bannerbannerbanner
Асфальт

Евгений Гришковец
Асфальт

Полная версия

И вдруг ему стало ясно, что ему всегда было скучно и тоскливо в этих одиноких поездках. Ему в этих поездках ничего не хотелось, ему всегда казалось, что хочется, но на самом деле не хотелось ничего. Не хотелось ходить по музеям или галереям, не хотелось одиноко гулять по паркам, и даже есть ему не хотелось. Но он всё это делал и находил в этом много смысла.

Книги в кафе ему тоже не хотелось и не нравилось читать. Не нравились сами многослойные и путаные смыслы французских и латиноамериканских писателей, и процесс чтения тоже не нравился. В кафе ему трудно было читать, мысль ускользала, Миша отвлекался и перечитывал один и тот же абзац несколько раз, пытаясь хоть что-то понять. Но парижане и берлинцы в кафе читали, не отвлекались и явно получали удовольствие и от процесса чтения и от книг. Миша делал так же и был собой доволен. А тут ему стало ясно, что всё это ему было скучно. И он тут же подумал, что и парижане и берлинцы, наверное, не любят читать в кафе те книги, которые они читают, и им, наверное, совсем не так уж хорошо поодиночке, с независимым видом, пить кофе во всех бесчисленных кафе.

Миша всё так и сидел за рулём и не трогался с места. День стоял солнечный, нежный и прохладный. Миша ощущал под собой смятые складки пальто. Он сел в машину, не позаботившись о своём любимом пальто, хотя всегда снимал его, садясь в машину. И в кафе он пальто не снимал. «Помялось совсем, – подумал он вяло, – да и фиг с ним». Это пальто он купил в Париже, очень его любил и берёг, а тут не захотел расправить складки под собой. Он сидел и думал.

И то, о чём и как он думал, Мише очень не нравилось. Его не огорчило признание самому себе в том, в чём он признался.

Его огорчало и даже пугало то, что в последний раз он делал себе подобные признания довольно давно. Тогда ему было очень больно и трудно, тот период своей жизни он вспоминал теперь с ужасом и не хотел тех самых переживаний даже близко. И хотя всё тогда было совершенно иначе, но сам факт горького признания в чём-то самому себе сильно Мишу встревожил.

Он сидел с совершенно отрешённым взглядом в машине, держался обеими руками за руль и усиленно пытался отогнать тоску, будто вылезшую из чёрных полосок между кафельными плитками того самого пола в кафе. Он старался не думать о том, что напомнила ему эта тоска. Миша помнил, как и когда он признался себе в том, что ненавидит свою жизнь и не любит почти всё, из чего эта жизнь состоит, и то, как его жизнь устроена.

* * *

Шесть лет назад Миша сокрушительно сильно и страстно влюбился. Он тогда только-только почувствовал результаты активного и целенаправленного своего труда, у него всё шло успешно и хорошо. Работы было хоть отбавляй. Дома всё его радовало. У них с Аней уже была своя квартира, хоть и далеко, а точнее, весьма далеко от центра, но своя квартира и в Москве. Дочка Катя начала много и забавно говорить, Миша купил новую машину, Аня нашла интересную работу. И тут Миша влюбился.

Случился приём в мэрии Москвы. Перед новым годом собрали тех, кто занимался столичными дорогами. Мише раздобыли пригласительный на это торжество. Ему было полезно туда пойти, там можно было познакомиться с полезными в его деле людьми. Там он и встретил Светлану.

Миша на том мероприятии был, наверное, самым молодым, застенчивым и меньше всех понимал, как надо себя вести и как получить пользу и выгоду от происходящего. А Светлана была там одной из немногих женщин, при этом самой молодой и спокойной.

