Евгений Капба
Акула пера в СССР
Мимо проехал, лязгая и выпуская клубы дыма, желтый венгерский «Икарус» с гармошкой, и я умилился – как будто увидел друга детства. Я еще застал эти пепелацы, уже совсем ржавые и раздолбанные, но тянущие лямку и исправно катающие по городу пассажиров.
Проходя мимо двухэтажных домишек сталинской еще застройки, я задержал взгляд на моложавом мужчине в очках, который ковырялся под капотом легендарной, на вид вполне новенькой «ремзаводовской» «Волги» ГАЗ-М-21, и мое сердце екнуло: этот человек спас… Спасет! Он спасет мне жизнь, поставит на ноги семилетнего мальчика после автомобильной аварии в 1998 году… Михаил Федорович Тиханович – хирург от бога. Он был жив, жив!
Тут в моей голове что-то щелкнуло: чем обычно занимаются попаданцы? Меняют историю! Черта с два я буду спасать СССР, мне это и на хрен не впилось… Но самую малость сделать так, чтобы моя родная провинциальная Дубровица и такие люди, как Тиханович, Арина Петровна, Василий Николаевич Волков и Гера Белозор, пережили будущие смутные времена в ситуации, несколько более благоприятной, чем та дичь, что свалилась на наши палестины в конце восьмидесятых – начале девяностых, это было вполне реально!
Я, черт его дери, знал свой город, знал его историю – и общался, и писал про многих из тех, кто сейчас полон сил и энергии, кто действительно строит дивный новый мир… Медики, педагоги, инженеры и директоры предприятий, спортсмены, милиционеры – если капельку подтолкнуть их в нужном направлении, можно пустить такие круги по воде, что Новые Васюки Остапа Бендера по сравнению с Дубровицей покажутся долбаным Мухосранском!
Чернобыль не бахнул, Машерова не убили, Горбачев еще не член Политбюро, Афган…
Я остановился, чтобы выругаться. Мой шикарный лакированный штиблет по самую щиколотку провалился в кучу конского дерьма. Лошадки паслись тут же, на газоне у банка. Бюст Ильича на постаменте строго взирал на копытных, которые отгоняли хвостами мух и трясли бошками, пощипывая свежую зеленую травку. Почти центр города, улица Советская…
Отряхнув как можно более тщательно обувь, я подумал о том, что до ввода войск в Афганистан осталось полгода, и тут хоть наизнанку вывернись – ни хрена не сделаешь. Будь ты хоть трижды попаданец.
Глава 3, в которой намечается план действий
После ночного дождя песчаная улица стала более или менее проходимой, ручейки воды уже стекли в сторону Днепра, и я шел, выискивая взглядом знакомые дома – и не находил. Слободка в начале двадцать первого века превратилась в буржуйский поселок: сиротские домики белого кирпича высотой в два-три этажа с высоченными заборами и затейливыми воротами, и флюгерами на крышах росли тут, как грибы после дождя.
Сейчас всего этого мещанского великолепия не наблюдалось – эдакая сельская пастораль царила вокруг. Бревенчатые и кирпичные хаты с крышами из шифера, иногда – из дранки, с резными наличниками на окнах, непременными ставнями и лавочками у калиток. Курочки в траве у заборов гребли лапами и клевали что-то с важным видом, морально разлагалась на нагретой солнцем бетонной плите ледащая псина. Стучали клювами вернувшиеся с югов аисты-буслы, пританцовывая в своем гнезде, сооруженном на тележном колесе, которое местные укрепили на срезанной верхушке дерева.
Я глубоко вдохнул чистый воздух, в котором слышался уже запах реки и заливных лугов, и напряг память Геры, вспоминая номер дома и улицу.
– Германушка, сынок, а помоги бабуле? А то я за один раз четыре ведра не унесу, а возвращаться страсть как не хочется, – раздался бодрый голос за моей спиной.
– Пантелевна! – память выдала отчество старушки сразу же. – Конечно, давайте сюда ваши ведра!
Это была одна из тех стальных бабушек, на которых держится мир. Платочек с цветочками, аккуратные кофточка и юбка, калоши: вроде бы всё и простенько, но со вкусом. В руках Пантелевна держала четыре металлических ведра, и двигалась она к колодцу, который стоял тут же, у забора.
