Евгений Капба
Гонзо-журналистика в СССР
Глава 1, в которой приходится прыгать с балкона
Глаза мои открылись внезапно. Я что – спал? Ощущение чистого постельного белья на коже, подушка под головой, сумерки за окном – всё это говорило в пользу такой версии. Стоп! Бельё! Пододеяльник – хлопчатый, хрустящий, крахмальный… Я не крахмалил своё белье ни-ко-гда! Ни в этой жизни, ни в будущей. И заниматься этим в моём доме было некому. И я, и Гера Белозор – оба мы были бобылями. Но пододеяльник – это полбеды! Подушка пахла валерианой! Совершенно точно под наволочкой лежала пара соцветий этого растения… Тоже – идея абсолютно мне не свойственная. А в окне – широком, с занавесками и тюлем, виднелись кроны деревьев. Тюль!
Ненавижу тюль, что за дебильное изобретение? Вот какую функцию, скажите на милость, выполняет тюль? Шторы – это понятно! Шторы – они от солнца, от чужих взглядов, ну, и как дополнительное утепление тоже… В конце концов – это бывает просто красиво! А тюль? Что красивого в кусках дырявой марли? И какой практический смысл носит их отвисание на карнизе?
Это совершенно точно был не мой дом! Я проснулся в квартире этаже эдак на втором-третьем. Скорее всего – в хрущёвке, судя по высоте потолков и слышному сбоку и сверху храпу соседей. Лежал я на диване один… Та-а-ак, но вот вторая подушка и чёрный длинный волос на ней, как и откинутое с той стороны одеяло заставили моё сердце похолодеть. Откуда-то из коридорчика доносились шум воды и женский голос: кто-то, напевая, принимал душ! Пошарив взглядом по комнате, я увидел настенные часы – большие и квадратные. Шесть! Наверняка утра, а не вечера.
Чёрт бы меня побрал, последнее, что я помнил – это ресторан «Полесье» и рюмка коньяка «Арарат», поднятая с товарищем Сивоконем! И где теперь Анатольич? И где этот сукин коньяк? Опять – коньяк! Опять он! Не-е-ет, ни капли больше! Если в себе я всегда был уверен, у меня с алкоголем установились уважительные, упорядоченные отношения, то вот Белозор… В будущей жизни добрая четверть южных кровей давала мне неплохой иммунитет к этиловому спирту, а вот славянская полесская генетика Геры Белозора в жизни нынешней, похоже, оказалась весьма восприимчива к этому коварному яду. Никакого алкоголя… Ладно. Кому я вру? Никакого коньяка – вот это будет реалистичнее.
По крайней мере, труселя на мне. Это утешало. Но больше ничего не было – это настораживало. Стараясь не шуметь, я вылез из-под одеяла и принялся обследовать комнату в поисках своей одежды. Одежды не обнаружил, зато нашёл дверь на балкон. Одного взгляда хватило, чтобы понять – я всё ещё в Дубровице, в тех самых семидесятых… Ну, в Дубровице мне и море по колено, тут я из чего угодно выпутаться смогу… Наверное.
Поиски одежды продолжились и привели меня в крохотный «хрущёвский» коридорчик – точнее, в его отсутствие. И, слава Господу, тут-то и стояли мои боты, висели на крючке брюки-карго и рубашка. Носки, носки… Где же носки? Чёрт с ними, с носками! Я увидел, что дверь в ванную приоткрыта и не удержался – заглянул.
Что ж, стоило признать: зрелище было завораживающим и пугающим одновременно. Почему завораживающим? Потому что там, в клубах пара, под обжигающе-горячими струями воды нежилась некая брюнетка с замечательными природными данными. Высокая, стройная, с осиной талией и круглой попкой – вот уж дал Бог и предки, бывает же такое загляденье… Но генетика – генетикой, однако, было очевидно: ещё два, три, пять лет, и отсутствие занятий спортом и специфический образ жизни оставят от этой поистине художественной красоты лишь её жалкое подобие… В общем, понятно, почему привлекательная женщина, которую я увидел, показалась мне пугающей.
Это ведь была Май!
* * *
– Что, милок, никак муж невовремя вернулся? – бабулечка заботливо подала мне штаны, когда я слез с берёзы.
