Федор Раззаков
Самые красивые пары советского кино
К тому времени она уже ушла от Николая Крючкова, и они с Михаилом жили в двухкомнатной квартире Аллы (она отсудила ее у бывшего мужа) на Можайском шоссе (с 1957 года – Кутузовский проспект). Жили там вчетвером: Ульянов, Парфаньяк, ее сын Коля Крючков и мама Аллы. Отношение мальчика к отчиму было вполне доброжелательное, тем более что сам Ульянов буквально пылинки с него сдувал, опасаясь разочаровать Парфаньяк. А потом у них появился собственный ребенок – в декабре 1959 года на свет родилась дочь Лена. Причем, когда его жена рожала, Ульянов был на гастролях и не знал точной даты родов. В итоге Парфаньяк благополучно разродилась без него, а когда он вернулся, специально примчалась в аэропорт вместе… с новорожденной. Говорят, когда Ульянов, спускаясь по трапу самолета, увидел жену, которая подняла над головой завернутого в теплое одеяло ребенка, он… расплакался. Так потрясла его эта сцена. А ведь он был отнюдь не сентиментальным человеком. И в том же кино играл именно таких героев: штурмана Сергея Сутырина в «Екатерине Ворониной» (1957), Николая Кайтанова в «Добровольцах» (1958), шофера Михаила Прохорова в «Стучись в любую дверь» (1959), большевика Егора Михайлова в «Шли солдаты…» (1959), матроса Белоуса в «Городе на заре» (1960), секретаря райкома партии Данилова в «Простой истории» (1960), председателя колхоза Трубникова в «Председателе» (1964) и др.
В последнем фильме его герой так мастерски ругался матом (правда, звук был отключен), как никто еще в советском кино не ругался. Кстати, в реальной жизни Ульянов был такой же – матом мог покрыть так виртуозно, что уши закладывало. В итоге даже его дочка этому мастерству научилась. По словам Елены:
«Папа был очень сдержанным, терпеливым. Когда в детстве я плохо себя вела, в чем-то была виновата, мать тут же начинала орать, потом забывала, так и сходило. А отец молчал – молчал раз, молчал два, три, пять, десять… Но когда был с моей стороны уже явный перебор – его прорывало. Он обращался в бешеного зубра, который носился по квартире и сметал все на своем пути. Но никогда не поднимал на меня руку! Ругался – да. Этого добра у нас было навалом – недаром и я стала заядлой матерщинницей. Мог наорать. Но это было не самое страшное. Самое – когда начиналась многочасовая воспитательная беседа. Отец садился в кресло в кабинете, вызывал меня на ковер и начинал прорабатывать. Говорил о том, как ему за меня стыдно, как я позорю его фамилию… И здесь уж я могла отвечать или не отвечать – все равно, потому что ему необходимо было выговориться. Всю мощь своего актерского темперамента, эмоций, таланта, который заставлял рыдать тысячные залы, он обрушивал на меня, маленькую. Однажды на даче я даже сознание потеряла: сползла по стенке и упала в обморок. Отец дико испугался…»
Дочери было всего около пяти лет, когда ее отец вдруг вновь стал заглядывать на дно бутылки. Как мы помним, такой опыт у него уже был в начале 50‑х, но он был вызван тем, что у актера наступило отчаяние – он пил от безысходности, от того, что женщина, которую он любил, была для него недосягаема. Но десять лет спустя ситуация была уже иной. Недосягаемая оказалась его женой, у них росла общая дочка. И вдруг – опять начались пьянки. С чего, почему – непонятно. Может быть, в семье было что-то неладно?
Много лет спустя зять актера Сергей Марков решил поинтересоваться о тех событиях у самого Ульянова. И между ними состоялся следующий диалог:
«– Мне рассказывали, что были времена, когда вас, Михаил Александрович, домой из ресторана Дома актера, благо недалеко, через Пушкинскую площадь перейти, чуть не на руках приносили. Поднимали на лифте, прислоняли к двери, звонили и ретировались, боясь гнева Аллы Петровны. А вы, когда домашние открывали, падали внутрь и засыпали в прихожей на полу…
– Кто это, интересно, тебе рассказывал? – насупился Ульянов.