– Кш-ш-ш-ш! – шикнула бабуля, и не меньше четырех разомлевших на крыше навеса котов порскнули в разные стороны. – Это коты Якова! Яков – он ведзьмак, я сама бачила, как он ремни до березы вяжет и заломы на поле робиць…
Эти белорусские мягкие «дз» и «ц» как-то сразу согрели душу, несмотря на упоминания про ведьмака. Уверен, Яков рассказывает всем вокруг, что ведьма – это как раз Пантелевна, вот у нее вороны постоянно на даху сидят! Я крутил ворот, спуская ведро на дно колодца, выложенного бетонными кольцами, и наливал студеную воду, бабуля придерживала свои оцинкованные сосуды.
– Германушка, а ты мне дров не наколешь? А я уж дранички в печи сготовлю, да со свежею сметаною, м? Ты ведь один теперя, как Федоровна-то отошла в мир иной, Царствие ей Небесное…
В груди у Геры что-то шевельнулось, но я, как бы это ни было цинично, ничего по поводу смерти его матери не чувствовал. Поэтому только кивнул:
– И дров наколю!
Пока я пыхтел с двумя полными ведрами, стальная бабушка Пантелевна уже добежала со своими до дому, вынесла мне колун на длинной ручке и жбан с взваром, чтобы было чего попить, если утомлюсь.
– Ты сходи домой переоденься-то, Германушка…
Мы были соседями, и высокая, на кирпичном фундаменте, изба семьи Белозоров стояла буквально напротив, на другой стороне улицы. Клямкнув калиткой, я вошел внутрь, открыл ключом простую, деревянную, выкрашенную белой краской дверь и остановился в сенцах. Проходить дальше не стал – не хотел начинать знакомство с новым-старым домом впопыхах. Тут имелись кирзовые сапоги, галифе, потертая и видавшая виды рубаха – в самый раз для колки дров.
Напоминая себе Челентано, я взялся за работу. Гера был парнем крепким, атлетичным, да и топор в руках держать ему явно приходилось – мозоли были на нужных местах. Я тоже вырос в частном секторе и работы не боялся, а потому – березовые и сосновые чурбачки раскалывались под ударами один за другим, куча дров постепенно уменьшалась.
Физическая работа помогла собраться с мыслями.
Я попал – с этим пришлось смириться. Идея по возвращению в свою реальность у меня была, но следовало продумать и вариант с зависанием тут всерьез и надолго. Тем более что условия были если и не тепличные, то близкие к ним. У всякого попаданца есть сверхмиссия – например, выиграть Великую Отечественную досрочно, спасти СССР, предотвратить пандемию коронавируса… У меня таковой не наблюдалось. Ни тебе голосов в голове, ни интерфейса, который появлялся бы перед глазами, ни Божественного откровения.
Однако – если миссии нет, это не значит, что ее нельзя себе придумать! Спасать Советский Союз я точно не собирался: не верил я в свои способности на этом поприще, да и увиденное здесь пока что не тянуло на эталон общества и государства. Та же республика Беларусь в моем времени выглядела куда как более презентабельно. По крайней мере, дома в яркие цвета были выкрашены и народ одевался поприличнее… В космос, правда, не летали и танки белорусские под Варшавой не стояли, но, может, и бог с ними, с танками?
Мелкобуржуазно? Ну да. Не проникся я пока духом коллективного труда и причастности к некому лучезарному единству, а пломбиром из натуральных сливок белоруса не удивить, как и другими продуктами по ГОСТу. Может, еще проникнусь – я тут всего несколько часов, в конце концов.
Но по всему выходило: делать что-то эдакое всё-таки придется. Попасть в прошлое и не попробовать поэкспериментировать? И я точно знал, на что у меня хватит сил и способностей, а что можно было бы попробовать изменить, но не особенно огорчаться, если не получится.