Миша на том приёме вертел головой во все стороны и пытался найти хоть одно знакомое лицо, чтобы хоть поздороваться и не стоять одному. В конце концов он увидел знакомое лицо. Это был пузатый дядька в расстёгнутом пиджаке. Мелкий московский чиновник, с которым Миша пару раз имел деловые встречи. Миша радостно поздоровался с тем чиновником, обменялся парой фраз, а тот, в свою очередь, разулыбался и поздоровался с единственной в той большой компании молодой, красивой и элегантной женщиной, проходившей мимо с бокалом. Это была Светлана. Миша поздоровался с ней, представился, она по-мужски протянула ему тонкую руку и назвала своё имя. Миша пожал руку и в первый раз в жизни влюбился сразу. Уходил он с того приёма контуженный, с не видящим вокруг себя ничего взглядом и с маленькой бумажкой в кармане. На бумажке было написано её рукой: «Светлана» и номер телефона.

И началось! Светлана работала в мэрии, была замужем, и у неё была дочь пяти лет. Четыре месяца Миша находил возможность дожидаться Светлану после окончания её работы, дарить ей цветы и то коротко, то дольше разговаривать с ней. Миша весь извёлся тогда. Как он не завалил все дела на работе за те четыре месяца, он и сам не понимал. А Света цветы брала, на звонки отвечала, руку из Мишиной руки не выдёргивала, смотрела Мише прямо в глаза так, что у Миши останавливалось сердце, и больше ничего. Со слов Светланы он знал, что муж её человек занятой, небедный и старше её почти на десять лет. Дочка у Светы была от первого её и неудачного брака. Света была младше Миши на два года, спокойнее и увереннее на сто лет, а выглядела она прекрасно. Муж её часто уезжал куда-то далеко и по делам. Когда муж был в отъезде, Света цветы брала и отвечала на звонки всегда, радостно, и они подолгу говорили. Когда муж возвращался, цветы отвергались, и звонить Светлане Миша мог только в рабочее время, да и то она говорила с ним холодно и кратко. Сама Света не звонила никогда. Она знала от Миши, что он женат и у него тоже дочь.

Миша тогда сильно мучился, был сам в себе, и Аня, конечно, что-то чувствовала, задавала вопросы. Миша говорил, что у него серьёзные проблемы с большим заказом, что вообще много неприятностей.

А однажды вечером, когда Миша в очередной раз ждал Светлану после её работы в назначенном месте, а она всё не шла, он не выдержал ожидания и позвонил ей. Она ответила необычно ровным голосом, сказала, что этим вечером она встретиться с Мишей не сможет, но если он хочет и может освободить себе вечер пятницы и всю субботу, а ещё, если он придумает место, где они могли бы быть это время вместе, то она готова…

Миша тогда не сразу пришёл в себя. Он, конечно же, всё придумал. Сказал жене, что едет по делам в Вологодскую область, сам снял номер в гостинице прямо в Москве. Они тогда со Светланой не выходили из номера больше суток. И всё завертелось и усложнилось ещё сильнее и жёстче!

В итоге Мише пришлось городить дома такую ложь по поводу своего заведённого и возбуждённого состояния и частых ночных отлучек, что он доврался до того, что ложь его стала совсем несусветной и поэтому убедительной. Он сказал Ане, что вляпался в историю, что случайно и по неосторожности влез в криминал и использовал грязные деньги. Он врал, что ситуация критическая и опасная, что ему поэтому приходится скрываться. А потом он сочинил, что ситуация ещё усугубилась, и для того, чтобы ему можно было действовать более решительно и свободно, Аня с дочкой должны уехать из Москвы к Аниным родителям в Саратов и переждать.

Аня очень волновалась, плакала, не хотела терять интересную работу, боялась оставлять Мишу одного в Москве, уговаривала уехать вместе. Но Миша был артистичен, трагичен и, опять же, убедителен. Аня с Катей уехала вся в страхе и в слезах. Миша ненавидел себя за дикую ложь и мучения жены и дочери. Но ничего поделать со своей страстью и любовью не мог.