– Знамо дело – та, которая бегала вокруг и кричала: «Папа! Папа!»
– Всякое бывало, – неохотно, со скрипом признал Ульянов. – Одно время мы сдружились в театре: Юра Яковлев, Женя Симонов, я… – и увлеклись этим делом. Но одни увлеклись, имея тормозную систему. А другие – таковой не имея. Считается, что алкоголизм – не дурость, а болезнь. Я считаю, что это и дурость, и болезнь одновременно. Например, Юрка Яковлев всегда мог остановиться: дальше, мол, не могу и не буду. И ни за что в него нельзя было больше залить, даже рюмку. Женя Симонов тоже останавливался, когда перебирал. А у меня тормоза отказывали. Пытался бросить. С понедельника. Или с Нового года завязывал. А со Старого Нового года, на каком-нибудь капустнике в ВТО развязывал…
Когда Аллу Петровну пьянство мужа вконец достало, она пригрозила ему самоубийством. Это случилось наутро после того, как в очередной раз Ульянова «принесли и прислонили». Он повалился лицом вниз, так и лежал.
– Все, – сказала Алла. – Давай говорить серьезно.
Обычно яростная после его загулов, была она на этот раз убийственно спокойна.
– Ты знаешь, сколько лет я терпела твое пьянство. Ты знаешь, сколько раз я выручала тебя, уговаривала всех в театре взять тебя на поруки.
– Знаю, Алла, и очень тебе благодарен…
– Да плевать мне на твою благодарность. Я окончательно поняла, что настоящего актера из тебя не выйдет, сопьешься, как сотни и тысячи… Ты понимаешь, что ради тебя я собой пожертвовала?
– Понимаю, Алла…
– Ты понимаешь, что погубил мою жизнь?
– Ну зачем ты так, Алла, я… Ну хочешь, брошу?
– Ты миллион раз клялся и божился…
– Ну, это последний, это действительно последний раз! Поверь, пожалуйста, поверь!..
Помолчав, Парфаньяк встала с кресла, подошла к окну и медленно его открыла – с улицы пахнуло промозглым холодом. Подставив стул, она поднялась на него, потом ступила на подоконник перед открытым настежь окном на восьмом этаже.
– Алла!.. – бросился было к ней Ульянов, но она остановила жестом.
– Еще шаг – и я выхожу, – таким тоном сказала, что он поверил: именно так жена и поступит. – Стой на месте, не приближайся. Последний раз в жизни выбирай: или ты со мной, но в таком случае раз и навсегда отказываешься от водки – ни глотка, ни полглотка, или я выхожу в окно, мне терять больше нечего. Ну, выбирай.
В гуле машин на улице Ульянову послышалось что-то потустороннее.
– Я не стану считать даже до трех. Просто отвечай: со мной или?.. – Она шагнула на раму, тапка соскользнула с ее изящной ножки и улетела куда-то вниз, в небытие.
– С тобой, – выдохнул Ульянов и подхватил ее на руки.
С той поры он не пил спиртного. Даже пива…»
Не станем спорить с этим утверждением, поскольку Ульянов действительно «завязал» с выпивкой. Внесем лишь одну правку: «завязал» пить при жене. А вот если ее поблизости не было, то он, что называется, отпускал вожжи. И в такие моменты являл из себя… Впрочем, послушаем рассказ еще одной свидетельницы – актрисы Лионеллы Пырьевой, которая снималась с Ульяновым в одном из лучших фильмов с его участием – «Братья Карамазовы» (1969), с которым они потом объездили много стран. Именно об одной из таких поездок, куда Парфаньяк не поехала, и ведется речь:
«…В Японии нас поселили в небольшой гостинице в центре Токио. И вот как-то выхожу из своего номера и вижу, как пьяный Ульянов в одних трусах штурмует дверь отеля, пытаясь выйти на улицу.