Я никогда в деталях не изучал историю СССР, хотя по образованию и являюсь историком. Мои интересы и симпатии тянулись к несколько другой эпохе, лет на сто раньше моего нынешнего положения на хронологической шкале. Но при этом считал себя довольно эрудированным краеведом и живо интересовался прошлым родной Дубровицы. А еще писал в свое время цикл статей о выдающихся горожанах – тех, кто строил дубровицкие заводы и фабрики, поднимал сельское хозяйство и возглавлял район. Со многими из них мне довелось пообщаться вживую – они еще были живы тогда, в далеком теперь 2022 году, эти титановые старики. И это было моим самым главным козырем, тем самым роялем. Попади я, например, в Америку – даже с сохранением фрагментов памяти реципиента – мне пришлось бы туго. Но здесь, на малой родине, я мог развернуться!
Спасать Дубровицу в прямом смысле этого слова необходимости не было. Конечно, родненький приднепровский районный центр никто с лица земли стирать не собирался, и войн со стихийными бедствиями в ближайшие сорок лет тут не предвиделось… Но был Чернобыль и была разруха девяностых. И то, и другое превратило очень перспективный город, крупный промышленный центр и транспортный узел в очередной Мухосранск, откуда уезжает молодежь, и где есть всего лишь три-пять градообразующих предприятий с приличными зарплатами…
Но пока – пока всё было совсем по-другому, и уже поэтому это время и эти люди вызывали уважение.
* * *
– Пантелевна! – я стянул с себя рубаху и утерся ею же. – Закончились дрова уже!
– Да ты, мабыць, двужильный, Германушка? Этак и жонка тебе не одна нужна будет, а две! И не прокормить тебя, наверное? Вон какой ты вялики!
Организм у Белозора-меня на самом деле был великолепный. Такой легкости в движениях, такой координации я в своем теле никогда не чувствовал. Вот что значит – генетика! Полешуки – они такие.
После горы поколотых и сложенных дров чуть-чуть ломило поясницу, руки и плечи налились приятной усталостью. Пожалуй, было понятно, почему Викторович уверял, что положит на лопатки в редакции любого – даже в свои семьдесят лет. И какого черта он в армии не остался? Был бы там каким-нибудь спецназовцем ГРУ и резал бы сейчас сомалийских пиратов или готовился к штурму дворца Амина… Ну да, в общем-то, понятно, почему не остался. Не того склада наш Викторович. Он человек размеренный, спокойный. Не то что я. Хотя, если вспомнить кастет в кармане…
У Пантелевны нашлась пахнущая нафталином тельняшка – ее я и надел, умывшись перед этим в бочке с дождевой водой, которая стояла под водостоком.
– Цыганы делали! Народ вороватый, но и рукастый тоже… Они к Купалью сюда из Молдавии доезжают… Будет липень – отложи грошей, и себе купишь. Ну, пойдем драничков покушаешь.
Липень – это июль.
Жаренные в печи драники из белорусской бульбы, да с густой сметанкой, золотистые, с корочкой, посыпанные мелко нарубленным только-только взошедшим зеленым луком, который рос в ящиках на окне, рядом с помидорной и огуречной рассадой – это было нечто! Я разве что не урчал от удовольствия, а Пантелевна знай подкладывала.
– Ты приходи ко мне вечерять, Германушка. Хочешь – приноси харчи, а я тебе гатуваць буду?
– Ух, Пантелевна, предложение – самое замечательное. А холодильник у вас есть?
– Это откудова? – удивилась она. – В леднике храню! Погреб у меня… Ты ж сам зимой с Петровичем лед на Днепре пилил!
– А, точно… Запамятовал.
– Ну ты кушай, кушай… Может, тебе чарку налить?
Пантелевна не стала ждать ответа, достала откуда-то бутыль с мутной жидкостью, поставила на стол. Следом за ней появились два граненых стакана. Бабуля лихо плеснула ровно на толщину пальца – себе и мне.
– Ну, Германушка, будзьма! – и опрокинула залпом в себя огненную воду.
Во даёт бабка! Когда я выпил этого зелья, то разве что дым из ноздрей не пошел. Крепости горелка была невероятной! В свое оправдание она сказала:
– Чтоб кровь старую разогнать.
Я засобирался домой, поблагодарив замечательную старушку за ужин, и, ощущая приятную теплую тяжесть в желудке, вышел на улицу.
