Фредерик Марриет
Маленький дикарь
Между тем, любовь моя к ней доходила до обожания. В течение последних шести месяцев, которые предшествовали моему совершеннолетию, я был в ужасном состоянии. Мне казалось, что нет на свете человека несчастнее меня, и, чтобы хоть на время забыться, я предавался всевозможным излишествам, и редкий день кончался без того, чтобы я не напивался допьяна. Я обдумывал разные хитроумные планы и комбинации, с помощью которых мне удалось бы скрыть свою вину, но в конце концов ничего не мог придумать, а время между тем быстро шло. За несколько дней до моего совершеннолетия м-р Эвелин послал за мной. Он объявил мне, что из уважения к памяти моего отца, который был его другом, он готов позволить мне вложить мой небольшой капитал в его дело и надеется, что я своим хорошим поведением и прилежанием скоро достигну положения серьезного и полезного соучастника его фирмы. Я что-то пробормотал в ответ, – что весьма удивило его, – и он попросил меня объясниться. Я сказал, что считаю капитал свой слишком незначительным, чтобы вкладывать его в такое большое дело, и предпочитаю сначала испробовать какой-нибудь быстрый способ удвоить его; достигнув же этого, с благодарностью приму его предложение.
– Как вам угодно, – холодно ответил он. – Вы, конечно, вправе поступать, как хотите, но советую быть осторожным, чтобы, рискуя всем, не потерять всего!
Сказав это, он удалился, очевидно, очень недовольный и обиженный. Обстоятельства, однако, сложились так, что истина скоро открылась. Как-то раз невзначай в обществе моих товарищей по кутежу я упомянул мимоходом о моем намерении попытать счастье в Вест-Индии. Слух об этом дошел до еврея, у которого я занимал деньги; он подумал, что я хочу уехать из Англии, не уплатив ему, и немедленно отправился в контору г-на Эвелина, чтобы посоветоваться с Манверсом, причем, разумеется, сообщил ему о сумме моего долга. Манверс тотчас же передал весь этот разговор м-ру Эвелину. Наступил день моего совершеннолетия. В этот самый день утром м-р Эвелин позвал меня в свой кабинет и, сделав мне несколько замечаний, на которые я весьма дерзко ответил, объявил мне, что увольняет меня от службы. Дело в том, что он тогда же после первого своего разговора со мной навел обо мне справки и, узнав, что я веду распутный образ жизни, решил расстаться со мной. После первого взрыва негодования, когда улеглась во мне моя злоба, я скоро понял, как много теряю. Чувства мои к мисс Эвелин были горячее и пламеннее, чем когда-либо, и я горько сожалел о своем безумии, но вскоре по привычке снова прибегнул к пьянству и старался потопить свое горе в вине. Я пытался иметь свидание с мисс Эвелин, но отец ее не допустил этого и по прошествии нескольких дней отправил ее гостить к родственникам в деревню.
Я вложил свои деньги в одно довольно выгодное дело по винной торговле, и если бы мне удалось воздержаться от пьянства, мог бы в короткое время действительно удвоить свой капитал, как я тогда говорил м-ру Эвелину. Но я уже давно стал отъявленным пьяницей, а когда дело доходит до этого, тогда все проиграно раз навсегда.
Дела мои понемногу расстроились; товарищ мой по фирме потребовал, чтобы они были приведены в ясность, и оказалось, что из 1 500 ф. стерл. у меня осталось не более 1 000. Я решил попытать счастья в морском деле, заручился долей в торговом судне и сам ушел на нем в море. Через некоторое время я стал достаточно опытным, чтобы самому взяться за управление судном, и тут опять могла бы быть удача, если бы не моя несчастная привычка к пьянству. Я заболел, пока мы были на острове Цейлон, и меня оставили на берегу. Судно потерпело крушение, и так как я не позаботился о том, чтобы застраховать свою часть, то оказался совершенно разоренным. Долго я боролся, но тщетно – пьянство было моим проклятием, моей пагубой, камнем, который висел у меня на шее и тянул меня ко дну. Жизнь дала мне все – способности, хорошее воспитание, энергию, – одно время даже деньги, – и все напрасно. Я падал все ниже и ниже: из капитана корабля превратился в шкипера, затем в подшкипера и, наконец, в пьяного матроса. Вот моя история в кратких чертах. Завтра я расскажу тебе, как и при каких обстоятельствах мы снова встретились с твоим отцом, и что произошло затем – вплоть до настоящего времени.