Стучу в дверь оператора Вронского: «Сережа, быстрей! Сейчас Ульянова в полицию заберут!» Перехватываем коллегу уже на улице, пытаемся затащить обратно, а он упирается, орет. Еле успокоили и уложили в кровать. Но поздно вечером Ульянов врывается ко мне, открывает бар и выхватывает оттуда виски. Я бросаюсь наперерез: «Михаил Александрович, поставьте бутылку обратно! Ребята из посольства сказали, что алкоголь из бара стоит немыслимых денег – никаких суточных не хватит!» Смотрю, а он уже крышку скручивает. В это время – звонок. Одной рукой хватаюсь за бутылку, другой срываю с аппарата трубку. В ней – голос атташе:
– Лионелла Ивановна?
– Да…
Рычание и ругань Ульянова приводят сотрудника посольства в замешательство:
– Поздновато гуляете.
В это мгновение Ульянов хватает меня за горло. Не выпуская из руки трубку, хриплю:
– Помогите…
Ребята из советского посольства появляются буквально через пару минут. Пытаются угомонить вконец разбушевавшегося Ульянова, который отбивается руками и ногами, орет: «Отдайте мне мой миллион йен!» Вырвавшись, бежит в туалет, падает лицом на край ванны, кричит от боли. Наконец посольские уводят его в номер и, убедившись, что «клиент» уснул, отбывают.
Следующим вечером наша делегация собралась в номере у Вронского. Пьем чай, разговариваем, а на душе у всех муторно. Кто-то предлагает: «Давайте позовем Ульянова. Сидит сейчас один, умирает от стыда за вчерашнее. И на улицу не выйти – синяк вполлица. Жалко человека».
Едва перешагнув порог, Михаил Александрович выдает страстный монолог:
– Вы все стукачи! Сексоты! Посольских вызвали? А по возвращении «телегу» на меня куда надо накатаете?
– Не мерьте всех по себе, – устало роняю я и, попрощавшись, ухожу в номер. Смотреть на этого человека мне невмоготу.
Опыт, полученный в Японии, научил Ульянова брать «горючее» с собой. В Испанию он приехал с большим запасом «чекушек». На показы и встречи со зрителями почти не ездил, отговариваясь то усталостью, то плохим самочувствием. Истинная причина открылась в день отъезда. Вся делегация во главе с Сергеем Михалковым давно сидит в автобусе, а Ульянова все нет. «Мы так в аэропорт опоздаем, – говорит Сергей Владимирович и просит кого-то из актеров: – Сбегай узнай, чего он тянет». Гонец возвращается минут через пять, ведя под руку едва держащегося на ногах Ульянова.
Вопреки опасениям Михаила Александровича, ни одной «телеги» на него никто не накатал…»
Между тем Ульянов был одним из немногих советских актеров, кому дозволялось играть как роли советских вождей (вроде Ленина), так и роли разного рода нехороших героев, вроде подлого доносчика в «Тишине» (1964) Владимира Басова. Или, например, он играл белогвардейского генерала Чарноту в «Беге» (1971), за год до этого представ в знаменитой эпопее Юрия Озерова «Освобождение» (1970) в роли маршала Георгия Жукова. Последняя роль стала настоящей визитной карточкой актера на всю жизнь – он сыграет легендарного маршала в 21 фильме, включая 5 серий эпопеи «Освобождение». Назовем эти фильмы: «Море в огне» (1971), «Слушайте на той стороне» (1972), «Блокада» (1974–1977), «Выбор цели» (1975), «Солдаты свободы» (1977), «Если враг не сдается…» (1983), «День командира дивизии» (1984), «Победа» (1985), «Битва за Москву» (1985), «Контрудар» (1985), «Закон» (1990), «Сталинград» (1990), «Война на Западном направлении» (1991), «Трагедия века» (1994), «Великий полководец Георгий Жуков» (1995), «Звезда эпохи» (2005).
Сразу в нескольких фильмах Ульянов сыграл и роль В. И. Ленина: «Ленин в Швейцарии» (1966), «Штрихи к портрету Ленина» (1970), «На пути к Ленину» (1970), «Несмотря ни на что» (1973), «Человек с ружьем» (1977), «Брестский мир» (1989).
