Федор Галич
Сказки для взрослых
ПОЛЧЕЛОВЕКА
Большинство гениев, всемирно известных писателей и поэтов, стимулировали своё воображение алкогольными напитками, наркотическими средствами, ну и, конечно, страстными чувствами к противоположному полу, как правило, пропитанными безответной несчастной любовью. Опьянённые этим пылким чувством или «ужаленные» зелёным змием, слуги пера живописно и красочно описывали рождённые в их подсознании образы и их фантастическую жизнь, наполненную безумными страстями и невыносимыми переживаниями. Причём, некоторые писатели настолько верили в своё творчество, что порой у них стиралась грань между реальностью и вымыслом, и авторы проживали ту самую придуманную ими жизнь вместе со своими героями не только в воображении, но и наяву.
Истории известны даже такие случаи, когда в совершенно бездарном в творческом плане человеке вдруг неожиданно просыпался талант к сочинительству после того, как он переносил сильный стресс или его жизни угрожала реальная опасность, но в последний момент он чудесным образом «уцелевал», например, излечивался от смертельной болезни или выживал после жуткой автокатастрофы.
Зная об этих физиологических особенностях человека, одна сильная и властная Царица, желающая увековечить себя в литературе, пленила юного поэта. Она приказала отрубить ему левую ногу, чтобы он не смог сбежать от неё, отрубить левую руку, чтобы она не отвлекала и не мешала правой руке писать стихи, выколоть левый глаз и оторвать левое ухо. Царица была уверена, что для сочинительства вполне достаточно этих частей тела и в единственном числе.
Она пообещала, что если он напишет о ней гениальные стихи, то она доставит ему истинное наслаждение и по-царски вознаградит его страстным, королевским сексом. А если не напишет, то она прикажет отрезать ему и левое яичко. А может, даже и отрубить половину сердца.
Целую неделю лучшие палачи королевства «кромсали», а придворные лекари «штопали» бедного поэта, а когда его страшные раны окончательно зажили и затянулись, ему были выданы бумага, чернила и перо.
Первые стихи поэта о Царице были такими:
Когда тупая и заблудшая овца,
В ультимативной форме требует в сердцах,
Чтоб я писал об её царской жопе,
Как об упругой, сладкой и желанной всеми попе,
Должна была меня не расчленять,
А мой член губами царскими ласкать.
Тогда, быть может, я и написАл о ней стихи,
А не напИсал бы на царские указы! Хи-хи-хи…
После столь дерзкого памфлета Царица приказала затолкать писательское перо, которым поэт посмел написать эти недостойные, а точнее сказать ОТСТОЙНЫЕ строки про Великую Царицу, в его задницу. Моментально исполнив приказ, слуги бросили провинившегося поэта к ногам правительницы. С трудом опираясь на одно колено и согнутую в локте руку, поэт, стоя на корячках, с ненавистью смотрел одним глазом на Царицу и, в то же время, усердно напрягал ягодицы, пытаясь «выплюнуть» из задницы достаточно глубоко воткнутое перо.
– Что я хочу тебе сказать, «Павлин» ты ощипанный! – величественно произнесла Царица, небрежно поглядывая в сторону, немного отвернувшись от поэта и нервно постукивая ножкой об пол. – Стихи твои мне не понравились. И если это весь твой талант, который мог из тебя излиться, то я тут же отдам приказ слугам переделать тебя в «Петуха» и заткнуть твою поэтическую задницу чем-нибудь более большим и твёрдым, чем перо. Ведь судя по зарифмованному содержимому, вытекающему из тебя на мою бумагу, ты пишешь именно жопой, а не головой. А вот если ты сможешь меня убедить в обратном и доказать, что ты способен выдавить из себя ещё и искусство, то я, может, и дам тебе ещё один шанс. Советую тебе в этот раз посильнее поднатужиться. Я понимаю, что ты сейчас озлоблен, и твоё закипевшее дерьмо выплёскивается из тебя наружу, но я предлагаю тебе смириться, принять случившееся как свершившийся факт и успокоиться. Ведь ты не в силах ничего уже исправить. А вот навредить себе своим же упрямством ты ещё сможешь запросто. Поверь, мне надоело казнить. Я всем сердцем хочу миловать, миловаться и в славе купаться. Постой! А может, ты меня не понимаешь из-за того, что я с тобою, как с поэтом, прозой изъясняюсь? Тогда изволь, я объясню тебе стихами, – предложила Царица и, на секунду задумавшись, начала импровизировать:
Я потерпеть смогу ещё, допустим, пару дней без славы,
И подождать пока вся грязь стечёт с твоей душевной раны,
А вслед за ней польётся долгожданный сладостный бальзам -
Нектар величия, который любят уши дам.
