bannerbannerbanner
Асфальт

Евгений Гришковец
Асфальт

Полная версия

Вскоре пришёл какой-то человек. Он тоже был из милиции. Он отозвал ту женщину, что сидела за столом, на кухню, они о чём-то там вполголоса разговаривали минут пять. Миша стоял и молча осматривал комнату. Всё было как обычно, ничего не изменилось. Всё было на своих местах. Но ему очень хотелось немедленно оттуда уйти.

Потом женщина-следователь, а она была именно следователь, и тот мужчина вернулись в комнату. Мужчина увёл Володю на кухню, а женщина быстро порасспросила Мишу о том, кем он являлся «хозяйке квартиры» – так она назвала Юлю. Ещё она спросила, не встречался ли он с ней в последнее время, жаловалась ли она ему на что-то, были ли у неё финансовые проблемы, не знает ли он о каких-нибудь её врагах или недоброжелателях. Были ещё вопросы такого же рода. Но следователь ничего не записывала и задавала эти вопросы скорее формально.

Через какое-то время Миша с Володей остались вдвоём. Володя запер входную дверь, и наступила тишина. Невыносимая тишина.

– Давай покурим, а? – сказал Миша, чтобы нарушить тишину.

– Давай, – тихо ответил Володя.

Миша достал сигареты, и они пошли на кухню. На кухонном столе почему-то стояли горшки с цветами. Весь стол был заставлен ими. Миша поискал глазами пепельницу и увидел её на подоконнике. В пепельнице лежали окурки, штук пять-шесть, и рядом с пепельницей открытая пачка сигарет и зажигалка. А чуть в стороне от всего этого он увидел тоненькое колечко с красным камешком и Юлины маленькие серёжки.

– Володя, родной, – севшим в один миг голосом сказал Миша, – пойдём отсюда. Пойдём куда-нибудь, там и поговорим.

– Правда. Пойдём, – через короткую паузу ответил Володя.

Они покурили во дворе почти молча, сидя на скамейке. Наступал хороший, солнечный осенний день. Во дворе Миша понял, что забыл надеть пальто, когда убегал из офиса. Он курил и всё хотел спросить, а точнее, изнемогал от желания сказать: «Как это случилось? Как она смогла такое сделать? В чём причина такого ужаса?» То, что случилось, было неожиданным, непонятным и необъяснимым. Ему немедленно хотелось узнать подробности, чтобы понять причину или хотя бы узнать, что некая причина была. А ещё лучше было бы узнать, что всё это случайность, несчастный случай, роковая нелепость какая-нибудь, да хоть результат болезни, но только не то, что случилось на самом деле. Он хотел о многом спросить Володю. Но не мог нарушить молчания. И Володя не мог говорить. Было видно по его взглядам, что он сам хочет многое сказать, но не может. Не может оттого, что устал говорить и плакать. Так они сидели и курили.

А потом завертелось. Нужно же было что-то решать в этой ситуации. Ни Миша, ни Володя серьёзного опыта в делах организации похорон не имели. Точнее, никакого такого опыта не имели.

Первым делом Миша позвонил жене, та сразу же заплакала и сказала, что немедленно приедет. Миша зачем-то согласился с этим. Володя в это же время звонил своей жене и снова плакал. Следом Миша позвонил почему-то Стёпе, который Юлю не знал, но зато знал кучу самого разнообразного народа. Стёпа отнёсся к проблеме очень внимательно и серьёзно, дал несколько дельных советов, пообещал помочь чем может. Ну и пошло-поехало. Не сговариваясь, Миша и Володя о причине Юлиной смерти никому ничего не говорили. Неожиданно умерла – и всё.

Мише много звонили по работе и п росто так, он отвечал, что не может говорить, и просил перезвонить на следующий день или на следующей неделе. Володя попросил его не бросать, да Миша и не собирался. Они замёрзли на улице и некоторое время сидели в Мишиной машине. Вскоре приехала Володина жена Вика, и они снова поднялись в Юлину квартиру, а потом приехала и Аня, Мишина жена. Стало легче.