Но я был слишком ошеломлен и смущен всем слышанным, чтобы согласиться на это.
– Нет, нет, – сказал я, – я теперь помню все, что вы мне говорили, но многого не понимаю. Вы должны прежде всего ответить на все мои вопросы и объяснить мне значение слов, которых я никогда прежде не слыхал. Я не знаю, что такое деньги, игра и многое другое, о чем вы говорили, но все помню и могу повторить каждое слово. Завтра вы должны мне все объяснить, а затем уже можете продолжать свой рассказ!
– Хорошо, – ответил он, – мне это безразлично, я вовсе не испытываю желания приступить к подробному рассказу о твоем отце и обо мне самом.
Глава VI
Мне трудно передать то впечатление, какое производили на меня разговоры с Джаксоном. Представьте себе узника, которого вывели бы из тюрьмы и привели прямо в сад, наполненный цветами и фруктами, о существовании которых он до тех пор не имел никакого понятия. Он, вероятно, испытал бы чувство, подобное тому, которое испытывал я, – чувство удивления, восторга и радости. Все было ново для меня, все меня волновало и приводило в трепет, но в то же время многое было мне непонятно. С каждым днем, однако, познания мои увеличивались, а с ними являлись и новые впечатления и мысли. Многое, конечно, я понимал по-своему и, так сказать, теоретически.
Я мог лишь с помощью воображения представить себе тот или другой предмет. Когда же дальнейший опыт заставлял меня приходить к заключению, что представления мои неправильны, то я менял их, основываясь уже на действительности. Таким образом, мне открывался целый новый мир, полный неизвестности и захватывающего интереса. Человеку, выросшему и получившему образование в культурной стране, легко на основании книг и описаний составить себе верное понятие о вещах и людях, дотоле ему неизвестных; он уже видел многое, подобное тому, о чем ему говорят. Я был в несколько ином положении. Я ничего не видел, кроме моря, утесов и морских птиц, и у меня был один лишь товарищ. В этом и заключалось главное для меня затруднение, которое исчезло только тогда, когда я познакомился с людьми и с культурой. Но эти затруднения лишь удваивали во мне жажду знания. От природы я был смышлен, обладал удивительной памятью, и всякое новое понятие и представление приводило меня в восторг.
У меня явилась цель в жизни, которой раньше не было, и мне кажется, что, если бы источник знаний, мыслей и впечатлений внезапно иссяк, я бы сошел с ума от горя и отчаяния. Несколько дней прошло, прежде чем я попросил Джаксона продолжать свой рассказ, и в течение всего этого времени мы жили в большом согласии и дружбе. Обманывал ли он меня и сдерживался до удобного случая отомстить мне, или же беспомощное его состояние смягчило его, – трудно было решить. Он как будто начинал ко мне привязываться, но я все время держался настороже, хотя и не имел уже причины особенно бояться его.
Рана его зажила, но рука осталась совершенно беспомощной, так как связки все были перерезаны. Когда я, наконец, попросил его продолжать, он рассказал мне приблизительно следующее:
– Я переходил с одного судна на другое, причем меня обыкновенно увольняли за пьянство, и, наконец, попал на корабль, который шел в Чили. Пробыв там около года, мы собирались плыть обратно с грузом. Перед окончательным уходом мы бросили якорь около Вальдивии, так как нам надо было забрать некоторые товары в этом порту.
Когда мы кончили нагрузку, капитан объявил нам, что согласился принять на борт двух пассажиров, мужа и жену, которые отправлялись в Англию.