Чтоб моё сердце перестало злиться,
А стало от волненья учащённо биться,
И грудь моя от значимости стала выпирать и под корсетом ныть,
А не вздымалась бы от гнева и желания тебя казнить.
Но стоит ли терять мне время? Давай договоримся так…
За каждую неэффективную и неудачную попытку прославления,
Я буду укорачивать тебе язык.
Когда он кончится – возьмусь за твой член.
Ты уж поверь! Не преклонив колен,
Порежу «колбасу» твою на сантиметровые колечки.
После чего скормлю их гавкающим сучкам во дворе.
И не беда, что не по кайфу мне пришлось твое творение.
Уверена, что им понравится такое угощение!
Ну, как, теперь, надеюсь, уяснил? – спросила у поэта Царица и, резко выдернув из его задницы перо, брезгливо морщась, аккуратно всунула его в руку поэта. – Иди и напиши о том, как я красива, справедлива и сильна! Напомню, у тебя всего два дня.
– Да, чтоб ты, сука, сдох.., – попытались вылететь из поэта гневные слова в адрес Царицы, но крепко зажатый слугами рот превратил остаток фразы в неистовое и глухое мычание.
– Слово – не воробей. Вылетит – не поймаешь. К тому же, оно может вылететь вместе с языком, и придётся тебе мычать всю оставшуюся жизнь. Поэтому, советую тебе попусту не разбрасываться своим словарным запасом, а бережно, взвешивая каждое слово, изложить его на бумаге. Ведь в отличие от меня, она всё стерпит, – спокойно посоветовала поэту Царица и, кивнув слугам головой в сторону выхода, дала понять, что разговор окончен, и она больше не желает никого видеть.
Через два дня, в той же унизительной позе, поэт стоял возле трона Царицы и, покусывая от злости собственные губы, ждал очередной приступ бешенства с неизбежным, традиционным втыканием пера в его задницу, словно в дартс.
Царица без оптимизма, брезгливо развернув пергамент, бросила сначала короткий презрительный взгляд на поэта и только после этого приступила к внимательному изучению написанного. Её зрачки, энергично бегая из стороны в сторону, ритмично перепрыгивали со строчки на строчку и с каждым прыжком всё сильнее округлялись.
– С ума сойти, да это же совсем другое дело! – не веря своим глазам, воскликнула Царица и, дабы убедиться, что ей это не померещилось, громко, вслух, с выражением, снова перечитала стих с самого начала:
«ПИКОВАЯ Д Р АМА»
Когда страдающая манией величья б***ь
Наделена огромной властью,
Желает самой знаменитой в мире стать
Как ДАМА с пиковою мастью,
Вершить она готова чёрные дела
И, наделив пером писательским меня,
Как опьянённая богатством Дива
Полчеловека ради славы отрубила.
Ну, что ж, раз так, тогда держись!
Безжалостная «Пиковая Дама»,
И Демонам своим хвались,
Что будешь героиней адского романа.
Проткну своим я остроумным творческим пером
Твоё заполненное чёрной кровью сердце
И, как в чернильницу, я, обмакнув его,
Впишу в историю, что ты – ПРОСТАЯ СТЕРВА.
Дочитав стих до конца, ошеломлённая Царица, немного выпрямив спину, вытянулась в троне, выставила вперёд грудь и медленно, нараспев, гордо процитировала поэта: «ПИКОВАЯ ДАМА!»
Затем, примерив новый образ на себя, она вальяжно подошла к большому зеркалу и, замерев перед ним в величественной позе, стала пристально всматриваться в отражение, мысленно перекрашивая себя в «пиковую масть».
Задумчиво простояв в полнейшей тишине около минуты, Царица, не «снимая» с себя предложенный поэтом образ, направилась к трону с тем же высокомерным выражением лица. Проходя мимо съёжившегося от страха поэта, она небрежно присела возле него на колени и, склонившись над его единственным ухом, ледяным голосом прошептала:
– За свой удачный труд ты заслужил немного похвалы и моего расположения. И чтоб ты знал, что здесь, на этом троне, со мной царит ещё и справедливость, тебя я поцелуем щедро награжу, – размеренно прошипела Царица, словно королевская кобра, и крепко обвив голову поэта холодными руками, резко впилась в его шершавые губы.
Поэт вздрогнул от неожиданного поцелуя, будто от ядовитого укуса, и тяжело возбуждённо задышал, как отравленный мышонок перед смертью.