Вика плакала, много говорила, что она так и знала, что всё к этому идёт. Она вообще много говорила. Когда Миша хотел зайти в ванную комнату, Володя резко сказал: «Это было там». Миша отшатнулся от двери в ванную, и больше к этой двери никто не подходил.

Так прошло полдня в какой-то суете, телефонных разговорах и в душном ощущении горя и ужаса. Юле на работу по Володиной просьбе звонил Миша. Там уже знали. Следователь успела туда позвонить. Там был шок, переполох и отчаяние. В итоге Мише удалось поговорить с каким-то внятным, по голосу весьма пожилым Юлиным коллегой, которого звали Борис Львович и который без эмоций сказал, что по поводу хорошего места на хорошем кладбище беспокоиться не стоит, это они возьмут на себя. Он сказал, что ещё целый ряд организационных вопросов они тоже решат. В том разговоре Борис Львович, помимо прочего, сказал, что Юля недавно взяла отпуск и последнюю неделю на работе не появлялась.

Около четырёх часов дня Володя выпил какое-то успокоительное и уснул на диване, совершенно измученный. Тогда Миша отправил Аню домой и сам решил отъехать куда-нибудь, потому что уже не мог находиться в Юлиной квартире. На кухню он больше не заходил. Он боялся снова увидеть пепельницу с окурками и колечко на подоконнике. Дверь в ванную ему казалась дверью, за который находится полюс космического холода и тьмы. Он старался ничего не рассматривать и в той комнате с круглым столом, в которой все топтались, пока Володя не уснул.

А Володя уснул на спине. Его опухшие губы были приоткрыты. От того Володи, с которым Миша почти двадцать лет назад познакомился, осталось мало.

* * *

Когда Миша познакомился с Володей, Володя был весёлый, очень худой парень, с очень длинными тёмно-русыми волосами. Он на том курсе, на который поступил Миша, был одним из немногих настоящих москвичей. В основном все были приезжие. Как-то само собой получилось, что они познакомились и стали вместе играть музыку. Володя был в музыкальном коллективе главным. Во-первых, именно у него в гараже была репетиционная база, гараж был большой, кирпичный, с электричеством и без автомобиля. Даже зимой там было тепло. Володя здорово всё оборудовал. Во-вторых, вся звуковая аппаратура и большинство инструментов тоже были Володины. В-третьих, Володя был очень активен, всё время что-то придумывал, очень много репетировал сам, постоянно сочинял стихи, причём в основном на малоизвестном ему английском языке. И, в-четвёртых, у Володи был сильный и действительно красивый голос.

Через все эти репетиции и ежедневные, ежевечерние и часто ночные заседания в гараже прошло много людей. В каком-то сухом остатке и итоге из всего этого получилось несколько семей, пара сломанных жизней, три приличные песни и только Володя остался с музыкой на всю оставшуюся жизнь.

Только Володя остался с длинными волосами и с гитарой в руках. Он всё-таки закончил зачем-то транспортный институт, по специальности не работал ни одного дня. Чем бы он ни занимался, он всё равно вечером запирался в гараже и занимался музыкой. В конце концов он остался один. Обвинил всех в предательстве, бесчувственности, бездарности и в желании жить легко и как все. Он остался один. Правда, с ним осталась единственная их певица, которая закончила уже музыкальное училище, но осталась преданна гаражной музыкальной романтике. На ней Володя и женился.

Теперь у Володи была своя музыкальная студия, где он записывал всё и всех, кто хотел что-то записать и готов был за это заплатить. Работа его студии была расписана плотно и круглые сутки. У него в студии пели и играли как известные музыканты, чьи песни звучали по радио, так и мужики с толстыми шеями, которые сочиняли песни про правду жизни, а их друзья были в восторге от таких песен и убеждали этих мужиков, что пора наконец обрадовать мир. Приходили к Володе серьёзные отцы с талантливыми парнями лет четырнадцати—пятнадцати. Отцы платили за то, чтобы в Володиной студии помогли записать их сыновьям отчаянно грустные песни про свечи, про тени, про смерть и кровь на чёрных стенах. Эти отцы не понимали, о чём поют их дети, но делали умные лица и знали, что их дети далеко пойдут. Были среди его клиентов и бывшие модели, бывшие официантки или танцовщицы, которые решили стать певицами.