У Светланы тоже всё было непросто. Муж явно что-то почувствовал или прознал. Иногда Миша не видел Свету неделями, изнемогал от тоски, ревности и всех других сопутствующих мук. В такие недели он метался по городу, пил с друзьями, говорил только о своём или лез дома на стены, не выпуская телефона из рук. Но чаще он приезжал к Юле и опять говорил и говорил об одном и том же. Только Юля могла его выслушать так, как ему было нужно, или отругать за слюни и сопли и тем самым остудить, правда, совсем ненадолго. Нотаций Юля не читала, опомниться не призывала и не агитировала совсем. Совестью Миша мучил себя самостоятельно и оправдания себе не искал.

Такие несчастные недели сменялись неделями счастья и любви. Тогда Миша чувствовал свою вину перед женой и дочерью ещё сильнее, городил ложь за ложью в телефонных разговорах с Аней, но был счастлив. В такие дни он эффективно работал, всё у него получалось, но сил не убывало.

Так длилось довольно долго, а потом закончилось. И Свете и Мише было ясно, что всё как-то закончится. Света от Миши ничего не требовала и сама следующего шага делать не собиралась. Так всё длилось долго, почти год. Миша несколько раз ездил в Саратов к своим, продолжал врать и обещать, что скоро всё наладится.

Короче, Светлана сама решила всё прекратить и прекратила. Сказала в один прекрасный вечер перед самым прощанием, когда Миша собирался её поцеловать и с надеждой сказать «до завтра!», сказала, что муж её едет работать в Канаду на два года, и она поедет с ним. Сказала, что так будет лучше всем и что они больше не увидятся. Это прозвучало как гром среди ясного неба. Миша не знал, что делать, держал её за руку, уговаривал, кричал, рыдал. Но она тогда ушла, и всё. Миша постоянно ей звонил несколько дней, дежурил возле её работы, ночью сидел в машине возле её дома, сам на работу не ходил, забыл про еду и бритьё. Тогда он твёрдо решил уйти из семьи, причём в любом случае. От Светланиного решения это не зависело. Миша тогда понял, что жизнь закончилась и с женой и дочерью после того, что он совершил, он жить уже не сможет.

Светлану он в те дни так и не увидел. Через пять дней после их последней встречи Мише позвонила Светланина подруга и сказала, что Света просила передать, что она улетела, чтобы он не мучился и не искал её, и что она просит Мишу её простить, и что любит его.

После этого известия Миша просидел в одной позе целую ночь и утро, потом не мог вспомнить, каким образом, но добрался до Юли и проговорил с ней целые сутки. А потом он проспал у неё на диване тоже около суток. Миша до сих пор был уверен, что именно Юля спасла его семью от краха, а его самого от непоправимой беды.

 

Юля знала всю историю Мишиного романа, не одобряла его и не осуждала. Она только слушала Мишины бесконечные то пьяные, то трезвые рассуждения о любви, о смысле жизни, о том, что без любви смысла в жизни никакого нет. Она слушала про то, какая прекрасная женщина Светлана. Слушала, курила и только иногда говорила, что-нибудь. Миша даже сердился на Юлю за её сдержанность и спокойствие, с которым она слушала его страстные рассказы. И одни раз, будучи выпившим коньяку, чуть было не сказал ей, что она ничего про любовь не понимает, потому что не любила никогда. Но он удержался в последний момент и не сказал Юле таких слов.

Он хотел познакомить Юлю со Светой. Точнее, он очень хотел Свету Юле показать. Но Юля категорически отказала.

– Ты что, Миша, офонарел? – сказала она тогда. – Не надо меня с ней знакомить. Не втягивай меня ещё сильнее в свои любовные истории. Ты и так меня втянул достаточно. Как я буду потом Ане в глаза смотреть? А?! Ты об этом подумал? Мне и так-то будет трудно ей смотреть в глаза, после того как ты посвятил меня во все свои похождения… Но знакомиться с твоей пассией!.. От этого меня уволь!

– Она тебе обязательно понравится! – азартно сказал Миша.

– Совсем необязательно! Она мне уже не нравится. Виновата или не виновата она, мне не важно. Я её не знаю. Но по её причине страдают знакомые мне Анечка и Катенька. В связи с ней извёлся ты… Так что мне она не нравится. Знать её не хочу. Так мне проще. Не усложняй мне жизнь. Ты же только про себя тут говоришь. А у меня у самой жизнь непростая. Не хочу её усложнять.

