Евгений Сухов
Лесная банда
Глава 3
9 августа. Новое назначение
В какой-то степени к смене мест полковник Михайлов привык. Только за последний год поменял три фронта и четыре должности. Служил начальником особого отдела Сталинградского фронта, затем заместителем начальника Управления контрразведки Смерш Сталинградского фронта, затем Брянского – в той же должности. Короткое время был заместителем наркома госбезопасности Узбекистана. Там он должен был, по идее, задержаться надолго, но его неожиданно вызвали в Москву к заместителю начальника Управления контрразведки Наркомата обороны товарищу Селивановскому.
Уже на следующий день Михайлов был в его приемной. Дождавшись приглашения и стараясь выглядеть бодро, он шагнул в сравнительно небольшой, аскетически обставленный кабинет.
– Как добрались, Алексей Никифорович? – дружелюбно спросил Селивановский, пожимая руку.
– Благополучно. Спецрейсом. Проблем не было.
– Вот и хорошо. Присаживайтесь… Надолго я вас не задержу. Давайте перейдем сразу к делу… У руководства есть решение отправить вас на новое место службы. Что вы на это скажете?
– Я человек военный, готов ехать на любое место, где буду полезен родине.
Внимательно посмотрев на вытянувшегося полковника, начальник кивнул:
– Мы не сомневаемся. Знаю, что вы уже обжились в Узбекистане. Квартира у вас хорошая, в самом центре Ташкента. Коллеги вас ценят, но у начальника Главного управления контрразведки на вас другие планы…
– Вы направляете меня на фронт? – не сумел удержаться от вопроса Михайлов.
Работая в Узбекистане, за тысячи километров от войны, он чувствовал некоторую невостребованность. Конечно, от безделья не маялся, и дел хватало: занимался эвакуированными – раз; участвовал в создании новых производственных мощностей, столь необходимых фронту, – два; выявлял дезертиров, предателей и шпионов, которых тоже здесь хватало, – три. Но вместе с тем Алексей Никифорович ощущал какую-то оторванность от основного дела. На западных границах идут серьезные бои, гибнут люди, а он вынужден заниматься кабинетной работой. Держать в тылу офицера, имевшего фронтовой опыт, не самое лучшее решение, думалось ему. Конечно, работа, которую он сейчас выполнял, тоже необходима, но с ней могут справиться и другие, менее подготовленные сотрудники.
– Я готов, товарищ генерал-лейтенант.
– Не торопитесь, Алексей Никифорович, – с некоторой напускной строгостью отозвался Селивановский. – Кажется, вы украинец?
Крепкий, кряжистый, энергичный, обладавший немалой силой, он всегда смотрел на собеседника в упор – пронзительными серыми глазами. Генерал-лейтенант Селивановский был кадровый контрразведчик. Людей такого калибра в Смерш было немного. Свою службу он начал в Особом отделе ОГПУ Среднеазиатского военного округа и, показав себя как хваткий оперуполномоченный, был направлен в Высшую спецшколу ОГПУ, которую успешно окончил. Далее его карьера развивалась стремительно: через пару лет был переведен в аппарат Особого отдела ОГПУ, а потом – в Главное управление государственной безопасности НКВД.
О Николае Селивановском, как и о всяком руководителе, говорили немало. Но больше хорошего. В храбрости ему не откажешь: на Туркестанском фронте с шашкой наголо вместе с кавалеристами рубился с басмачами, а в Сталинградскую битву, где был начальником Особого отдела фронта, тоже от пуль не прятался. Однажды вместе с бойцами как обычный пехотинец брал высотку. В тот раз его полушубок был прострелен в трех местах.
– Так точно, украинец, – несколько обескураженно отвечал Михайлов, не понимая, какое отношение к предстоящему назначению может иметь его национальность.
– Расскажите немного о себе, – негромко попросил Селивановский, постучав пальцами по столу.