* * *
Было уже поздно – дрова и драники отняли кучу времени, потом я еще осматривал свои новые владения – дом, сарайчик, баню и огород – проводил инвентаризацию. И даже мощный белозоровский организм уже рубило спать. Электричество в доме имелось – по улице шли ЛЭП, а потому, щелкнув выключателем, я быстро сориентировался со спальным местом: Гера обитал в большой комнате с тремя окнами, на жесткой кровати с тюфяками. Это было прекрасно – пружинные чудовища с продавленными человеческими задницами-впадинами оставались моим кошмаром с самого детства.
Присмотрев на завтра свежую одежду в шкафу, я погасил освещение и уселся за письменный стол. При свете странного ночника из мыльного камня в виде совы принялся распивать бутылку коньяка, надеясь, что это поможет вернуться в такой паскудный, но всё-таки родной две тысячи двадцать второй. Одновременно с этим я нашел в ящике полпачки писчей сероватой бумаги и простой карандаш и между глотками ненавидимого мной напитка – прямо из горлышка! – выводил пункты плана по спасению мира, то есть превращения Дубровицы в Нью-Васюки и центр вселенной.
1. ДЕНЬГИ – ВАРЯЖСКИЕ КЛАДЫ – МОХОВ – МЕТАЛЛОИСКАТЕЛЬ.
2. НЕФТЯНКА – МЕСТОРОЖДЕНИЯ – ИСАКОВ.
3. ГИДРОЛИЗНЫЙ – ЛИГНИН – КОТЛЫ – СХЕМА.
4. ПРИРОДНЫЙ ПАМЯТНИК – МИНЕРАЛЬНЫЕ ИСТОЧНИКИ – ВЕКОВЫЕ СОСНЫ – ЗДРАВНИЦА.
5. ДЕРАЖНЯ – ВТОРАЯ ХАТЫНЬ – МЕМОРИАЛ.
6. МОРЕНЫЙ ДУБ – ПДО – ВОЛКОВ.
7. БРАКОНЬЕРЫ – БАЗА – ОХОТНИКИ И РЫБОЛОВЫ.
8. ПОРЫВЫ НА КОЛЛЕКТОРЕ – ВОДОКАНАЛ – ДИРЕКТОР?
9.…
Бутылку я не осилил и, почувствовав, что еще стопка, и меня вывернет наизнанку, повалился на кровать, надеясь проснуться если и не в своей малосемейке на диване, то хотя бы на койке Макановического психоневрологического диспансера.
* * *
Звук механического будильника был резким и мощным, и таким гадостным, что я подскочил, матеря всё на свете, споткнулся о табурет у стола, сшиб сову из мыльного камня и пришел в себя, глядя в зеркало большого трюмо у стены. Это был всё еще он – Герман Викторович Белозор, двадцати семи лет от роду, надёжа и опора региональной прессы СССР. Рожа у него-меня была опухшая и какая-то грустная. Голова трещала, во рту снова поселились дохлые псины, и я дал зарок – никакого больше алкоголя, пока не освоюсь тут окончательно. Я, на хрен, даже не помнил, что заводил клятый будильник! На шесть, чтоб его, утра!
Память – моя, а не Герина – подсказала, что у Белозора была банька. Как раз примерно этих годов постройки. И сортир – кирпичный, капитальный, вполне культурный, но во дворе. Приведя себя в порядок ледяной водой из бака в бане, я наконец почувствовал жизнь. Майское утро было расчудесным: пели птички, природа расцветала, и вообще – всё было не так уж плохо.
Позавтракав наскоро приготовленной овсяной кашей со сгущенным молоком, я направил свои стопы на остановку. Было странно просто ждать транспорта – ни тебе в интернете полазать, ни музыку послушать, ни книжечку с любимого автор.тудея почитать… От информационного голода сосало под ложечкой, и я решил сегодня же завести моду таскать с собой или какие-нибудь газеты, или книжку. В библиотеку, что ли, записаться – классиков перечитывать?
В лупоглазом ЛАЗе, который, фырча дымом из трубы, подъехал к остановке, было полно людей. Автобус Горошков – Автостанция всегда пользовался бешеным спросом – сельчане ехали на рынок, пенсионеры – в поликлинику, трудовой народ – из пригородов в заводской район. Мощным движением бедер какая-то огромная тетка втиснула меня в проход между сиденьями, и я волей-неволей уставился на семейную пару – бабушку и дедушку интеллигентной наружности, которые держали на коленях корзину с крышкой. Корзина шевелилась независимо от хода автобуса, крышка таинственным образом приподнималась.