Миша был уверен, что именно Юля убедила его не бросить семью, а, наоборот, держаться за семью всем, чем только можно было держаться.

– И не вздумай ни в чём сознаваться Анечке! Не будь сволочью! – говорила Юля, когда Миша явился к ней после краха его любви и отъезда Светланы.

– Юля, ты не понимаешь! – кривя лицо и прижимая руки к груди, говорил Миша. – Я такое ей наговорил! Я перед ней так виноват! Как я ей смогу объяснить… как я с ней смогу жить? Я не могу! Я люблю другую женщину…

– Через не могу, Мишенька! Через не могу! – спокойно, монотонно и разве что чуть-чуть сердито продолжила Юля. – Анечка и Катя ни в чём не виноваты. Это ты влюбился, так что тебя мне не жалко. А они ни в чём не виноваты. Ты им жизнь не должен калечить. Врал и ври дальше. Наглая и неприкрытая ложь – вот что тебе осталось. Не смей на Аню правду вываливать! Видала я таких героев, которые вывалят всю правду на бедную женщину, сами гордятся своей честностью и даже не подумают о том, как этой бедной женщине с ним таким честным жить, зная всю его страшную правду. Не сваливай свой груз на Анечку. Ври! – Юля закашлялась и отхлебнула кофе. – Даже если к стене прижмут, даже если всё выплывет наружу, ври. Ври до конца и ни в чём не сознавайся. Ври, чтобы Анечка поверила и успокоилась. Но мне кажется, что Аня женщина мудрая и много вопросов задавать не станет. И копать, я тоже думаю, не станет. Лги, Мишенька! Изворачивайся, извивайся, сочиняй с три короба, но девчонок своих побереги.

Миша с ужасом вспоминал то время и тот туман, в котором жил. О своей любви он старался не вспоминать. Светлану он не мог и не хотел упрекать ни в чём. Он встретил её спустя три с лишним года после её отъезда. У него уже родилась вторая дочь Соня. Он за эти годы перешагнул пару ступенек социальной и финансовой лестницы. Светлана позвонила сама, совершенно неожиданно. Миша очень удивился, но с первых секунд разговора и при звуках её голоса понял, что и днём и ночью готов был к этому звонку и даже его ждал. Светлана хотела встретиться. Она сразу предупредила, что через два дня улетает из Москвы и что она уже в стране не живёт.

Они встретились на следующий день после звонка в обед. Миша сильно волновался. Он очень боялся, что прежняя волна накроет его с головой, и вернутся запрятанные глубоко-глубоко страшные переживания, с которыми совладать невозможно. Они встретились, волна Мишу не накрыла. Но руки дрожали, и глаза непонятно куда было девать. Света тоже волновалась. Они пили кофе минут сорок в забитом людьми кафе.

Света сказала, что от мужа она ушла почти сразу после отъезда. Устроилась она очень, по её словам, хорошо. Снимает дом в Торонто, работает, учит французский язык и совершенствует английский. Дочь учится хорошо.

Выглядела Светлана шикарно, ей очень шла короткая стрижка. Она поругала Мишу за то, что тот прибавил в весе, хотя признала, что поправился Миша не сильно, зато стал много респектабельнее. Она подарила Мише дорогие и классные запонки из золота и цветной эмали. Запонки были в виде знака «Остановка запрещена». Миша ничего ей не подарил. Не подумал. Так они и расстались надолго, если не навсегда. Так была поставлена точка в той истории.

Миша эту историю никогда не забывал и очень опасался снова влюбиться сильно и сокрушительно. Любви он не боялся! Он боялся того, что с ним происходило больше года. Он боялся того чувства и того, в чём он себе признавался каждый день, прожитый в состоянии той любви.