Им очистили каюту, и когда все было готово к их приему, под вечер, выслали лодку, чтобы привезти их багаж. Я выехал с лодкой, рассчитывая получить на водку, и не ошибся: нам выслали четыре доллара. Мы немедленно пропили их в ближайшем трактире, и все более или менее напились пьяны.
Решено было, что мы сначала перевезем багаж и затем вернемся за пассажирами. Корабль уходил в море рано утром. Мы отплыли с багажом, но когда я взошел на корабль, то был до такой степени пьян, что капитан не пустил меня обратно на берег. Затем я уже ничего не помнил до следующего утра. Прошло уже несколько часов со времени поднятия якоря, и берег быстро исчезал, когда пассажир вышел на палубу, где я в это время был занят складыванием снастей. Я взглянул на него и тотчас же узнал в нем твоего отца. Прошло немало лет с тех пор, как мы расстались; из юноши он превратился в зрелого человека, но лицо его мало изменилось. Он, и никто иной, стоял передо мной. Из него, очевидно, вышел человек с некоторым весом и положением, а я? – Что вышло из меня? – Пьяный матрос! Я всей душой надеялся, что он не узнает меня. Вскоре он опять спустился в каюту и вернулся оттуда в сопровождении своей жены. Я с любопытством взглянул на нее и узнал в ней ту самую мисс Эвелин, которую я когда-то так страстно любил и потерял по собственной вине. Я чувствовал, что еще минута, и я сойду с ума. Пока они стояли на палубе, наслаждаясь чудной погодой и свежим морским ветерком, к нам подошел капитан. Я так был взволнован и смущен своим открытием, что совершенно не отдавал себе отчета в том, что делаю, и, должно быть, казался страшно неловким, так как капитан обратился ко мне со словами:
– Джаксон, что ты делаешь, пьяная бестия? Должно быть, не протрезвился еще?
При звуке моего имени родители твои взглянули на меня и, когда я поднял голову, чтобы отвечать капитану, стали пристально меня разглядывать. Затем они начали шепотом разговаривать друг с другом и, наконец, обратились к капитану с каким-то вопросом. Я не мог расслышать того, что они говорили, но, конечно, догадался, что речь идет обо мне. Очевидно, они или узнали меня, или, во всяком случае, заподозрили, что это я. Я готов был провалиться сквозь землю и почувствовал прилив страшной ненависти к твоему отцу, от которой впоследствии уже никогда не мог отделаться, и которая преследовала меня до самой его смерти.
Я не ошибся. Отец твой, действительно, узнал меня и на следующее утро подошел ко мне со словами:
– Джаксон, мне жаль видеть вас в таком положении; верно, вам очень не повезло, иначе вы бы никогда до этого не дошли. Доверьтесь мне и расскажите все, что с вами было. Мне, быть может, удастся по возвращении в Англию помочь вам; я был бы сердечно рад быть вам чем-нибудь полезным!
Ответ мой был весьма нелюбезен.
– М-р Генникер, – сказал я, – вам, по-видимому, посчастливилось в жизни, и потому вы можете себе позволить роскошь жалости и сострадания к тем, кому судьба не улыбнулась. Но в нашем обоюдном положении жалость является чем-то вроде торжества, а предложение помощи – чем-то вроде оскорбления. Я совершенно доволен своим положением, а если бы и желал изменить его, то, во всяком случае, не прибегнул бы к вашей помощи. Я честно зарабатываю свой хлеб. Желаю и вам того же. Кто знает! Обстоятельства наши еще могут измениться!
Сказав это, я повернулся и ушел с сердцем, напитанным горечью и злобой. С этой минуты он уже не заговаривал со мной и делал вид, что не замечает моего присутствия, но капитан стал еще строже относиться ко мне, и я, конечно, без всякого основания приписывал это влиянию твоего отца.
