Филип Зимбардо
Подавляй и властвуй. Как люди теряют человечность?
Информированное согласие
Принцип информированного согласия, по мнению многих, составляет основу основ этики экспериментального исследования. Однако социальная психология не усвоила в полной мере этот принцип, он до сих пор так и не стал естественной составляющей экспериментальной процедуры. Как правило, испытуемые участвуют в эксперименте, не зная об истинных целях его проведения. Более того, испытуемых порой дезинформируют. Насколько законна и оправданна такая практика?
Герберт Келман называет две независимые друг от друга причины, по которым потенциальному испытуемому не сообщают о характере будущего эксперимента. Первое объяснение можно назвать мотивационным, и звучит оно так: если рассказать испытуемому, как будет проводиться эксперимент, он может отказаться от участия в нем. Дезинформация с целью получения согласия является нарушением прав человека и не может использоваться в повседневной практике набора испытуемых.
Вторая, более распространенная, причина заключается в том, что многие экспериментальные исследования в области социальной психологии становятся невозможными, если заранее сообщать испытуемым о целях и характере эксперимента.
В данной связи уместно вспомнить классический эксперимент Аша, имевший целью изучение феномена группового давления и конформности. Испытуемый, которому говорили, что в эксперименте исследуется восприятие длины отрезков, должен был сказать, какой из трех отрезков равен по длине эталонному. Отвечал он в присутствии трех других – подставных – испытуемых, а те давали заведомо неверные ответы. Главный вопрос, на который должен был ответить эксперимент: как поведет себя испытуемый? Согласится ли он с ошибочной оценкой группы или даст свой – правильный – ответ?
Совершенно очевидно, что испытуемый был дезинформирован в нескольких аспектах. Ему сообщили, что он участвует в эксперименте по изучению восприятия, тогда как в действительности исследовался феномен группового давления. Испытуемый не знал, что присутствующие помогают экспериментатору, он полагал, что они такие же испытуемые, как и он. Но очевидно и другое. Если бы испытуемый знал об истинных целях исследования, ситуация была бы бесконфликтной и эксперимент потерял бы всякий смысл. Испытуемого дезинформируют не потому, что экспериментатор боится не получить его согласия на участие, а по сугубо гносеологическим соображениям, примерно по тем же причинам, по каким автор детектива не сообщает сразу, кто убийца: будь это так, читателю была бы оказана медвежья услуга, – он лишился бы всякого удовольствия от чтения.
Большинство социально-психологических экспериментов содержат элемент дезинформации. Критики называют это «обманом»; появился даже специальный термин, который прочно вошел в обиход, – «эксперимент с обманом» (или «метод обмана»). Чаще всего он звучит при обсуждении этических аспектов экспериментального исследования. Однако в слове «обман» присутствует момент оценки. Поэтому я предпочел бы обсуждать специфические приемы экспериментальной процедуры, используя более нейтральные термины, и говорить, например, о «маскировке», «инсценировке» или «методике иллюзий». Невозможно дать объективную этическую оценку приему, описывая его с помощью понятий, которые сами по себе звучат как обвинение.
Допустимо ли использование методике иллюзий в эксперименте? Проще всего было бы сказать «нет», такой ответ очень удобен и с социальной, и с этической точки зрения. Никто не спорит, что честные, открытые отношения с испытуемым чрезвычайно желательны, что экспериментальная процедура по мере возможности должна быть основана именно на этой модели отношений. Но проблема состоит в том, что очень многие исследователи верят в ценность социально-психологического «расследования», в его способность обогатить науку новыми знаниями о социальном поведении человека, знаниями, которые в конечном итоге послужат на благо всего общества. Разумеется, это всего лишь вера, но она настолько сильна, что не позволяет нам категорично объявить незаконным использование дезинформации и различных процедурных сюрпризов и иллюзий. Известно, что иллюзии широко используются в других областях, и этот факт никого не оскорбляет. Наглядный пример – использование в радиопередачах различных звуковых эффектов. Например, цокот копыт воспроизводится с помощью кокосовой скорлупы, звук дождя – с помощью песка, который сыплется на листы металла, и т. д. Некоторые радиослушатели знают про эти хитрости, другие – нет, но никому не придет в голову обвинять режиссеров в жульничестве, – мы объясняем использование спецэффектов художественной задачей.
