Евгений Лукин
Эпидемия
– Вот… – И он протянул мне вскрытый конверт, в котором что-то топорщилось. Что-то похожее на покоробленную, выгнувшуюся от времени открытку. – Почтарь передал…
То, что я достал из конверта, открыткой не было. Прямоугольник бересты с вырезанными (или выдавленными) на нем неровными угловатыми буковками. Среди прочих знаков я различил «ять» и «юс малый». Попробовал разобрать, но не смог. К сожалению, в институте у меня со старославянским и древнерусским дела обстояли неважно.
– Откуда это?
– Из леса…
Прочел адрес на конверте. Почерк малость корявый, но надпись вполне читаемая, современная. Выполнена шариковой ручкой.
– Он?
– Да наверное он… Кому еще?
– Так он что же, на других леших вышел?
– Да запросто! Сказал на опушке: «Приходи завтра…»
– Почему завтра?
Старшина Леший досадливо покряхтел.
– А иначе не придут. Обязательно надо сказать: «Приходи завтра…»
– А он это откуда знал?
– Да я же ему и рассказал… Лес честной!
Последние два слова прозвучали как матерное ругательство.
– Так что тут написано-то?
Лёха взял у меня из рук берестяную грамоту, вчитался, покатал желваки.
– Обещают в корягу высушить…
– За что?
– Дескать, доброго человека обманул… обещанного не выполнил…
– Как не выполнил?! – возмутился я. – Я свидетель!
– Да ты-то свидетель… – начал было Лёха, но тут дверь вновь отворилась – в каптерку ступил «Дед». Комбат. Майор Сапрыкин.
Мы вскочили.
– Вольно, – буркнул «Дед». Сел, протянул ухватистую пятерню, взял пачку болгарских сигарет, осмотрел, бросил обратно, повернулся всем корпусом к Лёхе. – Ты вот что скажи… – мрачно прогудел он. – У придурка у этого у твоего… еще родня есть?
– Н-не знаю…
– Ну не сирота же он! Отец-мать должны быть?
– Н-нь… – Лёха затряс головой.
– Мог бы и выяснить. Ладно. Заявятся – спровадим. А пока… Служи спокойно.
Поднялся, вышел.
Глава 7
Уж не знаю, в чем тут причина, только набеги Лёхиных родственничков с той поры прекратились. То ли незваных гостей устрашил грозный наш комбат, то ли сам Лёха спохватился и наконец-то принял меры. А может, все естественным путем утряслось.
Вы спрóсите, а как же мои материалистические взгляды на жизнь? Удалось мне их уберечь после такой чехарды невероятных событий? Представьте, удалось! Убедил себя в том, что обязательно должно найтись рациональное объяснение, просто не нашлось пока. Но, если уж быть честным до конца, то, боясь повредить ненароком рассудок, я просто принимал все как есть и объяснений особо не искал.
Пребывая в должности каптенармуса, мой друг за каких-нибудь полгода сделал головокружительную карьеру: из младших сержантов дорос до старшего. Нашить на погоны продольную лычку ему, правда, так и не довелось. Не любили у нас присваивать срочникам старшинское звание. Единственное исключение – ушедший на дембель Лень, ну так он же хохол! Куда там лешему!
Но, что поистине странно, на втором году службы Лёха резко завязал со своими цыганскими штучками (за исключением политзанятий). Оставалось гадать: или ему это стало больше не нужно, или… Или теперь он морочил всех подряд, без разбора. То есть и меня тоже. Предполагать такое было по меньшей мере обидно.
Да и беседы наши относительно леших завязывались все реже. С одной стороны, понятно: забот поприбавилось и у него, и у меня. С другой – невольно закрадывалось подозрение, что дружба идет на убыль.
А однажды он назначил меня в суточный наряд. Причем случилось это аккурат перед Новым годом. Вторым по счету Новым годом.
«Дедушку»! Дневальным! На тумбочку! Со штык-ножом!..
Нет, конечно, я бы мог поймать кого-нибудь из салабонов и вежливо попросить, чтобы тот меня заменил, но это, согласитесь, было бы как-то мелко. И пошел я к Лёхе разбираться.
– Что за хренотень? – укоризненно спросил я, войдя без стука. – Ты бы меня еще картошку чистить послал!
Старшина Леший сердечно мне улыбнулся, чем сильно удивил, поскольку в последнее время он все больше ходил озабоченный, хмурый.
– А как тебя еще в каптерку заманить? Зазнался, политработник, нос воротишь…
– Я?!