Почему с берёзы? Потому что Мария наша Батьковна, которая Май, выключила воду и принялась вытираться большим махровым полотенцем, и я, выяснив, что входная дверь заперта, а ключей в сквозном замке нет, не придумал ничего лучшего, как выбросить с балкона одежду и сигануть следом, надеясь, что удастся вцепиться руками в одну из веток.
Удалось. Благо – этаж тут второй, и я, повиснув, просто спрыгнул на пожухлую, уже почти осеннюю траву.
А бабуся в белом платочке и с клюкой помогла мне собрать одежду. Обожаю бабусечек. Наверное, точно такая же в святой своей простоте подбирала рассыпавшиеся веточки из костра для аутодафе Яна Гуса и подкладывала их обратно.
– Иди уже, герой! – усмехалась она, глядя, как я убегаю за дом – туда, где Май меня точно не увидит.
Удивлённый возглас из распахнутой настежь балконной двери квартиры Машеньки только подстегнул меня, и босые ноги с новой силой зашлёпали по асфальту.
Одевался я уже на детской площадке, за кустами. Меня, если честно, поколачивало – похмелье начинало давать о себе знать, да и холодно было: третье сентября на дворе, температура, как говорят в Беларуси – каля нуля! Я понятия не имел, где живёт Машенька Май, но районов хрущёвок у нас в Дубровице строили три: Снежкова, Болото и Центр. Если это Болото – то рассчитывать на спасение можно только в связи с безбожно ранним утром понедельника.
Довольно быстро одевшись, я подвигал руками и ногами, разминаясь и разгоняя по жилам кровь, отравленную парой промилле алкоголя и слишком долгим присутствием рядом с этим телом токсичной женщины. Сориентироваться удалось по указателям на домах: улица Достоевского! Очень символично. Роман «Идиот», издание второе, исправленное и дополненное.
Достоевского – это всё-таки район Снежкова, так что опасаться внезапного гоп-стопа практически не приходилось, и потому я быстрым шагом двинул в сторону центра. Напиваться вечером воскресенья – ну о чём я думал?! А всё этот старый конь Сивоконь!
Вообще-то это дико страшно: ни черта не помнить. Не знаю, как с Белозором – со мной такого раньше не случалось. Последние воспоминания: Анатольич праздновал рождение внука, а в одиночку он не пил – считал зазорным. Потому пригласил меня. Не знаю, как так вышло, что именно со мной сдружился этот матёрый водила и просто прожжённый мужик, но общались мы, пожалуй, поболее, чем любые два других сотрудника редакции. Поэтому я не счёл для себя слишком большой наглостью заявиться к нему с утра пораньше. Нужно же выяснить, как я оказался в квартире у Май!
* * *
Анатольичу тоже не спалось. Он сидел у подъезда на лавочке и курил, щуря от дыма заспанные глаза. На часах было около семи утра.
– О! К нам приехал, к нам приехал… Герман Викторович да-а-а-арагой! – пропел он сиплым голосом. – А ты что – тоже про Исакова вспомнил?
Ох, мать! Вот теперь – вспомнил. Исаков организовал пресс-тур для журналистов областных и республиканских изданий, чтобы показать, чем живёт дубровицкая нефтянка. Одна из самых молодых и перспективных отраслей народного хозяйства БССР, между прочим! Он за эти три месяца, что прошли после его назначения на должность заместителя генерального директора НГДП «Дубровицанефть», много внимания уделил культуре труда и быта на предприятии и теперь спешил похвастаться результатами своей бурной деятельности. Вот уж кого не обвинишь в излишней скромности! Но мне это только на руку. Пусть все знают, что в Дубровице работать лучше всего, и начальство у нас – самое-самое… Я его так распишу – Геббельс позавидует!
– О, вижу – вспомнил. Что, Гера – так плохо?
– Очень плохо, Анатольич. Ты как меня до такого состояния опоил, признавайся?
– Я-а-а-а? – Сивоконь сделал честные глаза, что, учитывая его прапорское прошлое, выглядело очень подозрительно. – Да ты сам – хлопнул сто, потом ещё двести, потом снова сто – и пошёл на переговорный пункт в Мурманск звонить! Я тебя остановить пытался – в дверях стал, да куда там! Ты меня за плечи взял – и переставил. И пошёл!
