чтобы из-за несчастной любви в петлю лезть. – Гавриил Иванович немного помолчал и заключил с пущей убежденностью: – Нет, господин судебный следователь, все у Владислава было благополучно.

Следующим на допрос Иван Федорович вызвал отставного унтер-офицера Дынника. Бывший военный держался уверенно и его ответы примерно соответствовали тому, что уже поведал Гавриков.

– А могли бы вы мне сказать, как вел ли себя Щелкунов в воскресенье десятого января? Может заметили в его поведении какие-то странности? – задал Воловцев следующий вопрос, надеясь услышать нечто несходное.

Отставной унтер-офицер малость подумал, а потом не очень уверенно произнес:

– Он был чем-то весьма доволен.

– То есть? – оживился Иван Федорович, желая услышать продолжения.

– Ну, доволен был, улыбался все время… Не часто его таким приходилось лицезреть, – не зная, чего от него хочет Воловцов, произнес Дынник. – Как кот, наевшийся сметаны, – пояснил отставной унтер, полагая, что судебный следователь его понял. – Разве только не мурлыкал

Воловцов понял. Н дело не в этом, при допросе важно не то, что понял или о чем догадался судебный следователь, а то, что самолично сказал сам допрашиваемый. Поэтому Иван Федорович попросил уточнить:

– А как вы полагаете, Щелкунов был доволен тем, что уже произошло, или тем, что скоро должно было случиться?

Отставной унтер-офицер Дынник искоса глянул на судебного следователя по особо важным делам и ответил весьма философски:

– А кто ж его знает… Я же не гадалка.

Опросив приятелей Щелкунова, следователь Воловцев отправился в трактир "Лондон" на Охотном ряду, где вечером в воскресенье десятого января обедали в пятом часу пополудни Щелкунов, Гавриков и Дынник. Обслуживал их столик половой Микула, – в белой ситцевой рубахе навыпуск и таких же шароварах, заправленных в сапоги на плоском ходу, – прекрасно помнивший собравшуюся компанию:

– Как же как же, помню. Весьма почтенные господа.

– Послушай, голубчик, а что заказала эта троица?

– Пива «Баварского» заказали, – пробасил половой. – Крепко пили… Расстегаев господам подавал, разговаривали длинно и много… Слушали механический оркестрион. Уж, больно он им понравился.

– А когда они разошлись?

– А разошлись они уже в седьмом часу вечера, – показал трактирный половой на часы, висевшие у самого входа.

С тех пор судебного пристава Владислава Сергеевича Щелкунова никто более не видел.

Проживал судебный пристав в трехэтажном доходном доме Поляковых на Моховой. Дом небольшой, всего-то на двенадцать квартир с восемью окнами по фасаду на каждом этаже. Квартиру Щелкунова Воловцову открыл угрбмого вида домовладелец в присутствии околоточного надзирателя, в чьем ведении был данный участок Москвы.

Прошли вовнутрь. Ничего особенного. Холостяцкая квартира, где вещи на первый взгляд лежат, как-то несуразно, – книги на топчане, рубашки с сюртуком на стульях, – а на самом деле таким образом, чтобы сразу найтись. А так все чистенько, благопристойно, сразу видать, что хозяин человек чистоплотный и весьма аккуратный. Любит порядок. А это значит, что судебный пристав не уехал, никого не предупредив, как это порой случается, когда приходит срочная телеграмма с извещением о кончине какого-нибудь близкого родственника.

– Может он… того, пошел куда-нибудь в ближайший лесок да задавился? – прямолинейно высказал предположение околоточный надзиратель, повидавший на своем веку всякого, и с надеждой глянул на Ивана Федоровича и для пущей убедительности добавил: – С господами такое случается иной раз.

Воловцов качнул головой:

– Нет, батенька, не так все просто. Проверяли! Для такого решения нужны крепкие основания, а их по делу не имеется, – столь же уверенно заявил он. – Взгляните сами: все вещи на своих местах, да и убирались тут недавно. Вот вы стали бы проводить уборку в квартире, решив свести счеты с жизнью?

– Ну-у… Не знаю. Как-то не думал.

– Вот видите, – одержал небольшую победу Воловцев. – К тому же задавиться, как вы выразились, удобнее дома, нежели идти куда-то на лютый холод и отмораживать причинное место, да еще, плутая, выискивая безлюдный закуток…

– Ну может, на службе у него были какие-то нелады, – не столь уверенно предположил околоточный надзиратель.