Некоторые писали музыку или стихи, или и то и другое сами, но чаще они заказывали стихи и музыку. Володя с лёгкостью выполнял такие заказы. Все такие его песни были похожи одна на другую, но он не переживал. Главное, что мужья или хорошие знакомые таких певиц, нормально платили за работу. Это всегда были мужики, сильно пахнущие одеколоном, и в возрасте от сорока пяти и старше. Володя рассказывал про них, что они лично договаривались с ним об условиях. Он смеялся и говорил: «Они все говорят одно и то же. Просят, чтобы я всё сделал хорошо, а потом спрашивают очень робко: «Ну правда же она талантливая?»

Кто только не пел в Володиной студии: и какие-то воины-ветераны, и драматические артисты, решившие запеть, и какие-то бизнесмены, которые днём что-то продают или строят, а вечером ездят на мотоциклах и пишут замысловатые философские песни или слезливые песни про несчастную любовь. Однажды, про него Володя рассказывал отдельно, несколько дней подряд у него в студии репетировал, пел и в итоге записал целую программу мэр какого-то небольшого города Тульской области. Он пел патриотические песни, романсы и песни из кинофильмов разных лет. «В подарок горожанам, – сказал он. – И будут ещё у нас по радио крутить».

Всех таких своих клиентов Володя называл идиотами, дураками, суками, уродами, дуболомами, падлами, проходимцами, инопланетянами, тварями, животными или просто долбоёбами. Приблизительно так же он называл и тех профессионалов, которые тоже пользовались его услугами. Их песни звучали по радио, их называли «звёздами», но Володя называл их теми же словами, что и остальных. На всём этом он неплохо зарабатывал, приторговывал музыкальными инструментами на заказ, не потерял чувства юмора и считал себя музыкантом, который не предал идеалов молодости.

Володя за те годы, что его знал Миша, потолстел, но только в области живота и второго подбородка. Руки и ноги остались у него тонкими. Он, как и в юности, носил обтягивающие ноги джинсы, а майки и рубашки большего, чем ему требовалось, размера. Волосы его поредели, но остались длинными. Володя всегда был бледным из-за редкого контакта с открытым воздухом и солнцем. Но он упорно продолжал в свободное время, часто ночами, репетировать, сочинять, петь и записывать свои сложные для исполнения и практически невозможные для восприятия музыкальные произведения, которые сам называл песнями. К этому своему творчеству он относился без юмора и ощущал себя одним из последних стойких форпостов настоящей музыки.

 

Миша любил Володю. Точнее, когда Володя разогнал музыкальный коллектив и вскоре женился, Миша Володю не любил. Володины действия и женитьба заставили Мишу покинуть квартиру на Кутузовском, лишили его удобного жилья и возможности ежедневно общаться с Юлей. Володина жена Вика даже самую стойкую и мудрую Юлю выводила из равновесия и мешала ей жить привычным образом. В общем, какое-то время Миша Володю не любил, а последние лет пять снова любил. Миша даже иногда заезжал к Володе в студию, и они играли с ним старые свои песни времён гаражных репетиций. Изредка к ним присоединялись ещё ребята, из того же прошлого, которые давно уже занимались разными делами, но вспоминали про гараж и музыку как про лучшее в своей жизни.

* * *

Уже поздно вечером Володя сидел у Миши дома. Он как-то пришёл в себя, стал серьёзен, но остался несколько заторможенным. Он сам попросился к Мише домой.

– Не могу ехать домой, – сказал Володя. – Вика ещё чего-нибудь лишнее скажет… боюсь, не сдержусь. Или мама её… На сегодня смертей хватит. – Володя весь сморщился на этих словах и хмыкнул. – Там… ну, на Кутузовском, там не только Вика с её мамой… Там всё Юлю помнит и о ней напоминает. Давай посидим у тебя. Не волнуйся, я ночевать не останусь.