– Да? – растерянно почесал затылок я. – Так переговорный пункт же не круглосуточный вроде?
– А я тебе о чём толковал? Но тебе, если вещи своими именами называть, было до сраки! Вынь да положь тебе межгород с Мурманском. И ушкандыбал ты в ночь широкими шагами… Не буду я больше с тобой коньяк пить, Белозор, он на тебя оказывает негативное влияние.
– Я вообще больше к коньяку не притронусь, Анатольич… Проснулся чёрт знает где, чёрт знает с кем… Тьфу, тьфу, думать страшно…
– Вот даже как? – он докурил и выбросил окурок в мусорку. – Ну, пошли вместе до гаража, а потом – в редакцию за аппаратурой. У тебя-то с собой ничего нет?
– Ещё и издевается… Сам-то чего на улице в такую рань сидишь? Тоже не от хорошей жизни, наверное?
Мы шли по улице Ленина в сторону типографии – там стоял редакционный гараж. Под ногами бугрился асфальтовый тротуар, сквозь трещины в котором пробивалась уже тронутая желтизной трава и редкие подорожники. Опиленные весной ясени обросли и уже напоминали не бритых рекрутов, а местных модников – с растрёпанными неряшливыми патлами. В следующем году их кроны уже будут походить на причёски-афро, а ещё через год их снова опилят до того самого, уродского состояния…
– Жена меня на улицу выгнала, представляешь? – пыхтел на ходу Юрий Анатольич.
Как все профессиональные водители, он не очень-то любил ходить пешком, и теперь семенил, пытаясь угнаться за мной. Шагал я быстро – было сыро и по-осеннему прохладно, да и башка во время ходьбы трещала куда меньше.
– Пришёл я, конечно, поздно, и под этим делом, – вещал Сивоконь, – ну, а она сидит на кухне и ест борщ. Увидела меня – давай ругаться. Мол, дети были – за детьми доедала, внуки появились – за внуками доедает, муж – балбес, прийти вовремя не может, за ним тоже подъедать приходится… А я ей говорю: заведи поросёнка!
– И что?
– Она говорит – и за ним доедать, что ли, тоже?
Я посмотрел на него и загыгыкал, он тоже расхохотался, радуясь своей шутке, смеялся смачно, до слёз, вытирая их ладонями, потом успокоился и сказал:
– А если серьёзно – спину крутит, на погоду. Не спится. Дерьмовая ночь была.
– Это уж точно…
* * *
Я уже здорово обжился в белозоровском кабинете: у меня тут имелась смена одежды, кое-что из продуктов, пара запасных кассет для «Sony» – сейчас бесполезных, ибо диктофон (я надеюсь!) остался дома, и ещё всякая всячина: так сказать, дублирующий состав привычного барахла, которое я имел обыкновение таскать в рюкзаке или в карманах. А ещё – лекарства! Приняв две таблетки цитрамона за раз, я почувствовал себя гораздо лучше, и, в принципе, стал готов к труду и обороне ровно в восемь. Я успел к этому времени перекусить отвратительным кофе и восхитительным бутербродом и даже побриться в мужском туалете – благо, пришёл практически одновременно с уборщицей, времени на всё хватило.
– Гера! – раздался голос шефа, когда я уже собирался бежать. – Зайдите ко мне!
Ох уж этот комиссарский тон, бр-р-р-р! Как будто сейчас отправит затыкать собой амбразуры или бросаться под танки… Не знаю, что он хотел предъявить мне на этот раз, но в последнее время Сергей Игоревич завёл моду нахлобучивать меня по поводу внешнего вида – и карго ему не нравились, и в причастности к движению стиляг он меня обвинял, ну надо же… Где я и где стиляги? Однако сейчас он цепким взглядом из-под очков оглядел меня с ног до головы и, кажется, остался доволен.
– К Исакову? Идите-идите. К конторе НГДП приедет автобус из Гомеля, там будут все остальные… А телевизионщики – своим транспортом… Ну, удачи!
И чего вызывал? Это же тысячу раз обговорено-переговорено… Я уже уходил и взялся за ручку двери, когда главред вдруг спросил:
– Гера! Вы как вообще? Самочувствие, настроение? Может быть, вам в отпуск нужно?