Алексей Никифорович был уверен, что его личное дело заместитель начальника Управления контрразведки Наркомата обороны уже прочитал, возможно, даже сделал для себя какие-то выписки. Генерал-лейтенант Селивановский вообще отличался обстоятельностью. Значит, сейчас он хотел услышать детали, которых не было в официальных документах.
Что ж, извольте…
– Родился в Луганске. Работал чернорабочим на патронном заводе. Потом у кулака на Кубани, на хуторе Погорелый. Затем был рассыльным в Донецком губкоме. Вернулся в Луганск, окончил машиностроительный институт. Далее работал по комсомольской линии. В Краснодоне был секретарем Кустовского комитета, еще через полгода был привлечен на партийную работу…
– Вы мне вот что скажите, с какой должности вы пришли в органы НКВД, – неожиданно прервал Селивановский.
– Год я был заведующим отдела руководящих партийных органов Каменец-Подольского обкома, а в январе тридцать девятого был назначен начальником обкома.
– У вас весьма впечатляющий послужной список, Алексей Никифорович… Это похвально, люди с таким опытом работы для нас особенно ценны. Всюду вы проявили себя только с лучшей стороны. В связи с этим мы решили назначить вас начальником Управления контрразведки Станиславской области. В настоящее время это весьма сложный участок работы… Но район вы знаете хорошо. Людей тоже. Подберете сами… Чего хмуритесь? – неожиданно усмехнулся Селивановский. – В самом начале войны, когда я возглавлял военную контрразведку Юго-Западного направления, нас всего лишь двое было, я и шифровальщик. Хм, в помощь мне его дали… Ничего, разобрался на месте, подобрал нужных людей. А ведь тогда и кадров не было, не то что сейчас… Помню неразбериха полная на фронте творилась. А потом как-то дело легче пошло. Товарищ Сталин не зря говорит: «Кадры решают все»! Перед самой войной ведь вы возглавляли управление НКГБ Станиславской области?
– Так точно, товарищ генерал-лейтенант.
– Думаю, что войдете в работу в течение нескольких дней. Большего позволить мы вам не можем… Круг ваших полномочий будет значительно расширен. На освобожденной от немецких захватчиков территории вы должны будете установить советскую власть в самые кратчайшие сроки! Все антисоветские элементы, объявившие войну советскому народу, должны быть беспощадно уничтожены! В первую очередь это касается различного рода бандформирований: всех этих оголтелых фашиствующих украинских националистов шухевичей, бандеровцев и прочей нечисти… Для этой цели в вашем распоряжении будут армейские подразделения. Нужно будет выбить из-под ног украинских националистов всякую почву для антисоветских проявлений. Работать вам предстоит со всеми слоями населения. И это не только душещипательные беседы… Вам понятно, о чем я говорю? – переспросил Селивановский.
– Так точно, товарищ генерал-лейтенант, – энергично кивнул полковник Михайлов, слегка распрямившись.
– Активнее работайте с местным населением. Это наша главная опора. Нужно создать широкую агентурную и осведомительскую сеть. Мы должны знать о настроениях во всех слоях местного населения, чтобы вовремя среагировать на какие-то неудовольствия или протесты.
Немного помолчав, Селивановский добавил:
– А они будут… Уж слишком сложный район вам достался. Хотя подсказывать в этом вопросе, думаю, нет никакой необходимости, вы достаточно уверенно проявили себя в работе с немецкими шпионами еще до войны. Если у вас возникнут какие-то вопросы или просьбы, немедленно сообщите. Сделаем все возможное, чтобы помочь вам! Направление вашей работы для нас является приоритетным. Можете быть свободны.
Развернувшись, полковник Михайлов едва ли не чеканным шагом вышел из кабинета и выдохнул только тогда, когда оказался в длинном прохладном коридоре.
* * *
Сборы были недолгими. Жена безропотно, как и положено верной боевой подруге, восприняла новое назначение мужа. По-деловому упаковала немногое имущество в коробки и ящики, аккуратно сложила костюмы и платья в чемоданы и стала дожидаться отъезда.