– А кто – я, что ли? Садись, покурим по старой памяти…
– Иди ты лесом! Давай сначала с нарядом проясним!
– Да не волнуйся ты! Переназначил уже…
Оригинальный способ приглашения в гости!
– Что-то радостный ты какой-то, – заметил я.
– В общем, так… – возбужденно сказал Лёха, щелкая зажигалкой (и не бензиновой, обратите внимание, – газовой!). – В лес я больше не вернусь.
От неожиданности дым попал не в то горло. Пришлось прокашляться.
– Ничего себе…
– Ну подумай сам! – с жаром продолжал он. – Вернулся я в лес! И что?
– Да пожалуй, ничего хорошего, – поразмыслив, осторожно предположил я. – Если «черную метку» прислали! Отметелят, свяжут, в корягу превратят…
– Вот я и решил! Уж лучше здесь остаться!
– А как ты это сделаешь? Ну останешься – до дембеля. А дальше?
– А дальше – на сверхсрочную службу! В школу прапорщиков!
Я уронил сигарету и долго пытался поднять ее с пола. Поднял. Обдул.
– Позволь… Ты ж ему обещал…
– Обещал! – в восторге подхватил Лёха. – Обещал отслужить за него в армии! А насчет того, сколько лет служить, мы не уговаривались…
– Погоди… – пробормотал я, пытаясь собраться с мыслями, и тут напал на меня приступ совершенно дурацкого смеха. Вот, стало быть, что означали те давние Лёхины слова: «Выполнить – выполню, а наколю обязательно…»
– Комбат знает? – спросил я, кое-как переведя дыхание.
– Да он же это мне и присоветовал!
* * *
По банным дням нас возили на грузовике в город. Крохотный такой городишко, зеленый, пыльный, и тем не менее цивилизация. Подлый ветер швырял в нас шашлычные запахи то справа, то слева. Базарчики. Яркие национальные одежды женщин. В узких темных от листвы улочках обитают автобусы (почему-то вишневого цвета).
Помылись? Насмотрелись? В кузов – и обратно!
Ранней весной красок, понятно, поменьше. Зато воли больше. Как-никак последние полгода дослуживаем. Один – старшина, другой – политинформатор. Вышли из бани, огляделись. Вот забегаловка. Отчего б не зайти? Полчаса есть, «Деда» Сапрыкина (сегодня в баню нас сопровождает именно он) нигде не видать… Зашли. Взяли по бутылочке «жигулевского», а Лёха достал из кармана шинели сушеную рыбку.
– Откуда это?
– С Волги. Клепикову посылка пришла.
Ага… Стало быть, взятка старшине.
Сидим наслаждаемся.
– По лесу-то скучаешь? – спросил я Лёху.
– Теперь? – Он задумался на секунду. – Так, иногда…
– А раньше?
– А раньше – хоть волком вой! – вырвалось у него. – Особенно в карантине… Всю силу отбило…
– Кстати, почему?
– Загоняли… Чувствую: ничего не могу! Ни обморочить, ни глаза отвести… – Лёха отпил из горлышка, обсосал ребрышко сушеной рыбки и вскинул вдруг на меня зеленоватые близко посаженные глаза. – Ты думаешь, чего я тебе тогда признался? Невмоготу стало! Неужто, думаю, все?.. Спасибо тебе!
– За что?
– За то, что выслушал! За то, что поверил…
Мне стало очень неловко.
– Да я…
Он замахал на меня рыбьей косточкой:
– Ладно-ладно, не поверил! Сделал вид, что поверил. Все равно спасибо!
Смущенные обилием искренних слов, мы смолкли и снова приложились к бутылочным горлышкам.
– Нет, но… – с запинкой вымолвил я. – Началось-то с чего?.. С виноградника! Ты ж от виноградника сил набрался…
– Это я от тебя сил набрался, – буркнул он. – А ни от какого не от виноградника…
– Но сам же говорил, что лес…
Лёха крякнул и озабоченно принялся отряхивать рыбьи чешуйки с шинели.
– Знаешь… – сказал он. – Вот что я однажды понял: наш дивизион – это тоже лес…
– Это как?
– Н-ну… тоже лес… Чаща… Только вместо деревьев – люди. Разные. Кривые, прямые, корявые, развесистые… Вот от них я теперь и… – Осекся, уставился на что-то за моим плечом.
Я обернулся. Лес честной! «Дед»! Спиной к нам, лицом к прилавку. Видать, на тот же предмет, только покрепче.