– Да нормально вроде всё, Сергей Игоревич, спасибо, что поинтересовались… А в чём дело? Я что-то не так делаю, не справляюсь?
– Справляетесь, справляетесь, даже более чем… Не знаю, это может показаться странным, но… Мне показалось, что я видел вас в одних трусах, шарящего по кустам примерно в районе улицы Достоевского, часов около шести утра…
Вот тебе на! Никогда Штирлиц не был так близок к провалу. А что он сам-то делал в районе улицы Достоевского в шесть утра? Дом-то у него совсем в другом конце города!
– М-м-м-да? Странно, очень странно. Вот он я, здесь – можно сказать, даже при параде. И с чего бы мне бегать по Достоевского в трусах?
– Действительно – с чего бы? – уставился на меня шеф. – Но если соберётесь в отпуск – я буду не против. У вас ещё двадцать один день остался, вообще-то, а лето кончилось!
– Летом мне и в Дубровице хорошо! – махнул рукой я. – Ну, не поминайте лихом!
– Тьфу-тьфу-тьфу, – сказал член райкома коммунистической партии и постучал по деревянной столешнице. – Не дай Бог! Идите уже!
* * *
У крыльца большого, выполненного в стиле советского хай-тек, здания пара рабочих докрашивали металлический макет нефтекачалки, ещё двое – из шланга поливали ступени. Молодая строгая женщина в стильном деловом жакете и узкой юбке выговаривала:
– Сейчас уже приедут! Ну всё, сворачивайтесь! Степаныч, давай, командуй своим – меня они не слушают!
– Не переживайте, – сказал я, – они приедут через семнадцать минут.
– А вы откуда знаете? – удивилась она.
– Так я вроде как один из них? – пришлось помахать корочкой журналиста. – Но я местный, из «Маяка». Так что не переживайте.
На крыльцо выскочил Исаков – в отлично пошитом костюме и белой рубашке, как всегда роскошный, загорелый, белозубый и искромётный.
– Гера? Вот это я понимаю! Самый первый! Ну – раз самый первый, то я тебе расскажу, что у нас сегодня намечается, и угощу тебя шоколадкой… – он и вправду сунул руку в карман пиджака и достал плитку горького шоколада. – Будешь?
И мы стояли на ступенях и грызли шоколад, и я слушал про полевой лагерь сейсморазведчиков, буровую установку на рельсах, строительство ветки трубопровода и нового детского лагеря, который примет пионеров уже следующим летом. У меня даже осталось время почиркать в блокноте – без диктофона было ужасно непривычно, будто в каменный век вернулся. Я сделал пару шикарных снимков Владимира Александровича – улыбающегося, красивого, на фоне только что подкрашенного макета нефтекачалки.
В этот самый момент подъехал жёлтый ПАЗ с надписью «УТТ» на борту, остановился, хрюкнул, кашлянул, с лязгом открыл двери, и из автобусика посыпались журналюги.
– Белозор, Гера! Нехорошо! Пользуешься местным непотизмом в рабочих целях? – это был Артёмов, из Петрикова, отличный фотокор и замечательный парень: худощавый, живой, с пронзительными голубыми глазами и острыми чертами лица.
– Владимир Александрович, это Дима Артёмов, лучший фотограф в области. «Петрыкаўскія навіны» – единственная белорусскоязычная газета у нас, между прочим! – представил я его второму лицу Нефтегазодобывающего предприятия.
– А-а-а-а, знаю-знаю! – откликнулся Исаков и продекламировал широко известную в узких кругах шуточку: – «Петрыкаўскія навіны» – які раён, такія i навіны!
Мы втроём громогласно рассмеялись, и видит Бог, Артёмов в этот момент успел заснять Владимира Александровича, и получился у него портрет с первого раза наверняка куда как лучше, чем у меня, грешного, после десяти минут съёмки…
– А вы ведь бывали на Петриковщине, да? – подмигнул начальнику Артёмов. – Разбираетесь в теме!
– У меня бабушка из Турка! – улыбнулся в ответ Исаков, и тут же повысил голос: – Ну, товарищи журналисты, прошу за мной! Начнём с экскурсии по конторе, потом – поедем в поля! Возражения есть? Возражений нет! Рысью, марш-марш!