Большинство социально-психологических экспериментов, во всяком случае удачные, также содержат в себе художественный компонент, а лучшие из них можно считать драматическими произведениями с интригой, но без развязки: завершает ситуацию своими действиями испытуемый, поставляя тем самым требуемую информацию экспериментаторам. Если использование методики иллюзий допускается в радиопередачах, то почему мы возражаем против их использования в научном исследовании?
Можно привести множество примеров, показывающих, как спокойно мы относимся к дезинформации в повседневной жизни. Никто не возмущается, когда взрослые рассказывают детям небылицы про Санта Клауса, – мы знаем, что это безобидный обман, и здравый смысл подсказывает нам, что он не причиняет вреда. Более того, эти сказки освящены традицией. Мы устраиваем друзьям розыгрыши, которые тоже основаны на дезинформации. Суровый моралист скажет, что розыгрыш аморален, так как основан на лжи. Но нам не интересно его мнение, нам гораздо важнее знать, что думает по этому поводу тот, кого разыграли. Был ли он оскорблен или розыгрыш развеселил его?
Ясно одно: дезинформация и создание иллюзий должны применяться только в том случае, если эксперимент без них невозможен. Нужно стремиться строить отношения с людьми на честной, доверительной основе. Однако все это еще не помогает нам ответить на вопрос, допустимы ли технические иллюзии тогда, когда научное исследование не может состояться без них?
Попробуем подойти к проблеме с другой стороны. Практически в любой сфере профессиональной деятельности мы обнаруживаем те или иные отступления от общепринятых моральных законов, отступления, благодаря которым и становится возможной данная профессия. Так, например, если рядовой гражданин становится свидетелем убийства, его долг – сообщить о преступлении властям; но этот моральный закон не распространяется на адвокатов. В юридической практике действует правило, запрещающее адвокату предавать огласке сведения, сообщенные ему его подопечным, если это противоречит интересам последнего. Адвокат может знать, что его клиент совершил убийство, однако не имеет права сообщать об этом властям. Как видите, в юридической практике вышеупомянутое моральное правило не только отменено, но и коренным образом трансформировано, и в долгосрочной перспективе общество только выигрывает от этого.
Или возьмем другой пример. Общепринятые нормы морали запрещают нам разглядывать гениталии посторонней женщины, но в практике акушеров и гинекологов осмотр женских гениталий – процедура совершенно необходимая. Нас не возмущает факт нарушения общепринятого морального правила, поскольку мы понимаем, что оно выздано необходимостью, и верим, что люди данной профессии приносят пользу обществу.
Возникает вопрос: возможны ли подобные отступления от морали – приемы, вызванные технической необходимостью, – в деятельности ученых, работающих в области социальных наук, деятельности, которая, как предполагается, идет на благо обществу? Разумеется, такие приемы вряд ли ставят в выигрышное положение конкретного испытуемого. Скорее они идут на благо всему обществу – по крайней мере, именно из этого предположения исходят исследователи.
Вопрос о правомерности использования приема «инсценировки» в социально-психологическом эксперименте имеет еще одну сторону, о которой мы часто забываем. Как правило, испытуемый очень недолго остается в неведении. Инсценировка продолжается ровно столько времени, сколько требуется для проведения эксперимента. Обычно испытуемому сообщают об истинных целях эксперимента сразу же по его окончании. Если на протяжении тридцати минут экспериментатор скрывает правду от испытуемого, то по завершении эксперимента он дает испытуемому полный отчет о целях исследования и характере примененных в его ходе экспериментальных процедур, демонстрируя таким образом свое доверие к нему. Странно, что критики социально-психологических экспериментов так редко вспоминают об этой характерной особенности экспериментальной процедуры.
С точки зрения формальной этики вопрос о допустимости дезинформации, несомненно, важен, – ведь утаивая информацию, мы нарушаем принцип информированного согласия. Расценивая факт нарушения данного принципа как «обман» испытуемого, противники социально-психологических экспериментов фактически лишают социальных психологов возможности конструктивного обсуждения этических проблем, поскольку такой акцент, по мнению многих из них, неправомерен. Результаты недавнего исследования Элинор Мануччи подтверждают справедливость последней точки зрения. Мануччи поставила своей задачей выяснить, что думают обычные люди об этических аспектах проведения психологических экспериментов. Опрошенные ею 192 человека высказали достаточно спокойное отношение к факту «обмана», расценив эту проблему как второстепенную. Гораздо большее значение они придавали содержательной стороне эксперимента, возможности приобретения нового, интересного опыта. Так, например, несмотря на то что в исследовании Аша присутствовал элемент дезинформации, в подавляющем большинстве респонденты отозвались об этом эксперименте одобрительно и даже с восторгом, восхищаясь его изяществом и поучительностью. Разумеется, мнение обывателя не может быть истиной в последней инстанции, но его нельзя игнорировать. По моему глубокому убеждению, при обсуждении этики конкретного эксперимента нам следует с большим вниманием относиться к мнению и впечатлениям тех, кто участвовал в нем в качестве испытуемых.