– Ну, что, теперь ты убедился, что мои обещания твёрже острого меча, и я способна щедро отплатить за истинную славу? – спросила Царица, «сбросив» с себя во время поцелуя образ «Пиковой Дамы». – Ты только посмотри, какие чудеса способно вытворять настоящее искусство! Я НЕ ПОБРЕЗГОВАЛА ПОЦЕЛОВАТЬ ТАКОГО МЕРЗКОГО УРОДА, КАК ТЫ! Это ли не чудо? И на этом оно ещё не заканчивается. Самое ценное в этом чуде то, что увековечивая меня, ты обрекаешь на бессмертие и своё имя. Ты готов разделить со мной вечную славу и сменить статус «подзаборного писАки» на бессмертный титул «КОРОЛЯ РИФМЫ»?
Ошарашенный поэт не верил своему уху и, выпучив от удивления уцелевший глаз, пытался сообразить, почему за очередное литературное хамство ему засунули не перо в задницу, а сладкий язычок в его заполненный горькими речами рот? Он и не подозревал, что этот царский «пряник», который ему позволили попробовать вместо болезненного кнута, окажется таким вкусным.
Ненависть, гнев и боль вмиг улетучились, а на смену им пришла лёгкость, сила, способная свернуть горы, и вера в светлое будущее. Поэт, как разбуженный поцелуем расколдованный ангел, вспорхнул от счастья ввысь на моментально выросших от любви крыльях и с этой секунды готов был воспевать души своей Царицу, как самую желанную на свете птицу!
Не дав поэту опомниться, Царица ласково, как кота, погладила его по голове и, как будто прочитав его мысли о птице, стала напутствовать его на новые творческие подвиги:
Лети мой голубь, ты к себе в светлицу,
И сочини подобные стихи для самой важной в мире птицы.
А я за это крылышки твои приглажу,
И все надрезы мазями лекарственными смажу.
А после стану райской птицей для тебя,
И превратишься ты в счастливого орла!
Затем, стыдливо прикрывая лицо полупрозрачным платком, Царица уселась на трон и, закинув ногу-за-ногу таким образом, чтобы платье эротично оголило бедро, скомандовала охране:
– Проводите поэта в его комнату, подайте ему гуся в яблоках, хмельного вина, помогите принять ему ванну, переоденьте в чистое. Отныне он является придворным поэтом, а не пленником. Если он захочет сбежать, не удерживайте его. Но как только он покинет мой дворец, его нога не посмеет больше никогда переступить порог моей спальни и всех моих географически-территориальных владений. А если он добровольно изъявит желание остаться возле своей Царицы, то будет вынужден служить мне до самой смерти. Да! И ещё, пока поэт в раздумьях будет пребывать, пришлите мне придворного художника и лучшего в округе портретиста. Хочу я «свежеписанную» серию картин с них получить, чтоб я была на них изображена в отважных, а где-то, и в распутных позах.
Как было и приказано, поэта досыта накормили, допьяна напоили, помыли, и спать уложили.
Проспался поэт, опохмелился и подумал, а ради чего он, собственно, из себя корчит обречённого на смерть гладиатора? Может, на самом деле ему стоит смириться со своей участью, да ещё и попытаться поймать «птицу счастья» за хвост? Что его ждёт в случае отказа – пытки и мучительная смерть? И даже если, на самом деле, ему позволят беспрепятственно покинуть дворец и уползти за владения Царевны, то какая жизнь ждёт одинокого, одноногого, однорукого, одноглазого и одноухого поэта? Кому будет нужна ПОЛовина ЧЕЛОВЕКА? Какой идиот даст такому инвалиду работу? Какая дура отдаст такому страшному чудищу своё нежное тело? Какая-нибудь слепая и бесчувственная, как бревно, пьяная проститутка? А вот если он останется придворным поэтом, то его ждёт королевская еда и королевский секс. К тому же, Царица – неимоверная красавица, овладеть которой мечтают самые красивые, богатые, здоровые, ЦЕЛЫЕ и невредимые заморские принцы, не то, что такие «разполовиненные» уроды как он. И надо быть не ПОЛудурком, а ПОЛНЫМ идиотом, чтобы не воспользоваться этим великолепным шансом.
Вспомнив о Царице и её поцелуе, поэт почувствовал в паху приятное жжение, на лбу выступил пот, по всему телу побежали мурашки и затряслась рука. Схватив с прикроватного столика листок чистого пергамента, поэт окунул перо в чернильницу и начал торопливо «прописывать» себе путь к её сердцу:
Хочу тебя, моя Царица,
Сильней, чем волк голодный хочет жрать!