– Подвиньтесь, товарищ, что вы плечи-то растопырили! – тетка попыталась отвоевать себе еще немного места.
– Ничего я не растопыривал, они у меня такие от природы… – попробовал оправдаться я.
– Он еще и спорит, вы послушайте!..
Что мы должны были послушать, узнать не удалось – ЛАЗ подскочил на колдобине, люди посыпались друг на друга, крышка корзины распахнулась, и на свет божий полезли котята.
– Лови их, Петя, лови! – кричала бабуля.
– Уберите их от меня, уберите! – кричала тетка, поскольку один из котят провалился ей в излишне откровенное декольте.
Ничтоже сумняшеся, я выхватил из ложбины между пышными грудями орущее и паникующее существо и тут же сунул его в корзину. Старичок благодарно глянул на меня, а тетка хлопала своими глазами и всё время повторяла:
– Какой нахал, однако! Какой, однако, нахал. Однако какой нахал! – пока не вышла на своей остановке у Метизного завода.
Сразу стало гораздо свободнее. Двери уже начали закрываться, и ЛАЗ тронулся, когда водитель притормозил, ожидая кого-то. В автобус чуть ли не на ходу влетела запыхавшаяся Арина Петровна, вся раскрасневшаяся, чуть растрепанная и прехорошенькая от быстрого бега. Как можно бегать в туфлях с каблуками? И в такой узкой юбке? Но у ответственного секретаря вполне получилось. А вот удержаться на ступеньке – нет, и она бы совершенно точно или выпала из ЛАЗа или была бы зажата дверями, если бы я не среагировал – ухватил за запястья и притянул к себе. Автобус тут же тронулся, и мы с девушкой вдруг оказались очень близко – на грани приличия.
– Гера, ты? – удивилась она. – Ты что – меня спас? Погоди – ты снова пил?
– Я, спас, пил, – отвечать пришлось сразу на три вопроса.
Арина Петровна возмущенно фыркнула, а старичок с котятами в корзине вдруг сказал:
– А вы товарища не ругайте. Он только что кутенка спас! Не только вас!
Ответственный секретарь подозрительно посмотрела на меня, а потом на дедушку:
– Какого котенка?
– Вот этого, рыженького! Нужон вам кутенок? Мы с моей Порфирьевной на рынок едем – даром кутят раздавать! Возьмете кутенка?
– Какой хорошенький… – тут же подобрела Арина Петровна и погладила котика за ушком, но потом собралась с мыслями: – Нет, мы на работу едем. Надеюсь, его возьмут хорошие люди.
– Эх! Все вы бабы такие, а? Сначала поманите, а потом…
– А больно много ты баб знаешь, старый? – встрепенулась Порфирьевна. – Или опять про свою Зинку? Знаю я, что ты к ней через забор лазил…
– Да какой забор, старая, у меня ноги не гнутся… – попробовал оправдаться дедушка, но тщетно.
– Знаю я, что у тебя не гнется! Ишь, окаянный, и тута глазки строит девкам! И ты отвернись, бесстыжая!
– Я?! – Арина Петровна удивленно глянула на агрессивную бабулю, и мне ничего не оставалось, как подхватить свою непосредственную начальницу под локоть и утащить из автобуса – на следующей остановке.
Оказавшись на твердой земле, девушка вернула себе уверенность и царственную осанку и, прежде всего, забрала у меня свою руку.
– Я смотрю, у вас много энергии, Гера, – строго сказала она. – Я вчера говорила с шефом – вместо Шкловского про благородных оленей материал писать будешь ты. Так что можешь сразу собираться – поедешь в БООР, и дальше – будешь в распоряжении Стельмаха. Пустишь энергию в мирное русло.
Пришлось понуриться, сделав скорбный вид. Она думала, что здорово меня нагрузила, да? Внутри меня один гаденький попаданец торжествующе отплясывал лезгинку: БООР – это Белорусское общество охотников и рыболовов, а Стельмах – старший егерь и непримиримый борец с браконьерством в районе!