– Да оставайся, что за…

– Нет, старик, не останусь. Посидим, да я поеду домой. Просто сейчас, сразу не могу.

Так они поговорили ещё, когда сидели у Миши в машине. Поговорили и поехали к Мише домой. Ехали молча. А потом они сидели у Миши на кухне и тихонько разговаривали. Мишины дети – Катя девяти лет и Соня четырёх – уже спали, Аня, наверное, тоже. Было совсем тихо, сил на переживания уже не осталось. Они сидели, и на кухне царило тихое, усталое несчастье.

– Спасибо тебе, Миша, – отхлёбывая чай, медленно говорил Володя. – Я как-то совсем растерялся…

– Да брось ты, что за благодарности, – без сил ответил Миша.

Он вдруг подумал о том, как давно было утро, как давно он сидел в своём кабинете и с удовольствием читал. Как это было давно! Какой невыносимо длинный день они прожили, какой это был беспросветно тяжёлый день. Но главное, ужасно длинный.

– А знаешь, я когда уснул там, у Юли на диване, – скривив губы в улыбку и глядя в чашку с чаем, бормотал Володя, – мне стало так хорошо-хорошо. Я, когда просыпался, даже подумал, а может, всего этого кошмара нет, может, всё идёт, как шло. Правда, я так подумал. Так в книгах пишут, типа: «Ей хотелось, чтобы всё это исчезло, как страшный сон». Правильно, оказывается, пишут. Как бы мне хотелось, чтобы всё это оказалось сном, который приснился только мне.

– Да уж, – только и смог сказать Миша и замолчал ненадолго. – Ты знаешь, я думал, что все эти организационные дела, ну, всё, что связано с траурными и похоронными делами… Я думал, что всё это гораздо более муторные и сложные дела. А смотри, мы обо всём уже договорились, все уже оповещены, как бы основное уже сделано. Странное ощущение. Тревога какая-то не отпускает, кажется, что что-то забыл или упустил. Надо поспать. Только не понимаю, получится ли.

– Вот и я, старик, ничего не понимаю, – вдруг чуть громче сказал Володя, – совсем не понимаю. Ничего! Мне не верится, не верю я. Не укладывается у меня в голове. Не могу я до конца осознать, что Юли-то… Юли, понимаешь, нет и не будет… И что она смогла такое сделать. Это же Юля! Ты понимаешь, о чём я? Это же Юля!

Миша слушал Володю и слышал свои собственные ощущения и вопросы. Он сам весь день только об этом и думал. Иногда осознание реальности произошедшего наваливалось, а с ним и горе и отчаяние. Но непонимание побеждало. Полное непонимание.

Миша ещё не знал никаких подробностей. Он так и не решался расспросить Володю. Он даже не знал, оставила Юля записку или нет, не знал, кто и как её обнаружил. Не знал. Он жаждал узнать, он надеялся услышать то, что хоть как-то ему хоть что-то объяснит. Но он не мог задать ни единого вопроса.

А Володя, допив молча свой чай, рассказал все подробности, которые знал сам. А знал он больше других, и именно Володя нашёл свою сестру в ванной комнате и вынимал её из петли, безумно завывая и совершенно один.

Володя рассказал. Он очень сбивчиво рассказал.

* * *

Миша понял и запомнил из его рассказа то, что с Юлей Володя последние месяцы совсем не встречался, может быть, только пару раз. Но в последние годы это было вполне нормально. Володина жена Вика Юлю терпеть не могла и была не в восторге от контактов тёти Юли с племянниками. А своих племянников – у Володи было трое детей: старший сын и две дочки-близняшки – Юля очень любила, задаривала их подарками, проявляла всяческую заботу и хотела видеть их как можно чаще. Но Вика ограничивала Юлину заботу как могла.

