Дик Фрэнсис
Расследование
Глава 3
Я бесцельно расхаживал по квартире, не зная, чем заняться, что предпринять. Снова согрел кофейник. Выпил кофе. Попытался написать письмо родителям, но сил у меня хватило только на полстраницы, после чего я оставил эту затею. Решил подумать о своем будущем. Ничего не вышло.
Я был разбит, уничтожен.
Я бездействовал.
Я не мог заставить себя что-то сделать.
Конец дня. Во дворе суета. Конюхи убирают лошадей, насвистывают, перекрикиваются. Все как обычно. Я старался держаться подальше от окон. В конце концов ушел в спальню и лег на кровать. День угасал. Подступали сумерки.
После Ньютоннардса они вызвали Томми Тимсона, выступавшего на Пироге. Томми Тимсон был у Крэнфилда на вторых ролях – выступал на тех лошадях, на которых Крэнфилд не возлагал особых надежд. Крэнфилд обычно работал с тремя жокеями: мной, Крисом Смитом – сейчас не выступавшим из-за травмы черепа, а также Томми. Бедняга Томми постоянно подбирал крошки, хотя заслуживал большего. Как и многие тренеры, Крэнфилд не умел распознать талант, если тот был у него под носом. Он осознал, что имеет жокея с будущим только тогда, когда тренеры меньшего калибра стали просить у Крэнфилда одолжить им Томми.
На расследовании девятнадцатилетний заикающийся Томми являл собой жалкое зрелище. Он нервничал, словно жеребенок-двухлетка перед первым стартом, и, хотя волновался совершенно искренне, его показания были истолкованы не в нашу пользу.
Лорд Гоуэри и не пытался помочь ему успокоиться. Он просто задавал вопросы, а Томми путался в ответах.
– Какие инструкции получили вы от мистера Крэнфилда перед скачкой? Как он рекомендовал вам вести Вишневого Пирога? Он требовал от вас езды на выигрыш?
Томми, заикаясь, пробормотал, что мистер Крэнфилд велел ему всю дистанцию держаться за Уроном, а после последнего барьера попробовать обойти его.
– Он обошел Урона, потому что так сложилась езда, – пылко вставил Крэнфилд. – Никаких особых инструкций на этот счет я ему не давал!
Выслушав его, Гоуэри обернулся к Томми и еще раз спросил:
– Расскажите нам, какие указания вы получили от мистера Крэнфилда перед скачкой. Подумайте хорошенько, прежде чем отвечать.
Томми судорожно сглотнул, затравленно посмотрел на Крэнфилда и сделал вторую попытку:
– М-м-мистер Крэнфилд велел мне д-д-держаться за Уроном и п-п-по возможности не отставать от него.
– Он дал инструкцию занять первое место?
– Он с-с-сказал, конечно, д-д-давай з-з-запускай на финише и, если получится, выиграй.
Инструкции были безукоризненными. Только болезненно подозрительный ум мог увидеть в них коварный замысел. Если эти члены дисциплинарного комитета были объективны и беспристрастны, это означало, что в Сахаре вполне может выпасть снег.
– Вы не слышали, какие инструкции давал мистер Крэнфилд Хьюзу относительно тактики езды на Уроне?
– Н-нет, сэр. М-м-мистер К-к-крэнфилд вообще не давал Хьюзу никаких инструкций.
– Почему?
Томми оробел и сказал, что не знает. Крэнфилд вспылил в очередной раз, фыркнув, что Хьюз выступал на Уроне двадцать раз и сам прекрасно знает, что делать.
– Может быть, вы обсуждали план скачки раньше, с глазу на глаз?
На это Крэнфилду нечего было фыркнуть, потому что, разумеется, мы перекинулись парой слов наедине. В самых общих выражениях. Оценивая противников. Намечая общую стратегию.
– Да, мы с Хьюзом обсуждали скачку в принципе. Но никаких особых указаний он не получал.
– Значит, если верить вашим словам, – сказал Гоуэри, – вы настраивали на победу обоих ваших жокеев?
– Да, это так. Мои лошади всегда стремятся к победе.
Гоуэри покачал головой:
– Это утверждение не подкреплено фактами.
– Вы называете меня лжецом? – осведомился Крэнфилд.
Гоуэри ответил молчанием, которое явно было знаком согласия.