Выехали на следующий день, оставив без сожаления Ташкент, к которому вроде бы уже начали привыкать…
На аэродроме в Станиславе полковника Михайлова встречал грузовик (в кузов сложили упакованные вещи) и «Виллис», в салоне которого Михайлов разместился вместе с женой и дочерью. Еще через час они подъехали к небольшому частному дому в черте города, который им выделили под жилье.
За последние три года Михайлова немилосердно потрепала судьба: его бросало не только по горизонтали – с одной географической точки на другую, разделенных между собой тысячами километров, но и по вертикали, как случается с хлипким суденышком, попавшим в десятибалльный шторм: то поднимет на самый гребень, а то вдруг закинет в такое дно, куда не проникают даже солнечные лучи.
В долгой службе было все: и заслуженные поощрения, и несправедливый гнев начальства; и досадный перевод на низшую должность, и неожиданное повышение. Но как расценить нынешнее назначение начальником Управления контрразведки Смерш Станиславской области, он пока не знал, как и не ведал о том, как долго пробудет на этом месте. Впрочем, все это было несущественно – важно было другое: к порученному делу следует отнестись со всей серьезностью.
Под управление было выбрано здание, где Михайлов служил еще до войны. Это был красивый старинный имперский особняк с фамильными дворянскими гербами на средневековых стенах. Одна беда – в сорок первом году немцы разместили в этом доме гестапо. Алексей Никифорович велел отдраить каждый сантиметр площади, куда могла ступить нога фашистского зверя.
– Чтобы и духа немецкого здесь не осталось! – громогласно высказался он.
В особняк полковник Михайлов въехал только на третий день своего назначения, расположившись в том же самом кабинете, где сиживал в июне сорок первого, до ухода из города.
Позже выяснилось, что этот кабинет занимал начальник гестапо города штурмбаннфюрер СС господин Шнит. Жаль, не поймали гада – у горожан к шефу гестапо имелся серьезный счет, но ему удалось ускользнуть буквально за минуту до вступления Советской армии в Станислав, переодевшись в полевую форму пехотного капитана.
Еще через два дня был утвержден штат Управления контрразведки Смерш Станиславской области: часть офицеров Михайлов вызвал из Ташкента, а других нашел на месте, в органах НКГБ.
Первым делом сотрудники Смерш среди многих тысяч пленных немцев стали выискивать эсэсовцев, исполнявших карательные функции на оккупированных территориях. Выявить их было несложно. Каждый из них специальным приказом рейхсфюрера Гиммлера обязательным порядком должен был нанести татуировку своей группы крови латинскими буквами на внутренней стороне плеча на расстоянии пятнадцати сантиметров выше локтя. Во время боевых действий такая татуировка давала преимущество перед другими военнослужащими: эсэсовцы получали в госпиталях медицинскую помощь в первую очередь. А уж если крупно не повезет, то можно было рассчитывать на достойное погребение.
Набралось с полсотни человек, среди которых оказался и начальник лагеря военнопленных. После тщательных допросов (с установлением личности каждого из них), выявления их деятельности на оккупированной территории (а грехов за ними оказалось немало, включая убийство около десяти тысяч евреев по всей Станиславской области) незамедлительно передали все дела в военную прокуратуру.
На второй день после вступления в должность Михайлов выяснил, что в соседних лесах бандеровцы под началом атамана Филина взяли под свой контроль целый район. По периметру расположения частей повстанческой армии были вырыты траншеи, протянута колючая проволока в три ряда, а на высотах оборудованы долговременные огневые точки. УПА, состоящая из рот и батальонов, выглядела серьезным противником, имела крепкую дисциплину; многие обладали боевым опытом; другие успели послужить в полицейских и карательных подразделениях, окончили диверсионно-разведывательные школы абвера и партизанили в советском тылу.