Володя вспомнил, что в августе Юля позвонила и попросила его свозить её к отцу в Рязанскую область. Володя сослался на дела, на то, что плохо знает дорогу и плохо водит машину, на то, что и без того из-за работы не видит семью, на то, что Вика будет не в восторге. А Юля и не уговаривала. Нет так нет. В течение августа и в сентябре Володя Юлю не видел. Они ещё созвонились несколько раз. Потом Володя в очередной раз попросил Юлю помочь устроить одного своего знакомого к хорошему гомеопату. Юля пообещала, но целую неделю ничего не сообщала. Тогда Володя ещё раз позвонил, чтобы узнать результат, а Юля сказала, что забыла, извинилась и пообещала немедленно всё устроить. Раньше такого с ней не случалось, она ничего не забывала, особенно того, что касалось чьего-то здоровья. Раньше не забывала. Во всяком случае, Володя припомнить такого не мог. Юля действительно ничего такого не забывала, Миша мог подтвердить. Володя сказал, что после его напоминания она вскоре перезвонила, потому что всё устроила.

Ещё она звонила в начале сентября, звала Володю с детьми к себе в гости на выходные. Звала к себе в квартиру на Яузе или, если погода позволит, хотела сводить племянников в зоопарк или в парк Горького. Володя обещал подумать. Они тогда ещё поболтали. Юля спросила Володиного мнения по поводу того, куда лучше поехать в отпуск. Она спросила, что думает Володя по поводу осенней поездки в Италию. Юля нигде и никогда, кроме нескольких поездок к своему профессору в Швецию да двух командировок в Америку, где ей очень не понравилось, не бывала. Ей хотелось съездить в Рим, во Флоренцию и, конечно, в Венецию. Володя был тогда занят, подробно с Юлей говорить не мог, но идею поездки в Италию в целом одобрил.

Ещё Володя вспомнил, что Юля очень сильно переживала в мае из-за смерти своего кота Тихона. Кот был довольно старый, беспородный и своенравный. Юля его сильно любила. Она его давно подобрала где-то котёнком, так он у неё и жил. Миша хорошо знал и помнил этого Тихона. Тот регулярно весной убегал и скитался неделю или две, Юля волновалась и ждала. А этой весной он шлялся где-то и вернулся, волоча задние лапы. Едва приполз. Соседи сказали Юле, что видели её кота у подъезда. Она лечила его, пыталась выходить, но пришлось Тихона усыпить, чтобы он не страдал.

Володя подробно рассказал, что Юля так сильно горевала из-за своего кота, что ему пришлось её пару раз навестить. Она плакала, говорила, что не простит себе того, что сама вызвала ветеринара, чтобы Тихона усыпить, что Тихон всё, дескать, понял и принял смерть стойко. Володя вспомнил, что Юля сказала, когда они сидели у неё на кухне, после смерти кота. Она сказала в том смысле, что, когда умирает любимое животное, человек остаётся один со своим горем, никто сильно не сочувствует. Когда умирает близкий человек, тогда все понимают, и кто искренне, кто формально, а кто за компанию, но все понимают и сочувствуют. А вот умер кот, говорила она, и одиночество страшно обнажилось. А ещё она сказала, Володя привёл её фразу точно, она сказала: «Ну вот теперь в мире нет ни одного живого существа, которое не смогло бы без меня жить».

Миша тут же вспомнил, что Юля часто говорила ему, что её кот – это единственная душа, которая в ней действительно нуждается и жить без неё не сможет.

– Ага! – говорил ей на это Миша. – Ты забыла ещё про добрую сотню приличных людей и про систему здравоохранения страны в целом.

Юля на это отмахивалась и говорила, что все без неё проживут. Она смеялась, шутила, что без неё им всем придётся поискать другую няньку, но, в общем-то, никто не помрёт. А вот её кот без неё точно не сможет.

* * *

Миша слушал Володю, не торопил. Но ему нужны были другие подробности. Он жаждал хоть намёка на причину такого немыслимого Юлиного поступка. Не из-за кота же она такое сделала.