Томми Тимсону сказали, что он свободен, а Крэнфилд бурлил рядом со мной, словно закипевший чайник. Я же вдруг начал замерзать, и хотя в помещении было жарко натоплено, озноб не покидал меня. Я решил, что мы уже наслушались на сегодня достаточно, но ошибся. Они приберегли самое худшее напоследок. Им нужно было достойно увенчать ту пирамиду лжи, что сооружалась на протяжении всего расследования, а потом полюбоваться на собственное творение.
Поначалу худшее выглядело вполне безобидным. Вошел тихий стройный человек лет тридцати с совершенно не запоминающимся лицом. Теперь, по прошествии суток, я не могу вызвать в памяти ни его внешность, ни голос и все же всякий раз, когда вспоминаю об этом человеке, начинаю трястись от бессильной ярости.
Его звали Дэвид Оукли. Профессия – агент по расследованиям. Живет в Бирмингеме.
Он стоял у края стола, за которым восседали судьи, сохраняя полнейшее спокойствие, время от времени заглядывая в блокнот на спиральках. И все то время, пока он говорил, на его лице не выразилось никаких эмоций.
– Действуя по инструкции, я посетил квартиру Келли Хьюза, жокея из конюшни Корри-хауз, что расположена в Корри, графство Беркшир, через два дня после розыгрыша «Лимонадного кубка».
Я чуть было не вскочил с кресла с протестом, но, пока я пытался построить фразу, он как ни в чем не бывало продолжил:
– Мистера Хьюза не было дома, но дверь оказалась открытой, и я вошел, чтобы подождать его в квартире. За это время я сделал ряд наблюдений. – Он ненадолго замолчал.
– Это еще что такое? – обратился ко мне Крэнфилд.
– Понятия не имею. Я вижу его впервые.
Между тем Гоуэри не давал нам вздоху-продыху:
– И вы кое-что там обнаружили?
– Да, милорд.
Гоуэри извлек из кипы три больших конверта и передал Трингу и Плимборну. Ферт уже взял себе конверт сам. Он успел ознакомиться с его содержимым, еще когда Оукли только вошел в комнату, и теперь смотрел на меня с явным презрением.
В каждом из конвертов было по фотографии.
– Это фотография того, что я обнаружил на комоде в спальне Хьюза, – пояснил Оукли.
Энди Тринг глянул на фотографию, затем еще раз, пристальнее, и после этого поднял голову. На его лице было написано отвращение. Он впервые за все это время посмотрел на меня и поспешно отвел взгляд.
– Я хочу увидеть эту фотографию, – хрипло потребовал я.
– Разумеется, – сказал Гоуэри и подтолкнул свой экземпляр в мою сторону. Я встал, сделал три шага и уставился на снимок.
Несколько секунд я смотрел на него, не понимая, что все это означает, а когда наконец понял, то чуть было не задохнулся от возмущения. Фотография была сделана сверху, и снимок получился безукоризненно отчетливым. Виднелся угол серебряной рамки и половина лица Розалинды, а из-под рамки высовывался листок, на котором стояло число следующего после розыгрыша «Лимонадного кубка» дня. Записка состояла из трех слов, с подписью и инициалами: «Как договаривались. Спасибо. Д. К.».
Рядом была разложена веером, как карты, большая пачка десятифунтовых купюр.
Я поднял глаза и встретил взгляд лорда Гоуэри. Я чуть было не отвел свой взгляд – такая непреклонная решимость была написана на его лице.
– Это подлог, – сказал я не своим голосом. – Это явный подлог.
– Что это? – спросил за моей спиной Крэнфилд, и в его голосе явно послышалось предощущение катастрофы.
Я взял со стола снимок и передал ему, чувствуя, что у меня отнимаются ноги. Когда до Крэнфилда дошел смысл фотографии, он медленно поднялся на ноги и низким голосом произнес с подчеркнуто официальными интонациями:
– Милорды, если вы можете поверить этому, то вы поверите чему угодно.
Его слова не возымели ни малейшего эффекта.
Лорд Гоуэри просто спросил:
– Насколько я понимаю, это ваш почерк?
Крэнфилд отрицательно покачал головой:
– Я этого не писал.
– Будьте так добры написать тот же текст вот на этом листке, – сказал Гоуэри, пододвигая к краю стола листок чистой бумаги. Крэнфилд подошел к столу и сделал, что его просили. Никто не сомневался, что оба текста будут похожи, и они не ошиблись. Гоуэри передал листок для изучения другим стюардам, и они после недолгого разглядывания покивали головами.