Не может быть, чтобы вошел, да не заметил. Или не узнал, скажем.
Что ж, поймался – не суетись. Тем более пиво – выпито. Подчеркнуто неторопливо мы с Лёхой встали и покинули забегаловку.
Хоть бы обернулся! Прóпасть такта в этом человеке.
* * *
Подкатил последний армейский март. Весна за ноздри дергает. «Дембелем пахнет!» – ликующе орут «деды», входя в казарму.
Ночами не спится – ни Лёхе, ни мне. Как-то раз поднялись, оделись, вышли мимо встрепенувшегося дневального в серую от луны азиатскую ночь. До курилки плестись было неохота, присели на дюралевый приступочек ангара.
– Ну а что? – невесело подтрунивал я. – Станешь прапором, наворуешь десять тысяч… трибуналу глаза отведешь…
– Нам нельзя воровать, – недовольно возразил он.
– Кому это – вам?
– Лешим.
– Как это нельзя? – возмутился я. – Только и знаете что воруете, прячете… перепрятываете…
– Из озорства, – строго уточнил он. – А ради выгоды – никогда!
– Ну вот из озорства и наворуешь… Вообще интересные у вас понятия.
Помолчали. Впереди над темными смутными кронами акаций медленно возгоралась непомерно крупная звезда. Похожа она была на сигнальную ракету, но слишком уж неподвижна. Затем от нее бесшумно принялись отскакивать и расплываться в сумраке мерцающие концентрические круги.
Должно быть, в соседнем дивизионе что-нибудь запустили.
– Кто храпит?!
Дюралевую дверь мы оставили приоткрытой, поэтому истерический вопль из ангара долетел до нас без искажений:
– Кто храпит?!
Переглянулись изумленно. Рядовой Горкуша? Откуда взялся?
– Дневальный! Найди, кто храпит, и дай в лоб! Он из меня кровь шлангами пьет!!!
Господи, да это Клепиков! Ну надо ж до чего голоса похожи! И не только голоса. Стоило ноябрьскому призыву уйти на дембель, рядовой Клепиков преобразился. Теперь он внешне отличался от приснопамятного «дедушки» Горкуши разве что цветом глаз, а уж молодых гонял, пожалуй, что и беспощаднее.
– Дневальный!!! Зажрался, сука? Совсем уже мышей не ловишь! Нюх потерял?! Найди, кто храпит! Носопырку растопчу! Дыню вставлю!
Мы слушаем и посмеиваемся. Храпят и впрямь со всхлипом, будто шланг продырявился. Вскоре дневальный находит источник шума, и мартовская ночь снова становится тихой.
– Может, тебе лучше в офицерскую школу? – предлагаю я Лёхе. – Всех охмуришь, дорастешь до генерала… до маршала…
Он лишь презрительно хмыкнул и не ответил.
* * *
Спросите меня: «Что ты оставил в армии такого, о чем жалеешь до сих пор?» – отвечу: «Ботинки!»
Какие были ботинки!
Не знаю, кто из нас кого деформировал, но к концу первого лета мы уже представляли собой одно целое. Поначалу казалось, будто они выточены из железного дерева. Я постоянно стирал в них ноги и шипел от боли, разуваясь. И вот свершилось. Мы срослись душами, мы наконец-то подошли друг другу.
С превеликим сожалением я сдал их последней осенью в каптерку и долго потом клянчил у старшины Лешего разрешения уйти на дембель именно в них. Увы, ответ был один: в «мабуте» «на гражданку» никто не уходит, не положено.
– Ну так отведи всем глаза – не заметят!
– Здесь – не заметят. А поедешь домой, нарвешься на патруль?
Пришлось впервые за два года примерить парадную форму, провались она пропадом! Чувствовал я себя в ней совершенно по-дурацки. Лёха оглядел меня со всех сторон и, кажется, тоже остался недоволен.
– Прямо так и уйдешь на дембель? – сердито спросил он.
– А что?
– Ни одного значка!
Ну правильно, ни одного… Ни значков, ни дембельского альбома. С чем пришел, с тем и ухожу. Меня ж не в восемнадцать лет призывали, а в двадцать два, так что все эти регалии и аксельбанты представлялись мне детской забавой.
– Вот кривой вражонок!.. – ругнулся Лёха. Слазил в загашник, достал нагрудный знак – синеватый щиток с белой цифрой «три». Привинтил, отступил на шаг, полюбовался. – Теперь другое дело. Теперь дембель.
И я наконец решился.