Он помнил, что признался себе в том, что ненавидит свою жизнь, которая мешает ему любить, и открыто, свободно и постоянно быть с любимой женщиной. Он понял тогда, что вся жизнь, к которой он так стремился и которую выстраивал своим трудом и которую любил: жена, работа, друзья, и даже его собственный и горячо любимый ребёнок – всё это мешает и не даёт ему любить так, как он хочет. Всё устройство его жизни против самого дорогого ему человека и чувства. Тогда он признался себе, что не любит свою жизнь и не любит себя, живущего этой жизнью. Миша с ужасом вспоминал время своей нелюбви к своей жизни.

А тут дурацкий кафельный пол дешёвого кафе вызвал в нём прежние переживания и отголоски признаний в нелюбви к своей жизни. То, что он вдруг и совершенно неожиданно понял, что ему скучно, плохо и неинтересно одному с самим собой и со своими мыслями даже в Париже или Берлине, его напугало самим фактом признания. Он не хотел снова ощущать нелюбовь к себе и к тому, что сделал своими руками, к тому, что сложил, и к тому, как он теперь устроил свою жизнь. Миша заволновался за свои новые привычки, взгляды и мнения. Он остро не захотел ни в чём сомневаться.

Он просидел за рулём заведённой машины минуты три. Почувствовал и понял то, что понял. Он обнаружил в себе ещё признаки совсем новой и незнакомой ему сильной тоски. Ещё раз проклял кафельные полы и позвонил Стёпе.

Миша попросил Стёпу с ним встретиться как можно скорее, чтобы поговорить и пообедать вместе. Он сказал, что ему плохо, и нужна поддержка. Стёпа радостно согласился встретиться, сказал, что ему нужно пять—семь минут, чтобы отдать указания на работе, и он выбегает. Стёпа предложил знакомое ему место, которое недалеко от его работы, и от Пятницкой улицы, где Миша всё сидел в своей машине, тоже недалеко. Миша сказал, что уже туда едет. Стёпа обещал поторопиться, сказал, что там можно будет вкусно поесть, что он уже обедал, но составит Мише компанию с радостью.

Закончив разговор со Стёпой, Миша тронулся с места. Он не мог и не хотел быть один в этот момент. Не мог и не хотел.

* * *

Миша тогда встретился со Стёпой. Стёпа был очень внимательным и разговорчивым. Они поели вместе. Стёпа жаловался на то, что никак не может восстановить свой прошлогодний вес, потому что много ест. Он жаловался, но ел свой второй за день обед с удовольствием. Миша съел суп. Они выпили по две рюмочки водки. И Мише стало легче и физически и во всех других смыслах. Говорить ему совершенно не хотелось, зато Стёпа не умолкал. Но это было так, как Мише и было нужно. Так они просидели часа полтора, а потом Миша поехал на работу. Они со Стёпой договорились созвониться и расстались.

Миша ехал на работу и был благодарен Стёпе за его участие и деликатность. За весь обед он не спросил ничего про скорбные обстоятельства, не изображал сочувствия и вообще не говорил о смерти. Стёпа весело болтал. Мише это сильно помогло.

* * *

На работе всё было совсем тихо. Миша в очередной раз подивился тому, как медленно тянется время. Ему не верилось, что он всего только недавно выходил с работы с надеждой на результат от встречи с психотерапевтом. Прошло всего ничего, и даже рабочий день ещё не закончился.

Валентина сидела на месте и читала какой-то журнал. Она обрадовалась Мишиному приходу. Через минуту после его возвращения они сидели у Миши в кабинете, и Валентина подробно докладывала обо всех новостях и о проделанной работе.

Она сказала, что с немцами Лёня повстречался удачно, что было много звонков, но ничего срочного или катастрофического не происходило. Валентина принесла с собой и положила Мише на стол две папки. Она сообщила, что это все бумаги, которые у неё есть по Петрозаводску. Миша кивнул и дал понять, что Петрозаводском он займётся позже.

Тогда Валентина рассказала Мише всё, что она сделала и узнала про организацию похорон. Она всё подробнейшим образом Мише объяснила и сказала, что много и долго всё растолковывала и согласовывала с Володей. Мише стало понятно, и он удивился, что ему практически ничего делать не нужно, что всё уже организовано и ему только надо приехать на скорбную последнюю встречу с Юлей и проводить её.