– Это подлог, – повторил я. – Я никогда не получал такой записки.
Гоуэри не обратил на мои слова никакого внимания. Вместо этого он сказал Оукли:
– Расскажите, пожалуйста, где вы нашли деньги.
Оукли зачем-то снова заглянул в свой блокнот.
– Деньги были вложены в записку, перевязаны резинкой, и все лежало за портретом подруги Хьюза, который виден на снимке.
– Это неправда, – сказал я, но я напрасно трудился открывать рот. Все равно никто мне не верил.
– Я полагаю, вы сосчитали деньги?
– Да, милорд. Там было пятьсот фунтов.
– Никаких денег там не было! – крикнул я. Без толку. – И вообще, – отчаянно попытался я достучаться до всех них, – зачем мне брать эти пятьсот фунтов от кого бы то ни было, если, выиграв приз, я получил бы никак не меньше?
На какое-то мгновение мне показалось, что я выиграл очко. Что они вдруг оказались в замешательстве. Наивный человек. И на это был заготовлен ответ.
– Как объяснил нам мистер Джессел, владелец Урона, – ровным голосом пояснил Гоуэри, – вы получаете десять процентов от суммы выигрыша – по официальным каналам, чеком. Это означает, что все деньги, получаемые вами от мистера Джессела, облагаются налогом, а поскольку вы платите весьма значительные налоги, то из пятисот фунтов, которые вы получили бы от мистера Джессела, на налоги ушло бы пятьдесят процентов, а то и больше.
Они подсчитали мои доходы до последнего пенса. Копали по всем направлениям. Разумеется, я ничего не утаивал от налоговых служб, но эти закулисные операции заставили меня почувствовать себя раздетым догола при всех. И порядком взбесили. И наконец, вселили чувство безнадежности. Только тут я вдруг понял, что все это время подсознательно лелеял надежду, воспитанную чтением сказок: тот, кто говорит правду, в конце концов победит.
Я посмотрел на лорда Гоуэри, и он ответил коротким взглядом. На лице его не было никаких чувств, он был абсолютно хладнокровен. Он сделал выводы, и ничто теперь не могло поколебать его уверенность.
Сидевший рядом с ним Ферт не то чтобы полностью убедился, но его былой пыл-жар явно поостыл. Теперь он уже не являлся соперником лорду Гоуэри и, судя по выражению его лица, пасовал перед фактами.
Больше обсуждать было нечего. Лорд Гоуэри коротко суммировал выдвинутые против нас обвинения. Перечень предыдущих скачек. Отказ от использования хлыста. Показания Чарли Уэста. Деньги, поставленные на Вишневого Пирога. Указания тренера жокею с глазу на глаз. Фотография, подтверждающая сговор между Крэнфилдом и Хьюзом…
– Не имеется ни малейшего сомнения, что перед нами откровенный обман публики, играющей на тотализаторе… Ничего не остается, как лишить вас лицензии. Вы, Декстер Крэнфилд, и вы, Келли Хьюз, дисквалифицируетесь до особого уведомления…
Бледный и трясущийся Крэнфилд сказал:
– Я хочу заявить, что разбирательство носило вопиюще необъективный характер. Ни я, ни Хьюз ни в чем не виноваты. Вердикт чудовищно несправедлив.
Никакой реакции со стороны Гоуэри. Лорд Ферт, однако, заговорил второй раз за все это время:
– Хьюз?!
– Я ехал на победу, – сказал я. – Свидетели солгали.
Лорд Гоуэри нетерпеливо покачал головой:
– Расследование окончено. Вы свободны.
Мы с Крэнфилдом все еще сидели, не желая поверить, что все кончено. Но чиновник уже распахнул перед нами дверь, а те, кто находился напротив нас, стали тихо переговариваться о своих делах, перестав обращать на нас внимание. Нам ничего не оставалось делать, как уйти. Ноги у меня были как деревянные, голова превратилась в футбольный мяч, а тело – в глыбу льда. Кошмар, и только.
В соседней комнате собрались какие-то люди, но я уже плохо соображал, что творилось вокруг. Крэнфилд, поджав губы, зашагал через комнату к дальней двери, пару раз сбросив руки, положенные кем-то на плечо. В каком-то полуобморочном состоянии я двинулся за ним, но был, видно, менее решительно настроен, ибо меня остановил плотный мужчина, загородивший проход.