– В вашем лице, батенька, пропадает самый настоящий Пинкертон… Когда будете работать в нашем ведомстве, вам цены не будет! Но здесь, смею вас разочаровать, на службе у разыскиваемого нами человека тоже было все в полном порядке. Тут нечто иное, что мы и должны прояснить, – в некоторой задумчивости добавил Иван Федорович.

Предположение Воловцева оправдалось, когда они, миновав гостиную, вошли в кабинет судебного пристава.

Первое, что Ивану Федоровичу бросилось в глаза, – один из ящиков бюро валялся вверх дном на полу. Остальные ящики дубового бюро были выдвинуты более, чем наполовину, и все их содержимое, – перья, склянки, бумаги, письма, – было перевернуто и выворочено, словно в них что-то искали в большой спешке. Затем Воловцов обратил внимание на жженые спички, валявшиеся в центре помещения. Их насчиталось добрая дюжина. Все это значило, что в домашнем кабинете судебного пристава Щелкунова был произведен обыск или обначка, выражаясь на языке уркачей.

Вряд ли такую сумбурность произвел хозяин квартиры, судя по тому, что увидели в гостиной, Щелкунов прекрасно знает, что и где у него лежит, а вот незваные гости, что шимонали¹ его квартиру, – этого отнюдь не ведали. К тому же они очень не хотели, чтобы со стороны улицы был заметен свет, поэтому жгли спички, но не запалили керосиновую лампу, стоящую неподалече.

В одном из ящиков бюро были обнаружены несколько фотографических карточек (к сожалению, ни на одной из них не был запечатлен сам Владислав Щелкунов) и личные документы Владислава Сергеевича. Находка лишний раз доказывала, что никуда судебный пристав не уезжал, и что с ним стряслось "нечто иное", – судя по всему, весьма похожее на преступление. А вот что тут рыскали злоумышленники в квартире Щелкунова и нашли ли они это – оставалось неразрешенным…

При выходе из квартиры Иван Федорович тщательнейшим образом осмотрел замок входной двери. Вырисовывалась странная картина: мало того, что замок не был взломан, на нем отсутствовали даже малейшие царапины. Судебный следователь по особо важным делам был уверен, что если разобрать замок, то и внутри него не будет найдено никаких повреждений. Это означает лишь одно: замок открывался родным ключом.

– Скажите, а кроме как у вас, были ли еще у кого-нибудь ключи от этой квартиры? – обратился Воловцов к домовладельцу.

– Ни у кого, – уверенно ответил тот. Подумав малость, добавил с некоторым сомнением. – Ну если сам постоялец не изготовил дубликат и не передал кому-то. Но это у нас запрещено, – добавил представитель обширной семьи купцов Поляковых, спокойно выдержав пристальный взгляд Воловцова.

Опрос соседей нового не добавил. Кто заходил в квартиру Щелкунова (скорее всего вечером, в воскресенье десятого января) они не видели, а самого судебного пристава лицезрели последний раз в воскресенье в районе четырех часов пополудни, когда он выходил из дома. А вот дворник Федосей Бубенцов поведал нечто занимательное.

– Вы видели посторонних людей в воскресенье вечером? – спросил Воловцев у дворника, когда опросил всех соседей.

– Я как раз снег лопатой сгребал, – показал он в сторону большого сугроба в самом углу двора. – Холодно мне было, ну я и зашел в дворницкую, чтобы малость согреться. Кипяток в кружку заливаю и в окно смотрю, а тут из дома вышел господин в двубортной шубе, крытой черным кастором, и в большой бобровой шапке. Я к нему приглядываться стал, вроде бы среди наших жильцов нет такого. А он, проходя мимо дворницкой, поднял воротник шубы. Так я его лица и не разглядел.

Воловцов вновь опросил соседей судебного пристава Щелкунова, но согласно их показаний никто из них гостей в тот день у себя не принимал. Напрашивалось предположение, что приходил господин в двубортной шубе и меховой шапке единственно к Щелкунову. Вернее, не приходил, а проник в его квартиру, воспользовавшись настоящими ключами.

Вернувшись в дворницкую, Воловцов сказал дворнику:

– Вот что, батенька, вы мне поподробнее расскажите о том человеке в шубе, – присел он на шаткий стул. – Какого он роста, широк ли в плеча, какая походка… Может еще что-нибудь вспомните.