– Вы просто разбиваете мне сердце, Арина Петровна, усылая прочь от себя… – с деланой скорбью проговорил я.
Ответственный секретарь снова фыркнула, обаятельно наморщив носик, и зацокала каблуками по асфальту – впереди уже виднелись окна редакции.
Глава 4, в которой появляются олени
«Козлик» Стельмаха с надписью «БООР» на борту лихо подпрыгнул на выбоине в асфальте и затормозил. Чихнув, выхлопная труба выпустила последний клуб дыма, лязгнула дверца, и главный дубровицкий охотник бодро выпрыгнул наружу и зашагал ко мне.
Это был высокий худощавый загорелый мужчина, с копной седых волос и моложавым улыбчивым лицом.
– Это вы – Белозор? – спросил он и протянул ладонь.
– Так точно, Герман Белозор, – я пожал его крепкую руку и улыбнулся в ответ.
– Ян Генрикович Стельмах, директор Дубровицкого отделения Белорусского общества охотников и рыболовов, ну и старший егерь по совместительству. Я смотрю – у вас и фотоаппарат есть? Это очень хорошо! Кадры можно сделать просто отличные! Мы поедем к благородным оленям. Недавно выпустили четырнадцать особей, вожак у них – с такими рогами… – он сделал жест руками, который должен был обозначать раскидистые рога. – Красота! И этой красоты у нас через несколько лет по лесам будет много.
Я оглядел себя с ног до головы и растерянно потоптался на месте.
– Ян Генрикович, а мы можем заехать в универмаг – я хоть кеды куплю, а то в этих штиблетах по лесу бегать – чистой воды смертоубийство! И домой ко мне – за рюкзаком, а то Шкловский должен был ехать, а вон как оно вышло…
– Заедем, почему нет?
Дома я потратил что-то около пятнадцати минут на поиск старого потертого брезентового рюкзака и запихивание в него всего необходимого: смены белья, зубной щетки, полотенца и прочего. Когда забрасывал рюкзак на заднее сиденье «козлика» – обратил внимание на белую «Волгу», которая стояла у калитки Пантелевны, и звонкие голоса на ее подворье. Гости?
Судя по настрою Стельмаха и намекам шефа – в рабство охотникам меня отдавали всерьез и надолго, на пару-тройку дней – точно. Я должен был набрать материала на цикл статей о развитии охотничьего промысла в районе – посоветовали сверху, а от таких советов не отказываются. Кажется, незабвенный Леонид Ильич был заядлым охотником – может, это как-то связано?
В любом случае, переодевшись из цивильных брючек и рубашки в удобные штаны-хаки и серую тенниску, я почувствовал себя гораздо лучше. Оставалось раздобыть кеды – если и не легендарные «Два мяча», то любые другие, потому как рассчитывать на то, что у Белозора водились какие-нибудь адекватные кроссы или берцы, явно не приходилось. Ну, не кирзачи же напяливать, в самом деле?
Универмаг «Ведрич», названный так в честь мелкой речушки, притока Днепра, был одним из самых изобильных мест в городе, не считая «Березки», конечно – даже в моё время, когда сетевые магазины и частные павильоны заполнили город. Стельмах припарковался у районной библиотеки, и я выскочил на улицу, задумавшись о слове «припарковаться». Как нынче звучал этот глагол?
– Гера, Герочка, Герань… – раздался вдруг гнусавый голос, и я вздрогнул от неожиданности.
На покрытых трещинами бетонных ступеньках крыльца библиотеки сидели три типа – из тех классических персонажей, при виде которых пробуждаются древнейшие инстинкты «бей или беги»: картузы, рубашки-тельняшки, мятые брюки-клёш, необремененные интеллектом лица… Совсем молодые, лет по семнадцать-двадцать… Вспомнился виденный краем глаза белогвардейский плакат «ОТЧЕГО ВЫ НЕ В АРМИИ?». Советский Союз же, берут вроде всех и откосить нереально? Или – уже отслужили?
– Гера, так что насчет подгона? Ты обещал всемерно поспособствовать – а всё никак…
Память Белозора выдала кличку старшего из них, голубоглазого башибузука – Сапун (от фамилии Сапунов), и имя – Тимох.