Я вяло посмотрел на него. Джессел. Владелец Урона.
– Ну? – с вызовом спросил он.
– Они нам не поверили. Мы оба дисквалифицированы.
Он выдохнул с присвистом:
– Я не удивлен – после всего, что слышал. И учтите, Хьюз, даже если вам вернут лицензию, у меня вы ездить не будете.
Я посмотрел на него безучастно и промолчал. После всего случившегося это уже не имело никакого значения. Он явно пообщался со свидетелями, ожидавшими вызова. Они убедят кого угодно. Впрочем, владельцы лошадей и в обычных обстоятельствах отличались непредсказуемостью. Сегодня они доверяют жокею как родному, назавтра подозревают его во всех смертных грехах. Их доверие покоится на зыбком фундаменте. Джессел разом позабыл, сколько я для него выиграл призов, стоило мне проиграть один-единственный.
Я отвел взгляд от его враждебной физиономии и почувствовал на своем плече более дружескую руку. Это был Тони, поехавший со мной, вместо того чтобы тренировать своих лошадей.
– Пошли, – сказал он. – Поскорей уйдем отсюда!
Я кивнул, прошел вместе с ним в лифт, а когда мы спустились вниз, двинулся к выходу. На улице толпилась шайка газетчиков, поджидавших Крэнфилда с блокнотами на изготовку. При виде этих людей я остановился как вкопанный.
– Подождем, пока они рассеются, – предложил я.
– Они не уйдут, пока не сожрут тебя.
Мы стояли в замешательстве, и я услышал, как меня окликнули: «Хьюз!»
Я не обернулся. Решил, что могу позволить себе сейчас быть невежливым. За спиной я услышал звук шагов. Лорд Ферт. Вид утомленный.
– Хьюз, бога ради, скажите мне: зачем вы это сделали?
Я окинул его каменным взглядом:
– Я ничего не делал.
Он покачал головой:
– Но все данные…
– Объясните мне… – грубо перебил я его, – почему такие достойные люди, как стюарды, охотно поверили в явную ложь?
С этими словами я отвернулся от него. Кивнул Тони и двинулся к выходу. Плевать мне на газетчиков. Плевать на стюардов и на Джессела. И на все, что связано со скачками. На крыльях злобы я вылетел на улицу и пронесся еще ярдов пятьдесят по Портман-сквер, пока гнев не превратился в боль и мы не погрузились в такси, которое поймал Тони.
Тони с грохотом поднялся по лестнице. Я услышал, как он крикнул:
– Ты дома, Келли?
Я слез с кровати, встал, потянулся, вышел в гостиную и включил свет. Он стоял в дверях, смущенно моргая, его руки были заняты подносом с едой.
– Поппи настояла, – пояснил он. Тони поставил поднос на стол и снял салфетку, которой он был накрыт. Поппи прислала горячий пирог с курятиной, помидоры и полфунта сыра бри.
– Она утверждает, что ты два дня не ел.
– Наверное, так оно и есть.
– Тогда наваливайся. – Он заученным движением взял бутылку с виски и щедро наполнил два стакана. – И попробуй все это – хотя бы из любопытства.
Я взял стакан, сделал глоток и почувствовал, как в груди потеплело. Первое ощущение всегда самое приятное. Тони одним движением хлопнул свою порцию и стал наливать по новой.
Я съел пирог, помидоры и сыр. Голод, который все это время заглушали переживания, теперь свернулся калачиком и заснул.
– Ты можешь еще немного побыть у меня? – спросил я.
– Естественно.
– Хочу рассказать тебе о расследовании.
– Давай, – отозвался он не без удовольствия. – Я давно этого жду.
Я поведал ему все, что произошло на заседании дисциплинарного комитета, почти слово в слово. Все до мелочей намертво врезалось мне в память, как случается при серьезных потрясениях.
Тони отреагировал однозначно:
– Тебя подставили.
– Это точно.
– Неужели это сойдет гадам с рук?
– Пока они в совершенном порядке.
– И ты, значит, никак не мог доказать…
– Вчера мне ничего не пришло в голову такого… Всегда самые лучшие ответы придумываются потом, когда все позади и поезд ушел.
– Что бы ты спросил их сегодня?