– А вчера она позвонила уже за полночь. Была половина первого ночи. Я удивился, – говорил Володя, держал пальцами дымящую сигарету, но не затягивался, – она себе такого никогда не позволяла. Я ещё не спал, но Вику она своим звонком разбудила. Я её спрашиваю: «Юль, ты чего не спишь? Что-то случилось?» А она так сонно-сонно говорит, мол, ничего пока не случилось, но очень просит утром к ней заехать. Я её спрашиваю: зачем? А она говорит: «Братец, даже не спрашивай!» А голос у неё был такой… – Володино лицо сморщилось, он задышал носом, но не заплакал. – Знаешь, Миша, ну кто её знает лучше меня? Но я её такой не слышал. Такой голос у неё был… почти спящий и совсем без интонации. Я ей: «Слушай, сестра, точно ничего не случилось?» А она, слышу, еле языком ворочает, но не пьяная, это точно. Попросила прощения за беспокойство, повторила, что нужно заехать к ней утром. Потом, Миша, она замолчала, я думаю: что же с ней такое там? И ещё так весело ей говорю: «Сестричка, ты что там, уснула?» А тут Вика, громко так, специально, чтобы Юля слышала: «Да жизни никакой нету, уже и ночью покоя не дают!» Юля, видно, услышала и говорит: «Прости, братец мой родной…» Она меня так только в детстве называла, давно я такого обращения от неё не слышал. У меня аж мурашки по всему телу… А она: «Прости, хлопот со мной, конечно, много! Прости!» – Володя едва мог говорить. – И потом она сказала совсем почти неслышно: «Ну всё. Всё», – и пошли гудки. – Володя затрясся от беззвучных рыданий, отвернулся к окну и затянулся сигаретой. Через пару секунд он выпустил дым и смог говорить дальше. – А я что-то почувствовал. Мне Вика: мол, ложись спать, – а я не могу. Покурил, попробовал уснуть – не могу. Позвонил Юле, она трубку не берёт. Раз двадцать её набрал – не отвечает. И тут мне как гвоздь в мозг – надо ехать к ней. Вика кричит: «Ложись спать, не пущу!» А я чувствую, что меня аж в пот бросает. Короче, около двух выскочил на улицу, поймал такси, поехал к ней. Быстро доехал, Миша, очень быстро.

Миша слушал, и ему становилось всё хуже и хуже. Он чувствовал испарину на лбу и нехватку кислорода. Страх и какая-то очень конкретная жуть мешали дышать, но он слушал.

Дальше Володя рассказал, что входная дверь в Юлину квартиру была не заперта. Да ключей у Володи и не было. Свет везде горел. Он с порога стал Юлю звать. Но никто не ответил. Володя пометался по квартире, заглянул в ванную, там Юлю и увидел. Она почти стояла на коленях в ванне, бельевую верёвку Юля привязала к душевому креплению. Ванна и крепление для душа были старые, чугунные…

На этом моменте рассказа Миша встал, чуть не упал сам и чуть не уронил стул. Он, как мог, быстро пошёл в ванную комнату. Его не стошнило. Но он едва не потерял сознание. Миша долго стоял, держась обеими руками за раковину, тяжело дышал, потом пустил холодную воду и сунул голову под струю. Своё тело он в этот момент ощущал, как неуправляемый, набитый пыльной ватой мешок, от которого очень хотелось отделиться и больше его так не ощущать.

Потом Володя ещё рассказал, что не знал, что делать. Юлю он долго не мог вынуть из петли, но всё-таки справился.

– Я, Миша, совсем не понимал, что делать. Выл, сидел на полу в ванной и выл. Оставил Юлю лежать в ванне. А она одета была в рубашку какую-то серую и брюки. Босая. Потом позвонил в милицию. Повыл и позвонил. Я просто хотел, чтобы кто-нибудь приехал. В «скорую» тоже звонил. Лучше бы не звонил. Это они сказали звонить в милицию, если медицинская помощь уже не нужна. Я бы убил тогда эту тётку, которая со мной разговаривала. Миша, она так разговаривала…

Главное Володя сказал почти в конце. Записки никакой ни в квартире, ни в одежде при Юле не нашли. В спальне обнаружили много разных таблеток, в том числе и пустые упаковки сильнодействующих успокаивающих и снотворного. Юля выпила очень много таких препаратов, но явно не смертельную дозу.