Зная Викторовича, он наверняка не стал бы ничего обещать такой сомнительной личности. Наверняка всё было слегка по-другому, а обещание – это вольная интерпретация Тимоха. А потому я сказал:
– Ветер переменился. Потом обсудим, лады?
– Ветер, гришь? – Сапун встал, и его соратнички поднялись разом, всем своим видом излучая угрозу. – Гера, а ты не попутал ничего?
Ладонь сама нырнула в карман, кастет удобно лег на костяшки пальцев. Так вот в чем дело, Гера! Вот зачем ты его носишь! Понять бы еще, что за мутки у тебя с этими ребятосиками… Хлопнула дверь «козлика», выглянул Стельмах:
– Белозор! Какие-то проблемы?
– Никаких проблем, дядя! – откликнулся Сапун и цыкнул зубом на своих присных, развернувшись на каблуках.
Они ушли куда-то в сторону городской набережной, а я развел руками, отвечая на вопросительный взгляд егеря. В конце концов, куплю я кеды или нет?
* * *
Пока мы ехали, Ян Генрикович рассказывал об эпопее с благородными оленями. Оказывается, после войны они остались практически только в Беловежской пуще, и для улучшения популяции привозили самцов и самок из Воронежского заповедника, а после роста поголовья начали расселять по всем районам республики. Животное красивое, из природных опасностей для него только волки, по северу республики – бурый медведь, у нас – рысь может задрать олененка… Благородный олень – украшение леса! Встреча со стадом оленей или с самцом, чья голова увенчана короной ветвистых рогов, – волнующее событие для любого человека, и охотничий азарт тут ни при чем. Но попытки вырастить в наших лесах своих собственных «Бемби» натыкались на серьезную проблему: браконьерство. Целью номер один для этих хищников в человеческом обличье были трофейные самцы, из-за тех самых рогов.
– Значит, есть спрос? – уточнил я. – Народу продают, чтоб шапки-ключи вешали?
Эту моду на рога на стене я еще застал, а оказывается – вон оно что, целый бизнес! Но Стельмах отмахнулся:
– Те рога, что на стене висят, народ у нас сам находит, когда по грибы-ягоды ходит. Ну, бывает, еще охотники наши кому подарят. Стоят они прилично, тут не поспоришь, но не так много, чтобы под статью идти… Тут, товарищ Белозор, дело такое деликатное, что я и как сказать не знаю, и для газеты ли это – тоже понять не могу.
Я весь превратился в слух. «Козлик» петлял по лесной дороге, подскакивая на каждой ямке и оправдывая своё прозвание. Стельмах лихо крутил баранку и курил в окно.
– Я в Квантунской операции участвовал, – сказал он. – В пехоте. С немцем подраться не довелось – мал был, а вот по Маньчжурии мы частым гребнем прошлись, япошек давили. Так вот… У них там особый спрос на живые рога, только-только с убитого животного или вообще спиленные наживо, понимаешь? Лучше всего – молодые, подрастающие. Лекарство они делают, ну… – он глянул себе на ширинку.
– Для потенции?
– Ну да! Чтоб конец стоял! – облегченно выдохнул Ян Генрикович.
– А я слыхал, у них для Мао целый научный институт занимался вот этими вопросами… – протянул я.
И едва сдерживался, чтобы не начать ему рассказывать про базу браконьеров в заказнике «Смычок». Статью про нее я нашел случайно, когда перебирал архив газеты, будучи только-только начинающим корреспондентом, а потом пристал к Белозору, поскольку авторство там стояло его.
Базу нашли постфактум, когда прокладывали экотропу в 2009 году, на границе Дубровицкого и Жлобинского районов, там, где сливаются две великие реки – Днепр и Березина. Заброшенные землянки, полусгнившие станки для дубления шкур и коптильни, черепа с опиленными рогами – всё это говорило о том, что здесь, пользуясь административной неразберихой и неопределенностью сфер ответственности районных охотхозяйств, отделов милиции и лесничеств, обосновались браконьеры.
– Так, а при чем тут Китай, Ян Генрикович? – спросил я.