Во время штурма района, занятого бандеровцами, с обоих сторон была применена артиллерия, минометы и крупнокалиберные пулеметы, что по своему масштабу больше напоминало войсковую операцию, нежели ликвидацию бандформирований. Бой продолжался несколько дней, пока бандеровцы не были разгромлены. Блиндажи, землянки, схроны взорвали. Значительная часть непримиримых, не пожелавших сложить оружие, была уничтожена на месте, меньшая – взята в плен, а горстка националистов вместе с атаманом Филином как-то сумела просочиться через кордоны.
Оставалась главная задача – установить в районе советскую власть. Задача легкой не казалась. Желающих помочь находилось немного. В сопровождении отделения автоматчиков полковник Михайлов объезжал окрестности и в каждом селе назначал председателя. Кроме моральной поддержки обещалась и физическая защита.
Казалось, все учтено: бандеровцев из крупных населенных пунктов выдавили, на дорогах установили контрольно-пропускные пункты, где проверяли всех, невзирая на пол и возраст. Но до стабилизации было еще очень далеко. Вскоре Михайлов получил сообщение, что трое недавно назначенных председателей были зверски убиты.
В котором часу ночи было совершено убийство, никто точно из селян не знал, как не ведали и того, кто именно заходил к председателям в дома.
На охрану к оставшимся председателям Михайлов отправил по наряду красноармейцев, но до места назначения они так и не добрались – были расстреляны из-за кустов, когда проходили через лес. В эту же неделю прилюдно были повешены еще три председателя, а уцелевшие дружно отказались исполнять обязанности.
Алексей Никифорович понимал, что его власть распространяется только на дневное время суток; ночью в селах безраздельно хозяйничают бандеровцы.
Пошла вторая неделя его назначения на должность начальника контрразведки Смерш Станиславской области. Ситуацию следовало ломать в корне!
Устроившись за столом, полковник Михайлов еще раз перечитал донесения, понимая, что одним кавалерийским наскоком советскую власть на Западной Украине не установить. Нужна система, неумолимая, как каток, неустанная работа с местным населением, для чего требуется продолжительное время, а вот его как раз и не хватало.
Погибших людей жаль. Многие из них искренне хотели участвовать в установлении советской власти на Украине, но еще горше было осознавать, что в августе 1944 года он вернулся к тому, с чего начинал в далеком 1939-м. Придется вновь подбирать подходящих людей в председатели колхозов, райсоветы. И совершенно не было уверенности в том, что их не постигнет судьба предшественников.
Вместе со следственной бригадой полковник Михайлов побывал на месте трех последних убийств. Были допрошены практически все жители сел, составлены десятки протоколов, но выявить что-то существенное так и не удалось. Будто бы сговорившись, селяне твердили одно: «Пришли какие-то люди из леса. Повесили председателя и сразу же ушли. Рассмотреть их лица не удалось».
И вот вчерашний случай…
Вырезали всю семью председателя райсовета Бошева: убили его самого, его жену и двоих малолетних сыновей-погодков. Прежде чем перерезать горло, бандиты изрядно поизмывались над своими жертвами. Кровь хлестала так, что ею были заляпаны все стены и потолок.
Жители наотрез отказывались говорить о случившемся, ссылаясь на ранний и крепкий деревенский сон. Но следователям было ясно, что убийство председателя райсовета и его семьи не что иное, как показательная казнь, чтобы запугать весь район. Украинским националистам удалось добиться своего в полной мере. Вот только надолго ли? Главные сражения впереди.
Военный прокурор в звании подполковника, прибывший в село во главе большой следственной группы, безуспешно пытался разговорить жителей. От него шарахались как от чумного. Едва ли не силой привели в сельсовет соседей убитого, где прокурор проводил допросы. В конце дня, совсем отчаявшись, он посмотрел на смурного полковника Михайлова и спросил:
– Так что будем делать, Алексей Никифорович? Ничего не говорят, а следов никаких.
Полковник Михайлов, выехавший на место с самыми серьезными намерениями – отыскать убийц в ближайшие часы и силами местных активистов укрепить советскую власть, – теперь понимал, что в ближайшие дни не сумеет сделать ни того, ни другого.