Мы подходили к мысу Горн, когда нас настиг ураган, налетевший с юго-востока, который, в конце концов, привел наш корабль к гибели. В течение нескольких дней мы боролись с ним, но судно наше было старое и начало давать течь, так что пришлось идти по ветру, что мы и делали в течение нескольких дней. Наконец, мы очутились среди этих островов, и, чтобы не натолкнуться на скалы, должны были опять идти против ветра.
Течь увеличивалась, и судно наше быстро залило водой. Нам пришлось покинуть его ночью, второпях, ничего не успев захватить с собою. Мы оставили на нем трех матросов, которые там погибли. С Божьей помощью удалось нам направить нашу лодку к отверстию в скалах, здесь, внизу, это было единственное место, где мы могли причалить. Теперь я остановлюсь и отдохну, так как мне еще много надо рассказать тебе.
– Хорошо, – сказал я, – а я тем временем пойду вниз и принесу вам ящик с вещами. Вы мне объясните их назначение.
Я ушел и вернулся с одеждой и бельем. Тут было восемь пар панталон, девять рубашек, две пары синих панталон и две куртки, несколько пар сапог и чулки. Джаксон ощупал их по очереди руками и объяснил мне их употребление.
– Отчего бы вам не надеть что-нибудь из этого? – сказал я.
– Если ты позволишь мне, я с удовольствием надену! – ответил он. – Дай мне парусиновую куртку и штаны!
Я подал ему эти вещи и пошел за остальными. Когда я вернулся, на нем уже было новое платье.
– Теперь я чувствую себя одетым по-христиански! – сказал он.
– По-христиански? – переспросил я. – Что это значит?
– Со временем я объясню тебе, – ответил он, – давно, давно я не чувствовал себя так хорошо. Что же ты еще принес?
– Вот, – сказал я, – что это такое?
– Это – кусок парусины, из которой делают куртки и штаны. Это пчелиный воск!
Затем он объяснил мне значение других предметов.
Тут были иглы, какие обыкновенно употребляют матросы, рыболовные крючки, удочки, писчая бумага и два пера.
– Все это неоценимо, – сказал Джаксон, – и очень увеличило бы наше благосостояние, если бы я не был слеп!
– Там есть еще вещи, – сказал я, – я сейчас принесу их.
На этот раз я уложил все оставшиеся вещи в сундук и притащил его. Нести такую тяжесть, взбираясь по скалам, было очень трудно, и я сильно запыхался.
– Теперь я все принес, – сказал я, – это что такое?
– Это подзорная труба, но, увы, я слеп. Во всяком случае, я научу тебя, как употреблять ее.
– Вот две книги! – сказал я.
– Дай-ка их сюда, я ощущаю их, это, наверное, Библия, судя по размеру ее, а это, вероятно, молитвенник.
– Что значит Библия и молитвенник?
– Библия есть слово Божие, а молитвенник учит, как нужно молиться Богу!
– Но что такое Бог? Я часто слышал, как вы говорили «О Господи», но кто Он такой?
– Я скажу это тебе сегодня, когда мы будем ложиться спать! – серьезно ответил Джаксон.
– Хорошо, я вам напомню!
– Посмотрите, я нашел в ящике еще коробочку, наполненную разными маленькими вещами, шнурочками и жилами.
– Дайте-ка пощупать! Это иголки и нитки. С помощью их можно шить и чинить одежду, они нам пригодятся!
Наконец, мы окончили осмотр всего, что было в сундуке.
Стеклянные бутылки смущали меня. Я не понимал, из чего они сделаны, но бережно уложил их со всем остальным в сундук и отодвинул его в дальний угол хижины.
В этот вечер, перед сном, Джаксон объяснил мне, что такое Бог; но так как это было лишь началом нескольких бесед на эту тему, то я не буду обременять читателя пересказом того, что происходило между нами. Джаксон казался очень грустным и смущенным после этих разговоров. Он молился и бормотал что-то про себя.