– Я его вначале, стало быть, принял за их благородие Владислава Сергеевича, господина Щелкунова то есть, – принялся охотно пояснять дворник Бубенцов. – У него точно такая же шуба и шапка имеются. И роста он такого же… А потом гляжу, а воротник-то на шубе иной. У Владислава Сергеевича воротник из камчатского бобра, а у господина, что из дому вышел – из польского. Камчатский бобер он такой, с проседью, и в море проживает. У него мех ценнее, а стало быть, дороже. А польский бобер – он по речкам живет, и мех у него поплоше будет… А походка? – пожав плечами, добавил: – Обычная походка.

– А во сколько тот господин из дому-то выходил? – в тон дворнику спросил Воловцов.

– Да почитай в десятом часу будет, ежели, стало быть, не в половине десятого, – чуть подумав, ответил Федосей Бубенцов и принял крайне деловитое выражение лица, как человек, сообщивший значимую вещь, а потому тоже являющийся важной персоной.

– Описать этого человека сможете? – посмотрел на дворника Иван Федорович.

– Чевой-то? – удивлённо уставился на него служитель метлы и лопаты.

– Рассказать о том, как выглядел тот человек, что в десятом часу вечера в воскресенье из дому вышел, сможете? – терпеливо повторил судебный следователь по особо важным делам.

– Ну, а чего не смочь-то? Смогу, стало быть, – изрек Федосей Бубенцов и выдал: – Он был со спины похож на Владислава Сергеевича. А с переду, стало быть, нет…

– Что значит: «с переду нет»? – уже не столь спокойно спросил Воловцов. – Он был старше или моложе Щелкунова?

– Чай, чуток постарше, – заключил дворник.

– А какое у него было лицо?

– Ну, обнокновенное. С усами, стало быть, – последовал ответ. – Как у барина положено.

– Полное, худое?

– Чевой-то?

– Лицо, спрашиваю, полное или худое у него? – похоже, начал заводиться Иван Федорович.

– Обнокновенное…

Дальше допрашивать дворника не имело смысла. Да и не было необходимости. Все, что надлежало узнать в первую очередь, было установлено: этот усатый и со спины похожий на Щелкунова, но летами старше его, наведывался, скорее всего, в квартиру судебного пристава. Причем открыл этот некто квартиру Щелкунова предположительно настоящими, а возможно, собственными ключами пропавшего судебного пристава. Это означало, что усатый и есть преступник или является его сообщником. А отсюда вытекают два варианта: либо Владислав Сергеевич был уже мертв, либо он удерживался злоумышленниками с целью вытребовать у него деньги, ценные бумаги или какие-то документы, представляющие ценность для самих преступников.

Глава 2. Три категории женщин

Эмилия Бланк, прехорошенькая девица небольшого росточка и девятнадцати лет от роду, вошла в комиссионерскую контору первого разряда «Гермес» с милой улыбкой благодетельницы, собирающейся совершить значительное пожертвование в пользу бедных сирот или престарелых вдов. Прошелестев платьями мимо двери с табличками «Отдел заказов», «Бухгалтерия» и «Касса», девица смело подошла к двери с табличкой «Директор». Негромко стукнув для приличия пару раз, девица отворила дверь и уверенно прошла в небольшой кабинет, где за столом восседал крупный седовласый мужчина с большим ртом и глубокими морщинами на лбу, оставленными неисчислимым количеством разгульных ночей, каковых могло бы быть значительно меньше, не имей он разудалого характера. Настроение его было, кажется, прескверное. На вид мужчине было около пятидесяти лет. По его лицу и взгляду, что он бросил на вошедшую гостью, разбирающийся в физиогномике человек уверенно заключил бы, что этот господин большой любитель женского полу. И что к пятидесяти годам это увлечение не только не умалилось, но кратно усилилось, превратившись в некоторый приятный род занятий…

– Вы директор этого заведения? – милым голосом пропела девица, влажно блеснув из-под черной вуалетки темными проницательными не по годам глазами.

– Да, я директор сего заведения, – добродушно улыбнулся крупный седовласый мужчина, у которого настроение с появлением Эмилии Бланк быстро поменялось в лучшую сторону. С удовольствием разглядывая ладную фигурку посетительницы и ее хорошенькое личико, он со всей почтительностью добавил: – Слушаю вас внимательно, сударыня… Всецело к вашим услугам.

Девица слегка смутилась, что, впрочем, было простым лукавством с ее стороны, и произнесла чисто ангельским голоском:

– Я по поводу объявления в «Московском листке». Вам ведь нужен управляющий в магазин галантерейных товаров, что открывается на следующей неделе? Я бы с удовольствием заняла это место. Смею вас уверить, что я справлюсь не хуже мужчины…

– Гм, – последовал ответ. – Неожиданное предложение.