И выпустить готов из рук доступную Синицу,
Чтоб неприступную Журавушку поймать!
Пусть «птица» я не столь высокого полёта,
И до тебя рукой мне не достать,
Я выстрелю в тебя стрелой Амура
И ты с небес спикируешь в мою кровать.
Наброшусь на тебя, как волк, на угодившую в капкан, добычу,
И беспощадно стану голод свой в экстазе утолять.
И разлетятся в стороны по всей кровати гордой птицы перья,
Когда твоё трепещущее тело я с аппетитом буду «жрать».
– А ты не такой уж и тихоня! – удивлённо и с некоторой опаской призналась Царица, прочитав свежее творение поэта. – Я и не думала, что под маской романтичного и скромного поэта может скрываться самый обыкновенный «КОБЕЛЬ». Или ты ОБОРОТЕНЬ, днём пишущий о чистой и светлой любви, а ночью о грязном сексе? Признаюсь, стих хорош! Но в нём прославил ты не меня, а себя. Смотри сам: ТЫ – хитрый, хищный, страшный, свирепый и голодный ВОЛК. А я – всего лишь какая-то зажравшаяся, самолюбивая, тупая «КУРИЦА»? В общем, в этот раз, ты награду не получишь. Но и язык я укорачивать тебе за твой хороший стих не стану. Иди и перепиши его так, чтобы я была коварной ВОЛЧИЦЕЙ, а ты – глупым ПЕТУШКОМ! – приказала Царица и обиженно отвернулась от поэта, встав к нему спиной, таким образом, чтобы ему была хорошо видна под полупрозрачным платьем её соблазнительная фигура: осиная талия, красивые стройные ножки и упругая попка.
Поэт тяжело вздохнул, мысленно шлёпнул Царицу по аппетитной заднице и, подобрав вытекшие от увиденного слюнки, отправился восвояси.
Критика Царицы, как вылитый на поэта ушат холодной воды, остудила его страстный пыл и отбила всё желание к сочинительству. Отложив в сторону перо и бумагу, он поставил перед собой на стол жареного гуся с кувшином хмельного вина и «ушёл» на пару дней в запой.
Через два дня, не дождавшись стихов, хитрая Царица не стала гневаться и отбирать у поэта «бутылку», а, наоборот, приказала донести к столу горячие закуски, пару литров терпкого французского вина и полностью украсить комнату поэта большими картинами с собственным изображением.
Придворный художник и лучший в округе портретист за эти пару дней умудрились написать, поистине, необычайные шедевры. С огромных картин в полный рост на поэта смотрели одновременно несколько Цариц. Одна стояла в откровенной позе, кокетливо отклячив попку вверх. Другая, гордо восседала на троне, широко раскинув ноги в разные стороны, короной прикрывая свой оголённый стыд. Ещё одна Царица с такой преданностью и любовью смотрела на поэта, что в её глазах блестели слёзы абсолютного счастья. Со стен, напротив, у окна, смотрели также на поэта и скачущая на коне верхом отважная и смелая Царица, разящая противника стальным мечом, и скромная невеста в белом платье, клявшаяся в верности у алтаря пред одноногим, одноруким женихом.
От пристальных, лукавых, острых, нежных взглядов, поэт трезвел, ревел, страдал, на стены бросался и твёрдым «хреном» тёрся о картины. А после, от любви опять пьянел и бил посуду в знак протеста, активно требуя от нарисованных Цариц – немедленно ожить, сойти с картин и одарить его трепещущей, горячей, настоящей плотью! Но те, не вняв его мольбам, по-прежнему, не выходя за рамки, с картин игриво и дразня, подбрасывали в пламя страсти «палки».
На третий день он стал потихонечку сходить с ума и чувствовать себя Султаном в центре царского гарема, в котором пять послушных жён его безумно возбуждали, а вот войти в прекрасные тела они ему не позволяли.
Стимулирование творческой потенции методом картинно-визуального возбуждения полового аппетита во время острого сексуального голодания и принудительного воздержания «пациента» дало ощутимые результаты уже на первой неделе. Поэт, как механическая рифмомашина, пыхтя от возбуждения, без устали строчил любовные послания Царице, но каждый раз вместо ожидаемой «награды» он получал всё новые и нелепые замечания. То ей не нравился стиль слога, то её пугал его неистовый напор, то бесхарактерность её – как ГЕРОИНИ, то, в принципе, весь стих от самого начала до конца.