Валентина сказала, что должна была и хотела сказать. После этого она сидела и ждала вопросов или указаний.

– А какой у нас сегодня день недели? – неожиданно подумал об этом и спросил Миша.

– Среда, – ответила Валентина, будто именно этого вопроса и ждала.

– Среда, – повторил за ней Миша и покивал головой.

Он подумал о том, что давно не задавал такого вопроса.

Он последние годы каждый день знал, какой это день недели. И ещё он подумал, что на следующий день, в четверг, они Юлю похоронят, а в пятницу нужно будет прийти на работу, как всегда. В пятницу продолжится обычная жизнь. Миша не смог себе представить, как это может пойти обычная жизнь и повседневная работа. А с другой стороны, он понимал, что никаких причин или оснований в пятницу не приходить на работу и не работать, как обычно, у него нет и быть не должно. Но он не мог себе это представить.

Миша поблагодарил Валентину за всё, сказал, что если что-то вспомнит, а точнее, забудет, то он ей позвонит и спросит. Он позволил ей идти домой.

– Я завтра наверняка не явлюсь на работу, – сказал Миша, прощаясь, – так что увидимся в пятницу.

– Простите, Михаил Андреевич, но я хотела бы завтра с Юленькой попрощаться, – сказала Валентина тихим голосом, – вы не возражаете?

– Ой, Валюша, прости, не подумал! Разумеется…

– Тогда там и встретимся. До свидания, – и Валентина вышла из Мишиного кабинета.

Миша посидел, посмотрел на листок со списком задач и проблем. Листок лежал на прежнем месте. Миша опять подумал о том, как давно, казалось ему, он писал этот список. Он смял листок и бросил его в корзину.

На часах было десять минут седьмого. Он сидел в тишине кабинета. За окном свечерело. Внутренние Мишины часы показывали существенно более позднее время. Было слышно, что Валентина ещё не покинула рабочее место и говорит по телефону. Но её голос едва доносился из-за двери. В целом было тихо. В это время суток в своём кабинете в такой тишине Миша не сидел никогда. Он в это время суток обычно мотался по городу, или говорил с кем-нибудь у себя, или вёл переговоры по телефону. И дел, которые надо было успеть непременно сделать и закончить до окончания рабочего дня, всегда было много. Начало седьмого было обычно горячим временем. А тут возникла тишина, и ничего делать было не нужно.

Миша взял в руки папки с бумагами по Петрозаводску и сразу положил их на место. Он понял, что не будет этим сейчас заниматься, потому что это никому сейчас не нужно, а ему это не нужно сейчас больше других. Он снова сидел, как днём в кафе и как после кафе в машине, и не знал, что делать. Так рано домой с работы он не уходил.

Миша посидел, подумал, взял телефон и позвонил родителям в Архангельск. Трубку взял отец. Они поговорили немного, потом он поговорил с мамой. Родители ужинали дома, было слышно, что у них громко работает телевизор. Миша не стал им говорить про Юлю. Они знали, что такая Юля в жизни их сына есть. Они даже видели её у Миши на дне рождения, когда Миша на широкую ногу отметил своё три дцатипятилетие. Родители приехали тогда в Москву. Миша их с Юлей знакомил. Но говорить он ничего не стал. Поговорил, попрощался и, как всегда в последнее время после разговора с родителями, подумал: «Стареют».

Миша ещё посидел немного, нагнулся, достал из корзины смятый листок, расправил его на столе и снова перечитал. Желание выяснить причину Юлиного страшного шага никуда не исчезло. Оно стало чуть менее жгучим и удушающим, но при этом более конкретным и определённым. Миша ещё точнее понял, что только знание причины может теперь остановить поток сомнений, тревог и тяжёлых открытий. А остановить этот поток он очень хотел. «Как же всё не вовремя-то! Как всё некстати, – беззвучно бормотал он, едва шевеля губами. – Хотя, как может быть такое вовремя и к какой, к чёрту, стати…»

 

– Да-а-а! И что нам остаётся из данного списка? – сам себе вслух сказал Миша. – А остаётся немного…

Он решил всё же ещё порасспросить Володю и постараться завтра, если, конечно, тот будет на похоронах, поговорить с неизвестным ему Борисом Львовичем с Юлиной работы.