Негативные эффекты эксперимента
Допустимы ли эксперименты, которые ставят испытуемого в стрессовую ситуацию, заставляют его пережить отрицательные эмоции? Есть два решающих момента, анализ которых поможет нам ответить на этот вопрос. Первый – интенсивность негативного переживания, второй – его продолжительность. Естественно, все, о чем пойдет речь ниже, имеет отношение только к таким отрицательным переживаниям, которые не причиняют сколько-нибудь долговременного вреда испытуемому и не превосходят по своей интенсивности отрицательные переживания, встречающиеся в повседневной жизни.
Очевидно одно. Категоричное утверждение моральной недопустимости вызывания у испытуемых отрицательных эмоций в условиях лаборатории означало бы, что мы оставляем этот чрезвычайно важный аспект человеческого опыта за рамками феномена подчинения экспериментального исследования. Случись такое, мы никогда не смогли бы опытным путем исследовать реакцию стресса или поведение человека в ситуации внутреннего конфликта. Другими словами, такой отказ означал бы, что «этичными» могут считаться только те эксперименты, которые вызывают у испытуемого нейтральные или положительные эмоции. Ясно, что при таком ограничении психология превратилась бы в крайне однобокую дисциплину, она рисовала бы карикатурный портрет человека, не отражая всей полноты его переживаний.
Желая лучше понять, что представляет собой акт подчинения, я провел в Йельском университете очень несложный эксперимент. Позже в подобных экспериментальных исследованиях, которые будут повторены в нескольких университетах, примут участие более тысячи испытуемых, но в самом начале идея была очень проста. Человеку, пришедшему в психологическую лабораторию, говорят, что он должен выполнить ряд действий, которые постепенно становятся все более аморальными, вступая в противоречие с его нравственными убеждениями. Меня интересовал такой вопрос: как далеко зайдет испытуемый, подчиняясь требованиям экспериментатора, прежде чем откажется исполнять его приказы?
Впрочем, нужно рассказать подробнее о процедуре эксперимента. Два человека приходят в психологическую лабораторию, собираясь принять участие в научном исследовании процессов памяти и обучения. Один из них становится «учителем», другой «учеником». Экспериментатор рассказывает им, что цель исследования – выяснить, как влияет наказание на процесс обучения. Ученика отводят в специальную комнату, усаживают на стул, фиксируют его предплечья, чтобы исключить движения рук, и прикрепляют к его запястьям электроды. Затем ему объясняют задачу. Он должен запомнить ряд словесных пар; за каждую ошибку при их воспроизведении он будет наказан ударом тока, причем каждый следующий удар будет сильнее предыдущего.
Его на самом деле главным действующим лицом в эксперименте является не ученик, а учитель. Дав учителю возможность проследить за тем, как ученика привязывают к стулу, экспериментатор отводит его в другую комнату и усаживает перед генератором электрического тока внушительных размеров. Главная его особенность – это тридцать расположенных по горизонтали тумблеров, с помощью которых подается ток. Каждый из них соответствует определенному уровню напряжения, от 15 до 450 вольт; разница в интенсивности между предыдущим и последующим ударами составляет 15 вольт. Помимо цифровых отметок на генераторе имеются вербальные обозначения – от «очень слабый удар» до «опасно для жизни». Учителю объясняют, что он должен проверить, насколько хорошо ученик запомнил слова. Если ученик дает правильный ответ, учитель должен перейти к следующей паре слов; если же ученик допускает ошибку, учитель должен наказать его ударом тока. Первая ошибка наказывается самым слабым ударом (15 вольт), далее интенсивность разрядов растет с каждой последующей ошибкой (30 вольт, 45 вольт и т. д).