– Во-первых, для начала я бы, наверное, пожелал узнать, по чьему распоряжению этот самый Оукли рыскал в моей квартире. Он сказал, что действовал по инструкциям. Отлично – кто дал ему эти инструкции? Вчера я не удосужился спросить об этом. Сегодня я вижу, что в этом-то вся суть…
– Ты решил, что его уполномочили стюарды?
– Черт его знает! Я вообще об этом как-то не подумал. Я был в таком скверном состоянии, что голова совершенно отказывалась работать.
– Может, все-таки он сделал это по просьбе стюардов?
– Вряд ли. Теоретически они могли, конечно, послать такого сыщика, но, скорее всего, они никого не посылали и, уж конечно, вряд ли вручили ему пятьсот фунтов, поддельную записку и велели сфотографировать их где-то на самом видном месте в моей квартире. Но именно так он и поступил. Кто же приказал ему это?
– Даже если бы ты спросил его, он вряд ли удовлетворил бы твое любопытство.
– Пожалуй, ты прав. Но мой вопрос, однако, мог заставить стюардов немного задуматься.
Тони покачал головой:
– Он все равно сказал бы, что нашел деньги за портретом. А ты бы сказал то, что и так сказал: ты их туда не клал. Его версия против твоей. Никакой разницы.
Он угрюмо уставился в свой стакан. Я столь же угрюмо – в свой.
– Какой подлец Чарли Уэст! – сказал я. – И его они взяли в оборот.
– Ты ведь не говорил: «Притормозим, ребята!»?
– Тогда – нет. Но я сказал эти слова в той жуткой скачке двухлеток в Оксфорде недели за две до «Лимонадного кубка», когда пришлось отменить две последние скачки из-за снега. Мой жеребенок оказался плохим прыгуном – старик Эдмонд так и не научил его брать барьеры, да и половина лошадей тоже никуда не годилась, поэтому основная группа отстала на двадцать корпусов от четверки, которая чего-то стоила. Шел снег с дождем, было скользко, и мне совершенно не хотелось заканчивать гонку на носилках с переломами, поэтому, когда мы оказались вдалеке от трибун, я и крикнул: «О’кей, притормозим, ребята!» – и те, кто меня слышал, с удовольствием притормозили и закончили скачку куда медленней, чем могли. На результате это все равно никак не отразилось, но я действительно произнес эти слова. Более того, Чарли Уэст действительно их слышал. Просто он перенес их из одной скачки в другую.
– Мерзавец!
– Это точно!
– А может, никто специально его и не обрабатывал. Может, он просто решил, что, утопив тебя, он, глядишь, получит пару-тройку лишних лошадей.
Я обдумал эту гипотезу и отрицательно покачал головой:
– Вряд ли он настолько подл.
– Кто знает. – Тони докончил виски и рассеянным жестом снова наполнил стакан. – Ну а этот букмекер?
– Ньютоннардс? Не знаю. Похоже, тот же случай. Кто-то заимел зуб на Крэнфилда. На нас обоих. Мы связаны одной веревочкой, и нельзя дисквалифицировать одного, не наказав другого.
– Хочется рвать и метать, – сказал Тони. – Какое свинство!
Я кивнул:
– Странное было расследование. Не без подводных течений. Причем поначалу это ощущалось довольно отчетливо. Трения между лордом Гоуэри и лордом Фертом. Ну а Энди Тринг был вялый, как вчерашний салат. – Я недоуменно покачал головой. – Все это напоминает двух крупных хищников, прячущихся в лесных зарослях и выискивающих удобный момент, чтоб напасть друг на друга. Ты их не видишь, но в воздухе пахнет схваткой. По крайней мере, от расследования у меня сложилось такое впечатление…
– Ну, стюарды всего-навсего люди, – проворчал Тони.
– Ты покажи мне организацию, где за респектабельными фасадами не идет отчаянная борьба за власть. Твой нос почуял запах старой доброй серы. Отблески потаенного адского пламени. Это никак не связано с вопросом, виновны вы с Крэнфилдом или нет.
Тони почти убедил меня. Он докончил бутылку и велел мне не забыть пополнить запасы.
Деньги. Со вчерашнего дня мой источник доходов иссяк. Государство не платит пособие тем, кто действует на свой страх и риск, и жокеи вспоминают об этом с наступлением зимы.
– Я хочу разобраться сам, – коротко сказал я.
– В чем?
– Кто нас подставил.
