– Знаешь ли ты меня? – спросил Огинский.
– Как же не знать вашей княжеской милости, – отвечала девушка.
– И ты не боишься меня?
– Что же? разве ясный пан какое-нибудь пугало? – напротив.
Похвала крестьянки Огинскому, который был действительно красивый мужчина, была весьма приятна.
– А могла бы ты полюбить меня? – спросил Огинский.
Румянец вспыхнул на щеках девушки, она ничего не отвечала и потупила глаза; но когда подняла их, то взгляд её встретился с взглядом Огинского.
– Скажи мне, – продолжал Огинский, – но скажи правду: никто ещё не любил тебя?
– Кто же полюбит меня, бедную сироту!.. Правда, ухаживают за мной многие и пристают ко мне, да что в этом…
– А как твоё имя?
– Эльжбета.
– Ну слушай, Эльжбета, – сказал Огинский, – я тебя избавлю от мачехи.
Девушка в восторге бросилась обнимать ноги магната.
– Я дам тебе, – продолжал Огинский, – такие уборы, каких нет у жены моего эконома, я сделаю тебя знатной пани, у тебя будут слуги в галунах и в ливреях, у тебя будут славные кони и золотые кареты, и всё это будет… сегодня вечером.
Не успел гетман кончить последних слов, как на дороге показалась старая бричка, и в ней сидела грязная цыганка.
– Подай мне хоть грош, пригожий панич, – сказала она Огинскому, – и поданная мне милостыня возвратится к тебе с избытком.
– Не нужно мне этого, – сказал Огинский, подавая цыганке несколько золотых монет, – а вот лучше поворожи этой девушке.
Цыганка взяла маленькую руку Эльжбеты, и внимательно смотря на линии ладони, шептала что-то, а потом сказала громко:
– Ты будешь знатная госпожа!