Между тем с фильмом «Бег» была связана совсем не киношная история. С этим фильмом Ульянов объездил много стран, в том числе и капиталистических. И вот в одной из них накупил своим женщинам – жене и 12‑летней дочери – подарков: джинсы, сапожки, кофточки и т. д. Но если дочка была в полном восторге от своих обновок, то вот Парфаньяк показала свой «дворянский» норов – забраковала все вещи, которые муж ей купил. При этом так его оскорбляла, что он не знал, куда себя деть: «Это что за ужас? Платье? Ты меня, видать, с любовницей какой-то своей спутал! А это что за говна пирога? А это-то что за убожество, а? Обещанка-цацанка, а глупэму радость! Ну, Миша, с любовью покупал, ничего не скажешь! Во‑первых, жмут. А во‑вторых, вообще – прощай, молодость! Это ж надо было выискать такое говно!..Забирай!..» – и полетели все купленные вещи Ульянову чуть ли не в голову. Это ведь он только в кино играл вершителей судеб – маршалов и партийных секретарей – а в домашних стенах всем заправляла Алла Парфаньяк, у которой он был в полном подчинении.
Об этом же еще одна история от С. Маркова:
«Вчетвером – Ульянов, Парфаньяк, Лена и я – мы совершили круиз по Средиземному морю. Тогда это было не то что внове, а казалось просто фантастикой, волшебным сном. Афины, Неаполь, Генуя, Марсель, Барселона, Мальта, Стамбул… Валюты было совсем немного, распоряжалась ею «главный казначей» семьи Алла Петровна. В промежутках между экскурсиями или вместо них они с Леной рыскали по магазинам и вещевым рынкам. Ульянов себе ничего не покупал и не просил. Бывало, возьмет с прилавка какую-нибудь безделушку, сувенирный ножик или ручку, повертит в руках и назад положит. Кепки примерял. У него был большой размер головы, шестьдесят первый – шестьдесят второй, так что подходящие кепки не всюду можно было найти, а он их любил. В Марселе продавались такие, на его вкус: большие, клетчатые – но попросить, зная, что денег мало, он так и не решился. И лишь под конец круиза – в Стамбуле на Гранд-базаре – Михаил Александрович присмотрел себе серую кожаную куртку.
– Алла, может, купить?
– Зачем она тебе? – отвечала Алла, в обеих руках держа баулы с покупками для себя.
– Ну, я просто давно мечтал о кожаной куртке… Всего пятьдесят долларов, а?
– Всего… Да глупости, не нужна она тебе! – отрезала Парфаньяк.
Покорный и расстроенный Ульянов как-то даже ростом стал на мгновенье ниже, ссутулился.
– Ладно, Ал, действительно не нужна…
Переживал он и из-за того, что мы с Леной становились свидетелями его унижения…»
А вот что вспоминает друг их семьи, актриса Вахтанговского театра Г. Коновалова:
«Выходя за Мишу, она подозревала, что тот всю жизнь будет ее боготворить. И оказалась права. Жил он, можно сказать, под властью супруги, не бунтовал, революций не устраивал, лишь изредка сетуя на недостаток тишины в доме, которой хотелось, но никак не получалось добиться… Меня часто спрашивают, неужели Ульянов никогда не изменял жене? Свечку не держала, конечно, но ума не приложу, как бы он смог это провернуть! Алла в гневе – это ж Хиросима! И руководила она им абсолютно авторитарно – пикнуть не смел. Причем многое в ее «управлении» было абсолютно правильным! Однажды идем с ней по центру и видим афишу. Написано: «Творческий вечер (далее значилась фамилия редактора одного из популярных советских журналов)», а более мелким шрифтом указаны фамилии тех, кто будет принимать участие. На фамилии «Ульянов» Алла замерла: «Та-а‑ак… Ну и как тебе это понравится?!» Надо пояснить, что герой вечера на тот момент был фигурой одиозной и зловещей. А если еще откровеннее – редкой сволочью и антисемитом, который давил все прогрессивное и с наслаждением подключался к любой разгромной кампании.