– Но это всё не сегодня! Не сегодня… – снова вслух сказал Миша, опять смял листок, вернул его в корзину, встал и вышел из кабинета.

– Валентина, а почему ты не уходишь? – спросил Миша, застав Валентину на рабочем месте, – ты сегодня сделала такое, что даже феям не под силу. Бросай ты всё. Езжай домой. Я вот уже еду.

– Хорош руководитель, – улыбнулась Валентина, – убивает инициативу и не поощряет рабочее рвение сотрудника. Михаил Андреевич, я закончу дела, которые сама себе наметила, и поеду домой. Завтра полдня как минимум меня здесь не будет. Без вас тут трудно, а без меня никак. Да к тому же что сейчас я поеду, что через час, доберусь до дома в одно и то же время. Самые пробки. Не привыкла я так рано ехать домой. Что я там, Мишенька, буду делать так рано в среду одна… и в четверг, и в пятницу. А пальто вы совсем помяли, придётся отпаривать. Само не разгладится.

– За те деньги, за которые я его покупал, должно разглаживаться само, – усмехнулся Миша, посмотрел в пол и покивал головой, – и само должно на пуговицы застёгиваться. Ох, и устал я… Ох, и тошно мне, Валечка, поеду я домой. А то от встречи с психотерапевтом у меня никаких сил не осталось. Ох, и зря я к нему поехал… Ох, зря.

– Зря, не зря, а уже съездил. Езжай теперь домой. И Бога ради, не ищи виноватого и себя не вини. Никто не виноват. Теперь это уже не важно. Вот поверь мне, это не важно.

– Кто-то да виноват, – тихо сказал Миша, – но это уже действительно не важно… До завтра. Поеду домой. Спасибо, Валюша! Я тебе очень благодарен! – сказал он и вышел в коридор. – Как ты сказала? Это уже не важно? Это просто необходимо узнать, Валюша! Ты просто не всё на свете понимаешь, – говорил он сам себе, спускаясь по лестнице.

* * *

Ани дома ещё не было, старшая Катя сидела в своей комнате и вырезала что-то из цветной бумаги. На Мишин вопрос про школу и уроки она, не отвлекаясь от вырезания, сказала, что всё хорошо. Сказала, как отмахнулась, дескать, тебе, папа, незачем знать подробности. Младшая Соня сидела с няней. Няня ей что-то читала. То, что Ани не было дома в такой час, – это было нормально. В это время она домой возвращалась редко. Но Мише сама ситуация показалась непривычной и странной. Он всегда приходил, когда все уже были дома и либо ждали его, либо готовились ко сну, либо уже спали.

Он почувствовал себя дома без Ани и с детьми странно. Миша позвонил жене. Аня удивилась тому, что он уже дома, сказала, что закончила работу пять минут назад и выезжает. Она собиралась по дороге заехать в магазин. Но, узнав, что Миша дома, сказала, что магазин подождёт до следующего раза, и она будет дома скоро. Ехать ей предстояло минимум полчаса, но, скорее всего, дольше из-за пробок. А Миша ей сказал, что на удивление быстро доехал в этот раз.

Миша беспомощно послонялся по кухне. Понял, что ни пить, ни есть он не хочет, а значит, и на кухне делать нечего. Тогда он переоделся в домашние штаны и майку, повесил костюм в шкаф, а рубашку смял и понёс в ванную комнату, чтобы положить её в корзину для грязной одежды. Все эти действия были какими-то непривычными. Может быть, потому, что не было Ани, которая всегда сама убирала Мишины пиджаки и брюки, а несвежие рубашки, слегка ворча, находила там, где их Миша бросил, и уносила в стирку.