– Морская пехота, вперед! – заплетающимся языком проговорил Тони. – В атаку, ребята! – Он взял бутылку и с сожалением на нее посмотрел. – Пора бай-бай. Если тебе понадобится подмога в твоих баталиях, можешь рассчитывать на мою валлийскую кровь до последней капли.
Он, не шатаясь, дошел до двери, обернулся и скорчил гримасу, обозначавшую уверение в дружбе. Тони был настоящим другом.
– Не упади с лестницы, – посоветовал я на прощание.
Вторая часть
Март
Глава 4
Роберта Крэнфилд великолепно смотрелась в моей гостиной. Я поехал в город покупать виски, а вернувшись, обнаружил ее, грациозно расположившуюся на моем недавно отреставрированном «чиппендейле». Зеленый бархат дивана выгодно оттенял ее стройные ноги и фиолетовое шерстяное платье.
Ее длинные густые волосы цвета опавших буковых листьев создавали драматический контраст с цветом штор. У нее была белая кожа, фантастические брови, глаза цвета янтаря, фотогеничные скулы и капризный рот.
Ей было девятнадцать, и она мне не нравилась.
– Доброе утро, – поздоровался я.
– У вас была открыта дверь.
– Дурная привычка. Пора мне с ней покончить.
Освободив бутылку из бумажной обертки, я поставил ее и два приземистых стаканчика на серебряный подносик – приз за победу на скачке, спонсором которой была какая-то кондитерская фирма. Подносик был симпатичным, весом тридцать четыре унции, испорченный, однако с надписью: «К. Хьюзу, победителю стипль-чеза на приз фирмы по производству шоколада „Старс“». К тому же я никогда не ел шоколада – не мог себе позволить, чтобы не растолстеть.
Раскованным жестом она обвела комнату:
– Шикарная обстановочка!
«Интересно, зачем это она ко мне пожаловала», – подумал я, а вслух сказал:
– Хотите кофе?
– Кофе и каннабис!
– Вы ошиблись адресом.
– Какой вы колючий! – сказала она.
– Сущий кактус, – согласился я.
С полминуты она смотрела на меня в упор своими влажными глазами. Затем сказала:
– Насчет каннабиса это я так. Чтобы встряхнуть вас немножко.
– А!
– Вижу, что ничего не вышло. Зря старалась.
– Тогда просто кофе?
– Да.
Я пошел в кухню и стал собирать кофейник. На кухне преобладали белые и коричневые цвета с добавлением желтого и медно-красного. Мне нравилась эта гамма. Цвета вообще действовали на меня так, как на других действует музыка. Я не очень любил музыку, а когда ее было слишком много, и вовсе выходил из себя. Особенно меня раздражало то, что исполнялось в ресторанах и самолетах. Я не держал в доме проигрыватель и вообще предпочитал тишину.
Роберта проследовала за мной из гостиной и стала оглядывать кухню с легким удивлением.
– Неужели все жокеи так живут?
– Естественно.
– Что-то не верится.
Она заглянула в буфет, обшитый сосной, откуда я доставал кофе.
– Вы сами себе готовите?
– Как правило.
– Любите изысканные кушанья – например, шашлык? – В голосе чуть скрытая насмешка.
– Нет, бифштексы.
Я налил дымящийся кофе в чашки и предложил Роберте сливки и сахар. Она отказалась от сахара, но сливки налила щедро. Затем она уселась на желтую табуретку. Ее медные волосы хорошо смотрелись и на кухне.
– Вы, похоже, неплохо ее переносите, – сказала Роберта.
– Кого?
– Дисквалификацию.
Я промолчал.
– Кактус, – сказала она.
Она не торопилась с кофе, делала редкие глотки, изучающе поглядывая на меня поверх чашки. Я, в свою очередь, изучал Роберту. Почти одного роста со мной, прекрасно владеет собой, холодная, как стратосфера. На моих глазах она росла, превращаясь из капризного ребенка в эгоцентричного подростка, в капризную дебютантку и, наконец, в сверкающую подделку под фотомодель, сильно мающуюся от скуки. За те восемь лет, что я ездил у ее отца, мы встречались редко и разговаривали мало – в основном возле скакового круга и у дверей весовой. В те моменты, когда она ко мне обращалась, она смотрела поверх моей головы.
– Вы не хотите мне помочь, – сказала Роберта.
– Помочь объяснить, зачем вы ко мне пришли? – продолжил я.