В общем, взбесилась она невероятно! Дома бедный Миша не знал, куда от ее крика деться. «Да как тебе это в голову пришло?! Ноги твоей там не будет, и только попробуй!» – грохотала Алла. Ему периодически удавалось вставить что-то типа: «Аленочка, ну что ты… Как же я не пойду? Обещал же! Уже и афиши висят». – «Нет, ты откажешься! Что хочешь говори: заболел, умер! Иначе вон отсюда!» И, представьте себе, не пошел…»
Обратим внимание, что героем авторского вечера, на котором должен был выступить Ульянов, – «редкая сволочь и антисемит, который давил все прогрессивное и с наслаждением подключался к любой разгромной кампании». Определение чисто либеральное. Но оно хорошо характеризует как саму мемуаристку, так и Аллу Парфаньяк. А ведь про Михаила Ульянова в народе сложилось совсем иное мнение. Актер, который в основном играл принципиальных партийцев и маршалов, олицетворял собой скорее антилиберала, чем либерала. И вот поди ж ты – долгие десятилетия жил бок о бок с женой-либералкой, да еще не смел ей перечить.
Парфаньяк и в самом деле была женщиной с крутым нравом. Из-за этого у нее так и не сложились отношения с ее сыном от первого брака Колей Крючковым. А ведь как хорошо все начиналось. Родители купили Николаю отдельную квартиру на Каширке. С ним туда уехала мама Парфаньяк, которая не могла допустить, чтобы молодой человек жил один. Но она не смогла жить с внуком и вернулась назад. А Николай бросил университет и начал бродяжничать. Мать пыталась ему помочь, но он категорически этого не хотел – даже отказался брать у нее деньги. И тогда Парфаньяк пошла на хитрость: стала передавать эти деньги через Галину Коновалову, а ее просила, чтобы она говорила, будто это деньги ее, а не Парфаньяк. В противном случае Николай деньги брать отказывался.
А потом случилась и вовсе дикая история. Николай решил отказаться от советского гражданства и написал соответствующую бумагу в Верховный Совет СССР. Это был настоящий кошмар – сын Николая Крючкова и пасынок Михаила Ульянова, которые были лицом советского режима, стал ярым антисоветчиком. Впрочем, может быть, это вышло не случайно, а закономерно? Дело в том, что и сама Алла Парфаньяк, в жилах которой, как мы помним, текла польская кровь, не питала большой любви к советской власти и дома частенько проходилась по ее адресу. Вот ее сын, видимо, наслушавшись этих речей, и решил: если уж такие люди эту власть кроют на чем свет стоит, значит, это нормально. За это его упрятали в психушку. И пришлось Ульянову, киношному маршалу Жукову и Ленину, его оттуда вызволять. Но теплее отношения с пасынком у него после этого не стали. Впрочем, к Ульянову у Крючкова-младшего практически не было претензий. Всю свою злость сын срывал на матери, которая была ему ненавистна. Впоследствии он выехал-таки за границу и прервал с родителями всяческую связь.
Между тем Парфаньяк продолжала играть на сцене Вахтанговского театра. Правда, ролей у нее было не слишком много. Например, в середине 70‑х их было всего три: Анна Никитична в «Из жизни деловой женщины» (1974), Леденцова в «Театральной фантазии» (1974) и Королева Елизавета в «Ричарде III» (1976). За эти и другие роли в феврале 1976 года А. Парфаньяк была удостоена звания заслуженной артистки РСФСР. К тому времени ее супруг уже семь лет как был народным артистом СССР, лауреатом Государственной премии РСФСР (1975). Более того, в 1976 году он становится членом Центральной ревизионной комиссии ЦК КПСС и становится вхож в высокие правительственные кабинеты, с ним на короткой ноге многие члены ЦК и даже Политбюро.