Седовласый директор комиссионерской конторы первого разряда продолжал разглядывать девицу, явно получая от созерцания ее фигуры немалое эстетическое удовольствие. Опытные по части женского полу мужчины – а седовласый и большеротый директор-комиссионер по имени Рудольф Залманович Вершинин был именно таковым – с одного взгляда определяют к какой категории относится женщина, попадающаяся им на глаза. Таковых категорий, как считают эти мужчины, всего три: доступные женщины; женщины, доступные со временем; и недоступные женщины (хотя при должном рвение и наличии свободных средств таковых не бывает). Причем приоритетными для значительной части таких мужчин являются две категории женщин: доступные и доступные со временем.

С доступной женщиной понятно: получить удовольствие с минимумом денежных и временных затрат – кто ж от такого откажется! Категория женщин «доступные со временем», можно и потрудиться, если уж она прехорошенькая. Постучать копытами, подобно боевому коню перед схваткой, потратиться на подарки, а там желанный плод сам упадет в руки. А вот брать штурмом недоступных женщин, рассчитывая на успех, здесь должен быть кураж и подобающее настроение.

Многих опытных мужчин привлекают недоступные женщины именно из-за их недосягаемости. Взять такой Шлиссельбург зачастую становится единственной мечтой мужчины, а для некоторых превращается в смысл жизни.

Рудольф Вершинин был из тех мужчин, что предпочитали исключительно доступных женщин и не желали терять время на обхаживание прочих их разновидностей (чего же бить кулаки в грудь, ежели в достатке имеются дамы попроще?). Безошибочно почувствовав, что перед ним именно такая, причем молоденькая, свеженькая и удивительно прехорошенькая, он уже принял решение, как ему надлежит поступить. Правда, перед этим не лишне поиграть в строгого начальника…

– Хотя… Почему бы и нет? Вуалетку поднимите, – произнес Рудольф Залманович таким тоном, словно в приказном порядке настаивал оголить грудь.

Эмилия не сразу, но покорно исполнила просьбу-приказ директора комиссионерской конторы. Вершинину понравилось слегка затяжная пауза между его просьбой и исполнением; выдержана ровно настолько, чтобы он ощутил некоторое сопротивление и одновременно готовность к следующему шагу. «Если она будет так же покорно исполнять и приватные просьбы, – подумалось ему, –буду считать, что мне наконец-то улыбнулась фортуна».

Их взгляды пересеклись, как если бы они обменялись потаенными мыслями. Многие слова были не нужны: они прекрасно понимали друг друга и почувствовали некое родство…

– Как ваше имя? – спросил Рудольф Залманович.

– Эмилия Адольфовна Бланк, – произнесла девушка.

– Будьте добры ваши рекомендательные письма, – попросил директор комиссионерской конторы, на что Эмилия просто ответила:

– У меня их нет. Я совсем недавно покинула родительский дом и еще нигде не служила.

– Хорошо, – констатировал Вершинин. – А как насчет обеспечения в шестьсот рублей, о котором говорилось в объявлении?

– Денег таких я не имею. Полагаю, у моего папеньки таких денег также нет, а если бы и были, то он вряд ли бы выложил их ради меня, – виновато улыбнулась девица и посмотрела на седовласого директора комиссионерской конторы таким светлым ликом, что натурщицы эпохи Ренессанса просто плакали от зависти, а сам он сделал однозначный вывод: «Эмилия Адольфовна не только доступна, но и весьма порочна», что, впрочем, его весьма устраивало. А если быть откровенным: гостья была для него настоящим подарком, которого Рудольф Залманович столь долго ждал; оставалось только грамотно им распорядиться.

– Ну, тогда места управляющей вы не получите, – чуть насмешливо констатировал директор комиссионерской конторы первого разряда. – Зато я предоставлю вам другое место… – добавил он и плотоядно улыбнулся. – Я сейчас отправляюсь обедать, и приглашаю вас пойти со мной. Хотите составить мне компанию?

Эмилия Бланк, немного подумав, милостиво согласилась. Пообедать ей сейчас не мешало, поскольку с утра у нее не было во рту и маковой росинки. А в кошельке, что находился в ридикюле черного бархата, лежали всего шестьдесят восемь копеек.