Миша зашёл в ванную, сунул рубашку в нужную корзину, подошёл в раковине, пустил воду и стал мыть лицо. Потом он поднял глаза и посмотрел в зеркало. Он увидел своё мокрое лицо, глаза, намокшие волосы, прилипшие ко лбу. Миша вдруг сильно не согласился с тем, что видит в зеркале. Он с удивлением понял, что ощущает себя совсем не так. Миша видел довольно спокойное и даже не усталое лицо, тёмные и спокойные глаза и, может быть, едва-едва приподнятые удивлённые брови. Он чувствовал себя иначе. Он чувствовал себя так, что готов был увидеть в зеркале что-то похожее на своё любимое и сильно помятое пальто, которое он повесил в прихожей просто на вешалку, хотя всегда вешал его на плечики.

«Неужели я научился так хорошо владеть лицом? – подумал Миша. – Вот это да! Даже с самим собой…» И он ощутил себя очень взрослым, таким взрослым, каким он себя никогда не ощущал. И это ощущение взрослости, так же, как все переживания уходящей среды, самой, наверное, длинной среды в его жизни, ему не понравилось. Хотя прежде чувствовать себя взрослым Мише нравилось. А иногда это чувство было связано даже с переживанием радости и счастья.

* * *

Миша в детстве, классе в пятом, вдруг вытянулся выше всех и долго был самым высоким в классе. Он выглядел старше своих одногодок, ему было дозволено общаться с более взрослыми ребятами, а потом и с девчонками. Он играл в баскетбол и волейбол со старшими. Он был счастлив этой своей особенностью и взрослостью. К окончанию школы многие сверстники догнали Мишу в росте и даже перегнали. Так что он из высокого мальчика превратился в парня ростом чуть выше среднего, да так и остался молодым человеком, а потом и мужчиной ростом чуть выше среднего.

В художественном училище он сразу опередил многих сокурсников даже не техникой или успехами, а своим интересом к взрослым темам и направлениям живописи. С ним охотно и отдельно занимались несколько педагогов. Остальные сокурсники потом догнали, и некоторые из них стали художниками.

Приблизительно так же было и с музыкой.

И с Москвой было так же и даже ещё лучше. Из всех его друзей и подруг юности только он один решился поехать в Москву. Все прочили ему крах и быстрое возвращение, а он не вернулся. Наоборот, он в глазах всех своих прежних друзей и подруг добился многого, сделал сам себя и без поддержки, стал успешным человеком и вообще молодцом. Родители хоть и не сразу, но тоже его признали и стали гордиться.

А Мише в Москве было легко. Поступить в институт, конечно, помог отец, а в остальном было совсем не трудно. Всё происходило как-то само собой. Миша только не ленился – и всё. Наед и не с са ми м с обой он ощ у щ а л себя очен ь удач ливы м и везучим. В Москве ему совсем не пришлось пробиваться, мыкаться, стоять перед тяжёлым выбором или принимать компромиссные и неприятные решения. В своей профессии он быстро стал одним из самых молодых и перспективных.

И когда дела Мише удавались особенно хорошо, когда у него были основания быть довольным собой, когда он мог гордиться хорошо проведённым разговором, быстрым и точно принятым решением, успешным и сделанным в срок результатом, когда он чувствовал радость и почти счастье от собственного труда, он часто ощущал себя взрослым человеком. Точнее, он удивлялся тому, что он такой взрослый и делает такие серьёзные и важные, федерального уровня, вещи, как организация условий безопасного дорожного движения.

Он периодически смотрел на себя со стороны и радостно не мог поверить в то, что он, Миша из Архангельска, парень, который немножко рисовал, немножко играл музыку, учился чему-то и недоучился, то есть он, Миша, чувствующий себя молодым и даже юным человеком, из Архангельска… И вот с ним работают серьёзные мужики-чиновники, большие дядьки с большими званиями и генеральскими погонами, которые контролируют государственную безопасность на дорогах… И все эти люди называют Мишу по имени-отчеству, жмут ему руку и сотрудничают с ним… Ну, или позволяют ему сотрудничать с ними…

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25 
Рейтинг@Mail.ru