– Исполняйте, что положено, – буркнул невесело полковник.
Понимал, что обидел весьма неплохого человека, болевшего всей душой за порученное дело; смягчившись, продолжил не столь категорично:
– Не бывает так, чтобы свидетели отсутствовали. Кто-то вольно или невольно должен был увидеть произошедшее преступление. Так что ищите!
Военный прокурор лишь неопределенно покачал головой и распорядился:
– Давай следующего. Кто у нас там?
– Франко Ковальский, товарищ подполковник, – отозвался младший лейтенант. – Он вместе с убитыми жил.
– Давай его.
Полковник Михайлов решил остаться и послушать допрос; взяв стул, сел в самый угол комнаты.
Еще через минуту старшина привел в комнату парня лет девятнадцати, который буквально трясся от страха. В помещении было свежо, гулял сквозняк, и занавески, беременные ветром, надувались парусами.
– Как тебя зовут?
– Франко.
– Вот что, Франко. Ты ведь жил вместе с убитыми?
– Да.
– А кем ты им приходился?
– Для господаря, дядьки Петро, племинником.
– Вот даже как… Где ты был, когда убивали хозяина с семьей?
– На синовали спав. Ничого не чуял.
– Значит, спал на сеновале и ничего не видел и не слышал? А ты знаешь о том, что перед смертью их резали на куски. И они должны были так вопить, что просто закладывало уши, – негромко, но жестко произнес подполковник.
– Не знаю, – энергично затряс головой парень.
– А трупы кто увидел, ты?
– Не я. Сусидка зайшла, вона и сказала.
Даже непродолжительной беседы было достаточно, чтобы понять – парень лжет! И при этом сильно напуган. Ни разу не удалось поймать даже его взгляда: зрачок бегал по орбите, как шальной. Его буквально всего колотило от страха. Крупные руки не могли успокоиться: он то клал их на колени, а то вдруг сцеплял в крепкий замок.
Откуда мог взяться этот трепет, если к убийству он не имеет никакого отношения?
– А может, ты их убил? – неожиданно спросил подполковник, в упор посмотрев на свидетеля. – Так сказать, отблагодарил за гостеприимство.
– Ни! – в ужасе выкрикнул допрашиваемый. – Як же я мог?! То вони мне родня.
– Тогда кто это сделал?
Неожиданно он закрыл лицо руками и громко зарыдал. Не стесняясь, принялся размазывать по лицу слезы. Полковник не прерывал. Терпеливо дожидался, пока горе будет выстрадано. После встряски говорить станет намного легче. Вместе со слезами из человека вдруг начинает вылезать глубоко запрятанная правда. Порой она идет таким бурным потоком, что ни прервать ее, ни остановить невозможно.
Парень вытер рукавом слезы, оставив на коже слабые полоски размазанной грязи. Уверенно, как если бы принимал брошенный вызов, посмотрел прямо в глаза военному прокурору и твердым голосом, совершенно не похожим на тот, что был какую-то минуту назад, ответил:
– Я не знаю.
– Ах, вот оно как, – не сумел сдержать разочарование подполковник. – А может, это был Филин. Ты знаешь Филина?
– Я не знаю ниякого Филина, – в страхе закачал он головой.
– Арестовать его!
Два красноармейца, стоявшие у двери, слаженно сдернули Ковальского со стула и выволокли из избы.
– И что вы на это скажете? – спросил военный прокурор.
– Они скорее умрут, чем заговорят. А паренек этот вряд ли виноват. Но он определенно что-то знает.
В этот вечер следователями государственной безопасности и прокуратуры было допрошено три десятка свидетелей – ближайших соседей убитого председателя райсовета, – но ни один из них не пожелал разговаривать. Они краснели, бледнели, обливались потом, заикались, даже забывали слова, но упорствовали.