* * *
Я трясся в пахнущем бензином «пазике» рядом с Артёмовым и другими журналистами и блаженно улыбался: эффект бабочки работает! Исаков на посту первого заместителя директора НГДП – то есть, по сути, второе лицо в Дубровицкой (читай – белорусской) нефтянке – это настоящий прорыв! Он за три месяца успел накрутить хвосты такому количеству людей, что пресса просто подмётки на ходу рвала ради одной только возможности получить комментарий от молодого-перспективного начальника. А тут – пресс-тур! «Советская Белоруссия», БелТА, «Гомельская правда», даже вроде как из минского корпункта «Комсомольской правды» кто-то был, не говоря уже об отраслевой прессе нефтяников… Неплохая такая информационная бомба получится. Зная Владимира Александровича – акулы пера уедут влюблёнными в него, в Дубровицу и в НГДП. А там ещё и Волков на информационном горизонте появится, и тогда…
– А вы не Герман Белозор случайно? – звонкий девичий голос отвлёк меня от мечтаний о Нью-Васюках, и я вздрогнул.
На меня смотрели широко раскрытые удивлённые карие глаза:
– Я Зоя Югова, «Комсомолка»…
– Студентка, спортсменка и просто красавица? – на всякий случай уточнил я у этой рыжей симпатичной миниатюрной девчушки лет двадцати трёх.
Артёмов вовсю пихал меня локтем в бок – он тоже оценил минскую коллегу весьма положительно.
– Нет! То есть – да! Спортсменка, но уже не студентка, могилёвский журфак я год назад окончила! «Комсомольская правда», вообще-то! – наморщила нос она. – Что вы меня путаете? Я хотела у вас вот что спросить: вы комсомолец?
– Комсомолец. До двадцати девяти лет имею право!
– Это же просто отлично! Как насчёт интервью? – захлопала ресницами она.
– В смысле? – моему удивлению не было предела. – Какого интервью?
– Ну, у вас! Могу я у вас взять интервью?
– Ы-ы-ы-ы… – только и смог выдавить я.
Автобус дёрнулся, зафырчал и остановился.
– Приехали! – голос водителя позволил мне избежать неловкой ситуации: все двинулись к выходу.
Только интервью мне сейчас и не хватало!
Глава 2, в которой пахнет булочками и болотной тиной
Раздались три свистка, и вдруг земля дрогнула, пытаясь уйти из-под ног. Четыре килограмма тротила – не шутки! Я защёлкал фотоаппаратом – из скважины рванул целый фонтан чёрной жижи, должно получиться эпичное фото!
Нет, нефть так не добывают. Так сейсморазведчики возбуждают упругие колебания – при помощи взрывных работ. Кажется, отличный кандидат на мой личный конкурс конченых заголовков: «Как в Дубровице возбуждают упругие колебания: весьма специфичный опыт сейсморазведчиков».
Пока народ с фото– и кинокамерами третировал Тихого – главного инженера Управления сейсморазведки НГДП, я пытался скрыться от многозначительных взглядов комсомолки Юговой и сделать это одновременно с поиском источника умопомрачительного запаха свежего хлеба.
Меня интересовали в первую очередь дубровчане, которые работают здесь, в полевом лагере. Про начальников и достижения напишут и другие – тут хватало талантливых писак и без меня, а потому я аккуратно слился с интервью и, подчиняясь своему обонятельному инстинкту, двинул на запах выпечки.
Ароматы сдобы привели меня к обычному белому вагончику. Именно здесь располагалась кухня. Тут же, под навесом, стояли огромные деревянные катушки, переоборудованные под столики, и аккуратные чурбачки, что служили табуретами. Я поднялся по железным ступеням, отворил дверь, и в лицо мне шибануло сытными запахами борща, тушёного мяса, овощей… И никаких булочек!
– Добрый день! Я из газеты «Маяк», вот хочу написать про то, как сейсморазведчики в полях питаются!
Две миловидные женщины-поварихи неопределённого возраста тут же разулыбались, застеснялись, но при этом принялись наводить лоск в своём хозяйстве: тут – смахнуть крошки, здесь – аккуратнее расставить кастрюльки…
– Мы хотим, чтобы всё было по-домашнему! – хором заговорили они и рассмеялись.