Он тогда играл не только в Вахтанговском театре, но и в Театре на Малой Бронной, где воплотил на сцене Наполеона в постановке А. Эфроса. Как вспоминал сам актер: «Когда я играл Наполеона Первого и получал за это копейки, то меня в нашем театре назвали буквально «предателем», а потому что вот – ушел в другой театр. Хотя ничему, никакой работе в родном театре мой «уход» не помешал, ничего не сорвал, не нарушил. Играли по пять спектаклей в месяц на Малой Бронной, все было заранее спланировано…»
Кстати, о копейках. Вот что вспоминает все та же Г. Коновалова:
«…В те годы все выбрасывали или отдавали за бесценок старую мебель, меняя ее на ужасную современную. Алка (Парфаньяк. – Ф. Р.) развернула бурную деятельность по «переселению» попадавшихся на глаза любопытных экземпляров в ее дом. Мебель из красного дерева постоянно нужно было подклеивать, вновь приобретенную – реставрировать. К ним то и дело приходил какой-то парень, который с этими бюро-шкафами возился, и на плите подогревался специальный клей… До сих пор помню его запах! Что-то ей перепадало на гастролях, и Миша упрямился: «Алена, ну кто повезет этот столик?» «Как это кто? Ты, конечно!» – спорить с ней было бесполезно. Даже желающие поторговаться за свое добро старухи быстро теряли охоту и брали столько, сколько она давала. «Ты делаешь глупость, – учила меня подруга. – Постоянно покупаешь овощи на рынке. А я вот экономлю, беру только в овощном. Пусть они не такие красивые, зато вот», – и она протягивала вперед ухоженные ручки, унизанные перстеньками и колечками с бриллиантами, которые она обожала. «Ты это купила не «на морковку»!» – выходила из себя я. По вопросу экономии мы никогда не могли с ней договориться. «Алка, ты жадная!» – смеялась я. – «Нет, я не жадная. Я экономная». – «Да, наверное, ты права». – «Я всегда права!»
Картины коллекционировать начала, конечно, Алла. Однако и Ульянов в области изобразительного искусства освоился довольно быстро. Я, бывало, подшучивала: «Ну что, ты из-под Рембрандта мне звонишь?» И в эти процессы меня тоже время от времени втягивали. Однажды Миша, который начинал репетировать Наполеона, возжелал получить в свою коллекцию портрет французского полководца, не помню уже чьей кисти. Продавала дама на Арбате, в доме рядом с упомянутым уже диетическим магазином. Ему самому идти было неловко, попросил меня: «Галюш, сходи, пожалуйста, приценись…» Пошла после работы. Встретила меня дама явно из бывших, графиня, а то и княгиня. За Наполеона хотела много. Я начала торговаться и, чтобы было сподручнее (думаю, в Вахтанговском она хоть раз, но была), говорю: «Я не себе. Артист Михаил Ульянов очень хотел бы приобрести». – «А этому полотеру я свою картину вообще ни за какие деньги не продам!» Оказалось, она смотрела «Антония и Клеопатру», и Миша в роли не понравился ей до крайности. В общем, выкатилась я оттуда без Наполеона.
Потом Алла затеяла строить дачу, когда их вообще никто не строил. 43 рубля стоила путевка в Мисхор, в актерский дом отдыха, 26 рублей – билет туда, зачем тратиться на дачи?.. Но, как показало время, подруга Парфаньяк оказалась куда дальновиднее нас всех…»
А вот что вспоминает дочь актеров Елена Ульянова:
«Жили мы скромно. То есть на все нужное, конечно, хватало, но без роскоши. И я, как все мои сверстницы, стояла в очереди за ливерной колбасой, за сыром, за маслом. Разве что папа ходил на рынок и «под свое лицо» получал треску или судака. Еще родители любили антикварную мебель, но в те времена ее можно было купить очень дешево. Что же касается дачи – она была у нас точно такая же, как у всех советских людей в те времена. Мама ездила на дачу довольно часто и с девяти до девяти копалась в грядках (дача была на станции Трудовая по Савеловскому направлению. – Ф. Р.). Папа выбирался реже и сразу начинал косить! Не только траву, а все, что под руку попадется. Бывало, что и мамины посадки уничтожал, тогда на всю округу раздавался мамин возмущенный крик. Как сейчас вижу папу в военном кителе, в стареньких джинсах и с косой!..»
В конце 70‑х – начале 80‑х годов Ульянов снимается сразу в целом ряде картин, где играет совершенно разные роли. Например, в «Обратной связи» (1977) – начальника стройки Нуркова, в «Позови меня в даль светлую» (1978) – колхозника Николая, в «Последнем побеге» (1981) – воспитателя в колонии для несовершеннолетних Кустова, в «Без свидетелей» (1982) – опустошенного, проигравшего жизнь человека, в «Частной жизни» (1982) – директора предприятия Абрикосова. Отмечу, что последний фильм получил приз на Международном кинофестивале в Венеции и Государственную премию СССР в 1983 году.