– Лёха, – сказал я. – Серьезно поговорить не хочешь?
– Ну… – настороженно откликнулся он.
– Ты правда леший?
Он рассмеялся.
– Да нет, конечно…
– Значит, все-таки цыган?
– Бабка – цыганка, – уточнил он. – Она меня кое-чему и научила…
– А остальное?!
– Что остальное?
– Н-ну… настоящий Лёха… жена его… комбат… Маринка…
– Да близнецы мы с ним!
– А имена?
– Паспортист напутал – обоих Алексеями записал. А вообще-то он – Александр…
– А как же она тогда поняла, что это ты, а не он?
– Кто?
– Супруга!
– А-а… Шрам у него за правым ухом. Отит оперировали. Я только вошел, а она мне сразу палец за ухо. А шрама-то и нет…
– А берестяная грамота?
– Сам смастерил!
Врал! Врал нагло! Откуда ему знать древнерусский язык? И покажите мне в окрестностях дивизиона хотя бы одну березу!
– Погоди… А комбат?
– А что комбат? Просто умный мужик… Ты еще про Маринку спроси!.. Кстати, она тебе так ни разу и не подмигнула?
– Нет…
– Может, оно и к лучшему. Правым глазом – ладно, а ну как левым?.. – Лёха довольно ощерился и покрутил клиновидной своей башкой. – Нет, хорошо, хорошо у нас вышло… Сами не заметили, как два года проболтали…
Я смотрел в его честные зеленоватые глаза и не верил ни единому слову.
* * *
В Ташкент нас везли на автобусе. Я нарочно занял заднее сиденье, чтобы поглядеть последний раз на наш КПП. Рядом со мной оказался рядовой Клепиков – дембель дембелем: в сверкающих цацках, шнурах и с жестяным подобием морского «краба» на фуражке. Всю ночь он куролесил, не давал спать, дразнил тех, кому еще служить «как медному котелку», расписывал прелести жизни «на гражданке» и наконец украсил свою тумбочку надписью «Будь проклят Тантал!» (кодовое название нашей группы дивизионов). Теперь вот прижух и напряженно смотрел в тусклое заднее стекло на стоящих перед воротами Лешего, «Деда» и Маринку. Любимица комбата располагалась в профиль к нам, поэтому надпись черной масляной краской на белом собачьем боку читалась особенно четко: «ДМБ-76».
Автобус тронулся.
Клепиков заплакал.
Маринка повернулась анфас, и я увидел, как зрачки ее (средь бела дня!) просияли алым. А потом она, клянусь, еще и подмигнула напоследок. То ли мне, то ли Клепикову, то ли всем сразу… Которым глазом? А вот не запомнил!
Июль – август 2022
Волгоград – Бакалда – Волгоград
Тихушники
Хотел бы я услышать ту музыку, от которой нынешние тинейджеры, достигнув пенсионного возраста, придут в ужас.
Великий Нгуен
Глава 1
Громовица
С виду будущее ничем не отличалось от настоящего. Антон Треплев стоял на горбатой грунтовке посреди осиновой рощицы и озирался. Августовский день близился к закату, в отдалении что-то негромко ухало и погромыхивало: не то канонада, не то динамики.
Может, промахнулся Голокост? Отправил, да не туда…
Но ведь куда-то же отправил!
Шагах в десяти от дороги одиноко торчал старый телеграфный столб с единственным изолятором. Без проводов. Высохшая древесина причудливо гравирована короедом. Несомненно, данный памятник культуры простоял здесь как минимум четверть века и намерен был простоять еще столько же. Иных примет времени не наблюдалось.
Так будущее или настоящее? Если настоящее – плохо. А если будущее – не исключено, что еще хуже.
* * *
Вскоре отдаленное мерное уханье приблизилось, обрело мощь. Антон отступил подальше от дороги и огляделся в поисках укрытия. Укрытие нашлось в сухой канавке позади зарослей тальника. Отсюда и подглядим сейчас, на котором мы свете.
Всплывая над буграми и тут же проваливаясь в седловины, грунтовку одолевал серебристый джип. Внутри его бухал динамик. Как сваебойка.
Машина поравнялась с Антоном, и он опять ничего не понял. Модель невиданная, но мало ли на свете невиданных моделей! Велосипедный диаметр колес, зазор между брюхом и дорогой – чуть ли не полметра, стекла зеркальные, сильно запыленные.