Не намеревался сдаваться и полковник Михайлов – распорядился задержать всех допрашиваемых как подозреваемых. Здесь нашла коса на камень. У кого крепче окажутся нервы. Поместили всех задержанных порознь, так чтобы им невозможно было сговориться. Для пущей убедительности во дворе школы, куда поместили упирающихся, разыграли спектакль: имитировали расстрел заключенных, видеть который они не могли, но зато прекрасно слышали все сопровождающие команды и слаженный громкий залп карабинов. А далее хладнокровное распоряжение:
– Загружай трупы в грузовик. По-быстрому!
– Есть, товарищ старший лейтенант… Поднимай его… Покрепче держи, чтобы не свалился. Тяжелый-то какой!
Раздавался глухой и мягкий стук упавшего тела о дощатый пол грузовика, а затем звучало удовлетворенное:
– Все правильно, здесь посвободнее, для других должно место остаться… Давай следующего тащи…
– Рядышком лежат, как на параде. Молодец, сержант. Кто тебя учил так ловко трупы складывать?
– Никто, товарищ старший лейтенант, просто я думаю, что в любом деле порядок должен быть, – отзывался бодрый тенорок.
Несмотря на негромкие голоса, какими говорили военнослужащие, акустика во дворе школы была почти театральной: доносила до камер каждое оброненное слово. Глядя на зарешеченные под самым потолком окна, Михайлов видел, как из них тонкими осязаемыми струйками к серому небу поднимается животный страх.
Оставался последний акт в незатейливой самодеятельной постановке, чтобы в должной мере произвести впечатление на тюремных слушателей, и старший лейтенант не подвел, басовито и громко посетовал:
– Сержант Анищенко, отвези расстрелянных в овраг у хутора Ветошки.
– Товарищ лейтенант, но там уже есть свежее захоронение.
– Ничего, как-нибудь спрессуются… А потом, лежать вместе как-то повеселее.
Громко хлопнули затворяемые борта грузовика. В тюремном дворе неровной волной поднялась кирпичная темно-красная пыль. Двигатель машины энергично затарахтел, кузов нервно затрясся и, гремя по асфальту тяжелой цепью, «Студебекер» выкатился на простор. Зловеще бухнули ворота, затворяясь, поставив в заключительном акте жирную точку. Теперь оставалось набраться терпения.
Ждать результата пришлось недолго. Через пятнадцать минут подошел дежурный офицер и доложил:
– Товарищ полковник, на допрос просятся пять человек.
– Сразу пять? Хм, неожиданно. Среди них есть Франко Ковальский?
– Есть. Он первый постучался.
– А кто еще четверо?
– Крестьяне из четвертой камеры.
Приперло! Осталось только выбрать, кого именно первым вызвать на допрос.
Прежде чем крестьян поместить в камеры, с каждым из них полковник Михайлов провел обстоятельную беседу. Выглядели они весьма простовато – обыкновенные жители сельской глубинки. Но в действительности за простотой крестьян скрывалась природная хитрость, столь свойственная людям от земли, помноженная на житейское лукавство.
Изворотливые, умудренные жизненным опытом, они успешно приспосабливались к любому режиму, столь часто менявшемуся на Украине, научились подстраиваться под него. Для крестьянина всегда важно выжить в этом политическом вертепе. Слиться с окружающей средой, мимикрировать, сделаться незаметным, а уж если власти вдруг поприжали и отсутствует всякая возможность ускользнуть, так следует действовать незатейливо: беззастенчиво врать, изворачиваться склизким ужом, без конца клясться, но не забывать о самой главной своей задаче – уцелеть любой ценой!
За крестьянами тысячелетний опыт выживания, это тот народ, с которым не пройдут никакие психологические изыски. Поступают они не логикой навязанных им событий, а простыми естественными инстинктами, свойственными человеку, связанному с природой. И если пожелаешь опуститься до их приземленного природного уровня, то они переиграют тебя в два счета, легко обведут вокруг пальца, оставят с носом. Так что допрос следует проводить безо всяких головоломок, говорить в лоб!