Она кивнула:
– Мне казалось, я вас знаю. Теперь я поняла, что ошибалась.
– Что же вы ожидали увидеть?
– Отец говорил, что вы родились и выросли на ферме, где свиньи забегали и выбегали из дома.
– Он преувеличивал.
Она чуть подняла подбородок, словно желая предупредить фамильярность со стороны собеседника, – жест, который я видел у нее и ее братьев сотню раз. Подражание родителям.
– Это были не свиньи, а куры, – уточнил я.
Она окинула меня надменным взглядом. Я ответил легкой улыбкой, не собираясь «знать свой шесток». Некоторое время она напряженно думала, как же лучше обращаться с кактусом – я отчетливо слышал, как крутятся колесики в ее мозгу, – и наконец подбородок занял первоначальное положение.
– Настоящие?
Вот это уже хорошо. Я почувствовал, что улыбаюсь вполне искренне.
– Вполне.
– Вы не похожи на… Я хочу сказать…
– Я прекрасно понимаю, что вы хотите сказать. Пора бы вам избавиться от этих цепей.
– От цепей? О чем вы говорите?
– От цепей, сковывающих ум. От оков, в которых томится ваша душа.
– С умом у меня все в порядке.
– Вы шутите, ваша голова набита идеями, которым уже пора на свалку.
– Я пришла сюда не для того, чтобы… – запальчиво начала она и вдруг осеклась.
– Вы пришли сюда не для того, чтобы выслушивать оскорбления, – иронически закончил я.
– Коль скоро вы употребили этот штамп, то да. Но я не собиралась это говорить.
– Зачем же тогда вы пожаловали?
Она помолчала и ответила:
– Я хотела вашей помощи.
– Для чего?
– Чтобы… чтобы справиться с отцом.
Меня удивило, во-первых, что с отцом приходится «справляться», а во-вторых, что она не может сделать этого без моей помощи.
– В чем же заключается мое участие?
– Он… он совершенно разбит. – Неожиданно в ее глазах блеснули слезы. Это смутило и разозлило ее. Она неистово заморгала, чтобы я не заметил, что глаза у нее на мокром месте. Слезы были восхитительны – в отличие от причины, по которой она старалась скрыть их от меня.
– Вот вы, например, – быстро проговорила она, – ходите как ни в чем не бывало, покупаете виски, пьете кофе, словно на вас не обрушилась страшная лавина, словно ваша жизнь не разбилась вдребезги и подумать об этом адски больно. Может, вы не понимаете, как человек в подобном положении может нуждаться в помощи. Правда, я никак не могу взять в толк, почему вам самому не требуется помощь, но то, что отцу она необходима, не вызывает у меня никаких сомнений.
– Мне ему нечем помочь, – кротко возразил я. – Он обо мне слишком невысокого мнения.
Она сердито открыла рот, но тотчас же его закрыла, сделала два вдоха-выдоха, чтобы взять под контроль свои эмоции, и сказала:
– Похоже, он прав.
– Увы, – горестно отозвался я. – Но о какой помощи может идти речь?
– Я хочу, чтобы вы пришли и поговорили с ним.
Разговаривать с Крэнфилдом мне было все равно что махать красной тряпкой перед быком, но настойчивость Роберты не позволяла напомнить – ей и себе, – что уверенность в неуспехе – неплохая отговорка, чтобы ничего не предпринимать.
– Прямо сейчас. Если, конечно, у вас нет дел поважней.
– Нет, – отозвался я. – Дел поважней не имеется.
Она сделала гримаску и как-то странно развела руками:
– Так, может, вы зайдете сейчас… пожалуйста.
Она, похоже, сама удивилась тому, как умоляюще вышло это «пожалуйста». Судя по всему, она шла ко мне с намерениями приказывать, не просить.
– Ну ладно.
– Замечательно! – Внезапно в ее манере вновь появился холодок. Настоящая дочка босса. Она поставила чашку в мойку и двинулась к двери. – Лучше поезжайте за мной на своей машине. Нет смысла ехать в моей: вам понадобится машина для обратной дороги.
– Это верно, – согласился я. – Смысла нет.
Она подозрительно посмотрела на меня, но сочла за благо не проводить расследования насчет неуместной иронии.
– Я оставила пальто у вас в спальне.
– Я принесу его.
– Спасибо.