Обе оказались уроженками Дубровицы и с удовольствием рассказали и про меню, и про особенности полевой кухни.
– А когда холодно – то у нас есть ещё и вагончик-столовая… Их с кухней спаривают, – они переглянулись и снова принялись хохотать.
– Это замечательно, а булочками вот пахло, это откуда?
– Это от нас! Пирожки с мясом, с яйцом и рисом, с грибами, с картошкой, капустой, со сгущёнкой и повидлом. Печёные, не жареные!
– А…
– А все уже разобрали! Очень наши мальчики их любят!
Зараза! Конечно, материал будет неплохой, и поварихи должны на фото получиться просто огонь, но пирожки проплыли мимо меня. Я выбрался из вагончика и растерянно повертел головой: всё-таки булочный запах определённо витал в воздухе!
И в этот самый момент я встретил его! Этот посланец небес шёл в ореоле солнечного света, сверкая великолепной лысиной и слегка сутулясь, потому как руками прижимал к груди бумажный пакет, полный пирожков!
– А-а-а-а! Пресса! А чего ты с Тихим не беседуешь? Там же все ваши?
– То не наши, то ихние… Евоные… Чёрт, в общем: это я наш! А они – не наши!
– А чего это ты – наш?
– Так я ж дубровицкий, из «Маяка»!
– Шкловский что ли?
– Белозор!
– А-а-а-а, Гера Белозор! Пирожок с повидлом будешь, Белозор? Ты тоже молодец, про народные дела пишешь… Я больше про спорт люблю, но как ты коммунальщиков песочишь и в горсовете бодаешься, тоже почитываю…
– Буду! – я наконец оказался обладателем вожделенной выпечки и тут же впился в пирожок зубами.
Яблочного повидла внутри полно, начинки не жалели! Не то, что в моё время, когда можно было уже наесться теста до отвала, прежде чем наткнёшься на капельку варенья…
– Шпашыба! – прошамкал я. – А вы иж Дубровычы?
Пирожок не давал мне говорить нормально, но лысый всё понял и кивнул:
– Да-а-а! Карпов Тимур. Инженер-механик. Оголодал ты, однако! Пошли в вагончик, чаем тебя напоим и пирожков вместе поедим!
Конечно, я пошёл с ним в вагончик и напился сладкого чаю, и наелся пирожков, и пообщался с целой компанией дубровицких дядек: электроников, сейсмиков, взрывников, наладчиков и геодезистов. Отснял и их, и условия жизни. Бытовку свою они только хвалили. Мол, тепло, светло и мухи не кусают. И кровати у них нормальные – это Исакову спасибо, и вообще, такая новая метла как он, которая по-новому метёт именно таким образом – это просто находка для всего предприятия. О людях думает, а не о себе.
Я не стал их разочаровывать. О людях Владимир Александрович, конечно, тоже думал. Но со своей эгоцентричной точки зрения. Ему жутко нравилось всем нравиться, он любил когда его любят!
Прощался с сейсморазведчиками по-доброму:
– Ну, ищите себя в газете! – пожимал я одну за другой крепкие ладони.
– Смотри, чтоб рожа кривая не получилась! – улыбнулся Тимур. – Бывай, журналист!
* * *
Югова стояла у ПАЗа и выжидающе глядела на меня:
– И где вы были, товарищ Белозор?
– Работал! – сказал я, стряхивая крошки с груди. – Напряжённо.
И поковырялся в зубах.
– Эм-м-м… Скажите, а как это у вас получается – вот так вот напряжённо работать и попить-поесть при этом, и материал хорошо сделать, и оставить всех довольными?
– Что? А… Материал… Вот вы где были?
– Ну, можно сказать, что на мини-пресс-конференции главного инженера – первого зама управления сейсморазведки Владислава Тихого, а что?
– И много там с вами было коллег?
– Все… Кроме вас, товарищ Белозор!
– Во-о-от! А я где был?
– Да судя по всему – перекусывали! – она даже кулачки упёрла в бока…
Ну да, не в бока, а в такую стройненькую талию, которая постепенно переходила в такую кругленькую… Такс, это всё нюансы, а суть в том, что…
– Перекусывал, именно. Чай пил. И общался с дубровчанами-сейсморазведчиками. И будут у меня люди труда: инженеры, сейсмики, механики, геодезисты. Живые, с улыбками, байками и хохмочками. А у вас у всех – один Тихий. Кто молодец?