Казалось, еще миг – и тусклая самодвижущаяся скорлупа взорвется, не выдержав акустических ударов изнутри. Проехала. Дождавшись, когда серебристая крыша окончательно канет в прогале меж дубравами, Антон выбрался из канавки.
– Откуда вы?
Вздрогнул, обернулся. Возле старой корявой вербы по ту сторону рытвины стояла и смотрела на него девушка лет восемнадцати-двадцати. Прикид вполне современный: шорты, укороченная летняя маечка, кроссовки на босу ногу, на поясе – плеер, в каждом ухе – по затычке, в руках – некий гаджет, похожий на кирпич.
Только вот сам вопрос… «Откуда вы?» Обычно разговор начинают с приветствия… Или имелось в виду: «Откуда ты тут такой взялся?»
И смотрит как-то странно. Недоверчиво, чуть ли не испуганно. Должно быть, какая-то черта в облике Антона ее насторожила. Кстати, сама-то она откуда взялась? Тоже пряталась?
– Откуда?.. – переспросил он исключительно с тем, чтобы потянуть время. – Хм… откуда…
Наверное, имело прямой смысл симулировать салонное слабоумие, проще говоря, прикинуться придурком-острословом, после чего можно безнаказанно гнать правду – все равно никто не поверит.
Антон осклабился.
– А из прошлого! – развязно сообщил он и подмигнул. Дескать, умеем знакомиться, умеем…
К его удивлению, незнакомка не улыбнулась, не обиделась на сомнительную шутку и как будто встревожилась еще сильнее.
– Все мы из прошлого… – осторожно промолвила она, внимательно приглядываясь к Антону. – Мы точно с вами нигде не встречались?
– Точно, – заверил он.
– Странно… Мне кажется, откуда-то я вас знаю.
– Ну разумеется, – с галантной язвительностью молвил он. – Кто же не знает Антона Треплева?
– О господи!.. – сказала она. Выдернула затычку из правого уха, из левого. – Слушайте, а вы действительно очень с ним похожи.
После таких слов маску остряка с Антона сорвало мигом.
– С кем?!
– С Треплевым, – озадаченно пояснила она.
– Который нынче год? – вырвалось у него хрипло и невнятно.
– Что?.. – Незнакомка не разобрала.
Собственно, она могла бы и не отвечать. На груди маечки были крупно отпечатаны две даты, разделенные долгим тире. Слева – год, откуда Антон только что убыл, справа…
Мысль о том, что на ткани можно по приколу изобразить любой набор цифр, даже и не мелькнула. Беглец из прошлого почувствовал слабость в ногах. Все сработало, аппаратура не подвела. Двадцати лет как не бывало. И тем не менее первая встречная говорит Антону Треплеву, что он похож на Антона Треплева. Вот тебе и канул в неизвестность!..
– Где вы могли его видеть?
– Кого?
– Треплева!
– На портрете в учебнике, где же еще?
Действительно, где же еще? Что тут, черт возьми, стряслось за эти двадцать лет? Допустим, Голокосту надоела репутация безумного самородка-изобретателя или там нобелевки захотелось – и он, несмотря на клятвенные заверения держать все в тайне, взял да и объявил прессе, что ему наконец-то удалось отправить в будущее не спичечный коробок, не мышку с меткой – человека! И стал Антон Треплев кем-то вроде Юрия Гагарина…
А ведь это, между прочим, не самый плохой вариант. Может быть, даже самый хороший. Героям прощают все.
Размечтаться Антон не успел. Незнакомка вскинула глаза к небу, замерла.
– В рощу! – выдохнула она в страхе. – Бомбить будут!..
* * *
Они успели отбежать шагов на двадцать, когда их накрыли с воздуха. Рева моторов не было. Был надвигающийся шелест винтов. Надо полагать, вертолеты в будущем стали тише мыши, но мощности не утратили. Порыв – и роща обезумела, заметалась. Винтокрылая машина зависла над тополем, возле которого залегли беглецы. А потом с небес рухнул грохот.
Уп! Уп! Уп! Разрывы тупо лопались, вдавливая в землю. Ничего себе грядущее! Наступило и притоптало… Антон с ужасом ждал попадания. Не дождался. Отважился приподнять голову. Роща по-прежнему бурлила, и при этом нигде ни вспышки, ни вздымающейся земли, ни секущих листву осколков. Рядом, прикрыв голову руками, лежала и вздрагивала незнакомка.
Уп! Уп! Уп!..
И Антон внезапно осознал, что никакие это не разрывы. Это… Это музыка. Долбеж.