Я прошел через гостиную в спальню. Ее пальто лежало на моей кровати бесформенной грудой. Полосы черного и белого меха. Я подобрал его, обернулся и обнаружил, что Роберта проследовала за мной.
– Большое спасибо. – Она повернулась ко мне спиной и расставила руки, готовая принять от меня пальто. Процедура одевания состоялась, после чего она повернулась ко мне и стала медленно застегивать шубку на пуговицы – сияющие черные блюдца.
– Квартира у вас сказочная. Кто делал интерьер?
– Человек по имени Келли Хьюз.
Она удивленно подняла брови:
– Я сразу вижу руку профессионала…
– Большое спасибо.
Она опять вздернула подбородок:
– Ну, если вы не хотите говорить…
– Очень хочу. Собственно, я все уже вам сказал. Я сам спланировал интерьер. С шестилетнего возраста я занимался побелкой свинарников…
Она никак не могла решить, рассмеяться или обидеться, и потому решила сменить тему.
– Этот портрет… это ваша жена, да?
Я кивнул.
– Я ее помню. Она была так мила со мной. Она всегда понимала меня. Когда она погибла, я страшно переживала.
Я изумленно посмотрел на нее. Люди, с которыми Розалинда была особенно мила, как правило, сильно страдали. Она умела почуять в окружающих неладное и оказать поддержку, не дожидаясь, пока ее об этом попросят. Я бы ни за что не сказал, что Роберта Крэнфилд относится к категории несчастных, но, возможно, в период с двенадцати до пятнадцати, когда она общалась с Розалиндой, у нее были свои проблемы.
– Жена она была неплохая, – отозвался я, и мисс Роберта Крэнфилд была явно шокирована столь легкомысленным ответом.
Мы вышли из квартиры, и на сей раз я запер дверь, хотя все мои лошади уже сбежали. Роберта поставила свой «санбимэпайн» за конюшней, поперек дверей гаража, где стоял мой «лотос». Она дала задний ход и развернулась с агрессивным шиком, и я позволил ей отъехать на значительное расстояние, прежде чем вырулил из гаража сам; мне не хотелось мчаться с ней наперегонки все те восемнадцать миль, что разделяли наши дома.
Крэнфилд жил в ранневикторианском особняке в деревушке, что была в четырех милях от Лэмберна. Агенты по продаже недвижимости назвали бы этот особняк «резиденцией джентльмена из провинции». Построенный еще до того, как индустриальная революция докатилась до Беркшира, элегантный, очаровательный, неподвластный капризам времени, он всегда восхищал меня. В отличие от его обитателей.
Как всегда, я подъехал к дому сзади и поставил машину рядом с конюшенным двором. На дворе стоял бокс для перевозки лошадей с опущенной решеткой, и кто-то из конюхов заводил в него лошадь. Как только я вылез из машины, ко мне подошел Арчи, старший конюх.
– Кошмар, да и только, – сказал он. – Это же надо такое придумать. Безобразие, форменное безобразие!
– Забирают лошадей?
– Да, кое-кто из владельцев уже прислал боксы. К послезавтрашнему дню всех лошадей должны увезти. – На его обветренном загорелом лице гнев соединялся с отчаянием и растерянностью. – Всех конюхов увольняют. И меня тоже. А мы-то со старухой только-только приобрели в рассрочку один из новых домов, что построили там, за шоссе. Шале – то, о чем жена всю жизнь мечтала. Работала, работала, копила деньги. Теперь ревет в три ручья. Переехали только месяц назад, представляете? Как нам теперь за него расплачиваться? Все до последнего фунта истратили – на первый взнос, на стряпчих, на шторы… Уютное гнездышко получилось. А все супруга – старалась изо всех сил. Не верю я, что хозяин заделал ту чертову скачку. Этот самый Пирог – хороший жеребенок, рано или поздно он должен был проявиться. Это и ежу понятно! Но если хозяин скачку сварганил, тогда оно конечно. Тогда так ему и надо, а я лично еще потребую с него компенсацию. Поди попробуй продай дом в здешних местах. Больно далеко от Лэмберна. Где они, охотники селиться здесь, вон два дома так и стоят пустыми. Джордж! – внезапно крикнул он конюху, выбившемуся из сил, затаскивая заупрямившуюся лошадь. – Не надо с ней так, она ни в чем не виновата! – Он пересек двор, сам взял лошадь под уздцы, и она, сразу успокоившись, легко зашла в бокс.