Была у Ульянова в те годы и «закрытая» роль – драматург Ким Есенин в фильме Глеба Панфилова «Тема» (1979). Это была социально-психологическая драма, рассказывающая о том, как благополучный вроде бы драматург переживает серьезный творческий кризис. Высокие цензоры из Госкино углядели в этой теме большую крамолу и положили картину на полку. Там она пролежала семь лет и вышла на экраны страны только в 1986 году, когда началась перестройка.
За год до этого Ульянов и Парфаньяк стали дедушкой и бабушкой. Внучку Лизу (девочку назвали в честь мамы Ульянова, которая умерла еще в феврале 1965 года. – Ф. Р.) им родила дочь Елена, которая в 1984 году вышла замуж за журналиста журнала «Огонек», уже знакомого нам Сергея Маркова (сын поэта-диссидента Алексея Маркова). Однако когда внучке было полгода, случилась неприятная история, которая едва не стоила жизни зятю звездной четы. Что же случилось?
В один из дней Марков собрался ехать на работу. Однако, сев в машину, внезапно передумал добираться на ней и поехал на метро (хотел почитать свежий номер журнала «Новый мир»). А в это время на его «Жигули» свалился огромный кусок льда с балкона пятого этажа (Ульяновы жили на улице Горького, в доме, где чуть позже откроют первый в СССР «Макдоналдс»; там же когда-то жили Л. Орлова с Г. Александровым). А поскольку времени с того момента, как он вышел из дома и во дворе раздались крики людей, возвестивших его домочадцев о том, что на автомобиль упал кусок льда, прошло немного, все подумали, что Марков погиб. Можно себе представить те чувства, которые пережило семейство Ульяновых, когда им сообщили об этом происшествии. К счастью, достаточно быстро выяснилось, что в «Жигулях» никого не было.
Между тем злополучный кусок льда, пробивший крышу автомобиля, свалился с балкона, где жил Генеральный прокурор СССР Рекунков. Далее послушаем рассказ С. Маркова:
«Снег и лед хозяева балкона обязаны были счищать, да и сам козырек был надстроен незаконно. Лена ринулась наверх скандалить, но получила от ворот поворот. «Это ваши проблемы», – ответила прокурорша в шелковом халате, смерив ее высокомерным взглядом советской суперэлиты и не пустив даже на порог.
– Провинция так и прет! – возмутилась Алла Петровна, когда Лена пожаловалась. – Миша, сходи ты.
– И что я скажу? – поразмыслив, задался вопросом Ульянов.
– Скажи: нашу машину разбомбило с их балкона, пусть возмещают!..
До позднего вечера Ульянов выхаживал по квартире в мрачной тяжкой задумчивости.
– Нет, Алла, – сказал он наконец во втором часу ночи. – Я не пойду.
– Почему?
– Лучше нам с этими людьми не связываться. Мне сказали, он был близким другом Брежнева. Сами как-нибудь поднатужимся, заплатим за ремонт…
– Вот так всю жизнь сами и поднатуживаемся! – возмущалась Алла.
Мне неловко было смотреть на ульяновские терзания. Я всю эту историю пытался свести к шутке, но получалось не очень. На ремонт мы, что называется, скинулись…»
А на дворе была горбачевская перестройка, которая многих выбила из колеи, но только не Ульянова. В отличие от многих своих коллег по искусству (например, С. Бондарчука), которые с наступлением новых времен были преданы остракизму, Ульянов сохранил свое лидирующее положение и даже более того, заметно его упрочил. Вот лишь перечень его должностей в те годы: 1986–1987 – секретарь правления Союза кинематографистов СССР; 1986–1996 – председатель правления Союза театральных деятелей России; народный депутат СССР с 1989‑го; 1976–1990 – член Центральной Ревизионной Комиссии КПСС и т. д.