 

– Ночью Вика стала мне звонить, – говорил и говорил Володя, – а тут милиция. Их много было, человек пять сначала. Они, суки, очень долго ехали. Я чуть с ума не сошёл, пока они ехали. Да… Вика стала звонить, а я и не стал отвечать.

Не смог. А к утру уже так устал, изнемог буквально. Думаю, если сейчас какой-то родной человек не приедет, то всё. Тогда я тебе и позвонил.

Володя посидел у Миши часов до двух. Они ещё выпили чаю. Бутылка коньяку простояла на столе, не тронутая. Потом Володя уехал домой. Миша проводил его до такси. Уснул Миша, на удивление, моментально. Уснул сразу, как только лёг. Спал он в ту ночь крепко, без сновидений, проснулся от писка будильника. Обычно он просыпался раньше сигнала и отключал будильник, чтобы не слышать неприятный писк. Проснулся невыспавшийся, сразу вспомнил то, что накануне говорил Володя про страшный сон, и убедился в справедливости его слов. Миша быстро собрался, сказал Ане, что не знает, когда вернётся, и поехал на работу.

Он ехал и удивлялся сам себе. Удивлялся тому, что его как-то не беспокоит то, что происходило вчера в его отсутствие в его же делах. Он никогда не успокаивался и для себя самого не заканчивал свой собственный рабочий день, пока не получал отчётов и информации со всех направлений деятельности. Ему для спокойствия и умиротворения нужна была логическая точка дня. Иначе он волновался, тревожился, звонил кому-то, что-то уточнял, корректировал планы на следующий день. Миша не отключал телефон во время отпуска и не мог удержаться от регулярного контроля за делами, даже если пытался отдыхать где-то далеко от дел. Он даже ругал себя за излишнюю нервозность и ревнивое отношение к работе, старался укладываться в рабочий день и не думать о делах дома, но…

А в то утро он не беспокоился, хотя накануне вечером даже не принял отчёта о проделанной за день работе от своего помощника и заместителя по многим вопросам, Леонида. Леонид пытался дозвониться до Миши всю вторую половину дня и весь вечер, но Миша сначала не отвечал на звонки, а потом ответил коротко, что выслушает всё утром. При других обстоятельствах он сам бы звонил Леониду и, если бы не мог дозвониться, то очень сердился бы. А тут он ехал на работу и понимал, что едет туда потому, что ехать больше некуда. «А куда ещё ехать? Куда?» – думал Миша.

Когда он уже подъезжал к работе, позвонил Володя, ещё раз поблагодарил и сказал, что выезжает в Рязанскую область к отцу. Сказал, что езды туда часа три, не больше, ну и обратно так же. Сказал, что по телефону отцу про Юлю сказать не смог, потому что не видел его уже почти год и потому что по телефону не смог. Сказал, что едет с Викой, она за рулём. Миша знал, что Володя машину практически не водит, не любит, нервничает и боится. Володя попросил Мишу созвониться с ним ближе к вечеру, ну, или раньше, если возникнут вопросы или проблемы.

* * *

Миша зашёл к себе в кабинет, сел в своё любимое рабочее кресло и уставился на книжку Фицджеральда, которая так и лежала сутки на том самом месте, где он её вчера оставил, распахнутая на той самой странице, которую он сутки назад читал. Потом он оглядел свой небольшой, красивый, модный, не без претензии сделанный кабинет. Посмотрел на несколько фотографий, висящих на стене. Вот он с известным оперным певцом, вот он в компании коллег на белой лестнице, а в середине фото столичный мэр. Вот он, Миша, стоит в элегантном пальто, а за спиной у него большой дорожный знак, на котором написано: Лондон – столько-то километров, Манчестер – столько-то, Ливерпуль – столько-то, Глазго – столько-то.