Когда они выходили из директорского кабинета, то во след им с хитринкой в прищуре томных глаз посмотрел лишь стоящий на письменном столе бронзовый Гермес, бог торговли, прибыли и лукавства. Сей божок заявляется всегда против всякого ожидания, облагодетельствует, принесет желанный достаток, а потом вдруг исчезает в тот самый момент, когда его помощь особенно необходима, легко разрушая до основания прежнее, казалось бы, незыблемое благополучие. А ведь он только что был рядом, в образе смешливого юноши в каком-то легкомысленном головном уборе.

Когда они вышли за порог, плутовская физиономия бога Гермеса дурашливо улыбалась.

* * *

Эмилия не лукавила, сказав, что «совсем недавно покинула родительский дом». Только «недавно» прозвучало в этой фразе, как не более двух недель, а на самом деле ее уход их дома случился вот уже более трех месяцев назад.

Отец, вдовствующий мелочный торговец, дела которого шли из года в год все хуже, замучил Эмилию придирками, как она считала, и не давал жить, как ей хотелось. Сменив за последние два года три гимназии, – из двух предыдущих ее выгнали, но не за неуспеваемость (с этим как раз у нее все было в порядке), а за несдержанный язык, а также за патологическую ложь, изворотливость и сеяние раздора между воспитанницами гимназии – она сумела, наконец, закончить полный курс. И все свое время проводила в чтении бульварных романов и любовной переписке сразу с двумя кавалерами. Перехватив однажды одну такую записочку, отец Эмилии пришел в ужас от ее фривольного содержания и в отчаянии обратился к знакомому врачу, полагая, что с его дочерью что-то не так в психическом отношении. Рассказав ему про имеющиеся проблемы с дочерью, лекарь получил совет провести с Эмилией гипнотический сеанс и попытаться если не направить ее на праведный путь, то хотя бы скорректировать ее поведение и внушить ей примитивные понятия о морали и добродетельности.

После первых тридцати секунд выяснилось, что Эмилия легко поддается гипнозу, – быстро впала в гипнотический сон и с точностью исполнила все установки и внушения врача. Однако гипнотическая терапия дала сбой в самом начале лечения, как выяснилось, Эмилия легче поддавалась именно внушениям зла, нежели добра. Под гипнотическим воздействием вместо того, чтобы покаяться и пожалеть о свершениях неблаговидных поступков, Эмилия с некоторой долей бахвальства и даже гордостью рассказала о своем первом любовнике негоцианте по фамилии Вахрушин, с которым она жила, как женщина, начиная с выпускного класса гимназии.

Удобно раскинувшись на стуле, она рассказывала:

– Мы очень славно проводили с ним время, и он многому меня научил… – здесь она кокетливо хихикнула так, что сердце больного отца страдальчески сжалось: выслушивать подобные откровения любимой дочери едва хватало сил. – А потом он уехал за границу, – с обидой в голосе завершила свой рассказ о негоцианте Эмилия. – Обещался взять меня с собой в Париж, да обманул…

Гипнолог попытался войти в ее подсознание, попытался измениться порочное мышление, поломать сложившейся неверный стереотип, скорректировать её поведение и направить его по правильному пути, но добиться нужного эффекта ему так и не удалось: где-то в подсознание находился блок, который никак не удалось преодолеть, а именно он всецело определял ее поведение. Так окончился неудавшийся гипнотический сеанс. Лечение не состоялось. Не желая больше знать о своей дочери скверное и отчаявшись вытравить в ней порочность с помощью гипнотических сеансов, Адольф Бланк решил занять ее каким-либо делом. Воспользовавшись своими связями, он пристроил ее на двухгодичные педагогические женские курсы при «Обществе воспитательниц и учительниц». По окончанию курсов, Эмилия должна была сделаться педагогом и учительницей начальных классов школ и училищ. А это постоянная занятость и большая ответственность. Лучшего «лекарства» от скверных поступков для непутевой дочери и не придумать. Однако Эмилия становиться педагогом и учительницей малых детишек отнюдь не собиралась и вскоре забросила учебу. А чтобы не выслушивать упреки и занудные наставления вконец расстроенного папеньки, ушла из дома, прихватив двести рублей, – все деньги, что имелись в доме.

Поступив разумно, а главное экономно, Эмилия Бланк сняла небольшую квартирку в деревянном двухэтажном доме на Божедомке недалеко от Мещанской полицейской части и стала весело и бездумно проводить дни в компании молодых повес, сытно и хмельно прожигающих свою жизнь. Парочка мимолетных необременительных романов, случившихся с ней в это время, особой радости не принесли и вскоре стерлись из памяти за ненадобностью.