Глава VII
На следующий день я уже не просил Джаксона продолжать свой рассказ о моих родителях. Я заметил, что он этого избегал, а во мне уже произошла знаменательная перемена: я начинал относиться с уважением к его чувствам и желаниям. К тому же меня теперь занимал другой вопрос, а именно: возможно ли выучиться читать по тем книгам, которые я нашел в ящике. Это было первое, с чем я обратился к Джаксону на следующее утро.
– Это невозможно! – ответил он. – Я слеп, как же я буду учить тебя?
– Неужели нельзя найти какой-нибудь способ? – спросил я.
– Дай-ка подумать. – Во всяком случае можно попробовать. Ты помнишь, какую из двух книг я назвал молитвенником?
– Конечно, помню – ту, маленькую тонкую!
– Принеси ее сюда. Теперь, – сказал он, когда я вложил ему в руки книгу, – скажи мне, есть ли посредине страницы черта и слова, и буквы по бокам ее?
– Да, – ответил я, – на каждой странице, как вы называете ее, есть черта посредине, а слова и буквы, вероятно, по бокам ее!
– А между буквами есть такие, которые больше других, главным образом, на левой стороне страницы?
– Да, есть!
– Хорошо. Теперь я открою книгу, приблизительно на том месте, где должны быть утренние молитвы, а ты мне скажи, можешь ли ты указать мне часть страницы, которая начиналась бы с большой, круглой буквы, наподобие – как бы тебе объяснить – дна кастрюли?
– Да, на той странице есть такая буква, – совсем круглая!
– Прекрасно! Теперь достань мне маленькую палочку и заостри ее конец!
Я исполнил желание Джаксона, и он очистил небольшое место на полу посреди хижины.
– Теперь, вот в чем дело: есть много молитв, которые начинаются с круглого О, и потому мне сперва надо убедиться, та ли это, которая мне нужна? Если та, то я знаю ее наизусть, и по ней могу научить тебя всем буквам алфавита!
– Что такое алфавит?
– Алфавит есть известное количество букв, придуманных для того, чтобы с помощью их читать и писать. Всех их двадцать шесть. Теперь смотри сюда, Франк, похожа ли следующая буква на этот рисунок? – и он начертал на земле букву U…
– Да! – ответил я.
– А следующая похожа ли на это? Он стер первую букву и нарисовал R.
– Да, верно!
– Хорошо. Чтобы быть вполне уверенным, что я не ошибаюсь, буду продолжать. Our – это одно слово; после него есть маленький промежуток и затем стоит F?
– Да! – ответил я, глядя на нарисованную букву и сравнивая ее с буквой в книге.
– В таком случае, все идет хорошо. Но для большей верности мы будем продолжать еще немного.
Джаксон тем же способом составил слово «Father».
– Теперь с помощью этой молитвы «Our Father» (Отче Наш) я могу научить тебя всем буквам, и если ты будешь внимателен, то научишься читать!
Все утро прошло в том, что Джаксон называл мне буквы, и скоро я знал их все наизусть. В этот день мы прошли весь «Отче Наш», и так как я запоминал не только буквы, но и слова, то к вечеру мог повторить всю молитву.
Я прочел ее раз двадцать, складывая по слогам каждое слово, пока не дошел до совершенства. Это был мой первый урок.
– Отчего вы назвали эту молитву молитвой Господней?
– Потому что, когда ученики спросили Иисуса Христа, как им обращаться к Богу, он научил их этой молитве!
– Но кто же был Иисус Христос?
– Он был Сын Божий, как я уже сказал тебе вчера, и вместе с тем равный Ему!
– Как мог он быть равным Богу, если Он послал Его на землю, чтобы быть распятым, как вы сказали вчера?
– Он умер по своей воле, но все это тайна, которую ты еще не можешь понять!
– А вы ее понимаете?
– Нет, я только знаю, что это есть истина, которую ни я, никто другой из обыкновенных смертных не в состоянии вполне понять. Скажу тебе откровенно, что в этих вопросах я плохой учитель. Я мало думал о них, и что касается религии, то могу дать тебе лишь некоторое, весьма поверхностное понятие о ней, так как сам далеко не все знаю!