В 1987 году Ульянов стал художественным руководителем Театра имени Вахтангова. Причем во время его выборов труппа раскололась – часть ее хотела, чтобы худруком был Рубен Симонов. Но победил в итоге Ульянов, за спиной которого маячил ЦК во главе с главным перестройщиком и будущим гробовщиком страны Горбачевым. Не случайно, когда в ноябре того же 1987 года в Театре имени Вахтангова отмечалось 60‑летие Ульянова, генсек-гробовщик приехал на это празднество и прилюдно расцеловался с юбиляром. После этого поцелуя прошло всего четыре года, и некогда великая страна развалилась. Кстати, не без участия таких корифеев сцены, как… Ульянов. Чуть позже в газете «Правда» журналист В. Вишняков напишет следующее:
«…Не разобравшись в сути происходящего, он (Ульянов. – Ф. Р.) вольно или невольно, но весьма основательно приложил руку и наработанный в советские годы авторитет к разрушению советского общества и государства, вскормивших и выпестовавших его талант. В этом – драма большого художника. К пониманию ее он придет в последние годы жизни…»
В 90‑е годы Ульянов продолжает вести активную общественную и творческую деятельность. В театре он занят в трех спектаклях: «Без вины виноватые» (роль Шмаги), «Последний день последнего царя» (Юровский) и «Турандот» (Бригелла). На очереди Фамусов в спектакле «Горе от ума», который будет ставить Петр Фоменко.
Что касается кино, то здесь у актера были две заметные роли: в фильме Юрия Кары «Мастер и Маргарита» он сыграл Понтия Пилата, а в картине Сергея Соловьева «Дом под звездным небом» (1993) – ученого Башкирцева. Но главной киноработой постсоветского Михаила Ульянова была, конечно же, роль пенсионера Ивана Федоровича Афонина, который мстил насильникам своей внучки, вооружившись винтовкой с оптическим прицелом. Речь, как вы догадались, идет о фильме С. Говорухина «Ворошиловский стрелок», премьера которого состоялась в апреле 1999 года. Давая в те дни интервью одному из изданий, актер сетовал:
«Жить мне сегодня неуютно. О каком уюте речь, если даже по улицам ходить опасно, если страшно за детей (его внучке Лизе в ту пору было 13 лет. – Ф. Р.).
Я живу на Тверской, и что я вижу? Я не пойму, что это за улица, что за московская Сен-Дени? Главная улица столицы, выходящая на Кремль, – улица проституток?
Но я уповаю на здравый смысл, на то, что мы образумимся и заживем по-людски. Очень хочется, чтобы это произошло поскорее. Призыв «Мы должны хорошо жить» – это не идея, не религия. Восстанавливаем храмы, а души людские – ломаем. Реконструируем церкви, а по телевизору пускаем одну стрельбу и поножовщину. Зачем нам храмы, если к ним нет дороги? Пройдите по улицам, посмотрите, сколько на них психически больных. Люди повредились рассудком, ум за разум заходит от окружающей жизни. Хоть бы кто-нибудь наверху прокукарекал что-нибудь здравое, мудрое. А пока этого нет, приходится ждать. И бороться, чтобы дождаться. Все борются, и я борюсь, защищаюсь – работой, домом, семьей. А куда деваться? На том стоим…»
Спустя несколько лет после этого Ульянов стал угасать. Причем его накрыла такая волна апатии, что он не хотел ни ходить в театр (некогда великий Театр Вахтангова тогда превратился в заурядный), ни возвращаться домой. Вот как об этом вспоминал С. Марков:
«…Театр Вахтангова, художественным руководителем которого еще был Ульянов, отправился на гастроли в Швейцарию. Гастроли проходили с успехом. В Женеве отмечали всей труппой день рождения Михаила Александровича, организовали в отеле мини-капустник, смеялись, пели, говорили много добрых слов про него. Никто не заметил, как он выпил: сначала немного, потом постепенно разошелся. Выпил еще… И пропал. Хватились его не сразу, сильно за полночь. Естественно, обеспокоились: Михаил Александрович был уже очень болен. Бросились на поиски, но ни в одном из номеров, которые занимали актеры театра, ни в фойе, ни в ресторане его не оказалось. Хотели уже заявлять в полицию. Но Галина Коновалова, «знавшая Мишу столько, сколько не живут», предложила с полицией не торопиться и сама отправилась на поиски по ночной Женеве, руководствуясь исключительно интуицией. И нашла – бог знает где, в какой-то темной грязной забегаловке, мрачного и пьяного.