В изумлении уперся ладонью в землю, сел. А минуту спустя удары пошли на убыль. Вертолет удалялся.
Незнакомка шевельнулась и тоже села. К щеке ее прилип полуистлевший прошлогодний листок.
– Уходим!.. – всхлипнула она. – На дозаправку полетел…
– Что это было?
– Бомбежка… – Она поднялась на ноги. Оделила сердитым взглядом. – А все из-за вас… Уходим!
Расспросы пришлось отложить. Антон отобрал у дамы увесистый гаджет, к счастью, снабженный откидной ручкой, и преследуемые подались на закат – беглым шагом, то и дело переходя на трусцу. Открытые пространства одолевали чуть пригнувшись. Передышку они себе позволили, лишь углубившись в дубраву.
– Как вас зовут? – отдышавшись, спросил Антон.
– Громовица.
– Как? – не расслышал он.
Она повторила.
– Что происходит, э-э… Громовица?
– Ничего нового, – устало, почти враждебно отозвалась она. – А вы правда Антон?
– Правда.
– Но не Треплев же!..
– Почему его портрет в учебнике?
Девушка в раздражении повернулась к странному своему спутнику и вдруг поняла, что, кажется, тому не до шуток.
– Ну а как же?.. – ответила она в замешательстве. – Первый террорист-тихушник…
Дар речи вернулся к Антону не сразу.
– А… а фамилия Голокост вам ни о чем не говорит? Ефим Григорьевич Голокост…
– Первый раз слышу. Кто это?
Понятно. Стало быть, забудь о славе Юрия Гагарина и вспомни, что ты натворил перед тем, как метнуться к Голокосту.
– А Джедаев?
– Каких еще джедаев?
– Не каких, а какой! Это тоже фамилия.
– Не знаю я никакого Джедаева…
* * *
Террористический акт Антон Треплев совершил в нетрезвом виде. За неделю до того, как загреметь под трибунал, к нему на дачу приперся прапорщик Оболенский и попросил кое-что припрятать. А лучше прикопать. На вопрос, не проще ли прикопать самому, ответил, дескать, время поджимает. Поджало уже. И был прав.
«Кое-что» оказалось ракетным мини-комплексом. С виду гранатомет гранатометом, маленький, вроде бы даже игрушечный. Рассчитан всего на один залп. Боеголовка разделяется на двадцать пять снарядиков размером с карандаш, и каждый наводится на звук. Предназначен в основном для стрельбы по низколетящим целям, скажем, по стае реактивных беспилотников, но при желании можно долбануть и по танковой колонне.
Антон Треплев долбанул по динамикам. Произошло это примерно в третьем часу ночи. Достали, падлы! Справа дискотека на турбазе, слева дискотека на турбазе, а на том берегу озера какая-то сволочь врубила радио на полную дурь и, судя по всему, легла спать. А вы представляете себе силу отражения звука от стоячей воды? Ну и вот…
Поискал снотворного – не нашел. Выпил водки. Не помогло. Еще выпил. Потом еще. И вдруг осенило: проказливо хихикая, полез в кладовку, достал припрятанное наследство прапорщика Оболенского, расчехлил и вышел в ночь.
Правильно рассчитав, что залп наверняка примут за очередной фейерверк, добрался под покровом темноты до дамбы – и долбанул. Залп, кстати, прозвучал куда глуше праздничной пиротехники. Далее Антон подобно киллеру-профессионалу обтер и выбросил пусковое устройство в овражек, после чего в обморочной тишине, прерываемой отдаленными воплями, вернулся на дачу, где тут же провалился в сон.
Судя по тому, что на следующий день передали по ящику, ни единого промаха не случилось. Оно и понятно, динамик – не беспилотник, по динамику не промажешь. Плохо было другое: участник и устроитель одной из дискотек в момент попадания стоял аккурат между грохочущими аудиоколонками, опершись на них локтями и свесив в упоении голову. Снарядец взорвался внутри одной из колонок. Порешетило изрядно. Не насмерть, правда, однако сам факт нанесения тяжкого вреда здоровью переводил деяние Треплева из разряда хулиганства в несколько иной и куда более серьезный разряд.
А самое страшное заключалось в том, что пострадавшего звали Орден Джедаев. Да-да. Тот самый.
Вскоре в новостях сообщили, что в овражке найдено пусковое устройство с отпечатками пальцев (видимо, обтер, да небрежно). Дело шло к развязке. Оставалось лишь гадать, кто первым доберется до преступника: бойцы спецназа или бойцы Джедаева.