– Но я помню, вы говорили, что люди будут или наказаны, или вознаграждены после смерти, смотря по тому, какую они вели жизнь на земле – хорошую или дурную, а чтобы вести хорошую жизнь, люди должны веровать в Бога и исполнять Его заповеди!
– Я это сказал и сказал правду, но сам я вел дурную жизнь и не следовал Заповедям Божиим.
– Значит, вы будете наказаны после смерти?
– Увы, дитя, боюсь, что да! – сказал Джаксон, закрыв лицо руками. – Но время еще не ушло! О, Господи! Как избегнуть кары!
Я хотел продолжать разговор, но он просил меня оставить на время его одного.
Я вышел, сел на утес и стал глядеть на звезды. Они созданы Богом, и все сотворено Богом, и Бог живет там – за звездами.
Я долго думал и был в большом недоумении.
Я, наконец, в первый раз услыхал о Боге и то, что говорил мне Джаксон, только смутило меня. Я попробовал повторить про себя молитву и убедился в том, что не забыл ее. Тогда я стал на колени, устремил взор на одну, особенно большую и яркую звезду, как бы видя в ней Бога, и произнес вслух «Отче Наш», затем встал и пошел спать.
Это была моя первая молитва.
Я научился за последнее время столь многому, что с трудом мог запомнить все, что слышал от Джаксона. В голове моей все путалось; мысли переходили от одного к другому, и в результате получался полный хаос. Со временем я начинал разбираться в своих мыслях, и понемногу все стало яснее. Но в эту минуту я весь был поглощен желанием научиться читать. Рассказ Джаксона о моих родителях перестал занимать меня, и я уже не просил его продолжать. Я хотел прежде всего научиться читать, и все мое внимание было обращено на это.
Я посвящал этому три или четыре часа утром и столько же вечером, и усердие мое никогда не ослабевало. По истечении шести недель я мог свободно читать Библию и молитвенник. Джаксону не приходилось больше учить меня; он был внимательным слушателем; я читал ему каждое утро и вечер главу из Евангелия и Богослужения.
Не могу сказать, чтобы я все понимал, и вопросы, которые я ставил Джаксону, часто затрудняли его; он иногда признавался, что не может ответить на них.
Это происходило, как я понял впоследствии, от его собственного, несовершенного понимания христианской религии. Его представления и понятия о ней сводились приблизительно к следующему: «если ты делаешь добро на земле, ты попадешь в рай и будешь испытывать вечное блаженство; если делаешь зло, то попадешь в ад и подвергнешься смертным мучениям. Христос сошел на землю, чтобы учить нас жить и следовать его примеру, и мы должны беспрекословно верить тому, что написано в Библии».
Вот что служило тогда моим символом веры. Между тем, приближался период прилета птиц, и наши запасы приходили к концу. Мне пришлось оставить книги и приняться за работу. Теперь я понял всю пользу ножей; с помощью их и других вещей, найденных мной в сундуке, я мог работать гораздо скорее.
Связав ворот и рукава парусиновой куртки, я устроил нечто вроде мешка, в котором было гораздо удобнее переносить птиц. С помощью ножа я сдирал с них кожу и потрошил их вчетверо скорей.
Удочки служили мне для развешивания птиц. Работая один, я в тот же промежуток времени заготовлял гораздо большее количество птиц, нежели прежде, когда работал с Джаксоном.
Это дело заняло у меня три недели, причем пришлось работать с утра до вечера. При этом не забывалось о чтении. Джаксон не отпускал меня утром на работы и вечером не позволял мне ложиться спать, пока я не прочту ему своего урока. Наконец, работа была окончена, и во мне вновь проснулось сильное желание услыхать конец рассказа Джаксона. Я сообщил ему об этом. Он, казалось, был не особенно доволен, но так как я упорно настаивал, то волей-неволей старик должен был согласиться.