– Можешь считать меня параноиком, но я уверен, что молдавские цыганы, которые к нам в июле добираются и скупают драгметаллы, янтарь и всё вот это вот – через них и живые роги идут. Еще – наверняка бобровая струя и хвосты, я почти уверен. От нас – в Молдавию, оттуда – Румыния, порты… Я ведь почему к главреду вашему обратился? Ну да, про наших егерей в газете написать – дело хорошее. Но журналистское расследование тут было бы нелишним, смекаешь?
– А органы…
– А органы этим заниматься почему-то не хотят. Может, плевать им на оленей, может… Ну, всякое может быть. У меня есть выход на одного майора в Гомеле, из Управления БХСС, но он говорил, что если доказательств не будет, то и шевелиться не станет.
За окном автомобиля мелькали белые стволы берез, мрачновато-темные дубы с раскидистыми кронами, густые орешники заполняли собой яры и овраги, над болотянками вдоль дороги вились тучи мошкары, лучи солнца пробивались сквозь листву и заставляли жмуриться и улыбаться, несмотря на всю серьезность обсуждаемой темы. Майское солнышко – оно такое!
В мозгу у меня вертелся вопрос: если Стельмах с такой уверенностью говорит о журналистском расследовании, значит, были прецеденты? Я по памяти мог назвать злободневный и острый «Фитиль», работу великих журналистов Аркадия Ваксберга, Юрия Щекочихина, но это всё союзный уровень. Провинция – это провинция, тут, как известно, ворон ворону руку моет тем самым миром, которым они мазаны… С другой стороны, мой шеф – член райкома партии, он фигура в городе и районе крупная, и с газетой нынче считаются. Может, и получится что… Я-то только за, мне нужно очки зарабатывать, фигурой становиться! Так что вариантов было немного:
– Я в деле. Сколько у нас времени есть?
– Дня три, потом тот майор в отпуск уедет, в Ялту, – Стельмах докурил сигарету и сунул в закрепленную на дверце консервную банку.
За окно не бросил – бережет лес, однако!
– Та-а-ак… А куда мы сейчас едем?
– В Гагали, к Бышику и Пинчуку – это мои егеря-волчатники, заберем их с собой – и к оленям. Ты с ними в пути можешь побеседовать, интервью взять, или как это у вас называется? Эти двое у меня как правая и левая рука. Оба – фронтовики, боевые товарищи… Еще на Западенщине АКовцев и ОУНовцев гоняли, потом на пенсию вышли – и ко мне. Прекрасные стрелки, и мужики бывалые. В основном занимаются организацией охот и отстрелом хищников. Тут не статью – остросюжетный роман писать можно!
Я, впечатленный, закивал – такое с руками оторвут! АК – Армия Крайова, националисты польские, которые с одинаковой лихой злобой воевали против нацистов и против советских партизан в годы немецкой оккупации. А ОУН-УПА – националисты украинские. И воевали с ними аж до 1956 года… Так что егеря эти – явно волкодавы те еще! И если Стельмах дает добро на публикацию материала про них – значит, знает, что делает. В конце концов, столько лет прошло…
Но мне срочно нужно было как-то залегендировать наводку на базу браконьеров, чтобы закинуть ее БООРовцам, и потому я сказал:
– На обратном пути заскочим в Крапивню, там есть у меня человек один, я его могу про браконьеров этих поспрошать…
Крапивня была лесной деревенькой дворов на сто, и каждый первый мужик там держал дома ружье и промышлял охотой.
– М-м-мда? Я вроде всех крапивников знаю, кто это там такой осведомленный?.. Ладно, ладно, журналистская тайна, да?
– Да… – и я не то что бы совсем блефовал.
Во время моей работы в «Маяке» в веке двадцать первом, еще до поездки в Москву, жил-был в Крапивне один вредный дядька, Василий Петрович Стрельченко. Особенно его волновали вопросы благоустройства и дорожного строительства, и ровно в 8:30 утра каждый понедельник у меня в кабинете разрывался телефон – он звонил и звонил, пока ему не отвечали, чтобы выдать пятиминутку ненависти. Злобно, кратко и четко он излагал свои претензии к коммунальщикам и дорожникам, называя имена, фамилии, адреса, пароли и явки. Так что проблем с критическими материалами, коих с нас требовали энное количество в неделю, у меня не возникало. Разве что приходилось порой и в другие забытые Богом и властями места прокатиться – не будешь же всё время писать про Крапивню?