Дежурный стоял у входа и терпеливо дожидался ответа начальника управления.
– Кажется, самый старший из них Петренко? – спросил полковник Михайлов, вспомнив кряжистого пятидесятилетнего крестьянина с длинными, отвислыми едва ли не до самых плеч усами.
– Он самый, товарищ полковник.
– Приведите его, – потребовал Михайлов.
Борис Петренко был наиболее зажиточным крестьянином и пользовался в округе значительным уважением.
– Есть, – ответил дежурный и вышел из кабинета.
Через несколько минут в сопровождении двух рядовых ГБ в кабинет доставили крепкого степенного седоватого мужичка. Выглядел вошедший спокойно, если не сказать что невозмутимо. Напускным равнодушием подчеркивал, что ни вооруженное сопровождение, ни толстые стены камеры к нему не имеют никакого отношения. Он труженик и пахарь и, несмотря на произошедшее недоразумение, со всем пиететом относится к представителям советской власти.
Добродушно, как сделал бы на его месте всякий законопослушный гражданин, широко и обезоруживающе улыбнулся. Вот только он был не так прост, как хотел выглядеть; под ладной, располагающей к себе личиной скрывалась бронированная плита, расшибить которую будет непросто.
– Садитесь, – показал полковник на стул, стоявший с противоположной стороны стола. – Вы что-то хотели мне сообщить?
– Кое-что удалось вспомнить, – неопределенно произнес крестьянин, присаживаясь на стул, вдруг сделавшись невероятно серьезным.
– Прозрение, значит, пришло?
– Пришло, – легко согласился Петренко.
– Рассказывайте, – потребовал Михайлов. – Только покороче, я сейчас очень занят.
– Бачив я их, – энергично закачал головой подозреваемый.
– Кого бачив?
– Ну хто того… голову нашего убив.
– Сколько их было? – отложил ручку в сторону Михайлов.
Старался не раздражаться, видел, что Петренко примеряет на себя очередную маску. Вот только все это уже известно. Проходили.
– Трое, – уверенно произнес Петренко.
– Три человека убили всю семью? – с сомнением покачал головой Алексей Никифорович. – Вся хата была истоптана, следов там много было! Думаю, не менее пяти человек.
– Точно, пять! – хлопнул себя ладонью по лбу Борис Петренко. – Як же я забув-то. Двое ще на углу стояли. Потом в дом увийшли.
Более честное лицо трудно было представить. Именно такие канонические лики с христианским смирением в глазах предпочитают писать богомазы.
Полковник Михайлов едва сдержался, чтобы не усмехнуться. Все ложь! В действительности в дом вошли восемь человек, что без особого труда установили эксперты. У пятерых были немецкие сапоги – две пары офицерских и три пары солдатских, остальные были обуты в кирзовые сапоги, какие носят красноармейцы.
Явно хочет ложью выторговать себе свободу. Не получится, братец, придется крепко постараться, чтобы выбраться из подвала.
– Сержант, позови мне дежурного офицера, – сказал полковник Михайлов.
– Есть! – метнулся за дверь сержант.
Минуты через две вошел дежурный капитан с красной повязкой на руке.
– Капитан, списки на расстрел оформили? – с серьезным видом поинтересовался Михайлов.
– Так точно, товарищ полковник. Расстрельная команда уже ждет, – энергично поддержал игру полковника капитан.
– Сколько у тебя в списке на расстрел?
– Девять.
– Запиши десятого… Петренко Борис Гаврилович, – строго глянул Михайлов на побледневшего крестьянина. – Я не ошибся, правильно отчество назвал?
– Гаврилович, – подавленно согласился Петренко.
– Давай забирай этого Гавриловича и марш на выход к расстрельной команде! Не ночью же трупы вывозить. Нужно ведь еще и закопать. Мы же не вурдалаки какие-нибудь!
– Подождите! – выкрикнул не своим голосом Петренко. – Я все скажу!