– Во-о-о-от как! То есть, вы не разгильдяй, вы – молодец?
– Только так.
– Так согласны на интервью?
– Не-а. У меня в Слободке под мостом стихийная свалка, надо сфоткать и критику написать. Какое интервью? Люди гадят, мастера ЖЭКа невесть куда смотрят, участковый спит, наверное…
– Один вы в белом пальто красивый?
– Почему это в белом пальто? В брезентухе, на «козлике» с прицепом и с мешками для мусора! Какой толк критиковать, если ничего не делаешь?
– И что вы предлагаете?
– Убрать мусор вместе со мной и спрашивать всё, что захотите!
Зоя Югова ошарашенно смотрела на меня.
– Но я…
– Пресс-тур часов до двух, потом обед в одном из городских заведений, потом полно времени. Вы ведь без водителя?
– Да, я поездом обратно…
– Поезд в двадцать три ноль девять, Гомель-Калинковичи-Минск. После трудового подвига обещаю отвезти вас в городскую баню помыться и в ресторан – покушать.
– Вот так сразу – в ресторан? – попыталась пококетничать она, явно всё ещё пребывая в состоянии шока.
– Ну почему же – сразу? Мусор уберём, отвезём его на свалку или на пункт вторсырья… Рабочую одежду я вам предоставлю. Не в этом вот же вы пойдёте…
Вельветовые брючки в обтяжку, легкомысленная блузка и полуботинки на каблуках явно для уборки мусора не годились. На мой взгляд – и для пресс-тура тоже, но у каждого свои тараканы. Кто-то любит пирожки, а кто-то – ходить по говнищу на каблуках.
– Я согласна! – вдруг выдала Югова. – Но есть одно условие.
– М-м-м-м-да? – я, если честно, надеялся, что журналистка назовёт меня кретином и поедет со всем пулом корреспондентов в Гомель, чтобы отчалить в свои столицы оттуда на прямом поезде, ан нет!
– Мы будем на «ты».
Вот так вот, значит? Ну ладно, дополнительные рабочие руки мне не помешают. Если уж откровенничать до конца – сегодня мне больше хотелось залезть в баньку и вытравить алкогольные токсины, а свалкой я планировал заняться завтра, но давши слово – держись! Банька подождёт, будем бороться с похмельем тяжким физическим трудом.
* * *
С пресс-туром мы успели посмотреть много всякого интересного, но и из-за буровой ЗУБРа, и на выставке кернов и образцов нефти, которую устроили геологи – везде торчали уши Исакова, и журналисты по два, три, пять раз наматывали себе на ус: без Владимира Александровича тут до сих пор бы на хромых кобылах катались и рукавом вытирались. А нынче – вон бытовые условия какие! А техника вся сверкает, покрашена, обслужена – фантастика! Сплошные достижения и галочки, много галочек в сфере охраны труда, роста культуры труда и быта, и здоровой обстановки в коллективе. Не начальник – ангел небесный!
Но ангелов небесных в СССР по определению водиться не должно было. На них сразу же натравили бы пропагандистов научного атеизма. И плевать, что у них нимб и крылья. Не положено!
Ангел или не ангел – но обедом нас накормили. Накрыли отличный стол в ресторане «Полесье», правда – без спиртного, поблагодарили за пресс-тур, и Исаков лично пожал каждому руку и выразил надежду, что скоро увидит отличные материалы в газетах и на телевидении. И усвистал в закат.
Столичные коллеги товарища Юговой не сразу поняли её финт ушами с задержкой в Дубровице, но Зоя сослалась на визит к родственнице и заверила, что поедет в Минск на ночном поезде. Они подозрительно косились на неё, а персонал «Полесья» – на меня. Мне было стыдно за вчерашнее, и я прятал глаза, пока ко мне не подошла пожилая официантка и не шепнула на ухо:
– Машину Пашка к Третьему магазину отогнал. Вот ключи.
У меня как камень с души свалился! «Козёл» был жив!