Человек, выступающий в роли учителя, и есть настоящий испытуемый, пришедший в лабораторию в качестве подопытного. Роль ученика, или «жертвы», играет актер, который в действительности не подвергается ударам тока. Цель опыта заключается в том, чтобы выяснить, как далеко зайдет испытуемый в условиях, когда экспериментатор приказывает ему подвергать ученика все более болезненным ударам тока, невзирая на протесты. Конкретность ситуации делает возможной количественную оценку степени подчинения испытуемого. В какой момент испытуемый откажется выполнить приказ экспериментатора?
Конфликт возникает, когда ученик начинает подавать сигналы о том, что наказание причиняет ему боль. После применения 75 вольт учитель слышит недовольное ворчание ученика. Получив удар в 120 вольт, ученик начинает жаловаться, а после разряда в 150 вольт требует, чтобы его отпустили. По мере нарастания интенсивности тока его протесты становятся все более эмоциональными и требовательными. Реакция на удар в 285 вольт – это уже настоящий вопль отчаяния.
Те, кто имел возможность следить за ходом эксперимента, сходятся во мнении, что в письменном изложении трудно передать в полной мере драматизм ситуации, в которой оказывается испытуемый. Для испытуемого эксперимент – не игра; совершенно очевидно, что он переживает серьезнейший внутренний конфликт. С одной стороны, страдания ученика, все более явные и сильные, побуждают испытуемого отказаться от дальнейшего участия в эксперименте. С другой стороны, экспериментатор – авторитетное лицо, по отношению к которому у испытуемого имеются определенные обязательства, требует продолжать эксперимент. Всякий раз, когда испытуемый не решается нажать на тумблер, экспериментатор жестко напоминает ему о том, что он должен следовать инструкции. Ясно, что испытуемый может выйти из этой ситуации, только разорвав отношения с экспериментатором. Цель данного исследования – выяснить, при каких ситуационных условиях и в каких формах люди, следуя моральному императиву, проявляют неподчинение авторитету.
Из книги: Stanley Hilgram.
Obedience to Authority: An Experimental View.
New York! Harper & How, 1974, pp. 3–4
Нужно отметить также, что самыми информативными в области социальной психологии стали эксперименты, в которых испытуемый оказывается в конфликтной ситуации. К их числу можно отнести эксперимент Аша, изучавшего конфликт между знанием истины и конформностью, или исследование Бибба Латане и Джона Дарли. Здесь испытуемый должен решить, следует ли ему принять участие в проблемах другого человека или остаться безучастным наблюдателем. Мой эксперимент по изучению феномена подчинения воссоздает конфликт между голосом совести и давлением авторитета. Отказывая социальной психологии в праве на лабораторное воссоздание конфликтных переживаний, мы упускаем возможность экспериментального исследования центральных проблем человеческого бытия. Думаю, что подобная потеря нанесла бы непоправимый урон любой науке, изучающей человеческое поведение.
Мои эксперименты по изучению феномена подчинения подверглись критике за то, что созданная мною экспериментальная ситуация вызывала у некоторых испытуемых конфликтные переживания и реакцию стресса. Я хотел бы внести некоторую ясность в этот вопрос. Во-первых, я поставил эти эксперименты, желая выяснить, до какой степени испытуемый подчинится приказам авторитетного человека, который толкает его на все более жестокие действия в отношении третьего лица.
Мне хотелось установить пределы подчинения, найти тот момент, когда испытуемый откажется от продолжения эксперимента. Для меня стал открытием тот факт, что испытуемому было очень трудно восстать против власти экспериментатора, – гораздо труднее, чем мы предполагали. Я также понял, что экспериментальная ситуация может породить у человека мощный внутренний конфликт, вызвать у него состояние сильнейшего напряжения. Многие испытуемые, продолжая участвовать в эксперименте, беспокойно ерзали, потели и время от времени нервно хохотали. Хотя в одной из своих работ я достаточно подробно проанализировал этические аспекты данного исследования, позвольте мне добавить несколько слов по этому поводу.