На мертвенно-бледном лбу хуторянина выступили крупные капли пота. Теперь было видно, что он не столь свеж, как могло показаться поначалу. Подступала стремительно старость, оставляя на его пористом лице многочисленные родинки; мелкие морщины собрались в складки и отвисали книзу. И эта близкая старость на его побледневшем лице проступила так резко, как, бывает, вырисовывается шершавая пузырчатая плесень на белоснежной бересте уже погибающего дерева. Вдруг стало отчетливо понятно, что ему не так много и осталось.
Не без труда крестьянин сглотнул крупный ком, перехвативший дыхание. Петренко продолжал холодным, поблекшим голосом:
– Спрашивайте.
От прежней деловитости и подчеркнутой независимости ничего не осталось. На лице осязаемый страх.
– Кто убил председателя и его семью?
– Это боевка.
– Что за боевка?
– Группа исполнителей по наказу коменданта. У боевки их чоловик пятнадцять, може, бути, даже двадцять. Ось вони всих и поришили.
– Как найти этого коменданта?
– Не знаю. Цього нихто не знае.
– А где именно живут члены боевки?
– А хто ж их знае, – сдавленно отвечал Петренко. Понемногу с его лица стала сходить бледность. Голос тоже заметно покрепчал, добавилась басовитость. Разглядев на лице Михайлова недоверие, заговорил неспешно, стараясь придать своему голосу большую убедительность.
– У них строгая конспирация. Их нихто не знае. Вин може бути твоим суседом, але в реальности член боевки. На лбу ж у нього ничого не написано. Може, хто з нашого села вбив, а може, и не з нашого. Як тут дизнатися?
Похоже, что Петренко не врал. Прежний запал, с каким он вошел в кабинет, поугас, как если бы внутри его отключили какую-то лампочку. Оставалось только тлеющее тепло, но и оно в скором времени улетучится.
– Как устроена эта организация? Кто ими руководит? Кто отдает приказы?
– Точно не знаю, можу тильки сказати, що люди гутарят, а вони напрасно не скажуть… У повстанськой армии всюду свои агенты, в кожному селе. Нихто просто так языком не чеше где-нибудь на лавке, сказав що-небудь за большовиков, и до тебе зразу этой же ночи бойовики прийдуть. Порижуть, як того голову, вместе з симьею, и нихто не дознаеться, хто це зробив.
– Кому именно они передают информацию?
– А кому треба, тому и передають, – неожиданно огрызнулся Петренко. – Станичному следователю! Считай, що вин главный у всий станици. Хто такий станичний следователь, нихто не знае. Для виду он може и конюхом значиться, з дырявими портами ходити. А в дийсности у нього власть така, що и подумати страшно. Ляпнув хтось лишку не подумавши, ну його и в расход! Долго розбиратися не стануть.
– У него есть помощники?
– Есть. Люди говорят, что они еще те злыдни, не приведи господь!
– Кто главный в области?
– Краевой старшина. Без нього ничого не решают. У него боевиков тысячи! Отряд его называется «Черный лес»!
– Откуда тебе это известно?
– Племянник мой в повстанськой армии, – честно признался Петренко. – В Берлине учился, потом его сюда отправили. Комендантом боевки был. Убили его под Бродами, – выдохнул он тяжко. – Чого йому не сидилося… Хоча спробуй тут посидь, один конец! Коли не в Червону армию заберуть, так обязательно в повстанську. И спробуйте тут сказати против. Виведуть з хати и застрелять!
– Тебе известно, кто такой Филин?
В лице Петренко что-то незримо переменилось. Вроде бы и бровью не повел, взгляда не отвел, смотрел, как и прежде, упрямо, показывая свой непростой характер, и вместе с тем что-то в нем было не так. Всмотревшись, следователь понял, что у допрашиваемого поменялся первоначальный цвет глаз. Из светло-серого он стал бледно-зеленым. Может, все дело в изменившемся в комнате освещении?