* * *
«Козла» мне сбагрил Стельмах, когда мы с ним ездили пристреливать мою новенькую вертикалку ИЖ–12. Он-то теперь ездил на свеженькой «Ниве». Конечно, не своей, а БООРа!
– Оформляй покупку через комиссионку, справка-счёт есть, как положено. Всё нормально, – заверил меня Ян Генрикович, – я договорился. Считай это братской помощью от советских охотников советским же журналистам.
Я в этих местных схемах вообще не шурупил. К кому надо подойти, от кого привет передать, какую шоколадку занести и как кого назвать – это было дикой дичью, и оставалось только положиться на людей прожжённых и ушлых. А Стельмах точно был одним из наиболее преисполнившихся житейской мудрости персонажей. Он умудрился списать машину и сделать так, чтобы я оказался первым и единственным желающим в автокомиссионке. Стыдно? Та не очень, если честно.
Ну да, обычный пролетарий стоял в очереди на то, чтобы получить право стать в автоочередь лет пять, а потом покупал за несколько тысяч рублей «москвич» или «копейку» – того цвета и той комплектации, что имелись в наличии, без права выбора. «Волга» как у Таси доставалась далеко не всем и не всегда, это машина для избранных. Одни равны, другие – ровнее, всё классически…
Мне машина была нужна для дела. Даже – для ДЕЛ! Во-первых, работа. Во-вторых – космические корабли, которые бороздят просторы Вселенной. То есть – попаданец, который собрался менять историю, пусть и в локальном масштабе. Эдакое построение развитого социализма с человеческой физиономией в отдельно взятой провинции… А без верного коня свершать подвиги несподручно.
Ну ладно, не коня – козла. Козёл он и есть козёл – бодливый, прыгучий, вонючий и строптивый. Но пока я справлялся, даже на дерюге под днищем валялся всего два раза… Деньги из тех самых 25% от клада у меня были – много ушло на перестройку дома, но и оставалось ещё прилично: на машину хватало и в Большой Советской Энциклопедии на букву «Д», там, где Деньги – тоже лежала довольно пухлая пачечка.
В отличие от привычных мне инфляционных скачков, в этом времени всё было стабильно: цены не росли, деньги не обесценивались. Кажется – так будет ещё три-четыре года, потом какая-то то ли реформа, то ли подорожание… В общем – пока я мог за это не переживать. А за что переживать было нужно?
За товарища Югову, конечно. Она чуть ли не двумя пальчиками пыталась открыть дверь моего «козла» – и, конечно, ничего у неё не получалось. Пришлось проявить галантность:
– Присаживай… ся! – я с хрустом открыл дверцу и пропустил даму внутрь.
Внутри в салоне всё было прилично. Новая обивка, аккуратные коврики, чистота и порядок. Усевшись на переднее сиденье, рыжеволосая красотка стала с интересом оглядываться. Вот бывают же такие барышни: забралась в машину к незнакомому провинциальному чудиле под два метра ростом и ничего – в ус не дует. Нет потому что у неё усов! Вертит себе прехорошенькой башкой, ресничками хлопает…
Нам, мужчинам, такая храбрость даже и не снилась. Как там у классика? Безумие нашего бесстрашия… Или проще: слабоумие и отвага. Хотя, тупицей она явно не была. Отучилась же как-то, в «Комсомолку» попала… Авантюристка, наверное.
* * *
От «Полесья» до Дома Культуры – километра полтора по Советской. Проехали их не спеша, я рассказывал Юговой про знаковые места нашего города и исторические здания – благо, немного их. Она слушала, что-то даже помечала в блокнотике.
Я еле сдержался, чтобы грязно не выругаться, когда увидел на крыльце ДК знакомую стройную фигуру. Да она что, круглые сутки тут курит? Что у неё вообще с лёгкими, если я, кажется, без сигареты с мундштуком видел её только голую в душе? Какого хрена эта стерлядь должна тут стоять в этот самый момент?
С другой стороны, глаза Машеньки Май, которыми она провожала «козлик», меня и Зою на переднем сиденье, того стоили. Мне казалось, что она сейчас или лопнет от негодования, или ущипнёт себя, чтобы убедиться, что это не сон! Я бы тоже охренел, пожалуй: с утра был в её постели, потом исчез внезапно, а в обед уже рассекает по городу с какой-то рыжей неизвестной!