* * *

Ещё на стене висел дорожный знак, Мишина гордость. Когда-то он его сам придумал, нарисовал, и ему его изготовили, как настоящий. Потом он много раз заказывал у себя же на производстве такой знак и дарил его разным людям по разным поводам. Когда-то он придумал и нарисовал знак, точно такой же, как знак «кирпич», то есть круглый, красный, с белым горизонтальным прямоугольником по центру, в простонародье именуемым «кирпичом». Так вот, Миша нарисовал вместо этого белого прямоугольника знак «бесконечность», то есть белую, жирную, горизонтальную восьмёрку. Всем очень нравилось. Миша гордился своей идеей. Он сделал с «бесконечностью» и синие и белые знаки. Но красный был самый красивый и символичный. Он висел на стене по центру.

Миша оглядел это всё и снова уставился на книгу. Он быстро её захлопнул, взял в руку, потряс ею в воздухе, чуть было не бросил в мусорную корзину, но рука с книгой зависла, а потом книга снова легла на стол.

Миша чувствовал, что что-то ушло из его кабинета и из его жизни, что-то, что ему было дорого, и то, что он ценил и даже любил. Он ещё не понимал, что это, и безвозвратно ли оно исчезло. Только сильнейшее беспокойство и тревога наполнили все его ощущения, мысли и чувства. Ему стало страшно. А вдруг эта тревога не уйдёт? Вдруг это надолго? За те сутки, что его не было в этом кабинете, с кабинетом ничего не случилось, а с ним что-то стряслось. Он понял это и испугался. Он понял, что переживает не горе и ужас утраты близкого и очень важного в его жизни человека. Он чувствовал, что такое стройное и с таким трудом выстроенное ощущение жизни, к которому он в последнее время пришёл, уходит из-под ног и улетучивается из него самого. Улетучивается или уже улетучилось, уходит из-под ног или уже ушло? Вот что он силился понять. В эти минуты он отчётливо осознал, что ему необходимо вернуть своё гордое спокойствие и свою жизненную основу, к которой он так непросто пришёл.

И для этого ему обязательно нужно, как можно скорее, а лучше немедленно выяснить и понять, почему Юля сделала то, что сделала. А Юля сделала такое!!! Она сделала то, что никак не вязалось с его представлениями о том, что такое вести себя хорошо или вести себя плохо. Тому, что она сделала, в его системе не было названия. И при этом Юля была самый близкий ему и лучше всех в мире понимающий его человек. Ближе родителей, по целому кругу вопросов, направлений и переживаний ближе жены и намного понятнее детей. А тут такое! Ему нужно было разобраться и понять, как такое мог сделать такой ясный и родной человек. То есть не просто человек, не человек вообще, а Юля. А ещё, и он это осознавал, ему нужно было всё это понять не сегодняшним, растерянным и испуганным собой, а вчерашним, спокойным и рациональным.

Миша в последнее время боролся с тревогами и беспокойствами в себе. Он даже старался не допускать никаких тревожащих его ситуаций.

* * *

Около года назад Миша почувствовал беспокойство. Это была короткая тревога, и он об этом вспоминал не без улыбки. Случилась эта тревога поздней осенью, в середине ноября. Он точно не помнил. Помнил только, что было уже довольно холодно, но снега ещё не было вовсе. Как-то в пятницу вечером, с переходом в ночь, несколько его приятелей и он пошли в новый клуб. Клуб открылся недавно, все либо хвалили его, либо ругали, либо говорили, что ничего особенного. Но просто много о нём говорили. Пошли тогда большой компанией, человек семь, все в возрасте тридцать плюс.

Самый старший был в той компании Стёпа. Стёпа вообще по клубам любил ходить больше всех остальных Мишиных знакомых. После того как Стёпа развёлся с женой пару лет назад, он погоревал с полгодика, и его прорвало. Он уже давно периодически влюблялся в восемнадцатилетних, а тут его буквально понесло. Миша всё удивлялся, неужели его зоомагазины приносят ему так много денег, чтобы можно было себя так разухабисто вести, да ещё и ездить регулярно в далёкие страны, чтобы там дорого лечиться. К тому же, как только Стёпу понесло, он стал дорого одеваться. Но, насколько Миша знал, Стёпа никогда ни у кого не брал в долг.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25 
Рейтинг@Mail.ru