Отношение испытуемого: неучтенный фактор
Мне представляется, что главным аргументом в пользу моральной приемлемости моего эксперимента служит тот факт, что его сочли допустимым участвовавшие в нем люди. Нельзя воспринимать всерьез критику, которая не учитывает терпимое отношение испытуемых к эксперименту. Я располагаю множеством данных по этому вопросу, и все они свидетельствуют о том, что подавляющее большинство людей, участвовавших в моем эксперименте, оценивают его положительно и считают такого рода эксперименты полезными и нужными. Табл. 10.1, в которой приведено распределение ответов испытуемых на один из пунктов вопросника, дает представление об их отношении к эксперименту. Наши критики, как правило, игнорируют эти данные, а если и рассматривают их, то лишь в негативном ключе, заявляя, что «это не более чем когнитивный диссонанс: чем более неприятен испытуемым эксперимент, тем скорее они скажут, что он им понравился». Ситуацию можно охарактеризовать словами «и так плохо, и так нехорошо». Критики эксперимента не могут или не хотят понять, что говорит им сам испытуемый. Я же считаю, что мнение испытуемого имеет очень важное, быть может даже решающее, значение при оценке моральной приемлемости экспериментального исследования. В таком подходе заключена возможность решения этических проблем, возникающих в процессе экспериментальной деятельности (о конкретных способах их решения я расскажу ниже).
Некоторые критики утверждают, что в ходе подобных экспериментов испытуемый обнаруживает вещи, крайне неприятные для себя, и это может нанести непоправимый вред его самооценке. Прежде всего, хочу подчеркнуть: я полностью согласен с тем, что исследователь обязан сделать все, чтобы процесс эксперимента стал для испытуемого как можно более конструктивной разновидностью опыта, что он должен объяснить испытуемому значение эксперимента таким образом, чтобы тот извлек урок из своего участия в нем. Но я далеко не уверен, что мы должны скрывать правду от испытуемых, даже если она неприятна им. Такой подход означал бы, что мы стремимся поставить испытуемого в абсолютно искусственную ситуацию, в которой нет ни капли жизненной правды. Жизнь сама нередко преподает человеку уроки, которые трудно назвать приятными. Человек может провалиться на экзамене или не пройти собеседование при попытке устроиться на работу. Я полагаю, что на самооценку испытуемого участие в моем эксперименте оказывает не большее влияние, чем негативные эмоции, пережитые им во время сдачи какого-нибудь школьного экзамена. Сказанное не означает, что досада, огорчение, отчаяние, пережитые после провала экзамена, так уж благотворны для человека, – они не более полезны, чем негативные эффекты участия в моем эксперименте. Я хочу лишь сказать, что эти вещи следует рассматривать в истинном свете, не преувеличивая и не преуменьшая их значения.
Ответы испытуемых на вопрос об отношении к участию в эксперименте (%):
Мне представляется чрезвычайно важным видеть разницу между двумя типами вмешательств – медико-биологическими и сугубо психологическими (к последним относятся эксперименты, о которых идет речь). Вмешательство, осуществляемое на биологическом уровне, действительно может представлять серьезную опасность для человека. Даже мизерная доза химического вещества, введенная в организм, или сделанный скальпелем хирурга крошечный надрез могут травмировать пациента. Но я не знаю ни одного случая травматизации испытуемого в социально-психологическом эксперименте. У нас нет ни малейших оснований полагать, что необходимость сделать выбор в лабораторной ситуации, – пусть даже трудный выбор, как в эксперименте Аша или в моем исследовании, – травмирует человека, угрожает или вредит его благополучию. Однажды в разговоре с одним государственным чиновником, выступавшим за введение жестких ограничений в области психологических экспериментов, я спросил, сколько в его картотеке сообщений о реальных случаях травматизации испытуемых, которые требовали бы столь радикальных мер. Он сказал, что ему неизвестны такие случаи. Если это так, то разговоры о необходимости принятия государственных мер, которые ограничивали бы экспериментальную деятельность психологов, совершенно нереалистичны.
Впрочем, дело обстоит не так просто. Загвоздка в том, что отсутствие негативных эффектов невозможно доказать, особенно если речь идет о поведенческих или психологических последствиях. Какиё бы методы мы ни использовали для обнаружения негативных последствий – устный опрос испытуемых, обследование с помощью вопросников или иные методы, всегда существует вероятность непредвиденных негативных эффектов, даже в том случае, если мы не обнаружили их с помощью этих методов. Поэтому с абсолютной уверенностью никому и никогда не удастся постулировать отсутствие негативных эффектов вообще. С точки зрения логики такое умозаключение, возможно, и справедливо, однако оно не дает нам достаточных оснований заявлять, что психологический эксперимент обязательно имеет для испытуемого негативные последствия. Единственное, что мы можем сделать в данной ситуации, это положиться на наши лучшие методики и попытаться с их помощью установить факты, чтобы затем уже в соответствии с этими установленными фактами сформулировать общие принципы экспериментальной деятельности.
